CC BY
45
Вестник Челябинского государственного университета. 2017. № 12 (408). Филологические науки. Вып. 110. С. 31—38.
УДК 81
О СТЕПЕНИ АРХАИЗАЦИИ ЯЗЫКА ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ (на примере языка романа А. К. Толстого «Князь Серебряный»)
Г. К. Валеев
Челябинский государственный университет, Челябинск, Россия
В статье на основе анализа языка автора и героев исторического романа А. К. Толстого «Князь Серебряный» дана оценка степени архаизации языка произведения и соответствия языка романа состоянию русского разговорного и литературного языков в Московском государстве в XVI в.
Ключевые слова: язык романа А. К. Толстого «Князь Серебряный», диалектная речь, типы разговорного языка и литературного языков.
После вековой разобщенности языкознание и литературоведение на рубеже тысячелетий стали координировать объекты — методы — инструментарий своих исследований в русле современного общенаучного тренда междисциплинарных разысканий. На новом витке развития гуманитарных наук в филологии возродилась античная традиция обращения к триединству: автор — язык — текст, и среди базовых университетских дисциплин возродился курс «Основы филологии». Сложившаяся ситуация стала катализатором интердисциплинарных лингвокультуроло-гических, коммуникативных, дискурсивных исследований.
В этих условиях язык художественного произведения оказался на острие филологических разысканий. Традиционно, как писал В. В. Виноградов, «в русских лингвистических работах начала XX века язык художественной литературы, язык литературного произведения, разбитый на грамматико-морфологические или на лексикологические осколки, распределялся по общим категориям и разрядам грамматики и лексики литературного языка или даже по рубрикам условной народно-диалектологической классификационной схемы» [3. С. 8]. Однако такое препарирование художественного текста, особенно характерное для лингвистов-структуралистов, вело к обесцениванию, деэ-стетизации поэтического слова. Говоря о стиле Ф. М. Достоевского, И. Бродский заметил: «Для того чтобы исследовать бесконечность, будь то бесконечность религиозная или бесконечность человеческой души, нет орудия более дальнобойного, нежели его в высшей степени флективный, со спиральными витками синтаксиса, родной язык» [2].
В начале ХХ в. лингвисты, развивая мысль В. Гумбольдта, считавшего, что язык является вместилищем духа нации, также пришли к сходным выводам. По строгой версии гипотезы относительной негативности Сепира-Уорфа, этот вывод звучит так: язык определяет мышление, следовательно, определяет и когнитивные категории. Сказано категорично, но суть явления передается обнаженно. Н. А. Бердяев в своей книге о философе К. Н. Леонтьеве передает его показательное суждение о языке: «Язык, или, общее сказать, по-старинному стиль, есть вещь внешняя, но эта внешняя вещь в литературе то же, что лицо и манеры в человеке: она — самое видное, наружное выражение самой внутренней, сокровенной жизни духа» [1].
Возросший в последнее время интерес к языку художественных произведений объясняется тем, что лингвиста, как и литературоведа, стал интересовать текст и особенно язык, из которого соткан этот текст. Язык исторического произведения интересен современному филологу тем, что в историческом тексте он выступает в троякой ипостаси: в качестве живой речи героев (своими лексико-семантическими архаизмами), как литературная форма текста и как произведение искусства. Исследователи как бы заново открывают для себя язык исторических романов И. И. Лажечникова, В. Я. Шишкова «Емельян Пугачев», А. П. Чаплыгина «Разин Степан», С. П. Злобина «Степан Разин», Ю. Н. Тынянова и других авторов. Особый интерес в этом ряду вызывает язык романа «Петр Первый» А. Н. Толстого, о котором В. В. Виноградов высказался как о лучшем представлении русского языка XVIII в. в художественном тексте.
