CC BY
69
УДК 321.01
О. А. Коротина, Л. И. Кирсанова
О ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОМ И ЭМПИРИЧЕСКОМ СУБЪЕКТЕ В ПОЛИТИЧЕСКОМ И СОЦИАЛЬНОМ ЗНАНИИ И ПОЗНАНИИ
Рассматриваются понятия политического в современной формулировке французского постмодерна, соотношение трансцендентального и эмпирического субъекта в социальном знании, содержание протестного сознания в современной России.
Ключевые слова: массовое сознание, политический субъект, понятие политического.
On the transcendental and the empirical subject in political and social knowledge and cognition.
OLGA A. KOROTINA, LIDIYA I. KIRSANOVA (Vladivostok State University of Economy and Service, Vladivostok).
The article deals with the notion of the political in the modern definition of French postmodernism, the correlation between transcendental and empirical subjects in social knowledge, and the contents of the protest consciousness in modern Russia.
Key words: mass consciousness, political subject, concept of the political.
Непрочность социального знания, включая политологическое, сравнительно недавно выделившееся из корпуса социальных наук, заключается как в его предмете, так и методе. Сложность социального знания в определении своего статуса среди естествознания приводит к заимствованию методов, стиля естественных наук, в частности математики. В этом случае в психологических свойствах массового сознания, например, находят то, что поддается математическому описанию: константы восприятия, мышления и т.п., а то, что не обрело подобной научной позитивности - иррационализм, спонтанность, аффекты массы, стараются тщательно отделить от научности и оставить в границах описательности. Попытки математической обработки социального и гуманитарного знания, выведения его из эмпиричности методами математики (математическая лингвистика, математизация психологии) показали свою несостоятельность в том, что их знание не имеет отношения к человеку. Очевидно, что и политическое знание является областью понимания и интерпретации, а не объективности и истины. Это не означает, что это знание нужно вообще вывести за пределы научности, но его всеобщность, общезначимость имеют иной характер.
Существо объекта социального знания заключается в том, что он не относится к линейному порядку
причинно-следственных связей, доступных для строгого математического описания. Следует отметить, что в настоящее время отказ от матезиса характерен не только для социальных и гуманитарных наук, но и для некоторых областей естествознания - биологии, генетики, медицины и др. Именно отказ от отождествления с естествознанием позволяет им выйти на уровень не количественного описания своего объекта, а на рубеж качественности, единичности и даже уникальности.
В сфере познающего субъекта это привело к замене трансцендентального субъекта, чистого сознания, прозрачного для самого себя в предпосылках собственного мышления, к эмпирическому субъекту, в содержании которого сохраняется иррациональность, т.е. область непомысленного в себе самом. Субъект естествознания - математики, ботаники, биологии, географии остается трансцендентальным, а познание - актом чистого сознания вне отношения с собственной эмпиричностью, единичностью, актуальностью, фрагментарностью и временностью. Даже медицина приводит себя к этому стандарту: врач, оперируя больного, не может помыслить себя больным или смертным; не в этом ли отстранении себя от себя самого заключается некоторая сложность в распространении на врачей принципов гуманизма и сострадания? Позитивность,
КОРОТИНА Ольга Александровна, кандидат философских наук, заведующая кафедрой философии и психологии, e-mail: OlgaKorotina@vvsu.ru; КИРСАНОВА Лидия Игнатьевна, доктор философских наук, профессор кафедры философии и психологии, е-mail: KirsanovaLidiya@rambler.ru (Владивостокский государственный университет экономики и сервиса, Владивосток).
© Коротина О.А., Кирсанова Л.И., 2011
аналитичность, объективность как принципы естествознания требуют систематического вытеснения из содержания познающего и практикующего субъекта всех феноменов чувственности, сингулярности, аффектив-ности, боли и т.п., а подобное очищение сознания является условием самого акта мысли. Знание, полученное трасцендентальным субъектом, не ранит, не приводит к конфликтам, не требует ответственности. Субъект чистого сознания выводит себя за пределы актуальности, современности, отстраняется от фактов реальной политики и социальности и т.п., что ведет к деградации, упрощению социального знания. Там, где человек трудится, живет, избирает, голосует, т.е. является живым настоящим, он создает воображаемый, символический мир, который тонким флером покрывает реальность, иначе он не мог бы ее вынести. Внутри этого воображаемого мира - в отношении к своим истокам, традициям, культуре, к вещам и к другим людям - человек может получить знание о самом себе. Различие в субъектах социального и естественнонаучного знания заключается в том, что в матезисе субъект должен вынести за скобки все то, что относится к его ближайшему опыту - место проживания, ландшафт, телесность, обычаи празднования, пищи, питья, сексуальность, диалекты и др., т.е. превратиться в чистый субъект мысли, и для многих исследователей это превращение является не только обязательным, но и желательным. Обретая бесчувственность, утрачиваешь скорбь. Однако эмпиричность субъекта никуда не растрачивается, а обнаруживает себя в выборе объектов познания, авторов, избранных в качестве авторитетов, в методах и даже стиле научного дискурса. Субъект социального познания является внутренне противоречивым, расколотым. Попытки превратиться в чистый акт мысли не удаются, а социальное познание приходится на долю субъекта, остающегося актом существующего. Если субъект естествознания может быть получен в модусе мысли, то в социальном и гуманитарном знании - в модусе существующего, где мысль является только одной из форм этого акта существующего. Субъект социального знания, находясь внутри акта существующего, т.е. во всей совокупности эмпирических модусов, должен выделить себя из акта существования, представить самого себя в качестве объекта познания, и только так он получает доступ к смыслу, к пониманию того, как и почему он именно так существует. Объективная аналитика естествознания черпает свое знание как из природы своего объекта (природа есть то, что она есть согласно своему естеству, по крайней мере в части астрономии, ботаники, биологии, анатомии и т.п.), так и из условий трансцендентального субъекта. Социальные науки исследуют объект, существование которого только человеку и обязано, именно в нем оседают в качестве отчужденного продукта наши деяния, но также из аналитики конечного существа, зависимого от власти, идеологии, собственных заблуждений и страхов. Отсюда следует, что граница естествознания и социальных наук пролегает не столько по объекту, сколько по субъекту позна-
ния. Фактичность исторического события описывается в рамках хронологики, а существо исследователя, который в порядке внутренней цензуры определяет, что можно и чего нельзя говорить или писать, характеризуется историчностью.
