CC BY
186
В.Г. Графский*
О СВОЕОБРАЗИИ СОВЕТСКОЙ ПРАВОВОЙ КУЛЬТУРЫ
Обсуждение своеобразия советской правовой культуры требует прояснения двух моментов: ее соотношения с теоретическими представлениями о правовой культуре как характерном социально-историческом явлении и сравнения с правовыми культурами других исторических периодов. Возникающие при этом трудности связаны преимущественно с тем, что до сих пор не сделано даже попытки специально исследовать советский период в отечественной истории культуры в целом и правовой культуры в частности1.
Что касается существующих в литературе определений правовой культуры, а по своему числу они кратно превосходят дефиниции права, то обращает на себя внимание длительное сосуществование многих ее явно односторонних трактовок, которые отличаются друг от друга только числом уточняющих или дополняющих эту односторонность атрибутов. Главное свойство правовой культуры при этом сводится к достигнутому качественному уровню или состоянию правовой жизни людей со
* Главный научный сотрудник Института государства и права РАН, доктор юридических наук, профессор.
1 Эту проблему философ В.А. Подорога формулирует так: «Мы признаем наличие культурного разрыва, почти 70-летнего выпадения из мировой истории, но не анализируем его последствия. И виной тому наше беспамятство, ставшее дурной привычкой, как известно, всегда бывшее благом для рабского сознания. Это чудовищный временной лаг, этот «разрыв», я бы назвал тоталитарной паузой». Слово «тоталитарная» он предлагает понимать как смысловое содержание самой паузы: «...Если эта пауза тоталитарная, то именно с ее помощью удерживается нужный режим умолчания о том, что происходит, и ему не стать событием политическим» (Подорога В.А. Апология политического. М., 2010. С. 18.)
130 Труды Института государства и права
Российской академии наук № 4/2011
всеми присущими этому уровню особенностями культурных достижений, нормативно-институциональной организации и субъект-субъектного поведения.
Иногда в качестве главного атрибута правовой культуры выделяется структурно-функциональное своеобразие ее главного духовного компонента - правосознания и связанного с ним поведения. В последние годы все чаще внимание теоретиков стало привлекать сходство правовой культуры с некой совокупностью выработанных нацией и всем человечеством правовых ценностей. Так, по мнению В.С. Нерсесянца, правовая культура по сути представляет собой «культуру признания, защиты и осуществления прав и свобод человека и гражданина в качестве высших ценностей»2. Попытки сблизить понимание правовой культуры с понятием культуры как некой социальной реальности на практике выглядит модификацией рассуждений на тему о фиксируемой правосознанием правовой реальности3.
При этом за кадром остается взаимосвязь правовой культуры с другим не менее сложным социальным комплексом, каковым является само право как масштаб (мера, форма, норма) воплощенной справедливости, включающее требования разумности, формализованного равенства и свободы, законности, соразмерности (например, соразмерности преступления и наказания, правового полномочия и правовой обязанности), надлежащего соответствия между мерой свободы и ответственности и др.4
2 Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. М., 1999. С. 374.
3 С этой точки зрения правовая культура - «это вся правовая реальность, включающая нормы, ценности, правовые статусы и их реализацию в правопорядке». Правосознание в этой связи предстает «отражением в психике правовой реальности, результат которого запечатлевается в виде идей, теорий, эмоций, здравосмысловых представлений, и отношение субъекта к правовой реальности» (Сапельников А.Б., Честное И.Л. Теория государства и права. СПб., 2006. С. 270, 275).
4 Обзор дефиниций правовой культуры - от «простейших» до «наиболее сложных» - можно найти в недавней публикации В.Н. Карташева и М.Г. Баумовой. Здесь же в приложении помещены выдержки из кодексов поведения некоторых категорий должностных лиц и служащих в учреждениях РФ, а также основные принципы этики полицейской
Сравнительное изучение правовых систем (к примеру, сравнительно-историческое динамическое или сравнительно-сопоставительное статическое) также становится сегодня одним из плодотворных направлений анализа природы и назначения политико-правовых институтов и традиций, и правовая культура не является в этом отношении исключением. Сравнительный анализ существующих основных правовых систем и оформившейся в начале 1920-х гг. советской социалистической правовой системы позволил ряду авторитетнейших в западном мире компаративистов (Р. Давид5, К. Осакве и др.) сделать вывод о присущих ей качествах и свойствах правовой семьи, которые считаются атрибутами англосаксонского и романо-германского права.
Восприятие советской правовой культуры западноевропейскими и североамериканскими комментаторами исполнено в духе контрастирующего сравнения6. В изложении К. Осакве (Тьюлэйнский университет, США) это восприятие представлено тремя подходами, которые он именует «тремя теориями о при-
службы и положения Европейской культурной конвенции. См.: Кар-ташев В.Н., Баумова М.Г. Правовая культура: понятие, структура, функции. Ярославль, 2008.
5 При переводе на русский язык труда Р. Давида "Le grands systemès de droit contemporains" возникли специфические трудности в передаче основного смысла его названия. Оригинальность авторского замысла состояла в обзоре великих систем (семейств) современного права, к которым он - неожиданно для некоторых своих коллег - причислил семейство социалистического права. Р. Давид также включил в обзор средневековое по происхождению мусульманское право, акцентируя внимание на приспособляемости мусульманского права к современности. С учетом сказанного перевод его работы как «Основные правовые системы современности» (М., 1967) представляется не совсем точным.