Вероятно, точно так же можно сказать о языке романа «Князь Серебряный» А. К. Толстого как о лучшей репрезентации русского языка XVI в. в литературном произведении. А. К. Толстой был весьма щепетилен в своем отношении к историче -ским фактам. В письме к поэтессе К. К. Павловой (12.01.1865) он признается: «Я придерживаюсь истории, как только могу», а в «Предисловии» к роману о своем разрешении дилеммы исторического факта и авторского вымысла в тексте художественного произведения говорит: «<...> чем вольнее обращался со второстепенными историческими происшествиями, тем строже старался соблюдать истину и точность в описании характеров и всего, что касается народного быта и до археологии». По мнению Г. О. Винокура, «исследуя язык писателя или отдельного его произведения с целью выяснить, что представляет собой этот язык в отношении к господствующему языковому идеалу, характер его совпадений и несовпадений с общими нормами языкового вкуса, мы тем самым вступаем уже на мост, ведущий от языка как чего-то внеличного, общего, надындивидуального, к самой личности пишущего. Нам известен, положим, общий жизненный уклад Пушкина, внешние приметы его личности, история его личной жизни как известной совокупности переживаний и поступков. Одним из таких поступков Пушкина является и его язык» [5. С. 238]. Сказано метко: язык как поступок.
А. К. Толстой как автор исторического художе -ственного произведения должен был совершить главный поступок — выбрать язык произведения.
Роман «Князь Серебряный», как древнерусская летопись, начинается точной датировкой: «Лета от сотворения мира 7073, или по нынешнему счислению 1565 года, в жаркий день, 23 июня.».
XVI в. в русской истории характеризуется сложной языковой ситуацией.
Во-первых, основная народная масса Московской Руси, молодого государства, до конца еще не освободившегося от татарских набегов, конечно, говорила на разговорном языке с сочными диалектными особенностями. Бытовой язык социальной верхушки, составлявшей небольшой слой населения, надо думать, мало чем отличался от простонародного языка.
Во-вторых, культурный пласт древнерусского общества XVI в. был представлен духовенством, считавшим образцом церковнославянский язык, который был представлен в разговоре не только клира, богомольцев, калик перехожих, но и все-
го крестьянства и социальной верхушки библейскими сентенциями, сакральными устойчивыми сочетаниями, паремиями, целыми евангелическими, патристическими сюжетами, текстами молитв.
В-третьих, древнерусский литературный язык того времени, по известной теории В. В. Виноградова, был разобщен и состоял из двух разновидностей или типов. Книжно-славянский тип литературного языка тяготел к церковнославянской традиции, которую считал своей кодифицированной нормой.
В-четвертых, народно-разговорный тип литературного языка формировался посредством отталкивания от разговорного бытового языка и церковно-славянского языка. При этом, по Б. А. Успенскому, эти языки (а не разновидности) находились по отношению друг к другу в диглоссийной (несмешивающейся) оппозиции.
В-пятых, в формировании народно-разговорного типа литературного языка решающая роль принадлежит языку деловой письменности. Московский говор, легший в основу канцелярского языка государевых приказов, в силу своего серединного положения среди русских наречий, как отмечают диалектологи, не имел ярких лексико-морфологических особенностей, которые могли бы вызвать культурное отторжение царских указов в недавно присоединенных к Москве удельных княжествах. А. К. Толстой в романе четко отразил грамматические изменения, прошедшие в русском языке. В московских документах XVI в. уже исчезло двойственное число: две коровы, три села, вм. две корове, две селе; установились новые падежные флексии: города, леса вм. городи, леси; к ноге, мухи вм. к нозе, муси; меня, тебя вм. мене, тебе; исчезли, как и в языке романа, имперфект и аорист и так далее. Однако до конца XVIII в. в юридических документах Москвы сохраняются сложные формы: давнопрошедшее время, будущее сложное второе, конструкция ^ + именит. падеж жен. рода, инфинитивные предложения. Это хорошо представлено в языке «Судебника» 1550 г. Ивана Грозного: «а детей боярских суди-ти наместником», «да имати пошлина по списку», «да велети им подъячим, безсудные дава-ти, и сроки отписывати» [13], в посланиях и духовной грамоте самого Ивана Васильевича: «а он был уже от того отошел», «кто учнет на люди глядя жити».
