CC BY
40
О ТРЕХ СПОСОБАХ МАНИФЕСТАЦИИ КУЛЬТУРНО-СПЕЦИФИЧЕСКОГО В ЛЕКСИКОНЕ ЯЗЫКА
Л.А. Козлова
Ключевые слова: культурно-специфическое, лексикон, реалия, образы сознания, культурная коннотация, эмоционально-ассоциативная аура.
Keywords: culturally specific, lexicon, realia, mental images, cultural connotation, emotional-associative aura.
Метафорическое определение языка как зеркала культуры предполагает, что в языковых единицах различных уровней находят отражение и своеобразное преломление особенности мировосприятия этноса, национальные культурные ценности и особенности менталитета лингво-культурного сообщества, говорящего на том или ином языке. Как подчеркивает В.И. Карасик, любые попытки уйти от выяснения культурной (культурно-исторической) специфики языка лишь обедняют лингвистику [Карасик, 2012. с. 34].
При этом единицы разных уровней выполняют свои специфические функции в отображении национальной картины мира и культурных ценностей нации и обладают разной степенью культурной чувствительности. Наибольшей степенью культурной чувствительности обладают лексикон языка и его фразеологический фонд. Неслучаен тот факт, что именно с фразеологии началось изучение языка в лингвокультурологи-ческом ракурсе. Как отмечает В.Н. Телия, фразеологический состав языка представляет собой «зеркало, в котором лингвокультурная общность идентифицирует свое национальное самосознание» [Телия, 1996, с. 9]. Как подчеркивает Т.Г. Пшенкина, фразеология языка отражает и фиксирует формирование культурных стереотипов, так как в языке закрепляются и фразеологизируются именно те единицы, которые связаны с национально-культурными эталонами, стереотипами, мифологемами и, таким образом, несут на себе отпечаток менталитета нации [Пшенкина, 1998, с. 66].
Как лексикон языка, так и его фразеологический фонд являются своего рода «картой», на которой находят свое отражение особенности географического положения и ландшафта, климата и основного рода
занятий людей, относящихся к той или иной нации, что находит свое отражение в тех образах сознания, которые формируют когнитивную базу и лежат в основе фразеологических единиц. Нагляднее всего это проявляется в конвенциональных эталонных сравнениях, в которых за основу наиболее яркого проявления качества принимается эталон, существующий в культуре той или иной лингвокультурной сообщности. Именно эталоны формируют в сознании ту базу, на основе которой «образно измеряется мир» [Маслова, 2010, с. 44]. Сопоставление конвенциональных сравнений в различных языках позволяет увидеть как общность, так и существенные различия в выборе реалий, служащих эталоном того или иного качества в разных лингвокультурных сообществах. Так, эталоном синевы во многих культурах выступает небо или море, эталоном белизны - молоко или снег. Однако в лингвокультурных сообществах, где снег является редкостью, эталоном белизны может служить хлопок (например, в узбекском языке). Приведем еще примеры. Так, особенности английского климата находят свое отражение в частотности использования образа дождя и смежных с ним образов в фразеологии языка: Ср. ср. русское «Нет худа без добра» и английское «Ever cloud has a silver lining»; русское «Беда никогда не приходит одна» и английское «It never rains but pours»; русское «Будь, что будет» и английское «Rain or shine». Примечательно, что в русской паремии «Будь, что будет» находит свое отражение специфика мировосприятия русских, вера в неизбежность судьбы, случая. Русские откладывают сбережения на «черный день», а англичане - на «дождливый» (for a rainy day). Метафора дождя нашла свое косвенное отражение (в результате принципа метафорической аттракции, в соответствии с которым центральный образ метафоры втягивает в свою сферу другие, ассоциативно связанные с ним образы) и в таком лингвистическом термине, как «umbrella term» (зонтиковый термин). И в русском, и в английском языках преодоление трудностей в жизни, сопротивление обстоятельствам ассоциируется с преодолением водной стихии, но тот факт, что в русском сознании водное пространство ассоциируется прежде всего с рекой, а в английском -с морем, находит свое отражение в варьировании исходного образа: в русском языке - плыть против течения (реки), в английском - to swim against the tide (дословно: против морского прилива).
