CC BY
62
АРХИВ ЭПОХИ
Н. С. Автономова О РОЛИ СЛОВОФОРМ С ЭЛЕМЕНТОМ «АРХЕ»
__«-» А
В КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ СИСТЕМЕ ЖАКА ДЕРРИДА
Аннотация. В статье показана роль концептуального элемента «архе» в системе понятий Жака Деррида. Если в ранних его работах этот элемент используется для подрыва мнимой предельности понятий западноевропейской метафизики, то в более поздних работах («Болезнь архива») он привлекается к построению «архива» как исторического и политического понятия.
Ключевые слова: метафизика, история, архив, анархивный, ар-хивология.
Annotation. The article shows various functions of the element «arkhe» in J. Derrida's conceptual system. In his early works this element is used to undermine foundations of the Western metaphysics. In his later works («The Archive Illness») it participates in the construction of the archive as a historical and political notion.
Keywords: metaphysics, history, archive, anarchival, archiviology.
Философские труды Жака Деррида широко известны в России, к ним часто обращаются - иногда за поддержкой, чаще - как к объекту критики. Однако концептуальная систематика Деррида до сих пор проработана слабо, чтобы не сказать - вообще не проработана, за исключением некоторых главных понятий, используемых им с целью деконструкции - критики всего концептуального каркаса за-
* Работа выполнена при финансовой поддержке гранта РГНФ. Проект № 08-0300124а.
падноевропейской метафизики как она выражается в текстах философии, литературы, гуманитарных наук. Есть ли у самого Деррида-деконструктивиста концептуальная система? Многие считают, что такой системы у него нет, что его писания - это воплощение понятийного беспорядка, нарушения, смещения, подрыва. Мне, однако, представляется, что система у Деррида существует и должна исследоваться. Во всяком случае, связи между используемыми им понятиями существуют и вполне могут быть обнаружены. В системе Дер-рида понятия локальны, но не атомизированы, каждое захватывает соседствующие понятия, оставляя на них свои следы и отпечатки. Кроме того, важную роль в процессе построения понятий у Деррида играют механизмы словоизобретения, нередко опирающиеся на этимологизацию, а также идиоматику обыденного языка.
В данной статье предпринимается попытка показать смысловое единство концептуального стиля Деррида на одном из фрагментов его интеллектуального наследия. Речь пойдет об одном из малоизвестных «слов-понятий» общего поля употребляемых им выражений: о словах с элементом «архе» (arkhe, греч.). Этот элемент может выступать как корень простых слов (например, «архив», фр. archive) или же как первый корень составных слов - в таких изобретенных Деррида неологизмах, как агоЫ-écriture или же archi-trace («архе-письмо», «архе-след»). С переводом этого элемента и его написанием на русском языке сразу же возникает некоторая сложность. Среди ныне существующих русских переводов предпочтительным мне сейчас представляется вариант «архе» - например, «архе-письмо», «архе-след», который я и принимаю в данном тексте. Он используется, например, в коллективном переводе книги Деррида «Письмо и различие» под редакцией В. Лапицкого1. Писать «архи-письмо», «архислед» - первое решение, которое приходит на ум и до сих пор часто используется - вряд ли правомерно, потому что в русском языке элемент «архи-» может иметь значение превосходной степени качества (например, «архиважный вопрос»), что явно не имеется в виду в оригинале. В моем переводе программной книги Деррида «О грамматологии»2 был принят вариант «прото-письмо», «прото-след»: я примеривала и более уместную, казалось бы, для русского концептуального языка словоформу «первописьмо», «первослед», но затем решила зарезервировать ее для словосочетаний с прилагательным originaire (например, trace originaire в моем переводе - «первослед»). Однако
сегодня я все больше склоняюсь к вариантам с «архе-» и, наверное, буду заново примеривать их при будущих переизданиях «Грамматологии».