В языке романа оставлены лишь терминологические и фразеологизированные сочетания: на-
чальные люди, думный дьяк государев, земские бояре, дети боярские, кусательные слова, на кого ты просишь, становись к ответу, выдано головою, кладу голову порукой, великий государь жалует, к нему теперь не мыслят, зачинать поле и другие. Они, особенно в контексте событий, сохраняют исторический колорит эпохи, но не препятствуют пониманию текста.
Единственный значительный фрагмент приказного языка в романе представлен в обвинительной речи думного дьяка государева бывшему боярину Дружине: «Ты хвалился замутить государство, призвать крымского хана и литовского короля Жигимонта и многие другие беды и тесноты на Руси учинить. Ты дерзнул злыми, кусательными словами поносить самого государя, царя и великого князя всея Руси, и добрых слуг его на непокорство подымать, Заслужил ты себе истязания паче смерти...» [Гл. 35].
Как видим, автор убрал все сложные московские синтаксические конструкции, а императивные инфинитивные сочетания заменил на двусоставные предложения с составным глагольным сказуемым.
Применение архаичных средств языка в тексте художественного произведения имеет две стороны: первая — стилизация языка с целью приближения его к языку изображаемой эпохи (особенно в речи героев), вторая - сохранение понятности и доступности языка произведения читателю. В. В. Виноградов писал: «Язык литературно-художественного произведения рассчитан на восприятие, понимание и оценку его в аспекте общенародного, общенационального языка. Правда, в художественном произведении, особенно там, где это оправдано идейным замыслом писателя, жанром произведения (ср., например, прием стилизации языка эпохи в историческом романе) и его композицией, может быть мобилизован "архивный фонд" старинной речи, применен элемент классовых, социально-групповых жаргонов и народно-областных говоров, в качестве иллюстрации использован документальный стиль исторических и литературных памятников. Но язык подлинно художественного произведения не может далеко отступать от основ общенародного языка, иначе он перестанет быть общепонятным (относительно свободные отходы от общенациональной языковой нормы возможны для художественного произведения лишь в области лексики)» [4. С. 12].
Действительно, словарный состав художественного произведения оказывается наиболее
«уязвимым», легко доступным и показательным для изучения стилистической окрашенности языка исторического романа. В этом плане язык романа «Князь Серебряный» не является исключением. Надо заметить, что обычно исследуются лексические историзмы и архаизмы в составе знаменательных слов, чаще в именах, редко в глагольных словах и наречиях. Ввиду многочисленности и достаточной убедительности подобных работ устаревшую лексику романа мы не рассматриваем. В качестве показательного примера приведем лишь выводы по одной из последних подобных работ. О. Е. Вороничев и Н. А. Шестакова установили, что «историческая лексика в романе "Князь Серебряный" используется А. К. Толстым преимущественно в авторской речи — в эпизодах, связанных с описанием царского окружения... Архаичная лексика используется А. К. Толстым преимущественно при создании речевых портретов героев романа» [6. С. 43-44]. Архаичные фонетические и грамматические элементы изучены не столь подробно, но они также не является объектом нашего исследования.
Памятуя известное изречение, «язык хранится в словаре, а реализуется в речи», обратимся к выделенным нами языковым пластам. Здесь, как при изучении языка любого произведения, необходимо четко отделять авторское повествование и язык персонажей и рассмотреть, насколько и как представлены выделенные нами языковые группы в языке исторического романа XVI в.