Граница естествознания и гуманитаристики пролегает внутри лингвистики, медицины, экономики, социологии и др., часть знания примыкает к естествознанию по предмету и методам, а другая часть неотмыслима от эмпирического субъекта и потому остается слабо формализованной, метафоричной, описательной. Язык является предметом лингвистики, а существо человека говорящего - предметом гуманитарных наук, различие между языком и дискурсом пролегает внутри субъекта, именно на этом разрыве существует всякое произносимое и написанное слово. Словарь дает человеку правила говорения, т.е. возможность, как говорить, а дискурс разрешает проблему, что говорить. Ввиду сосредоточенности на прагматическом субъекте социальные науки обрекают себя на относительность своего знания, на фрагментарность, конечность - в противовес объективности, всеобщности и необходимости законов естествознания. Впечатление субъективности, неточности, неопределенности, неосновательности, которое производят почти все социальные и гуманитарные науки, является не поверхностным, а сущностным. По этой причине социальным наукам приходится решать две важные проблемы: 1) о форме позитивности, возможной и достаточной в данной науке, - это вопросы о понятиях, категориях, типе рациональности, вокруг которых организуется все знание; 2) об их отношении к объекту, представлением которого они являются. Речь идет о характере мимезиса: необходимо различать, насколько содержание подражает реальности (демократия, парламентаризм, выборы и т.п.), а насколько относится к фантазмам политического субъекта. Когда некий политический субъект говорит, он лишь отчасти представляет смысл и содержание того, о чем он говорит, во всяком случае, вся полнота говорения недоступна конкретному субъекту, а трансцендентальный субъект невозможен. Но ввергнув себя в речь, находясь внутри слов и предложений, которые он произносит, политический субъект создает, в конце концов, речевое поле, достаточно плотное для политологической аналитики, и тем самым дает место для суждения, комментария, вывода, что вводит знание в сферу научности. Политик - это речевая деятельность о политических событиях, персонажах и т.п., а политолог придает ей значение и смысл. Связка прагматического и аналитического субъектов не является недостатком политологического знания, но - неустранимым фактом, свойством данного эпистемологического поля.
Необходимо следовать принципам объективизации социального знания, используя средства формализации, заимствованные из естественных наук, - уточнение категорий, понятий, формулирование принципов рациональности. Преобладающим типом рациональности является принцип бинарности, или обнару-
жения объективного противоречия, вследствие чего категории группируются в пары оппозиций: демократия - авторитаризм, власть - анархия, порядок - хаос, норма - конфликт, коммунальная телесность - индиви-дуация и др. Эффективность декартианско-гегелевско-го мышления очевидна, никто его не отменял. Однако необходимо сохранить опору на метафоры, символы, образы в распознавании и описании политической реальности, продолжить использование организмичес-ких метафор, например рассматривать общество не только как систему, но и как организм, усилить приемы психоаналитических и романических образов и символов. Книга П. Куттера «Психоанализ и общество», П. Рикера «Время и рассказ», Р. Барта «Мифологии» не оказали существенного влияния на содержание, методологию и стилистику социального знания. По нашему мнению, использование метафор, символов, образов в социальном знании допустимы, они обладают эвристической ценностью1. Часть своих проблем социальное знание решает на пути формализации, увеличения точности, позитивности, но антропологический поворот, лингвистический сдвиг в области социального и гуманитарного знания заставит систему приспособиться к неотмыслимости эмпирического, сместиться в область представлений и образов, в сферу интерпретаций, и тем самым - к социальному бессознательному.
Сложность и противоречивость современной политологической и социальной мысли заключаются в том, что одни социальные теоретики пытаются согласовать теоретические конструкты с концептами, перцептами и аффектами реальности, т.е. мыслят из эмпирического субъекта. Однако многие работы отличаются открытым разрывом с реальностью современного российского политического бытия, ссылаются на какую-то вымышленную демократию, парламен-таризацию, политические партии, модернизацию и др. Сложилось явное противоречие между реальной политикой, которая остается убежищем иррациональности, воли, страстей (впору снова публиковать работу французских политологов П. Аккоса и П. Ренчника «Больные, которые нами правят ...»2) и политической теории, мыслящей из трансцендентального субъекта,
1 Р. Барт считает, что текст устанавливает соответствие между читательским неврозом и галлюцинаторной формой самого теста. Выбор теста означает попадание в симптом. Фетишисту подходит расчлененный текст, раздробленный на множество цитат, формул, отпечатков, ему близко удовольствие от отдельного слова. Навязчивости человека возбуждают интерес к букве, к вторичным построениям языка, к метаязыкам (логофилы, лингвисты, семиотики, филологи - для них язык не иссякает). Параноик станет потреблять или производить мудреные тексты, развивающие замысловатые суждения, подобно играм с хитроумными правилами. Истерики же принимают текст за чистую монету, теряют способность критического взгляда и опрометью мчатся сквозь текст [2, с. 515].
2 П. Аккос, П. Ренчник. Больные, которые нами правят. Тайные болезни вождей и правителей. Политклиника. М.: Ри-пол Классик, 2005. 416 с.