Понятие «архе» имеет двухосновную смысловую структуру, и это, так или иначе, окрашивает все употребления слов с этим элементом. В греческом языке «архе», как сообщают нам античники, предстает как слияние под одной крышей двух самостоятельно существовавших слов, означавших первенство по порядку и начальствование. Соответственно оба эти смысловые элемента присутствуют в тех дер-ридианских неологизмах, где одним из элементов выступает «архе». Еще весомее эта смысловая двойственность проявляется в слове и понятии «архив», где также скрещиваются первичность и властвование по праву и закону. На уровне философской терминологии можно сказать, что «архе» увязывает два принципа - онтологический и но-мологический: то, что существует «по природе», и то, что существует «по закону» (за которым стоят авторитет и социальный порядок)3.
Сначала я рассмотрю ряд составных словоформ с первым корнем «архе» (по материалам ранних работ Деррида), а затем, более подробно, понятие «архива» - по мотивам книги позднего периода, в которой это понятие вынесено в заглавие и проблематизировано, -«Болезнь архива» (1995).
О понятиях «архе-след» и «архе-письмо»
«Архе» присутствовало в круге понятий Деррида с самого начала. В ранних работах («О грамматологии», «Письмо и различие») -в виде архе-следа, архе-письма - с акцентом на первенстве и первичности. Позднее, при разработке понятия «архив», - с акцентом на второй составляющей «архе» - на начальственности, господстве. В первом случае речь идет преимущественно о критике метафизики, которая считает себя предельной основой мысли и бытия, но, по Дер-рида, зависит от уровня дифференцирующих механизмов «письма» и «следа», а еще глубже - от уровня условий их возможности, т.е. от «архе-письма» и «архе-следа». Во втором случае проблема архива выводит нас в историческую и этико-политическую проблематику, о чем речь пойдет в следующем разделе. В обоих случаях рассматриваются те или иные формы деконструкции - расчленения смысловых
единств, опирающихся на понятия присутствия и данности сознанию и самосознанию.
Итак, среди основных понятий в работах 1960-1970-х годов -«след» (а также «архе-след»), «письмо» (а также «архе-письмо»). Речь идет о тех понятийных средствах, которыми можно уловить формы неналичия и неприсутствия, вытесняемые классической философской традицией. Пробраться в слой неналичия можно с помощью знака -своего рода «пятой колонны» в метафизике: он - и опорное понятие метафизической традиции, и средство, указывающее вовне, на возможности других отношений между мыслительными элементами. Деконструкция начинает с того, что обнаруживает в истории западной философской традиции «насилие» над письмом (в широком смысле слова), «вытеснение» письма. По Деррида, эта процедура и была началом философии как «эпистемы» - представления об истине как единстве логоса и «фоне» (звуке, голосе, устном произнесении, речи), как воплощении полноты присутствия, например данности сознанию. Это «забвение» или «унижение» письма в истории культуры обосновывалось причинами познавательными (письмо, по контрасту с голосом, речью, - несущественное, вторичное), моральными (письмо - это подмена подлинного, маска), политическими (письмо подменяет личное участие делегированием полномочий) и др.
Понятие письма у Деррида выковано в критике традиционных философских концепций сознания как непосредственной данности, присутствия в живом звуке и слове. В той или иной мере пренебрежение письмом, исключение письма из трактовок языка и сознания Деррида видит у Аристотеля, Руссо, Гегеля, Гуссерля и многих других мыслителей, хотя у них же он находит и свидетельства противоположного, например, следы пробелов, пустот, отстояний - от всего того, что претендовало быть непосредственно данной полнотой смысла. Для того чтобы обнаружить эти непоследовательности, и нужна «деконструкция» как разборка текстов и выявление в них скрытых противоречий. Среди своих предшественников в самом этом внимании к не данному и не присутствующему, к письму и следам Деррида называет Ницше, Хайдеггера, Левинаса, ряд биологов и психологов, хотя их трактовки этих феноменов весьма отличны от дер-ридианских. Однако самое главное влияние на Деррида оказал здесь фрейдовский психоанализ: оставаясь во многом в пределах метафизики, он указывал на возможности выхода за пределы метафизиче-
ского мышления. Фрейд использовал понятия «письма» и «следа»; Деррида «радикализует» их, т.е. доводит до корней - до «архе-письма» и «архе-следа». Это нужно, чтобы решительнее отмежеваться от метафизических предпосылок мысли. В целом здесь важно то, что общее условие человеческого опыта - артикуляция, приведение к членораздельности. Можно сказать, что артикуляция и есть письмо, подразумевающее любую «графию» (ср. хорео-графия, спектрография, рентгено-графия) или «про-грамму» (по-гречески: предписание).