Первая диалектная группа представлена в языке богатыря-увальня Митьки «с-под Коломны». Только в его речи автор использует яркие фонетические приметы акающего говора: «Нявесту взяли! — отвечал парень нехотя и протяжно», ня назовешь, тяперь, сядой, чаво, нябось не выроню, крепчае и так далее. «Усиление аканья в разговор -ном языке Московского государства в XVI в., — пишет И. В. Устинов, — можно связать с политикой Ивана Грозного, который стягивал к Москве служилых людей из различных окраинных областей, в частности и из южнорусских, характерной чертой которых было аканье. Несомненно, что в это время приходят представители курско-орловских говоров» [14. С. 75]. Сильное яканье с протяжным проговариванием первого предударного слова характерно и для южных районов Московской области, куда входит и Коломна, что верно отмечено автором романа. Обращает на себя внимание форма сравнительной степени прилагательного на заднеязычный к — крепчае,
которую два века спустя М. В. Ломоносов предлагал в качестве нормы для всех прилагательных, напр.: Пари сильняе стрел. Но здесь интуиция подвела именитого ученого, эта форма в русском речи не прижилась. В языке «Переписки князя А. М. Курбского с царем Иоанном Грозным» И. В. Устинов отмечает элементы аканья: апоста-ли, горька, хотя полагает, что его язык еще оставался окающим: оброзы, Афонааю [14]. В романе Иван Грозный в качестве нравственного антипода боярина Серебряного является вторым главным героем, его речь изобилует просторечием, переходящим при разговоре с мнимыми скоморохами в народно-поэтическую речь. Однако А. К. Толстой для характеристики языка Грозного не использует никаких ярких акающих или окаю -щих элементов, ср.:
— И вы дали себя перевязать и пересечь, как бабы! Что за оторопь на вас напала? Руки у вас отсохли аль душа ушла в пяты? Право, смеху достойно! И что это за боярин средь бела дня напал на опричников? Быть того не может. Пожалуй, и хотели б они извести опричнину, да жжется! И меня, пожалуй, съели б, да зуб неймет! Слушай, коли хочешь, чтоб я взял тебе веру, назови того боярина, не то повинися во лжи своей. А не назовешь и не повинишься, несдобровать тебе, детинушка! [Гл. 9].
— Здравствуйте, слепые, муромские калашни-ки, вертячие бобы! — сказал царь [Гл. 21].
Второй тип языка — славянизированный, близкий к церковнославянскому, представлен в речи мнимых скоморохов, Перстня и Коршуна:
— Заступи, спаси и помилуй тя мати божия, что жалеешь ты нас, скудных, убогих людей, по земле ходящих, по воды бродящих, света божия не видящих! [Гл. 21].
Следующие два типа, касающиеся разновидностей древнерусского литературного языка, мы рассмотрим на примере языка Ивана Грозного, речь которого представлена в романе больше других и в диалогической, и в монологической форме. Грозный, плодовитый писатель и, по словам хронистов, блестящий оратор великолепно владел книжно-славянским языком. Вот его обращение к опричникам с лицемерной речью:
— Не для того поставил я на Руси опричнину, чтобы слуги мои побивали людей безвинных. Поставлены они, аки добрые псы, боронить от пыхающих волков овцы моя, дабы мог сказать я на Страшном суде божием по пророческому словеси: се аз и дети, яже дал ми бог! Другие...
а не ведают того, что, проливая кровь, я заливаюсь слезами! ...слезы бесцветно падают мне на душу, но словно смола горячая проедают, прожигают ее насквозь по вся дни! (И царь при этих словах поднял взор свой кверху с видом глубокой горести.) Яко же древле Рахиль, — продолжал он (и глаза его закатились под самый лоб), — яко же древле Рахиль, плачуще о детях своих, так я, многогрешный, плачу о моих озорниках и злодеях [Гл. 9].
Два фрагмента речи царя, мастерски данные А. К. Толстым, весьма показательны с точки зрения формирования русского литературного языка XVI в. С расширением круга образованных в духе времени людей, вышедших из городского посада, с формированием после изгнания татар своей административной системы в лице приказного управления, начинается сближение двух (книжно-славянской и народно-разговорной) разновидностей литературного языка (по Б. А. Успенскому — разрушение диглоссий-ной ситуации). В романе это отлично показано на примере языка Ивана Грозного, когда царь легко переходит с одной разновидности языка на другую.