6 В этом смысле оно напоминает комментарии и обобщения «буржуазной правовой культуры» советскими авторами, позиционировавшими себя как представителей и литературных выразителей опыта «самой передовой в мире демократии трудящегося большинства», в противоположность «демократии эксплуататорского меньшинства».
роде социалистического права» - французской, германской и американской.
Французская теория, выдвигаемая Р. Давидом, рассматривает социалистическое право в качестве «внебрачной (т.е. нелегитимной) дочки» романо-германского права (illegitimate daughter) со многими чертами, присущими этой правовой семье. Согласно этой теории социалистическое право является самостоятельной правовой семьей, обладает многими атрибутами рома-но-германского права, но все-таки относится к категории квазизападного права (термин «квазизападный», по всей видимости, является «изобретением» упоминаемого нами автора).
В германской теории (теории временной аномалии социалистического права), предложенной профессорами К. Цвайгер-том и Х. Кетцем, социалистическое право считается «блудным сыном» (prodigal son) романо-германского права, который со временем вернется в родной дом к своему родителю. Согласно данной теории социалистическое право, хотя и является самостоятельной семьей, по существу построено на базе романо-германского права и лишь на время отклоняется от континен-тально-европейского права (temporary anomaly).
Напротив, в американской теории, авторами которой являются М.Э. Глендон, М. Гордон и К. Осакве, социалистическое право представляет собой «генетическое уродство» (наподобие человека с собачьим сердцем в повести М.А. Булгакова) с некоторыми элементами романо-германского права (genetically deformed child with certain elements of the civil law family). Вместе с тем, подобно французской и германской теориям, американская теория рассматривает социалистическое право как самостоятельную правовую семью и включает его в категорию квазизападного права.
Согласно всем трем теориям по признаку правового стиля (атрибут правовой семьи, по К. Цвайгерту и Х. Кетцу), а также по трактовке гражданского процессуального права социалистическое право практически не отличается от романо-германского права. Существенное различие между романо-германским и социалистическим правом проявляется именно в философии уго-
ловного процессуального права и в вопросе правовой идеоло-гии7. Остановимся на последнем компоненте подробнее.
Согласно американской трактовке природы социалистического права правовая идеология социалистического права состоит из трех компонентов: экономическая, квазитеологическая и социально-политическая философии права (обратим внимание на скромный объем объяснительных конструкций, именуемых терминами «теория», «философия права»). В таком словоупотреблении присутствуют явные следы постмодернистских упражнений в новых теоретических объяснениях всего накопленного в трудах классиков, исполнители которых легко уходят от любой содержательной критики, используя благоприятную для такого предприятия «размытость» методологических ориентиров в научном исследовании (отсутствие в них должной, обоснованной и доказательной четкости) и повального «бегства от сущностей» при обсуждении философских вопросов правоведения.
При таком подходе экономическая философия сводится к незатейливым постулатам об установлении государственной собственности на основные средства производства, о «политике уравниловки в экономической жизни общества», «карательной налоговой политике, направленной против частной собственности», «непривычном для западного права симбиозе деликтного и уголовного права» и некоторым другим. Любопытно представлена «квазитеологическая философия социалистического права». Она, согласно К. Осакве, состоит из «учения об отмирании государства при коммунизме и торжестве коммунистического самоуправления; об отмирании права при коммунизме и торжестве морального кодекса строителя коммунизма; о воспитательной роли права, цель которого заключается в воспитании нового человека, очищенного от природных грехов, так как при коммунизме будет жить лишь «новый человек»; патернализме государства по отношению к своим гражданам, которых оно считает своими детьми, при этом отец всегда знает, что лучше для ребенка, и полностью
7 См.: Осакве К. Сравнительное правоведение: схематический комментарий. М., 2008. С. 43-44.
управляет его жизнью (курсивом выделены наиболее фантазийные или сомнительные положения теоретика. - В. Г.)»8.
Наиболее адекватно обобщена и воспроизведена социально-политическая характеристика социалистического права, которая включила учение о руководящей роли коммунистической партии, о надзоре коммунистической партии над всеми государственными органами, о кадровой политике, основанной на идеологической закалке, а не меритократии (т.е. способностях, талантливости человека); «признание сугубо позитивистской теории права, согласно которой несанкционированный обычай не считается источником права» (выделено мной. - В.Г.). Последнее положение требует критического комментария, поскольку сформулировано не вполне удачно и неадекватно передает фи-лософско-содержательную составляющую советского правопо-нимания (об этом - ниже).
Столь же категоричным и неточным представляется итоговый вывод о том, что данная правовая семья не признает кардинальных принципов правовой культуры, лежащих в основе западной правовой традиции9. Безусловно, в социалистической правой культуре не было критерия и понятия неприкосновенности («сакральности») частной собственности или «святости частного договора», не было «свободных и альтернативных выборов»10 и многого другого, но были и похожести, что связано с признанием необходимости использовать при социализме «узкий горизонт буржуазного права». С учетом этих соображений выводы американского компаративиста приходят в явное противоречие с метафорой о «родственности» семейства социалистического права западному праву: как можно отрицать эту родственность у «блудного сына» и «незаконной дочери» - кровь-то у них родная?
С позиций сегодняшнего дня достаточно трудно дать объективный анализ истории советской правовой культуры - явления с еще не раскрытыми в полной мере первоисточниками и
8 Осакве К. Указ. соч. С. 44.