При этом следует учитывать тот факт, что фразеологический фонд языка является своего рода хранилищем, в котором отражается не столько современное состояние культуры и содержание определенных концептов, стоящих за фразеологизмом, сколько их содержание в ту историческую эпоху, в контексте которой появился тот или иной фразеоло-
гизм. В этой связи фразеологизмы могут и должны служить тем фактологическим материалом, по которому можно изучать эволюцию тех или иных концептов как в рамках одной культуры, так и «поверх границ культур». Так, например, известная русская пословица «Курица - не птица, баба - не человек» отражает положение женщины лишь в определенную историческую эпоху, но далеко не ее положение в современном российском обществе.
Лексикон языка, напротив, фиксирует не только прошлое, но и настоящее языка и культуры, моментально откликаясь на необходимость именовать новые реалии или давать вторичные наименования старым. Именно возникновением новых реалий обязаны своим появлением многочисленные неологизмы, ежедневно пополняющие язык. Так, в 50-е прошлого века в английском языке появилось слово teenagers для именования подростков - акселератов как новой культурной и социальной реальности, которое было быстро заимствовано во многие языки. Во второй половине ХХ века в английском языке появилась лексема dinks (double-income-no-kids) для номинации супружеских пар, в которых оба супруга работают и не могут пожертвовать семейным доходом ради детей. В начале XXI века появилась новая большая социальная группа общества - взрослые люди, которые стремятся быть частью молодежной культуры и иметь такие хобби, как компьютерные игры, чтение комиксов и просмотр мультфильмов, то есть более свойственные детям, чем взрослым, что привело к появлению термина kidult для обозначения данного лингвокультурного типажа (более подробно об этом лингвокуль-турном типаже см.: [Евтушенко, Прохорова, 2013]). Помимо создания новых слов, язык может использовать и уже имеющиеся резервы для обозначения новых концептов. Поскольку концепт - это, прежде всего, достояние индивида, он первоначально появляется в сознании отдельной личности, а затем, получив поддержку лингвокультурного сообщества, может стать коллективным достоянием. Проиллюстрируем сказанное на примере. В популярном романе Джеффа Дайера, современного британского писателя-экзистенциалиста, герой, мужчина в том возрасте, когда незаметно подкрадывается старость, журналист по профессии, перед поездкой на биеннале в Венецию, решил покрасить волосы. Сидя в парикмахерской и наблюдая за собой в зеркале, он «целиком поглощен последствиями превращения в мужчину-который-красит-волосы [Дай-ер, 2010, с. 24]. Авторское написание данного словосочетания через дефис, а также курсив, используемый автором, позволяют предположить, что в сознании автора формируется данный концепт как представление о человеке, который стремится бороться с одним из симптомов старения,
«не самым, возможно, худшим, но уж точно, самым заметным» [Дайер, 2010, с. 25]. Читателю таким образом предлагается одно из имен лингво-культурного типажа, которое также имеет все шансы закрепиться в лин-гвокультурном сообществе для именования данной социальной группы людей и для которого автор использует уже имеющиеся ресурсы языка, образуя сложное слово, построенное на основе свободного словосочетания.
Значимость того или иного концепта и стоящей за ним реалии той или иной культуры обусловливают его «лексическую проработанность», то есть наличие множества его именований в языке. И вряд ли данный факт можно рассматривать как «надуманную лексическую экстравагантность» («the alleged lexical extravagance»), как это квалифицирует, например, Дж. Пуллэм (G. Pullam), полемизируя с Б. Уорфом (цит. по: [Pinker, 1994, p. 64]). Мы разделяем точку зрения А. Вежбицкой, которая неоднократно отмечала тот факт, что, если концепт обладает большой значимостью в определенной культуре, язык буквально «осаждает его лексически», предлагая множество имен данного концепта [Wierzbicka, 1988; Wierzbicka, 1992]. Именно этот факт объясняет межъязыковую количественную асимметрию, то есть разное количество имен для репрезентации близких концептов. Так, например, концепт ДОЖДЬ находит свою репрезентацию в двух существительных в русском языке: дождь и ливень, а в английском - в четырех: rain, shower, drizzle, downpour: концепт ВЫБОР представлен в русском языке одной лексемой, а в английском - тремя: choice, option, alternative. И, напротив, если концепт и стоящая за ним реалия не играют значительной роли в культуре этноса, они не находят подробного картирования в языке. В качестве примера, подтверждающего данный тезис, лингвисты приводят тот факт, что в языке племени тасадаи, живущем в полной изоляции от остального мира на одном из островов Филиппинского архипелага, отсутствуют слова со значением «враг», «война», «ненавидеть». Подобное отсутствие объясняется тем фактом, что члены этого племени, как свидетельствуют наблюдения, научились жить в полной гармонии не только с природой, но и с самими собой, а потому данные концепты, не являясь для них актуальными, не получили именования в их языке [Норманн, 1996, с. 58-59].