отклоняющегося от всякой актуальности и истины. В научных статьях и диссертациях отсутствует хотя бы меланхолическое сопротивление феноменам нашей трансвестийной демократии. Это не означает, что политическая теория вообще некритична, не современна и т.п., скорее, критика старательно избегает всех тех мест и фактов, где философская мысль могла бы присутствовать. В этом рассматривается желание покончить с политическим бытием, «вынести за скобки» все то, что характеризует «протестное» сознание современности. Какие вопросы этого сознания являются первоочередными?
Наличное углубляющееся неравенство собственности, центра и периферии, колонизация регионов, олигархическая структура московской власти и т.д. Власть осуществляет себя на принципах неравенства и несправедливости, более того, она не позиционирует себя как общество равенства и социальной справедливости даже в виде проекта. Ограбление, эксплуатация, нищета относятся к порядку реального, но оно не входит в сферу политического логоса, разве что журналистики. Несправедливости очевидны, но как справиться с ними средствами политологического и социального дискурса, неясно. На фоне слабости структур политического cogito бессознательно формируются разные формы протестного сознания. Но что такое этот протест? Страдание, не осознающее себя, его причины и исход, молчаливое, алкоголизированное; возмущение - фрагментарное, случайное, смещенное на «негодные» объекты. Возникает вопрос, кто желает справедливости и продолжает ратовать за нее: нищие, деморализованные деграданты? Интеллектуалы, застрявшие в своих нишах случайного и негарантированного благополучия - в университетах, немногочисленных социологических лабораториях, комиссиях по распределению и потреблению западных и российских грантов? Кажется, невозможно иметь даже рабочего определения субъекта мысли, заинтересованного вступить в сферу немотствующего бытия. Надо попытаться сформулировать хотя бы объект мысли. Понятие о справедливости можно определить - пока без ответа на вопрос, кто его будет продвигать в область мысли, а тем более реальной политики. Справедливость - это то, посредством чего власть и политика утверждают себя как истина, как обоснованность, как право и мораль. Все то, что «выносит за скобки» - вопросы легитимности власти и собственности, права и нравственности - является несправедливым, вызывает возмущение и протест, а также формы прямого и косвенного уклонения от влияния всего политического. Как свидетельствует исторический опыт, власть в России никогда не опиралась на фундамент справедливости, более того, она и в современности зачастую действует на основе гневливости, мстительности, цинизма с добавлением качеств субъективизма, свойственных региональным правителям, она неизбежно выглядит монстром и является источником столкновения слепых общественных сил.
Поскольку интересы общества не артикулированы, слабо помыслены, редко бывают организованны и последовательны, то зачастую формы протестного сознания не выходят за рамки просто человеческих требований - выживаемости, пищи и жилища. В начале XXI в. Россия оказалась в ряду стран, где не удовлетворены базовые потребности человека - безопасность, здоровье, гарантии потомства, продолжительности жизни и др. Людей не интересуют политика, мораль, культура и прочее, потому что не осуществлены права родовой человечности. Как родовое существо, человек подчинен императиву выживания, многие в современной России подвержены действию только этого императива и не способны ни к каким формам коллективности, тем более - всеобщности, кроме частного интереса. Российский человек стремительно деклассировался, потерял связь со всеобщим - веру, надежду на «царствие божие» и анархиизировался. Мы присутствуем не при стратегиях индивидуации, как многим теоретикам и публицистам хотелось бы думать, а при стремительном падении в бездну анархии и хаоса. Поражены сферы ближайшего родового опыта: деторождение сопровождается отказами, загрязнение природы происходит в масштабах, свидетельствующих о нежелании продолжать себя в будущих поколениях. Поражению в правах индивидуации способствуют индустрия масс-медиа: погружение в мир «грез» с помощью аудио-визуальной продукции. Попустительство власти привело к насыщению рынка потребления наркотическими психосоматическими средствами самого разнообразного спектра и цены. Социальное бессознательное тотально «грезит», отказ от реальности многократно усиливается средствами интернета. Вторичные человеческие способности - мыслить, общаться, вступать в коллективные формы взаимодействия с себе подобными снижены или вовсе отсрочены. Качество образования - как общего, так и домашнего резко снизилось и продолжает падать, особенно в провинции. Человек может только аффектировать в сфере ближайшего опыта, без смысла и цели. Слабая организация умственной деятельности ввиду недостатка общего образования не продуцирует и не поддерживает способность в сфере мысли и дискурса артикулировать то, что человек считает несправедливым. Никто не утверждает, что истины права, закона, свободы являются простыми и легкими, но дискурсивность со-участия может пролить свет на справедливое в самом косном сознании. Правление, обычное для российской элиты, основанное либо на формах прямого насилия и репрессии по отношению к действиям протестного сознания, либо относительно скрытое посредством послушных СМИ, не приводит к осознанию правого и неправого в сознании массового человека, а только к эскалации аффектированного сознания. Власть продуцирует неуравновешенное сознание, не уверенное в своем праве, свободе; деморализованное бюрократическим и полицейским беспределом, оно не даст ничего, кроме протеста - тупого, кровавого и безнадежного.
Лица задержанных, осужденных за политические действия, изредка мелькающие на экранах телевидения или в картинках интернет-сайтов, поражают своей угрюмостью, без-мыслием и депрессивностью. Визуальные средства интернета демонстрирую бесчеловечность, размещая портреты девушек-смертниц, возбуждают не гнев против тех, кто выступил против жизни, но СО-СТРАДАНИЕ. Когда в обществе нет равного понимания добра, справедливости, когда власть безразлично относится к нарушениям прав, потакать низким вкусам массы - провокационно.