9 См.: там же.
10 См.: там же. С. 196-197.
движущими силами социально-исторического изменения в аспекте преемственности и новизны. Отсюда неоднозначность и полярность научных оценок сущности истории этой культуры: то негативная (примитивная позитивистская культура тоталитаризма), то положительная (культура воспитания единения ради достижения высоких общих целей рабочих, крестьян, работников умственного труда, служащих в аппарате государства и всего советского народа, приобщения всех к духу социалистической законности и справедливости). В отличие от иных областей культуры отечественное правоведение XX в. не дало Отечеству выдающихся ученых и исследователей; причиной тому - расхождение на самых ранних этапах между официальным словом и делом, между грандиозностью замыслов и небывалых перемен и ограниченными возможностями для их претворения.
Именно в условиях догматизации, манипулирования сознанием, уничтожениея инакомыслия, примитивизации политических оценок и физического уничтожения цвета «инакомыслящей» российской научной интеллигенции была создана тотали-зированная социокультурная мифология. Насаждаемая и контролируемая официальная правовая культура сосуществовала с находившейся как бы в тени альтернативной политико-правовой культурой пассивных и гонимых оппозиционных сил и групп -религиозных, национальных меньшинств, инакомыслящего диссидентства, элитарного эмигрантского зарубежья и др.
Правопонимание советского периода было, таким образом, многослойным образованием, в котором в зависимости от этапа или фактического течения провозглашенных преобразований на первый план выдвигались персонифицированные или анонимно-групповые самохарактеристики, включавшие характеристики естественно-правового или юридико-позитивистского звучания. Для зарубежных комментаторов оно чаще всего выглядело одномерным и представлялось носителем тиранических и диктаторских приемов партийно-государственного дисциплинирова-ния и соответствующего управления.
Между тем в научной и отчасти в официальной среде это правопонимание распадалось на несколько вариаций в зависимости от явных или скрытых попыток обосновать новый подход
к праву и политике в преемственной связи с предшествующими идейными течениями и школами, прежде всего с концепцией права как защищенного интереса и соответствующего правопорядка немецкого правоведа Р. Иеринга и с психологической теорией права Л.И. Петражицкого11.
Естественно-правовым мотивом можно считать провозглашавшееся стремление воплотить в законодательстве новой России идеи свободы (свободы для трудящихся масс и эксплуатируемых народов), а также идеи справедливости и равенства (равенства для всех, а не только для избранного меньшинства, как это имело место во времена рабовладения, феодализма и капитализма). Главным приемом и средством реализации этих идей считалось упразднение (фактически - экспроприация) частной собственности капиталистов и помещиков и приобщение к управлению государством лучших представителей рабочих, крестьян и так называемой трудовой интеллигенции.
На практике доминирующей тенденцией стал директивный (командный) партийно-государственный стиль законодательной и правительственной политики. Этот стиль стал изображаться как присущий правосознанию наиболее сознательного (авангардного, «передового») класса общества - организованного в трудовые коллективы пролетариата, и потому законодательство новой власти стало называться пролетарским правом (автор названия - народный комиссар юстиции Д.И. Курский). Впоследствии это же командное законодательство получило уточненное название «советское право», «социалистическое право» и даже «социалистическое общенародное право». Последнее название появилось после объявления о замене диктатуры пролетариата организацией власти и управления, именуемой «общенародным государством», в котором уже не осталось представителей эксплуататорских классов и которое стало монолитным единством дружественных классов рабочих и крестьян и дружественных народов и наций.
11 См. об этом: Графский В.Г. История политических и правовых учений: Учебник. 3-е изд. М., 2009.
В наборе заметно различавшихся на первых порах идей и взглядов по вопросам правопонимания выделялась позиция П.И. Стучки, который под «советским правом» понимал систему (порядок) общественных отношений, соответствующую интересам господствующего класса и охраняемую организованной силой этого класса. В данном определении присутствуют явные элементы правопонимания Р. Иеринга и его последователя, выдающего русского юриста и государственного деятеля С.А. Муромцева. Так было осуществлено перетолкование одной из популярных до революции дефиниций права и приспособление его к потребностям новой законодательной политики в изменившейся социальной и политической ситуации.
Оригинальную концепцию нового правопонимания развивал М.А. Рейснер. Используя конструкцию Л.И. Петражицкого, он объявил о существовании интуитивного классового права, которое на практике бывает и буржуазным, и пролетарским, и крестьянским. Наличие такого плюрализма в одной стране не создает большой угрозы, поскольку все эти разновидности группового интуитивного права входят в общий правопорядок и существуют вследствие достигнутого компромисса, в котором тон задает либо буржуазное (при капитализме), либо пролетарское (в советском правопорядке) право. В отношении советского государства М.А. Рейснер высказывался в пользу того, чтобы признать коммунистическую партию, в особенности ее съезды, высшим законодательным собранием.
Самой оригинальной концепцией советского периода стала критическая общая теория права Е.Б. Пашуканиса, согласно которой буржуазное право есть исторически наиболее развитый и последний этап в развитии права, поэтому социализм имеет дело лишь с остаточным компонентом правовой традиции, которую ему надлежит преодолеть в силу того, что буржуазное право и право вообще со временем начнет «отмирать». Появление права как исторического явления он связывал с практикой обмена -обмена главным образом товарами. Провозглашаемые буржуазными идеологами такие атрибуты права и требования права, как свобода и равенство, лучше всего просматриваются в рыночных отношениях товарообмена. На этом основании теоретическую
конструкцию Е.Б. Пашуканиса по объяснению природы права и правового общения именуют не совсем точно «меновой теорией права».