Более того, «Грозный стремился писать на самом великолепном, торжественном книжном языке. Но, стремясь писать на старославянском языке, он время от времени калькирует русскую речь. Иногда в порыве сильных чувств, чаще всего негодования и гнева, он сбивается со старославянского языка на самое обычное просторечие XVI в.». Б. А. Ларин приводит пример из «Переписки» Грозного с Андреем Курбским: И еже воеводъ своихъразличными смертьмирасторгали еси, — а божию помощию имеемъ у себя множество и опричь васъ, изменниковъ. А жа-ловати есмя свихъ холопей вольны, а и казнити вольны же есмя. Б. А. Ларин продолжает: «Глагол расторгали — "рвали на куски, четвертовали" в старославянской письменности не употребляется, автор его сочинил. Сюда же вторглись нестарославянские слова опричь и холопей (если бы он писал по-старославянски, то здесь было бы рабов)» [8. С. 252-253].
В. В. Колесов увидел, что «в XVI в. синтагмы [словосочетания в речи. — Г. В.] разного происхождения еще не совмещались в одном тексте путем взаимного проникновения. Они приводятся параллельно, как бы усиливая друг друга в стилистическом отношении». На примере «Послания Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский мона-
стырь ученый показывает, как обнаруживается и усиливается иронический подтекст «Послания» путем «введения разговорных форм, которые, как эхо, повторяют то, что включено высоким слогом» [7. С. 173]: Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох мне, скверному!. А я, пес смердящий, кого могу учить и чему наставлять и чем просветить? Сам вечно в пьянстве, блуде, прелюбодеянии, скверне, убийствах, грабежах, хищениях и ненависти, во всяком злодействе... Из-за злобесного пса Василия Собакина, который не только не знает правил иноческой жизни, но не понимает даже, что такое чернец, а тем более инок, что еще выше, чем чернец. Он даже в одежде монашеской не разбирается, не только в образе жительства. Или из-за бесова сына Иоанна Шереметева? Или из-за дурака и упыря Хабарова? [11].
Точно так же в первом фрагменте из романа А. К. Толстого речь царя выдержана полностью в народно-разговорной форме с густой примесью просторечия, а во втором — в книжно-славянской с обилием неточных цитат и аллюзий к библейскому тексту. Здесь Грозный не выдерживает стиль, было бы вернее сказать, не сдерживается, и включает в книжный текст русское слово озорник (ст.-сл. озорный, возможно, «громадный, чудовищный»), боронить — «защитить» с полно -гласием (ст.-сл. обранить), другие вм. другыя, разговорное сочетание заливаюсь слезами.
М. Л. Ремнёва, анализируя язык «Духовной грамоты царя Ивана Васильевича. », составленной в 1572 г., делит ее на четыре части. Первая (листы 1-3) четверть, исполненная самоунижи-тельным описанием душевного состояния автора и ссылками на библейские и евангельские образы, и четвертая (л. 9 об.-15) четверть, наполненная наставлениями сыновьям на основе Священного писания, написаны согласно задачам завещания на безупречном книжно-славянском языке. В 3-й и 4-й четвертях (л. 4-9) Грозный наставляет сыновей, как строить взаимоотношения между собой, с другими князьями, блюсти обязательства друг перед другом, как делить землю, говорит о событиях, побудивших написать завещание. В этой части «общий тон снижается, язык представляет собою смесь церковнославянского и русского с преобладанием последнего» [12. С. 260-261].
Эпоха Ивана Грозного знаменует самое начало сближения двух типов литературного языка в зависимости от целей повествования: например, зачин и заключительная часть духовной грамо-
ты, наставления монастырской братии, исторические отсылки к жизни отцов церкви, Священному писанию и т. п. в письмах Грозного пишутся безупречным книжно-славянским языком. В нарративной части грамот, посланий, духовных, повестей, слов и так далее используется народно-разговорный тип языка.