Отношение власти к протестному сознанию многолико, исследование этих форм требует основательности и последовательности, проистекать эта дискурсивность может только из сферы эмпирического - созерцания, усмотрения, со-участия.
Обращает на себя внимание последовательное выведение из именования субъектов протестного сознания иных названий, кроме «экстремист», «террорист», тогда как те, кто пишут на столбах и заборах, те, кто митингуют, и те, кто действуют, подрывая спокойствие и жизнь людей, являются носителями разных убеждений - номинирование производится слишком неумело, поспешно, грубо. Недавно распавшаяся тотальность именования - «товарищ», «гражданин», «враг», «шпион» и т.п. остается чувствительной к перемене имен, осколки системы остаются брошенными и называются как попало - «гастарбайтеры», «лица кавказской национальности», «горцы - дикий народ» и проч. Формы протестного сознания необходимо описывать, идентифицировать и именовать, а для этого недостаточно милицейских протоколов.
Протестное сознание в современной России сформировалось в низах общества, в тех социальных слоях и группах, которые остались вне результатов приватизации 1990-х годов, доступа к источникам нефтяных и газовых доходов, вне бюрократии. Особенностью данного политического момента является нелигитим-ность собственности; отстранение участия большинства общества от использования природных ресурсов рассматривается как ограбление, а лишение доступа к общим для всех дарам - лесам, рыбе и морепродуктам, береговой кромке рек и морей, подвергнувшихся приватизации, болезненно сказывается на самочувствии народа. Приватизация явилась итогом конкуренции «многих тел» на одно место: объектов мало, а желающих иметь «готовые» источники доходов - много. К этому следует прибавить капитализацию доходов в формах национального капитала - армянского, чеченского, азербайджанского, а далее - иностранного - китайского, вьетнамского, турецкого и т.п. Центральная власть и бюрократия отдали важнейшие объекты экономики и бизнеса международному и национальному капиталам и наслаждаются господством над нищетой, стремясь удержать власть политическими и полицейскими средствами. Последствия не замедлили сказаться. Распространились новые объекты социальных фобий - террористы, сначала с «чеченским» лицом,
а далее - во многих лицах, начиная от «кировских» партизан, как поименовали кировчан-протестантов СМИ, и заканчивая откровенной шпаной, пишущей на заборах свои примитивные «дацзибао».
На фоне отсутствия желания власти договариваться, отказаться от полного разорения окраин России, беспощадно эксплуатируемыми московским и иностранным капиталами, весьма сложным является положение интеллектуалов. Социальный слой интеллигенции уменьшился и деградировал за годы перестроек и модернизаций, однако все-таки сохранился - локальные свидетельства его существования мы изредка наблюдаем (попытки дискуссии Шевчук-Путин). Положение образованных людей крайне затруднено тем, что они зачастую не имеют удовлетворительных доходов для воспроизводства в следующем поколении, и по этим показателям стали люмпенами. Если сегодня где-то искать пролетария, то это - врачи, учителя, педагоги, ученые. Присоединиться к протестному сознанию им не позволяют сформированные образованием структуры теоретического мышления, осведомленность о последствиях революционного передела т.п., а потому интеллектуалы приняли позицию без-участ-ности. Неучастие в действиях власти обнаруживается в нежелании вносить какое бы то ни было политическое сознание в массы; политическая публицистика, романистика, журналистика лежат в руинах, кинороманистика осмысливает историческое прошлое исключительно в жанре гламура («Московская сага», например). На фоне политической безучастности (что ставит под вопрос существование социальности как таковой) образованного слоя распространяется первобытность и варварство самого низкого пошиба - дикий национализм, шовинизм, антисемитизм, которые не имеют ничего общего с подлинной сложностью межнациональных отношений. Складываются и оформляются новые формы «коммунальной телесности», не склонной к сфере помысленного, к сдержанности в действии. Это групповая коллективность до-социализации, характеризующаяся утверждением прав грубого, прямого насилия («мочить ментов» и др.), хаос протеста вместо расчета, разнузданное бытие-к-смерти, распространяющееся по всем линиям социального взаимодействия. Эгоистическое сконструированное благополучие столиц оплачивается высоким уровнем проявления варварства в регионах - причем на селе он выше, чем в городе. Отношения метрополия - колонии достигли пика противоречивости, о чем свидетельствуют публичные заявления субъектов политической элиты (В. Жириновский), гнет и коррупция столичной бюрократии в образовании, экономике, финансах, бизнесе свидетельствуют о господстве социальной несправедливости в невиданных масштабах. Однако зреющий протест не может опереться на политические аксиомы и декларации, достаточно простые и внятные, чтобы им могла следовать какая-то легальная, публичная коллективность. Тому есть несколько причин. Сама по себе идея эгалитарности - равенства, свободы, возможностей и
т.п. выглядит крайне противоречиво. Простое эгали-те начала ХХ в.: мир - народам, земля - крестьянам, фабрики - рабочим! - исчерпало себя. Фигуры эгалитарной социальности Рабочий, Солдат (Маркс, Ленин, Юнгер), Крестьянин, Анархист сошли с исторической сцены, кроме последнего. Анархист - это стихийный протестант, восставший и выживший в войне «всех против всех» и нынче держащий круговую оборону против новой формы государственной тотальности. Это явление крайнего индивидуализма, ограниченного и поспешного протеста. Анархист - это не конечная остановка, а некий транзит к сумеркам политического. Западные интеллектуалы предлагают идею государства всеобщего участия (Ален Бадью), однако необходимы страты, готовые к тратам социальной энергии с риском ничего не получить за участие в политическом [1]. Российская действительность не дает оснований предполагать в элитах склонность к подобным тратам на участие: они эгоистичны, безответственны, замкнуты, коррумпированны, осознают свою временность и т.п. Скорее, наблюдается иное: попытки опереться на неосновательное (русскость против инородцев), противоречивое, неистинное (сама по себе милиция или ОМОН не являются основанием произвола).