Самым «долговечным» из всех толкований права советского периода оказалось официальное правопонимание, которое пребывало в пользовании несколько десятилетий. Впервые оно было озвучено во время общегосударственного совещания по вопросам науки советского государства и права в 1938 г. в выступлении Генерального прокурора СССР, в то время особо доверенного бойца на «правовом фронте» А.Я. Вышинского. Окончательная его редакция одобрена этим же совещанием, на котором присутствовало свыше 600 научных и практических работников. «Право есть совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу»12.
Эта дефиниция оставалась преобладающей вплоть до хрущевской «оттепели» начала 60-х гг. и оставалась в употреблении вплоть до политических и экономических реформ и политико-мировоззренческих обновлений в постсоветской России.
Из правоведов постперестроечной поры наиболее критично оценивал правовую культуру советского периода В.С. Нерсесянц, который считал ее культурой правового нигилизма, являющейся прямой наследницей дореволюционного правового нигилизма, сохраняющегося в современных переходных условиях13. Последние
12 Комментируя это и другие положения маститого доктринера советского легизма, В.С. Нерсесянц делал такой вывод: «Если отбросить демагогические ухищрения Вышинского, то суть его определения права состоит в том, что право - это приказы диктаторской власти» (Нерсесянц В.С. Философия права. 2-е изд., М., 2006. С. 373).
13 «Основными элементами структуры правовой культуры являются: правовые (государственно-правовые воззрения), нормы, институты (учреждения) и поведенческие отношения» (Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. С. 274).
обусловлены рядом негативных факторов, в числе которых: «недостатки проводимых социально-экономических преобразований, незавершенность правовой реформы, неэффективная работа всего аппарата государственной власти, массовое и повсеместное нарушение законодательства, бездействие механизма правозащитной деятельности, особенно в сфере прав и свобод человека и гражданина, неспособность государства справиться с бурно растущей преступностью и т.д.»14. Естественно, что в таких условиях требовалась система воспитания населения в духе почитания идей, ценностей и ориентиров развитой правовой культуры современности15.
Самым существенным в позиции В.С. Нерсесянца по этим вопросам следует считать его мнение о том, что термины «социалистическое право» или «семья социалистического права» - общепринятые не только в российской, но и западноевропейской комментаторской литературе - «нельзя признать адекватными, поскольку речь идет о законодательстве (так называемом позитивном праве при социализме), которое по сути своей носило неправовой характер, выражало цели и устремления антиправовой идеологии, политики, и практики бесконтрольно правящей коммунистической партии»16.
Главным основанием для такого вывода, судя по приведенному тексту, является адекватность «юридико-технических критериев» и «идеологического критерия» (Р. Давид) или «правового стиля» (К. Цвайгерт и Х. Кетц)17 социалистического законодательства устремлениям не просто неправовой, но исключительно «антиправовой» идеологии, политики и практики правящей партии.
14 Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. С. 276 - 277.
15 «Такая систематическая юридико-воспитательная работа тем более необходима, что в массовом, а нередко и в профессиональном правосознании все еще широко распространены стереотипы нигилистического отношения к праву и государству, обновленные и подкрепленные вольницей так называемого «правового беспредела» (современного варианта российского правового нигилизма, для обозначения которого понадобился уже воровской жаргон!)» (Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. С. 277).
16 Там же. С. 461.
17 См.: там же. С. 448-449.
Позиция В.С. Нерсесянца в данном случае не выглядит достаточно аргументированной. Поэтому обратимся к аргументации других аналогичных или сходных позиций.
По мнению В.А. Бачинина, в тоталитарном политическом общежитии всеобщий правовой нигилизм порождается чрезмерной упорядоченностью отношений, созданием некоего механического «законопорядка», который переходит в неправовой сверхпорядок («суперпорядок»)18. Эта интерпретация носит упрощенно количественный (чрезмерная упорядоченность) и столь же упрощенный метафорический характер (механический сверхпорядок), ограниченная адекватность которой и связанные с этим недостатки очевидны.
Более разносторонней и публицистически нагруженной выглядит картина советской правовой культуры в работах С.С. Алексеева. Он выделял несколько периодов в ее оформлении и несколько модификаций ее видимого и даже невидимого существования. На общую судьбу этой культуры оказала, по его мнению, влияние «коммунистическая марксистская философия права», составная часть ортодоксального марксизма как теории, которая однажды овладела массами и «превратилась в гигантскую всесокрушающую силу», поскольку «обернулась бесчеловечной тиранией, а в итоге - небывалыми разрушениями общества и человека»19.
Право советской России 1917- конца 20-х гг. именовалось «революционным», а также «пролетарским» (Д.И. Курбский), реже - «социальным правом переходного периода» (Гойхбарг) и ситалось воплощением «революционного правосознания» и «революционной целесообразности»20. После неудачной попытки
18 См.: Бачинин В.А. Неправо (негативное право) как категория и социальная реалия // Государство и право. 2001. № 5. С. 15.
19 Алексеев С.С. Философия права. М., 1998. С. 149.