Специфика культуры имеет различные формы своей манифестации в лексиконе языка. Во-первых, она находит отражение в именовании предметов и явлений, характерных только для определенного этноса и не имеющих аналогов в других культурах, что приводит к существованию так называемых слов-реалий типа русского «самовар», итальянско-
го «пицца», польского «бигус» и т.п. Подобные реалии служат своеобразными материальными знаками культуры наряду с историческими достопримечательностями, памятниками и т.п. Слова-реалии обычно не переводятся, а заимствуются в другие языки, иногда вместе с самими реалиями, и их усвоение в таком случае не вызывает каких-либо трудностей. К этой же группе можно отнести слова, именующие реалии внутреннего мира, то есть ключевые культурные концепты. Подобные единицы получили название ключевых слов культуры [Wierzbicka, 1997]. Традиционно к ключевым словам русской культуры исследователи относят такие единицы, как «судьба», «душа», «авось»; специфику немецкого менталитета точнее всего отражает слово «Ordnung»; британской культуры - «fair play», «fact», «evidence», «reasonable», «bias», «impartial», «commitment», «compromise», «opportunity», «efficiency», «presumably», «alleged» «exactly», «precisely», «really» [Wierzbicka, 2006, p. 10-17], американской - «challenge», «privacy», «community», «competitive», «goal-oriented», «achiever». О значимости концепта PRIVACY для западной культуры говорит сегодня реакция западного мира на факт прослушивания телефонных разговоров американскими спецслужбами. Примечательно, что людей западного общества возмущает при этом сам факт прослушивания как вторжение в их личную жизнь, в отличие от России, где, по крайней мере, представителей старшего поколения, помнящего 1937 год, ужасает не столько вторжение в их личную жизнь, сколько возможные последствия прослушивания их разговоров.
Говоря о частотности вышеперечисленных слов в английском языке, Анна Вежбицка отмечает, что, хотя они употребляются носителями языка почти автоматически, в них содержится огромное число исторических сведений (a wealth of history), связанных с культурным наследием Британской нации [Wierzbicka, 2006, p. 10-11].
Во-вторых, слова, именующие одни и те же концепты, могут отличаться по своему семантическому содержанию и объему, что, в свою очередь, свидетельствует о различиях в содержании и объеме концептов, именуемых данными словами. В качестве примера можно привести слова «счастье» и «happiness» и стоящие за ними концепты в русской и американской культурах. Как показывают специальные исследования, данный лингвокультурный концепт имеет сложную структуру и включает целый ряд компонентов, проецируемых в семантику слов - имен концепта и их производных [Воркачев, 2004]. Как показывает анализ словарей, лексема «счастье» включает такие компоненты, как 1) «участь, доля, судьба», 2) «успех, удача», 3) «душевное состояние» (производное
от 1 и 2). В семантике производного прилагательного «счастливый» содержатся значения всех трех семантических компонентов имени «счастье»: счастливый - это тот, у кого благополучно складывается судьба, кому сопутствует удача и тот, кто испытывает счастье. Как показывают наблюдения над употреблением данной лексемы, в русском языке наиболее частотным является ее употребление в значении «душевное состояние», причем его причиной часто является не столько удовлетворение материальных, сколько духовных и эмоциональных потребностей (Как говорит М. Задорнов, «наши простые мужики умеют быть счастливыми на рыбалке»).
В английском языке прилагательное «happy» содержит семантический компонент «satisfied» - довольный, удовлетворенный чем-то (Ср: Are happy about my answer? - стандартная фраза, которую можно услышать в американской университетской аудитории). Причины подобных семантических различий следует искать в области культурных ценностей, в том представлении о счастье, которое исторически сформировалось в данных лингвокультурных сообществах.