То есть эти два языка, имеющие каждый свой объект описания, закрепленные за ним жанры повествования, в течение пяти веков сосуществовавшие в русской письменности параллельно, в XVI в. встретились в одном тексте, но еще не смешались, а, как речная и морская воды, как каждая начинка в слоеном пироге, имея свой стилистический привкус, чередовались друг с другом. Начало этого процесса зафиксировано в «Повести о Псковском взятии, како взятъ его великий князь Василий Ивановичь», написанной очевидцем события в 1510 г. В середину воинской повести, написанной выдержанным народно-разговорным языком, вставлен великолепный образец книжно-славянского языка, исполненный в духе «вития словес»:
...И взяли под стражу тех, кто был в гриднице, и под стражей пошли они в свои дворы, и в ту же ночь начали собираться с женами и детьми к отъезду в Москву... И еще поехали жены тех, кто был посажен в Новгороде. И всего было взято триста псковских семей.
И так прошла слава псковская!
О славнейший среди городов — великий Псков! О чем сетуешь, о чем плачешь? И отвечал град Псков: «Как мне не сетовать, как мне не плакать! Налетел на меня многокрылый орёл, а крылья полны когтей, и вырвал у меня кедры ливанские. Бог наказал нас за грехи наши — и вот землю нашу опустошили, и город наш разорили, и людей в плен взяли, и торги наши с землею сровняли, а иные навозом конским забросали, а отцов и братьев наших развезли... [10].
Как мы уже показали выше, пятый языковой пласт — язык деловой письменности — вне московских приказов стал составной частью народно-разговорного типа литературного языка, легшего в дальнейшем в основу единого общенародного русского языка. Этот процесс замечательно схвачен в языке романа.
Грозный как самодержец, железной рукой перестраивая боярскую Русь на дворянскую Россию, сумел и за письменным столом сказать свое слово. Он плодовитый автор многочисленных посланий и писем иностранным государям,
князю Андрею Курбскому, князю Александру Полубенскому, боярину Василию Грязному, игумену Кириллова монастыря Козьме, духовной грамоты (завещания) и религиозных сочинений: стихиров на Сретение Владимирской иконы Божией Матери и на преставление Петра, митрополита Московского; канона Архангелу Михаилу.
До Грозного незыблемо действовавшие более 500 лет два диглоссийных типа русского литературного языка в XVI в. в тексте одного произведе -ния могли робко перемежаться друг с другом, как два инородных тела, только цельными слоями. По словам Д. С. Лихачева, «никогда еще русская литература до Грозного не знала такой эмоциональной речи, такой блестящей импровизации и, вместе с тем, такого полного нарушения всех правил средневекового писательства: все грани между письменной речью и живой, устной, так старательно возводившиеся в средние века, стираются. Смелый новатор, изумительный мастер... "кусательного" стиля, всегда принципиальный, всегда "самодержец всея Руси", пренебрегающий всякими литературными условностями ради единой цели — убедить своего читателя, воздействовать на него — таков Грозный в своих произведениях» [9].
Мы, всецело присоединяясь к словам корифея древнерусской культуры, можем лишь дополнить их. Ни одна внешняя авторитарная сила не может воздействовать на эволюцию языка, как не раз продемонстрировала история, всякое волюнтаристское вмешательство в язык всегда заканчивалось крахом. Смелое вторжение народно-разговорных элементов в ткань книжно-славянского языка и наоборот в языке Ивана Грозного, что так
мастерски показано в романе, стало настоятельно необходимым в связи с потребностями централизованного государства, выросшего экономически и политически, его административного управления и в связи с резко возросшим числом образованных людей, требовавших создания единого общеупотребительного языка. Иван IV как самодержец первым уловил эту тенденцию, а как оратор и писатель первым среди книжников сумел воплотить его в своем творчестве.
Поэтому, вероятно, можно сказать, что Иван Грозный как писатель был предтечей Аввакума, Тредиаковского, Кантемира, Ломоносова, Пушкина в формировании единого русского литературного языка.
Мы не рассматривали фактологические и поэтические достоинства и недостатки произведения. Известно, что, например, Л. Н. Толстой не любил романов И. И. Лажечникова и А. К. Толстого, считая их «вальтерскоттовскими» подражаниями. С точки зрения соответствия языка романа исторической действительности XVI в., нахождению точной грани стилизации языка героев произведения «Князь Серебряный», по нашему мнению, относится к числу наиболее удачных русских исторических романов. Язык произведения созвучен высказыванию Г. О. Винокура: «Всякое художественное произведение, к какому бы литературному роду оно ни принадлежало, может быть написано на языке своего времени» [5. С. 250]. Поэтому роман А. К. Толстого «Князь Серебряный» даже спустя 150 лет после написания является одним из самых читаемых русских исторических романов.