20 Подобное правосознание можно отнести к разряду носителей и выразителей идей социально-группового освобождения от несправедливости в тех или иных ее социальных и политических воплощениях. Здесь уместно напомнить о тысячелетней мудрости античности, идей средневекового христианства и эпохи Просвещения, о том, в частно-
покончить с эксплуатацией с помощью «красногвардейской атаки на капитал» и в процессе последующего перехода к насильственно осуществляемому модернизационному индустриальному развитию возникла потребность в стабильном и тщательно регламентированном административно-хозяйственном планировании и контроле. Такой контроль предполагал опору на общенациональные законы и регламентации, поэтому были необходимы общенациональное законодательство и строгий режим законности, что и нашло воплощение в советском праве и социалистической законности (конец 20-х - начало 30-х гг.). Регламентация обрела относительно развернутые формы уже в условиях послесталинского режима власти и управления (6070-е гг.). Однако право в этот период имело две ипостаси - одну видимую, другую невидимую, и так вплоть до перестройки и чуть ли не до настоящего времени.
«Суть дела в том, что созданная Сталиным, его партийно-чекистскими соратниками и подельниками всесильная партийно-идеологизированная государственность, мощная модернизированная военно-коммунистическая система тиранической власти включала в состав своих сложных механизмов право в двух принципиально разных ипостасях: во-первых, официальную юридическую систему, так сказать, видимое право, именуемое «советским социалистическим», со всеми его плюсами и минусами, какими-то достоинствами и одновременно - недостатками, пороками, мистификациями, византийски-изощренным словесным дурманом; во-вторых, невидимое право - сердцевину всей системы власти, право-невидимку, которое никогда, в отличие
сти, что есть более высокое право, чем закон, - естественное право, божественное право, разумное право, иными словами, надзаконное и внезаконное право, согласно которому неправо остается неправом, даже если отчеканить его в форму закона. Другое дело, что в условиях большой территориальной рассредоточенной населения, в большинстве своем малограмотного и подозрительного к законной справедливости, это освободительное правосознание приобретало самые причудливые и чаще всего неблаготворные формы. См. об этом: Нерсесянц В.С. Философия права. С. 744; РадбрухГ. Философия права. Пер. с нем. М., 2004. С. 2641, 238-278.
от революционных времен, не преподносилось как официальная юридическая реальность, но которое в действительности, как и ранее, оставалось высшим революционным правом, служащим по воле вождей и партийного аппарата делу коммунизма -направляющим и регламентирующим, жестко и непререкаемо, воистину по-большевистски, по-чекистски беспощадно жизнь и развитие всего общества»21.
Основную мысль этого длинного пассажа можно передать так: в условиях «победившего», а затем и «развитого» социализма наряду с видимым и в чем-то стандартном кодифицированным правом-законодательством существовало высшее революционное право, нацеленное на конечную задачу социализма и коммунизма - избавление от эксплуатации человека человеком и эксплуатации групповой, классовой, только главными знатоками и претворителями этого высшего революционного правосознания, а заодно и часто востребуемой революционной целесообразности были и оставались партийные вожди - после Ленина и Сталина таковыми были все очередные, уже менее революционные по своим замыслам и делам и почти не философствующие вожди - Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко. Общий вывод о доброкачественности советского права у С.С. Алексеева вполне логичен - это было «ущербное право»22 (т.е. все тот же некий «правовой уродец», как аттестует его упомянутая выше современная американская теория).
Рассмотренные разновидности восприятия советского права и правовой культуры отличает один общий признак - все они исходят из системно-целостного восприятия культуры, без подразделения ее на культуру индивида, группы, профессии, нации и т.д. А это целый новый мир анализа и обобщений. Интересным аспектом рассмотрения такого мира мог бы стать обзор субъектов правовой культуры с позиций того или иного цивилизацион-но-культурного подхода и конкретно-исторического правопони-мания, восприятия правовой культуры как воплощения теории и практики законной справедливости в общении индивидов, групп
21 Алексеев С.С. Указ. соч. С. 176-177.
22 Там же. С. 179.
и организаций и т.д., как устоявшаяся форма воплощения требований права в его законном или традиционном обычно-правовом фиксировании и т.д. Но это уже тема для особого обсуждения.
Кстати, существенную помощь в освоении и растолковании своеобразия правовой культуры может оказать конструкция правового стиля, или стиля правового мышления, о котором рассуждают известные немецкие компаративисты К. Цвайгерт и Х. Кетц. Они исходят из того, что понятие стиля уже давно используется для восприятия и целостной характеристики художественной литературы, прикладного искусства и других разновидностей массовой культуры. В связи с этим указанные авторы отмечают следующее: «Если в этих сферах человеческой деятельности понятие единства стиля плодотворно используется для характеристики единства стиля, чтобы охарактеризовать цельность художественного произведения или даже только его своеобразной формы, то в науке оно служит для выявления общего и особенного в их соотношении в одном предмете или для выявления различий между предметами. В юриспруденции это применяется гораздо реже и выглядит так. В одном из канонов канонического права зафиксировано, что в случае отсутствия соответствующей ясно выраженной нормы следует вывести норму, подлежащую применению, исходя из аналогии общих правовых принципов, отвечающих понятию канонической справедливости, постоянно действующей доктрины и стиля и прак-
23
тики римской курии» .