Стихийно мы трактуем любое письмо как то, что приходит после: сначала мы говорим, потом пишем. Деррида вводит понятие архе-письма чтобы показать, что письмо первоначально даже по отношению к речи как графическое к фонетическому. Письмо у него выступает как условие возможности любой коммуникации. Отсюда, однако, не следует, что архе-письмо само становится принципом, а раз так, можно даже сказать, что проблематика архе-письма парадоксальным образом заставляет нас поставить под вопрос метафизическую ценность «архе». Аналогичный переход на уровень «архе» происходит и в трактовке понятия следа. Так же, как и в случае с «письмом», устранение, редукция следа - общий способ метафизического полагания. Напротив, в рамках той картины мира, которую предлагает нам Деррида, - нет ничего наличного, присутствующего, то есть простого, полного, «здесь и теперь» доступного, самотождественного и самодостаточного: в ней господствуют взаимосплетения следов. Получается, что помимо явных следов - например словесных знаков, замещающих вещь в ее отсутствие, или письма как нацарапанного (по-гречески graphein - царапать) следа речи, можно говорить именно об архе-следе: это сама возможность артикулированности и расчлененности, на основе которой только и могут далее появляться элементы и отношения.
Таким образом, на примере этих двух концептуальных пар (письмо - архе-письмо; след - архе-след) прорабатываются обе ситуации: та, в которой Деррида видит подчиненное положение этих понятий в метафизике, и та, в которой он ищет выхода за рамки метафизики - с помощью этих же понятий. Важно, однако, помнить, что дерридианская деконструкция, призванная выявить в анализируемых им текстах различного рода неувязки и противоречия, не подразумевает устранения философии и даже - метафизики: она скорее очерчи-
вает, ограничивает определенными рамками (clôture) значимость тех или иных понятий в истории метафизики и всей западно-европейской культурной традиции.
Здесь возникает ряд вопросов. Они лежат как бы в стороне, но существенны для понимания происходящего. При попытке разобраться в структуре понятий с элементом «архе» мы сталкиваемся с изобилием лексики определенного типа. Это эмоционально-психологическая лексика (насилие, вытеснение, забвение, унижение, узурпация), которая содержит в себе также и социально-политические обертоны. В рассуждениях Деррида о письме она образует особый смысловой регистр. Спрашивается: почему в роли «угнетенного» выступает у Деррида письмо, хотя нам известно немало противоположных свидетельств: так, Соссюр считал именно письмо «узурпатором» прав звука и голоса, а Платон в «Федре» обличал письмо как «мертвого» посредника живой речи. Однако, как мы видели, Деррида решительно с этим не согласен: его деконструкция должна вернуть письму попранные права и в соответствии с этим перестроить всю схематику мысли, а для этого понадобится возвысить ранее униженное, а потом - нейтрализовать саму оппозицию (графии - фонии, письма - речи), которая склонна возрождать метафизические ходы мысли. Но откуда у Деррида это заострение темы насилия - применительно к такой, казалось бы, «неполитической» сфере, как письмо, тем более в его широком понимании? Можно высказать на этот счет некоторые предположения. Первое связано с тем, что Деррида в целом был, безусловно, человеком письма (например, он никогда не выступал публично без предварительно написанного текста), и в этом можно видеть симптом его детских и юношеских переживаний. Здесь вступает в действие весь комплекс его сложных отношений к французскому языку и французской культуре («у меня всего один язык, да и тот не мой»), предполагавший одновременно и давление высокой культурной нормы, и стремление переломить эту ситуацию, изобрести собственный идиоматический язык и способ мысли в этом языке. Немаловажно, что на письме легче вытравить черты «провинциальности», чем, например, в речи, в южном акценте, с которым Деррида, по собственному признанию, тщетно боролся всю жизнь. Итак, можно предположить, что приоритет «письма» связан с амбивалентностью его влечения к «заморской» культуре с ее образцами (слово «заморский» здесь нужно понимать буквально: молодому алжирскому
еврею нужно было пересечь море, что он и сделал в 19 лет, отправляясь в Париж учиться). Из всего этого можно, наверное, вывести его деконструкцию. Но здесь есть и еще одно важное обстоятельство «внешнего» характера.