Список литературы
1. Бердяев, Н. А. Константин Леонтьев. Очерк из истории русской религиозной мысли. Алексей Степанович Хомяков / Н. А. Бердяев. — М., 2007.
2. Бродский, И. Малое собрание сочинений / И. Бродский. — М., 2012.
3. Виноградов, В. В. Изучение языка художественной литературы в советскую эпоху (приемы, вопросы, итоги) / В. В. Виноградов // О языке художественной литературы. — М., 1959. — С. 5-84.
4. Виноградов, В. В. Язык художественного произведения / В. В. Виноградов // Вопр. языкознания. — 1954. — № 5. — С. 3-26.
5. Винокур, Г. О. Об изучении языка литературных произведений / Г. О. Винокур // Избранные работы по русскому языку. — М., 1959. — С. 229-259.
6. Вороничев, О. Е. Устаревшая лексика в романе А. К. Толстого «Князь Серебряный» / О. Е. Ворони-чев, Н. А. Шестакова // Рус. яз. в шк. — 2015. — № 10. — С. 41-45.
7. Колесов, В. В. Древнерусский литературный язык / В. В. Колесов. — Л., 1989. — 296 с.
8. Ларин, Б. А. Лекции по истории русского литературного языка (X-XVШ в.) : учеб. пособие / Б. А. Ларин. — М., 1975. — 327 с.
9. Лихачёв, Д. С. Иван Грозный — писатель / Д. С. Лихачёв. — URL: http://historic.ru/books/item/f00/ s00/z0000112/st045.shtml. — Дата обращения: 15.09.2017.
10. Повесть о Псковском взятии. — URL: http://www.bibliotekar.ru/rus/61.htm. — Дата обращения: 15.09.2017.
11. Послание царя и великого князя Иоанна Васильевича всея Руси в Кириллов монастырь игумену Козьме с братиею во Христе. — URL: http://voliaboga.narod.ru/biblioteka/texti/knigi/ts/ts_ioann5.htm. — Дата обращения: 15.09.2017.
12. Ремнёва, М. Л. Пути развития литературного языка XI-XVII вв. : учеб. пособие / М. Л. Ремнё-ва. — М., 2003. — 336 с.
13. Спринчак, Я. А. Синтаксические конструкции Судебника Ивана Грозного / Я. А. Спринчак // Ученые зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена. — 1939. — Т. 20. — С. 107-147.
14. Устинов, И. В. Языковые особенности «Переписки» Ивана IV Грозного с князем Андреем Курбским / И. В. Устинов // Очерки по истории русского языка / под ред. Ф. М. Головенченко. — М., 1955. — Вып. 5. — С. 72-76.
Сведения об авторе
Валеев Гадель Камилович — кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры русского языка и литературы, Челябинский государственный университет. Челябинск, Россия. vgadel@gmail.com
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2017. No. 12 (408). Philology Sciences. Iss. 110. Pp. 31—38.
ABOUT THE DEGREE OF ARCHAIZATION OF THE LANGUAGE OF THE HISTORICAL NOVEL (on the example of the language of A. K. Tolstoy's novel "Knyaz Serebryany")
G. K. Valeev
Chelyabinsk State University, Chelyabinsk, Russia. vgadel@gmail.com
In the article, based on the analysis of the language of the author and the heroes of the novel A. K. Tolstoy "Knyaz Serebryany" is given an assessment of the degree of archaization of the language of the work and its correspondence to the state of the spoken and literary Russian languages in the Moscow state of the XVI century.
Keywords: language of the novel A. K. Tolstoy "Knyaz Serebryany", dialect speech, types of spoken language, types of literary language.