Главными факторами, которые по определению характеризуют стиль в рамках теории правовых семей, являются: историческое происхождение и развитие правовой системы; господствующая доктрина юридической мысли и ее специфика; выделяющиеся своим своеобразием правовые институты; правовые источники и методы их толкования; идеологические факторы24.
Существенным может стать также анализ перспектив или практики правопользования с учетом несовпадающего значения
23 Цвайгерт К., Кетц Х. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права: В 2 т. Т. 1. М., 1998. С. 107.
24 См.: там же. С. 108.
двух терминов и, соответственно, двух характеристик права и закона: права - как воплощенной в законе или обычае меры справедливости, подкрепленной соблюдением требований свободы, равенства и согласия, и закона - как предположительно воплощенной в виде законного требования мерой права и (или) неправа. Под неправом в этом случае имеется в виду привычный и очень разнообразный в своих проявлениях произвол самодура или сознательного, циничного нарушителя закона, а также мнимо правовое устремление к правде и справедливости тех или иных борцов за право, которые, к всеобщему сожалению, не ведают при этом, что творят.
В социалистическом общежитии персонажи с ярко выраженной мнимо правовой активностью в ее личностном или массовом облачении принимали неправовую законность за воплощение законной справедливости без возможного и должного осознания ее правонарушающей основы. Для самих носителей этой ориентации законное всегда и безоговорочно ассоциировалось с разумным и справедливым, что было прямым последствием низкой правовой культуры, которая чаще всего получала свой пристойный вид облагораживающими усилиями партокра-тических или научно-популярных пропагандистов и агитаторов.
Будущий исследователь правовой культуры советского периода отечественной истории непременно столкнется с мнимой дилеммой - впасть в безбрежный эклектизм и плюрализм мнений или же предпочесть обманчивую простоту одномерного изображения - например, как воплощения в ней исторической случайности (эдакая «тоталитарная пауза» в многовековой истории) либо свести все к личному ущербному качеству того или иного влиятельного человека, вознесенного судьбой на политический Олимп (таков Ленин с его обнаруженной Г. Поповым червоточинкой в манере выстраивания логики суждения и поведении, которая проявилась еще во время выпускных экзаменов в гимназии - в аттестате Ульянова-Ленина была единственная четверка по логике). Истина лежит, как это всегда бывает в случае соперничества крайне расходящихся толкований, где-то посередине - между черным и белым либо, по-другому, - между железом и медью в виде проблесков золотого свечения. Эта не-
однородность ценностной структуры предмета исследования признается большинством из представленных в данном обзоре авторов, которые пишут либо о родственности ее германской семье права, либо о включенности в нее естественно-правового и позитивистского компонентов и т.д.
Можно согласиться с французским исследователем Э. Мореном, утверждавшим еще в 1983 г., во времена существования Советского Союза: «Уяснение природы СССР - это увлекательная историческая, социологическая, экономическая, психологическая, мифологическая, антропологическая задача». Она же имеет насущное политическое значение, поскольку «в Истории основополагающую роль играют не только материальные энергии и экономические решения, но и стратегия ее политических и социальных субъектов...
Исходя из этого можно понять, что ясность и ослепление, истины и заблуждения, разоблачения и иллюзии могут играть основополагающую роль в человеческой истории. Отсюда ключевое политическое значение «игры истины и ошибки». Здесь неправильно было бы недооценивать важнейшую роль иллюзии, хитрости, лжи в существовании, монолитности, силе, прогрессе, престиже тоталитарной Империи»25. При всем внешнем сходстве с другими типами тоталитаризмами советский тип был настолько укоренен в массовом сознании и подкреплен идейно, что, не будучи социалистическим по природе своей, сумел внушать или навязывать представление о родственной близости составных частей существующего тоталитарного комплекса со всеми важнейшими атрибутами социализма, которые предсказывались Марксом и Энгельсом. Но в действительности все это было лишь иллюзией.
Э. Морен замечает в этой связи: «Особенно трудно, безысходно, ужасно, особо нелепо осознавать то, что с 1917 по 1953 г. колоссальные преобразования вывернули наизнанку целую страну, уничтожили ценой 70 миллионов жизней, гражданской войны, голода, каторжных работ, чисток, казней, распространенных на аристократию, буржуазию, интеллигенцию, крестьян-
25 Морен Э. О природе СССР. Пер. с франц. М., 1995. С. 202.
146
ство. И все это во имя чего? Во имя полной противоположности того, чего хотели поколения революционеров-большевиков. Нет новой культуры, нет новой жизни, есть американизация повседневной жизни в ее дурном варианте. Нет освобождения трудящихся, есть новое рабство. Нет отмирания Государства, есть Тоталитарное Государство. Нет Интернационала, есть новая Импе-
26
рия» .
Главный вывод в обсуждении своеобразия исторического опыта созидания социалистического общества в России и адекватной ему правовой культуры сводится к тому, что для их изучения необходимо выработать хорошо продуманный и обоснованный комплексный аналитический подход, поскольку потребность в таком подходе пока еще либо не ощущается, либо игнорируется.
В создании такого комплексного подхода существенную помощь может оказать использование понятия и моделей поведения, охватываемых термином «политическая культура». Это понятие необходимо должным образом соотнести как с общим понятием культуры, так и с представлением о правовой культу-ре27. Общее понятие культуры наиболее удачно сформулировал Э.Б. Тэйлор свыше 100 лет назад, и оно выглядит вполне адекватными для использования и в настоящее время. Этот автор рассматривал культуру как некое «сложное целое, которое складывается из знаний, верований, искусства, нравственности,
26 Морен Э. Указ. соч. С. 204-205.