Для характеристики протестного сознания мы предлагаем употребить кое-что из словаря политической психологии, потому что оно укоренено не в реальном политическом, а воображаемом и галлюцинаторном умонастроениях как «верхов», так и «низов». Навязчивости, фобии, истерия, галлюцинирование, бредоком-плексы - вот далеко не полный обзор высказываний, распространяемых посредством дискурсов власти. Некоторым весьма влиятельным фигурантам нравится занятие фетишизацией, способность получать удовольствие от отдельного слова или цитаты - «материнский капитал», «мочить», «нанотехнологии». Иммигрант
- причина навязчивых фобий западного общества, гастарбайтер - радикальная навязчивость политических реалий России, как в столицах, так и в провинции. Легко обнаружить до-понятийный дискурс в высказываниях подданных - та же фрагментарность, нетерпимость, политический и правовой нигилизм, пренебрежение реальным государством, партиями и парламентом. В ситуации, когда партия стала государственной, а парламент
- декоративным, лица высшей элиты остаются вне всякой критики, кроме Самого, Первого и т.п., что увеличивает зависимость политических решений от личных качеств одного. Повсеместно распространяются убеждения о том, что никто другой не может лучше справиться с ситуацией, чем он. Нарциссическая самовлюбленность не терпит критики, возражений, конкуренции. Сверху вниз транслируется комплекс непогрешимости, своеволие, натужная активность, не терпящая никакой критики, сопровождающаяся враждебностью ко всем тем, кто якобы этому мешает (спор дальневосточников с президентом по поводу рынка вторичных автомобилей, например). Недостатки вторичной символизации формируют свойства сознания, характеризующегося
желанием делать попытки, постоянно начинать какое-либо дело, но тут же его бросать, и повторять попытки по нескольку раз (монетизация льгот, коммерциализация медицины). Бесконтрольность и безответственность властвующих субъектов усиливают тенденции пробуждать желания и ожидания у подвластных, а затем удовлетворять их в незначительной или недостаточной мере (ипотека, к примеру).
Одной из характерных черт новой элиты является желание «расчистить место», разделаться с предшественниками вплоть до мелочей - от перемены цвета костюма до нежелания употреблять местоимение «мы» и, напротив, - стремления говорить от первого лица, но когда имя служит всего лишь месту, это выглядит, по меньшей мере, самонадеянно. Отказ от преемственности вызывает чувство непредсказуемости власти, страх и депрессивность. Сегодняшнее российское общество является тотально депрессивным сверху донизу, что подтверждается отказом от кооперации и сотрудничества, от взаимопомощи и сострадания. Невозможность своим трудом обеспечить достойное существование, непрозрачность доходов, скрытность коррупционеров сопровождаются общей ориентацией на замкнутость и одиночество.
Для характеристики неустойчивого сознания, смутного в своих истоках и выражении приходится прибегать ко всякого рода неологизмам, чтобы охарактеризовать существующие умонастроения, типа «китайщина» (о стиле одежды), имперскость (об осколках советского мышления), гламур - наименование пошлого вкуса и т.п. Речь идет о качествах социального бессознательного, сформированного на руинах семьи, школы, университета, государства. Упадок метанар-рации, невозможность интроекции ввиду неоднозначности и противоречивости дискурсов приводит к невозможности опереться на внутреннее принуждение, искомый категорический императив совести, долга, ответственности. Осталась единственная форма внешнего стандарта - контроль денег. Если прежние фигуры внешнего контроля - директор завода, фабрики, ректор воспринимались с личным чувством уважения, любви, страха, почитания и подражания, то принуждение, проистекающее из денег, воспринимается как простое навязчивое потребление желаемого объекта (удовлетворение от функции), без любви и ненависти. Недавно мы созерцали подобное отношение объектного типа из кресла в кинотеатре или читали об этом у Ф. Кафки в романах «Процесс», «Замок», нынче оно стало формой некоего сопряжения управляемых и управляющих в общей неразличимости лиц, что является причиной тотальной фобийности. Страх перед увольнением, страх снижения заработной платы или доходов, страх рождения «преждевременного» и лишнего ребенка, страх тяжелого заболевания и т.п. формируют навязчивый конформизм, за что в будущем придется расплачиваться утратой всякого субъектного разнообразия. Беглый просмотр телесериалов вызывает унылое чувство неразличимости актерских лиц - все «девочки, как куклы
заводные» (А. Розенбаум). Это не отдельная неудача, а симптом однообразной без-субъектности, где каждый ведет себя так, как другие, в пределах минимальной компетентности функции.
Запрос на всеобщее человека и человечности остается невостребованным, необходимостью является подгонка объектов друг к другу, вещей к вещам. Если полноценный человек, выполняя работу, связывает себя не только со своим происхождением, судьбой рода, с династией, семейными мифами, то отчуждение, начавшееся в эпоху индустриализации и мировых войн, сегодня завершилось потреблением частичного человека в виде функции. Но сознание запаздывает с ответом на запрос реальности, человек продолжает желать человеческих отношений, а если не получает личного отношения, то обижается, гневается и болеет.
В современной России не удалось преодолеть неблагоприятные условия социализации 1990-х годов: безотцовщина, сиротство, жилищная и бытовая скученность коммунальной телесности рождают сложные формы компенсации - от протестного сознания до отождествления с властью, попытки подражания действием (желание купить отечественный автомобиль канареечного цвета, как у премьера). На стороне «верхов» развивается комплекс всемогущества, нарциссизма и самолюбования, своеволия и каприза, а в низших слоях - навязчивая покорность, лживость, конформизм, агрессивное послушание. К этому следует прибавить, что применение насилия (полиция, суды, тюрьмы и колонии) больше распространяется на низшие слои, тогда как случаи «шалостей» богатых и влиятельных остаются безнаказанными или уровень принуждения оказывается минимальным.