Большой интерес в этом плане представляет английская лексема commitment, именующая очень сложный концепт, имеющий долгую и сложную эволюционную историю. Как показывают специальные исследования, первоначальным значением данной лексемы в начале XVII века было «арест, заключение под стражу», то есть ограничение свободы. Затем, на основе метонимического расширения исходного значения появилось значение «обещание, обязательство, долг». При этом исходное значение не исчезло полностью, а нашло свое отражение в специфике семантики данного слова: в семантической структуре значения данной лексемы присутствует сема «ограничение свободы действий», связанное с выполнением обязательства или долга. Таким образом, этимологический анализ данной лексемы и специфика ее семантики позволяет установить тесную взаимосвязь двух концептов: COMMITMENT и FREEDOM (более подробно см.: [Шалыгина 2013[. Таким образом, английская лексема commitment отличается большим семантическим объемом, чем ее русский эквивалент, в котором не находит отражения компонент «ограничение свободы действий». Данные семантические расхождения в значениях лексем отражают различия на концептуальном уровне: соответствующий концепт британской культуры включает компонент «ограничение свободы».
Подобные различия можно проследить между такими лексическими единицами, как «друг» и «friend», «свобода» и «freedom», «совесть» и «conscience», «mind» и «ум» и т.п. Как считает Е.Г. Беляевская, различия
в семантическом объеме подобных лексем обусловлены различиями, выявляемыми в их концептуальной внутренней форме, под которой она понимает «схематизированное представление, которое структурирует признаки обозначаемого, выделяя наиболее важные вершинные признаки на фоне других, менее важных для обозначения признаков» [Беляев-ская, 2007, с. 48]. Именно в концептуальной внутренней форме содержится культурно-специфичная информация, которая и обусловливает различия в семантике подобных лексем в разных языках.
Различия в семантическом объеме подобных слов, манифестирующие различия в объеме и содержании называемых ими концептов, зачастую ведут к трудностям в выборе наиболее точного иноязычного эквивалента. Нередко естественные билингвы, интуитивно ощущая различия в семантическом объеме подобных слов, предпочитают перейти на родной язык, поскольку слово второго языка неточно передает смысл концепта, сформированного в рамках родной культуры и именуемого словом родного языка. Приведем пример подобного употребления: My table was from my family and was of a very fragrant red wood, not what you call rosewood, but hong mu, which is so fine that there's no English word for it (Amy Tan).
Третий способ кодирования культурной информации в семантике лексических единиц заключается в наличии в лексическом значении так называемой «культурной коннотации», под которой понимается «интерпретация денотативного или образно-мотивированного, квазиденотативного аспектов значения в категориях культуры» [Телия, 1996, с. 214]. Подчеркивая опасность незнания культурных коннотаций в межкультурной коммуникации, незнания, которое может привести к непониманию и даже конфликту, С.Г. Тер-Минасова прибегает к метафоре оружия и говорит о том, что культурные коннотации представляют собой изысканный вид оружия (из выступления на конференции в Томском государственном университете в 2006 году). Многочисленные примеры социокультурных коннотаций, содержащихся в зоонимах и цветообо-значениях, анализируются в книге С.Г. Тер-Минасовой «Война и мир языков и культур» [Тер-Минасова, 2007, с. 148-163].
Ярким примером различий в культурной коннотации может служить английское прилагательное «ambitious» и его русский эквивалент «амбициозный». Английское прилагательное имеет положительные коннотации, а его русский эквивалент до недавнего времени имел отрицательные коннотации. Причины подобных различий кроются в особенностях культуры и культурных ценностей. В деятельностном и маскулинном типе культуры, к которому относятся американская и британская
культуры, поощряется соревновательность, стремление к успеху, что и обусловливает наличие положительных коннотаций в прилагательном «ambitious». Русская культура традиционно относится к культурам бытия, в основе которых лежит желание не столько изменить мир, сколько осознать свое место в нем, а также феминным культурам, которым свойственна низкая степень соревновательности и стремления к личному успеху и благополучию, что и объясняет наличие отрицательных коннотаций в прилагательном «амбициозный». Вместе с тем следует признать, что изменения в социальном строе и менталитете людей, произошедшие в последние десятилетия, привели к изменению культурных коннотаций в данном прилагательном. Большинство представителей молодого поколения россиян относят амбициозность, стремление к успеху, соревновательность к положительным качествам личности, а потому производное прилагательное «амбициозный» в речи представителей этого поколения не имеет отрицательных коннотаций.
Культурный опыт человека, запас его знаний и эмоциональных переживаний, зачастую связанный с произведениями искусства, способствует формированию так называемой эмоциональной ауры слова (термин Д.С. Лихачева [Лихачев, 1997]), точнее, эмоционально-ассоциативной ауры, то есть того комплекса эмоций и ассоциаций, связанных со стоящим за словом концептом, которые хранятся в сознании/памяти индивида и актуализируются при встрече со словом, именующим концепт.