References
1. Berdyayev N.A. Konstantin Leont'yev. Ocherk iz zhizni religioznoj mysli. Aleksej Stepanovich Khomya-kov [Konstantin Leont'yev. Essay from the history of Russian religious thought. Aleksej Stepanovich Khomya-kov]. Moscow, 2007. (In Russ.).
2. Brodskij I. Maloye sobraniye sochinenij [Small collected works]. Moscow, 2012. (In Russ.).
3. Vinogradov V.V. Izucheniye jazyka khudozhestvennoj literatury v sovetskuyu epokhu: (priyemy, voprosy, itogi) [Studying of the language of fiction in the Soviet era: (techniques, questions, results)]. O jazyke khudozhestvennoj literatury [On the language of fiction]. Moscow, 1959. Pp. 5-84. (In Russ.).
4. Vinogradov V.V. Jazyk khudozhestvennogo proizvedeniya [Language of the fiction]. Voprosy jazukoz-naniya [Questions of linguistics], 1954, no. 5, pp. 3-26. (In Russ.).
5. Vinokur G.O. Ob izucheniyi jazyka khudozhestvennych proizvedenij [On the study of the language of literary works]. Izbrannyye raboty po russkomu jazyku [Selected works on Russian language]. Moscow, 1959. (In Russ.).
6. Voronichev O.E., Shestakova N.A. Ustarevshaja leksika v romane A.K. Tolstogo "Knyaz' Serebryanyj" [Obsolete vocabulary in the novel by A.K. Tolstoy "Prince Serebryany"]. Russkij jazyk v shkole [The Russian language at school], 2015, no. 10, pp. 41-45. (In Russ.).
7. Kolesov V.V. Drevnerusskij literaturnyj jazyk [Old Russian literary language]. Leningrad, 1989. 296 p. (In Russ.).
8. Larin B.A. Lektsiyipo istoriyi russkogo literaturnogo jazyka (X-XVIIIvv.) [Lectures on the history of the Russian literary language]. Moscow, 1975. 327 p. (In Russ.).
9. Likhachev D.S. Ivan Groznyj — pisatel' [Ivan the Terrible — the writer]. Available at: http://historic.ru/ books/item/f00/s00/z0000112/st045.shtml. (In Russ.).
10. Povest' o pskovskom vzyatiyi [The Tale of the Pskov capture]. Available at: http://www.bibliotekar.ru/ rus/61.htm. (In Russ.).
11. Poslaniye tsarya i velikogo knyazya Ioanna Vasil'yevicha vseya Rusi v Kirillov monastyr' igumenu Koz'me s bratiyeyu vo Khriste [The Epistle of the Tsar and Grand Knyaz Ioann Vasilyevich of All Russia to the Cyril Monastery Hegumen Kozma with the Brotherhood in Christ]. Available at: http://voliaboga.narod.ru/ biblioteka/texti/knigi/ts/ts_ioann5.htm. (In Russ.).
12. Remneva M.L. Puti razvitiya russkogo literaturnogo jazyka XI-XVII vv. [The ways of development of the Russian literary language XI-XVII]. Moscow, 2003. 336 p. (In Russ.).
13. Sprinchak J.A. Sintaksicheskiye konstuktsiye Cudebnika Ivana Groznogo [Syntactic Constructions of the Code of Law of Ivan the Terrible]. Larin B.A. (ed.). Uchenyye zapiski Leningradskogo pedagogicheskogo instituta im. A.I. Gertsena. T. 20 [Scientific notes of the Leningrad Pedagogical Institute A.I. Herzen. Vol. 20]. Leningrad, 1939. Pp. 107-147. (In Russ.).
14. Ustinov I.V. Jazykovyye osobennosty "Perepiski" Ivana IV Groznogo s knyazem Andreyem Kurbskim [Language features of "Correspondence" of Ivan IV the Terrible with Knyaz Andrey Kurbsky]. Golovenchen-ko F.M. (ed.). Ocherki po istoriyi russkogo jazyka. Vyp. 5 [Essays on the history of the Russian language. Iss. 5]. Moscow, 1955. Pp. 72-76. (In Russ.).