Индивид зачастую не может преодолеть или минимизировать неблагоприятные последствия неблагополучной социализации в виде рождения на селе (деревни стоят в серости и запустении), плохого образования (в районных и поселковых школах не достает педагогов по математике, английскому языку, биологии и др.), алкоголизма и наркомании, пронизывающих эту сферу. Эти подростки не успевают до-сформироваться до взрослого и гражданина, как отказываются в колониях. Аффективные действия в криминальных случаях связаны с долго сдерживаемой агрессией, пытающейся найти выход, либо в полных действиях - убийства, самоубийства, либо в порционных попытках протеста - поджогах, надписях и рисунках - с нарастанием агрессивности. Бессознательное агрессора действует по принципу самоувеличения, чтобы добиться разрядки - быть пойманным и наказанным.
Наличие конфликтных ситуаций в подростковом и юношеском сознании более чем достаточно, повторяющаяся конфликтность формирует страх... конфликта, что заставляет многих прибегать к употреблению алкоголя в виде плохих и дешевых сортов пива, например. Добавьте к этому инфантильную беспечность взрослых, желающих наравне с подростками пребывать в точке «детской» безопасности. Соматическая иллюзия
защищенности напрямую зависит от количества употребленных средств, повышение дозы свидетельствует
0 величине страха. Бегство в ситуацию, сулящую безопасность, избегание тревоги конфликта слабо осмысливается в теориях массового сознания. Курение, алкоголь, наркотики психологи и наркологи со-относят с мотивацией воссоздания чувства защищенности, желанием расслабиться, достигнуть того идеального состояния, когда «ребенку» ничего не угрожает. Поскольку конфликтность пронизывает все стадии формирования взрослости, деградация осуществляется на наиболее ранние стадии детства - детская позиция в быту, на работе, в отношениях порождает многочисленные оральные зависимости, например, детский лепет алкоголика и т.п. Известный декартианский параллелизм тела и сознания является продуктом взрослого мышления, способного подчинить телесные аффекты сознанию, тогда как перверсивная детская телесность структурирует сознание вокруг телесных аффектов, т.е. желания «детскости» становятся доминантой жизни. Удовольствия соматической расслабленности (алкоголь) достраиваются присоединением воображения, фантазии, галлюцинирования, продуцируемых наркотиками.
В архаичных культурах, а так же тех, которые сохранили примыкание к мифологическим ритуалам, детство изымается из структур инициации. Избалованность на стадии раннего детства зачастую является компенсацией тяжелых фрустраций социума. Путь воина, охотника сопровождается трудными переживаниями
- истерией равнины и паранойей леса, как утверждает антрополог Леруа-Гуран, теоретические выводы которого использованы в книге, ставшей бестселлером в 70-х годах ХХ в.1 Дисциплинарные пространства школы, больницы, армии, университета подробно исследовал М. Фуко, утверждая, что запись на теле закрепляет правила иерархии, а не своеволия. Установление любой иерархии является полем конфликта, неудовольствия, протеста. Избыток детскоскости сознания способствует длительному сохранению оптимизма, доверия жизни, но так же - нежеланию взрослеть. Задержанное взросление поддерживается отчасти родительскими инстанциями (незанятость обеспеченных женщин, возможность иметь няню, которая по определению не воспитывает, а лелеет ребенка, устранением отцов от семейного воспитания и др.), а также пивоалкогольной и наркоиндустрией. Не последнюю роль играют теле-
1 «Чтобы вообще функционировать, общественная система должна функционировать плохо. Признаком системы является не работа, а сбой, износ, боль. Она функционирует только со скрипом, постоянно ломаясь, раскалываясь маленькими взрывами, поскольку все эти дисфункции являются частью самого ее функционирования. Никогда разногласия, протест, дисфункция не означают смерти общественной системы, которая, напротив, имеет привычку питаться вызываемыми ею противоречиями, провоцируемыми ею кризисами. Никто никогда не умирает от противоречий. Этому нас научил капитализм. Чем больше поломок, чем больше шизофрении, тем лучше все работает, по-американски» (цит. по [3, с. 238, 239]).
видение и реклама, которые мифологизируют и консервируют неповторимость детства, что продуцирует желание жить под знаком удовольствия все последующие годы.
Другим полюсом детскости являются фрустрации, связанные с дефицитом стратегий «кормления и поддержки», трудное детство, как правило, накладывает отпечаток на всю последующую жизнь: формирует типично пессимистическую установку в отношении своего дальнего и ближайшего окружения, замкнутость, нежелание новых контактов, невосприимчивость к новым идеям, консервативность, ригидность сознания, алкоголизм и раннюю смерть. Именно история и судьба Василия Шукшина приходит на ум в этом случае. Невозможность что-либо изменить в своем детстве - поменять родителей, установить дис-тацию с ними, наладить обменные отношения, принужденность оставаться в ситуации зависимости весьма сходна с тем, что мы наблюдаем в социуме. Та же инстанция непререкаемого «отцовства», авторитарной власти (парламентская демократия для России была бы катастрофой - оговорился нынешний президент на политическом форуме 2010 г. в Ярославле), то же нежелание административной и силовой бюрократии вступать в отношения договора, контракта, стремление распространять благодеяния и запреты, подобно «материнской» инстанции - нипочему. Немотствующие бытие социальных структур (родительская инстанция недискурсивна) реактивирует уже имеющийся в человеке протест ко всему, что его окружает. Все то, что не является результатом дискурсивности, все то, что не попадает в зону свободы и ответственности человека, вызывает протест.