27 Российская правовая культура очень своеобразно воспринимается в терминах правокультурной конституционности, которая на практике предстает «знанием культурной специфики национального конституционализма, его связей со всей архитектурой российской нормативно-правовой организации» (Синюков В.Н. Российская правовая система. 2-е изд. М., 2010. С. 422). Сходным образом изображена политическая культура в монографии К.В. Арановского «Конституционная традиция в российской среде» (СПб., 2003), где она рассмотрена также под углом зрения психосоциальной деятельности человека в национальной среде с учетом поведенческой, смысловой, эмоциональной и нормативной стороны права.
законов, обычаев и любых других навыков и привычек, усвоенных человеком как членом общества»28.
Понятие «политическая культура» ввели в обиход в 1960-е гг. американские политологи Г. Алмонд и Л. Пай, которые использовали его для изучения проблем политической модернизации в странах так называемого третьего мира29. При изучении России это понятие стали широко применять британские политологи, в том числе А. Браун, С. Уайт и др.30
Весьма оригинальные суждения высказывает Э. Кинан, по мнению которого русская политическая культура возникла во второй половине XV в. (после правления Ивана III) и далее уже развивалась своим неповторимым и мало изменяющимся путем вплоть до брежневских времен (если не считать известных «отклонений» 1890-1930 гг.). Среди характерных черт этой культуры он выделяет определяющие для политики родственные отношения, наследственную сословную принадлежность и потребность верить в того, кто воплощает собой власть. Его обобщения отчасти совпадают с более распространенными в среде зарубежных визитеров, дипломатов и журналистов оценками шокирующего сходства советских обычаев с обычаями царской России (любовь к секретности, тщательная изоляция иностран-цев)31. По более взвешенному мнению Р. Даниэлса, многое из того, что обсуждает и провозглашает Э. Кинан, - всего лишь русский вариант традиционного общества, которое не утрачива-
28 Тэйлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1989. С. 18.
29 См.: Pie L. Political Culture and Political Development. Princeton, 1965; Almond G.A., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Boston, 1965.
30 См.: Brown A. H. Soviet Politics and Political Science. L., 1974; White S. Political Culture and Soviet Politics. N.Y., 1970; Daniels R.V. Russian Political Culture and the Post-revolutionary Impasse // Russian Review. 1987. Vol. 16. № 2.
31 См.: Keenan E. Muscovite Political Folkways // Russian Review. 1986. Vol. 15. № 2.
ет этих своих особенностей и в советский период, при всех сдви-
32
гах в сторону индустриализации и успехах .
Некоторые тенденции и процессы в политической жизни и культуре России имеют сходство с процессами в других регио-
33
нах мира .
Р. Даниэлс приводит такой пример. После Первой мировой войны, когда Центральная Европа пребывала в хаосе, австрийский психоаналитик К. Федерн написал книгу «Общество без отца». В ней он предостерегал от иррациональных поисков суррогата власти, способного вдохнуть жизнь в людей, внезапно лишившихся прежнего объекта своей преданности. В этом смысле, как считает этот автор, не так уж парадоксально выглядят слова итальянского публициста А. Рончи, назвавшего совет-
34
ский режим «ненаследственной монархией» .
Не лишено основательности историческое наблюдение самого Р. Даниэлса: «Перед революцией в России шли стремительные изменения в сторону западных моделей экономики, общественной жизни, образа мыслей и политической практики. На уровне культуры эти изменения происходили сверху вниз, менее всего затрагивали рабоче-крестьянскую массу. В то же время революционное движение, приведшее к коммунистической диктатуре, усвоило, под новыми ярлыками, множество старорусских форм, таких как тактика заговора, идеологический тоталитаризм (включая религию в виде антирелигии), антикапитализм. Так что социализму несложно было приноровиться к старорус-
32 См.: Даниэлс Р.В. Взлет и падение коммунизма в России. Пер. с англ. М., 2011. С. 295-306.
33 О частичном совпадении и взаимосвязи правовой культуры с политикой и политической культурой пишет В.В. Смирнов. При этом он приводит интересное наблюдение Г. Бермана о том, что в обстановке кризисного развития правовой традиции, как это имеет место сегодня в странах Запада, общество теряет веру в органическое и последовательное развитие права, а само право становится «все более прагматичным и политическим» (Смирнов В.В. Правовая культура: теоретико-методологическая эволюция и практика // Ценности и образы права. М., 2007. С. 162).
34 См.: Даниэлс Р.В. Указ. соч. С. 302.
ским традициям, учитывая, что выстраивался он вокруг деспотического государства»35.
При все кажущемся сходстве и преемственности Москвы великокняжеской и Москвы большевистской сходство это преувеличенное и сверхупрощенное. Упрощение достигается за счет игнорирования слабой соотносимости масштабов властвования, природы властвующего меньшинства и некоторых других параметров и критериев правления великокняжеского, царского самодержавного и большевистского. Кстати, рассмотрение всей истории российской только в двух характерных периодах - тоже упрощение. Н.А. Бердяев различал пять периодов: киевский, зо-лотоордынский, московский, петербургский и советский и предсказывал еще один, который придет на смену советскому. Современный исследователь правящего меньшинства в истории России отмечает, что «в глаза бросается очевидное: трем основным периодам истории России соответствует три различных типа организации элитных групп. Московскому царству (XVI-XVII вв.) - боярское местничество, Петербургской империи -дворянско-чиновничья «Табель о рангах», Совдепии - система номенклатуры»36.