Эмоционально-ассоциативная аура слова представляет собой особый вид культурных коннотаций, существенно отличающихся от коннотаций, рассмотренных выше. Мы усматриваем это различие в том, что коннотации относятся к сфере языковой семантики, а потому могут фиксироваться словарями. Эмоционально-ассоциативная аура - это тот комплекс эмоций и ассоциаций, который индуцируется словом в сознании, но он относится не к самому значению слова, а к стоящему за словом концепту, сформированному на основе индивидуального опыта, в условиях определенной культуры, а потому и не находит отражения в словарных дефинициях или сопровождающих дефиниции словарных пометах. Эмоционально-ассоциативная аура слова представляет собой образ сознания и связанные с ним эмоции и ассоциации, восходящие к личному чувственному опыту и связанным с ним переживаниям. Вот как это описывает Е. Хоффман, ретроспективно переосмысливая собственный опыт освоения другого языка и другой культуры: «The words I learn now don't stand for things in the same unquestioned way they did in my native tongue. 'River' in Polish was a vital sound, energized with the essence of riverhood, of my rivers, of my being immersed in rivers. 'River ' in English is
cold - a word without an aura. It has no accumulated associations for me, and it does not give off the radiating haze of connotation. It does not evoke» (E. Hoffman).
Особая роль в создании такой ауры принадлежит мастерам искусства и литературы, то есть «высокой культуре». Так, например, слова и сочетания типа «мимолетное виденье», «береза», «рябина» или «калина красная» не имеют коннотаций, отраженных в словарях, но они обладают мощной эмоционально-ассоциативной аурой в русскоязычной культуре, поскольку они связаны с именами и произведениями А. Пушкина, С. Есенина, М. Цветаевой и В. Шукшина. В данном случае можно скорее говорить о феномене прецедентности, который участвует в формировании эмоционально-ассоциативной ауры слов и образует особого рода культурные коннотации (более подробно об эмоционально-ассоциативной ауре слова см.: [Козлова, 2007]).
Таким образом, сказанное выше позволяет сделать вывод о том, что особенности культуры и менталитета нации могут находить различные способы своей манифестации в лексиконе языка, и выявление культурно-специфической составляющей семантики слова имеет как общетеоретическое, так и прикладное значение.
Литература
Беляевская Е.Г. Культурологическая информация в семантике языковых единиц // Вопросы когнитивной лингвистики. 2007. N° 4.
Воркачев С.Г. Счастье как лингвокультурный концепт. М., 2004.
Евтушенко Е.В., Прохорова Л.П. Ценностная составляющая лингвокультурного типажа kidult (на материале опроса респондентов) // Вестник Кемеровского государственного университета). 2013. № 2 (54) Т. 2.
Карасик В.И. Биосоциальная сущность языка в лингвокультурологическом аспекте //Когнитивная лингвистика и концептуальные исследования. Кемерово, 2012. Вып. 17.
Козлова Л.А. Эмоционально-ассоциативная аура слова и ее учет при переводе // Филология и человек. 2007. № 3.
Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. М., 1997.
Маслова В.А. Лингвокультурология. М., 2010.
Норман Б.Ю. Основы языкознания. Минск, 1996.
Пшенкина Т.Г. Национально-культурная специфика фразеологических единиц // Формирование социолингвистической компетенции: проблемы и перспективы. Барнаул. 1998. Ч. 2.
Телия В.Н. Русская фразеология : семантический, прагматический и культурологический аспекты. М., 1996.
Тер-Минасова С.Г. Война и мир языков и культур. М., 2007.
Шалыгина А.А. Этимология базовой лексемы - репрезентанта концепта COMMITMENT // Проблемы языка и культуры: поликультурализм и мультилингваль-ность. Кемерово, 2013.
Pinker S. The Language Instinct. N.Y., 1995. Wierzbicka A. The Semantics of Grammar. N.Y., 1988. Wierzbicka A. Semantics, Culture and Cognition. N.Y., 1992.
Wierzbicka A. Understanding Cultures through their Key Words : English, Russian, Polish, German, and Japanese.N.Y., 1997.
Wierzbicka A. English. Meaning and Culture. N.Y., 2006.
Список источников цитируемых примеров
Дайер Д. Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси.М., 2010. Hoffman E. Lost in Translation. A Life in a New Language. N.Y., 1989. Tan Amy. The Joy Luck Club. N.Y., 1989.