Нищая реальность компенсируется фантазмами золушек и иванов-царевичей. Задумаешься о привычке русского человека к аскезе в быту, жилище, пище, отдыхе, и натыкаешься на непомерное развитие фантазий о самозначимости, по преимуществу компенсаторного типа. И здесь же - ненасытность в потреблении всего, желание получать удовольствие вне всякой меры, отпустив на выгул всякую мораль и совесть. Притязательно-требовательная позиция в отношении других людей, социума в целом является наследием детскости, зависимое сознание не способно дифференцировать свободу и запреты, необходимость иерархии и подчинения и потому отвергает все. Отвержение усиливает чувство уязвленной гордости, в среде протестного сознания мало скромности, достоинства, уважения к другим. Меньше фантазий - больше реальности, таким могло бы быть требование современности, меньше «фабрики грез» в виде потакания иллюзиям о золушках и иванах-дураках, отхвативших невесту вместе с половиной царства. Следовало бы принять необходимость того способа социализации, который доступен данному индивиду, однако повсюду бесконечная «невменяемость» относительно требуемых профессий, образования и квалификации. Между тем, сужение рынка труда и занятости оставляет многих молодых людей
вне социальности, высшее образование только задерживает взросление, поддерживает инфантилизацию будущих поколений. Не находя работы, они вытесняются на периферию социальности, а то и просто на ее дно, потому что не хотят заниматься «грязным» трудом, а пристроиться к «чистым» деньгам становится все труднее. Так называемые чистые производства, основанные на компьютерных технологиях, имеют слабую перспективу в малых городах, в провинции, а свести всю Россию к Москве едва ли удастся. Отсюда просматривается один выход - найти доступ к криминальным деньгам, разграблению ресурсов, к коррумпированным профессиям, к бандитизму, бомбизму, терроризму, хулиганству и т.п.
В последние годы отчетливо просматривается тенденция к соматизации психологических и социальных проблем, по преимуществу среди женщин. Женским участием слабо окрашены революционные и протест-ные движения, разве что голодные бунты французской и русской революций. Невротическая озабоченность своей внешностью, придирчивое отношение к весу, размеру, функциям, скорее, выводит их из сферы политического, их можно определить как электорат безучастности. Понимая всю сложность вопроса, остановимся только на тех феноменах соматизации, которые свидетельствуют о смещении социальной и политической конфликтности на телесность. В нижних слоях общества наблюдается болезненная озабоченность своим здоровьем, в частности, придирчивый просмотр, комментарии и выводы, проистекающие из радио и телепередач «Ваше здоровье», попытки самолечения и т.п. Ясно, что большая часть людей из этих слоев не может получить квалифицированную медицинскую помощь, разобраться индивидуально в симптомах и причинах болезни нет никакой возможности, поэтому население лечится дистанционно и коллективно, по книгам и телевидению. Время от времени какое-то народное средство объявляется общественностью в качестве волшебного элемента, избавляющего от страданий, боли и страхов. Обыденное сознание теряется под натиском вирусов гриппа, ежегодно обновляемых и объявленных смертельными, вокруг человека выстраивается ипохондрический кордон, преодолеть который не каждому по силам. Под влиянием вирусной атаки у человека появляется легальная возможность «жалобы о боли», можно ссылаться на недомогание, головную боль, усталость, апатию. На месте сложного вопроса о причинах апатии, депрессивности и др. формулируется легкий ответ о заболевании, который изымается из общей ситуации жизни, и в этой изолированной форме поддается воздействию - лечению. Легко убедить человека, если он чувствует себя уставшим, измотанным, изможденным, в необходимости прибегнуть к фармакологическим средствам: одна «кремлевская» таблетка решит проблему. Реклама настаивает именно на мгновенном устранении боли. Очень выгодно вместо размышления о том, насколько причины усталости и изнурения коренятся в обществе - плохой экологии,
питании, в условиях труда, ценах на кредиты, угрозе безработицы и др., навязать или побудить мысли о неполадках в организме. Тогда любая проблема приобретает биохимическое решение.
В последние годы стало очевидно, как власть выстраивает ипохондрический кордон с тем, чтобы переключить внимание человека массы с внешних факторов на внутренние - конституирование «болевых» симптомов. Любая медицинская передача поможет вам найти у себя болезни, о существовании которых вы не подозревали, а оплаченный частный прием у врача убедит в том, что вы смертельно больны. Понятно, что мы расплачиваемся за свои страхи, и цена возрастает пропорционально страху. Разумеется, можно было бы уменьшить действие «симптома» (тошнит-то ведь от перегрузок на работе) переменой работы, увеличением времени и качества отдыха, но этот путь кажется долгим и обходным. Трудная постылая работа, невозможность от нее отказаться приводят человека к заботам о своем теле. Замечу, что большая часть неквалифицированной, рутинной, низкооплачиваемой работы остается на долю девушек и женщин. Наготове стоит индустрия фитнес, пластическая хирургия, фармакология и т.п. Поскольку центр личности искажен восприятием, переориентирован на телесность, на состояние органов и функций, то он чувствителен только к сигналам, идущим от организма. Симптомы тела зачастую являются следствием иных страхов, но осознаются как расстройство телесных функций, а потому легко переносятся в сферу диет, лечебного голодания, тренажеров, трансплантантов и т.п. Расшифровать, декодировать ипохондрическое послание не желает ни сам индивид, ни власть, ни общество, ни культура. Более того, забота о теле расценивается как «забота о себе», тем самым получает положительные коннотации от социума. Кроме того, наличие соматических симптомов имеет перспективу получить сочувствие, тогда как борьба за улучшение условий работы или увеличение дохода рассматривается как проявление эгоизма, стяжательства. Нужно учитывать, что в русской культуре не принято поворачиваться спиной к жертвам соматических заболеваний, а совместное обсуждение и присоединение к симптому является поводом для разговора, общения. Уход в болезнь или постоянный дрейф вблизи органической симптоматики маскирует социальные и экзистенциальные страхи, а тело рассматривается в качестве мнимого партнера в разладившейся коммуникации с другими. О социальных выгодах ипохондрического кордона написано крайне мало, да это и понятно.