Несмотря на то что трактовка преемственности в русской политической культуре выглядит неполной, фрагментарной и в известной мере односторонней, некоторые обобщения представляются убедительными и много проясняющими в жизни культурных традиций и политических институтов.
Определенную роль в уяснении своеобразия политической и правовой культуры выполняет характеристика политического режима сталинизма в его внутреннем восприятии (как прямого продолжения ленинского политического режима или в исторической динамике) и внешнем сравнительно-сопоставительном (например, с нацистским режимом)37. Наиболее взвешенным
35 Даниэлс Р.В. Указ. соч. С. 302.
36 Пивоваров Ю. С. Еще раз об элитах в русской истории // Россия и современный мир. 2010. № 4(69). С. 24.
37 Заслуживает внимания обобщение В.А. Подороги: при всем сходстве этих двух мифогенных режимов (миф коммунистический и миф
обобщением роли сталинского режима представляется анализ и вывод Р. Даниэлса: «Сталинизм повлек за собой разворот от оптимистического революционного взгляда на человеческую природу, требовавшего освободить человека от всех этих институтов принуждения, которые должны «отмереть», к укорененному в русской традиции пессимистическому взгляду, согласно которому человека нужно наказывать, подгонять и принуждать, что под силу только всемогущему государству. Такая направленность действовала при Сталине во всех областях общественной теории и политической практики - от образования и трудовых отношений до уголовного права. Партийные чистки, возносившие сыновей крестьян на освободившиеся должности «западников», поддерживала эту культурную контрреволюцию новыми
38
чиновничьими кадрами» .
Несколько тяжеловесным выглядит обобщение А. Дугина, который характеризует сталинизм как своеобразную философию и власть одновременно. «Сталинизм с философской точки зрения представляет собой в первую очередь жесткую авторитарную государственную власть, которая черпает свою легитим-
«тысячелетнего Рейха») необходимо различать и другие сущностные свойства режимов - «ведь одно дело, когда один народ убивает другой (нацистский режим), а другое дело, когда народ убивает себя (сталинский режим)» (Подорога В.А. Указ. соч. С. 40). Наиболее неординарная и можно даже сказать - шокирующая точка зрения высказана З. Бауманом, крупнейшим европейским социологом, в отношении Холокоста, страшной трагедии XX в., которую он отказался свести к «немецкой вине» и «катастрофе евреев» или несомненной преступности гитлеризма. Он обнаруживает антигуманную механику в самой современной цивилизации и утверждает, что Холокост, равно как ГУЛАГ и Хиросима, вполне возможен в условиях современного технократического и сверхбюрократического общества, где средства подменяют ценности и цели и где «эффективные менеджеры» становятся нечувствительными к социальной цене реформ и управленческих действий. «У тех, кто управляет людьми, много задач, которые они могут и должны выполнить. Однако в них не входит создание совершенного мирового порядка» (Бауман З. Актуальность Холоста. М., 2010. С. 257). 38 Даниэлс Р.В. Указ. соч. С. 303.
ность и свои основания из области, трансцендентной по отношению к тому, что и как думает и понимает народ. Это своего рода «вера» и «церковь», чьи догматы обсуждению не подлежат, а их толкование доверено лично персоне вождя. На нем все и замыкается; он альфа и омега политической системы, отвечающий за смысл, мысль, а также за изменения, сражения и результаты. Сталин становится философской фигурой, так как, будучи всевластным толкователем, он присваивает себе функции «им-ператора-понтифекса»... Попытки соотнести эти толкования с другими толкованиями или предложить свое толкование марксизма незамедлительно караются самым радикальным образом -ГУЛАГ или казнь»39. По мнению философа, тема «русское и советское» до сих пор не разработана, а советский опыт заслуживает восприятия как фатальной ошибки40.
Заслуживают внимания обнаруживаемые философом черты общности между национальным марксизмом и славянофильством. Однако, как представляется, это уже новое задание для междисциплинарного обсуждения41 с участием историков, антропологов, политологов, социальных психологов и правоведов.
39 Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: возможность русской философии. М., 2011. С. 432-433.
40 См.: там же. С. 415-448.
41 См., например: Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. Л., 1989; Андреевич Е. Кремль и народ. Политические анекдоты. Мюнхен, 1951; Артемов Г.П. Типы рациональности и трансформации российской политической культуры // Политическая культура России: история, современное состояние, тенденции, перспективы. СПб., 2001; Ах-то Л. Воровской жаргон: Записки Серого Волка. Мор. Бежать тени своей. М., 1905; Булдаков В.П. Социокультурные гримасы нэповского времени и проблема социальной стабильности // Право, насилие, культура в России: региональный аспект (первая четверть XX века). М.; Уфа, 2001. С. 277-313; Грушин Б.А. Четыре жизни в России в зеркале опросов общественного мнении. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина: В 4 кн. М., 2001; Добренко Е. Формовка советского читателя. Социальные и эстетические рецепции советской литературы. СПб., 1997; Ерофеев В. Энциклопедия русской души: роман с энциклопедией. М., 1999.