В обществе сложилась ситуация, когда труд вычеркнут из сферы мотивации, оправдание жизни отыскивается, где угодно, только не в работе; мы трудимся не над вещами, а грезим наяву о других телах, профессиях, партнерах, доходах, местах и т.п. Тот, кто трудится, привязан к материальным объектам, к своему окружению - специалистам, мастерам, коллегам, коллективу, к жизни в целом, он укоренен. Даже интеллигент не работает в одиночку - он связан с публикой, издателями,
цензурой, продюсером и проч. Люмпен, привязанный к случайному заработку, к кратковременной занятости, существует в одиночку, он готов рисковать всем, включая свободу, чтобы овладеть предметом вожделения
- крадет, грабит, ворует все, что плохо лежит. Он то и есть сегодня «чистый» субъект, случайно привязанный к местности, жилищу, женщине. Субъект, освобожденный от ответственности за свой труд, за собственность, за качество работы, за свой облик, в глазах товарищей и коллег, остается местом «ничто», куда могут вписывать свои символические значения группы самого разного политического и криминального спектра. Избегнув логики социалистического производства, мы приблизились не к формам цивилизованного капитала, а к стратегиям самого варварского, грабительского распределения богатств, созданных тяжелым трудом предыдущих поколений, что порождает на одном полюсе - безумие потребительства, а на другом - нищету и агрессию. Идея промышленного труда была центром идентификации привилегированного сословия - пролетариата, разумного и солидарного субъекта. М. Хуциев не придумал рабочего из «Весны на заречной улице», а подсмотрел в реальности. Новая социальная реальность сместила фигуру рабочего на периферию общества, позволила вторгнуться в него другим социальным телам - криминалитета, проституции и гламура. Несмотря на всю узаконенную идеологическую манипу-лятивность социалистического мира и солидарности, в нем присутствовала идея достоинства и перспективы простого труда. Сегодня мы понимаем, что было утрачено нечто ценное и по-своему возвышенное. Место социализации отдано криминальному «подполью»: то, что было формой непристойного поведения (блудница) и уголовного преследования (убийца, нынче именуемый киллером), выставляется напоказ - именно они являются героями телесериалов, телевизионных шоу, интервьюруемыми успешными журналистами, осуществляют оценку, выбор и стандарты поведения, потребления, моды, интерьера, отдыха и т.п. Новая элита общества потребления - тупая, равнодушная, разнузданная группа, вне солидарности, вне совести и морали. Новая метанаррация относится к тотальным и террористическим, потому что не оставляет места иным стратегиям означивания. Невозможно отсмотреть всю кинопродукцию настоящего момента, мы пользуемся рассказами коллег и друзей, которые сообщают о появлении героев следующего поколения - киллерах-робин-гудах, «святых» проститутках (название одноименного фильма Р. Фасбиндера), честных и умных «ментах» и т.п. Но они-то как раз хуже предыдущих: обычный убийца «подрывает» систему, потому что он рано или поздно попадается, либо отстрелят «свои»
- без жалости и сочувствия. Фигура-травести - «святая» проститутка» или добрый киллер романтизируют
систему криминального подполья вместе с авантюрными деньгами, наркотиками, безумным использованием оружия, покрывают ее лживой завесой романтического флера, а то и фейерверком из добродетели («Страна глухих» В. Тодаровского), что, в конечном итоге, ведет к стабилизации системы. Вместо того, чтобы ее разрушить, герои «порядочности» ее укрепляют. Нельзя сострадать системе криминального подполья, а потому «хорошие» исполнители убийства и т.п. нарушают принципы идентификации, заставляют колебаться в выборе между добром и злом. Общество деклассировалось и превратилось в хаос микронарраций, распрю «сингулярностей», конфликт анархических единичностей.
Протестное сознание существует всегда, поскольку государственное не совпадает с политическим, всегда остаются в наличии группы и слои, которые остаются без-участными в отношении власти и политики. Обычно они не мешают власти спокойно господствовать, потому что их протест криминализируется, сводится к уголовно-наказуемому, а без-участность смещается на другие объекты, вытесняется. Однако, по оценкам экспертов, экономический кризис не исчерпан, а глобальный - будет только углубляться, поэтому социальное и политическое пространство станет более мобильным, менее защищенные слои придут в движение, а это грозит возникновением новых зон нестабильности, неопределенности политического и социального эксперимента. Вместо не-дискурсивного «соглашения» (вертикаль власти ни с кем не договаривается, используя техники манипулирования) протестное сознание реактивирует «диссенсус», разрыв, трансгрессивность. Человеку свойственно настаивать на себе как на самоценности, а политика и право не могут учесть разнообразия, особенностей. Неучтенная большой политикой частность, особенность дестабилизирует сложившийся социальный и политический порядок. Выходом является способность политического продуцировать самые разнообразные и широкие смыслы, порядки и организации, повысить возможность возникновения разнообразных каолиций и социальных действий, умело и осторожно отсекая деструктивность и экстремизм.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бадью А. Мета/Политика: Можно ли мыслить политику? Краткий трактат по метаполитике / пер. с фр. Б. Скуратов, К. Голубович. М.: Логос, 2005. 240 с.
2. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика: пер. с фр. / сост., общ. ред. и вступ. ст. Г.К. Косикова. М.: Прогресс, 1989. 616 с.
3. Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. 672 с.