Дело в том, что привычно политизированный социальный контекст парижской интеллектуальной жизни не стал для Деррида той формой, которая могла вместить его собственные: протестную эмоциональность, переплетенную с желанием освободиться от внешних образцов, не признанных своими, но одновременно и от собственного провинциального прошлого. Поэтому его мысли и чувства принимали особую форму, раздражавшую многих французских интеллектуалов, которые лишь после смерти Деррида начали более или менее серьезно интересоваться его творчеством, пытаясь определить его место в современном идейном контексте и в философской традиции. Но вот еще один вопрос: сама по себе дерриданская трактовка «невнимания», «забвения» какого-то момента, понятия, явления как унижения, как формы насилия проводит - как бы это сказать? -слишком прямую параллель между мыслью и действием. Конечно, идиллическая картина мысли, лишенной социального или аффективного заряда, бедна и скудна, однако и прямое переворачивание логики «абстрактной» мысли, опрокидывание ее в жизнь тоже вряд ли можно было бы считать обоснованным. А может быть, стоит трактовать «униженное письмо» как метафору? Во всяком случае, как мы дальше увидим, аналогия между психологическим и политическими регистрами в дальнейшем у Деррида развертывается еще шире. Но обратимся теперь к «архиву».
Об «архиве» и «архивологии»
Предметом нашего рассмотрения будет здесь вопрос об архиве - как феномене и как понятии. В слове «архив» слышна очевидная смысловая перекличка с «архе-письмом» и «архе-следом». Как отмечает Деррида, слово «архив» и хранит память об имени «архе» и теряет ее4, а потому напомним: «архе» в «архиве» одновременно отсылает к первому в последовательности и к идее начальствования, власти. Понятие архива набирает вес у позднего Деррида, хотя встречается и у раннего. В основе его поздней книги - «Болезнь архива» (Mal d'Archivé. Une impression freudienne)5 - лежит доклад, произнесенный
Деррида 5 июня 1994 г. в Лондоне на международной конференции на тему «Память: Проблемы архива». Конференция была организована по инициативе близких коллег Жака Деррида - Рене Мажора и Элизабет Рудинеско; она проводилась при участии Международного общества истории психиатрии и психоанализа, а также лондонского Музея Фрейда. По этой работе6 мы можем проследить, как - в рамках этой смысловой амбивалентности «архе» - происходит сдвиг от проблемы метафизического «насилия», о котором шла речь выше, к проблеме зла исторического и политического, а тем самым «архе» как начальство подчиняет себе «архе» как первичность7. Эти движения смыслов демонстрируются на материале фрейдовского психоанализа, который служит для Деррида привилегированным примером.
Трактовка понятия архива у Деррида далека от каких бы то ни было читательских ожиданий. Вопрос об архиве здесь - это вопрос о практиках культуры как письма - в аспекте сохранения и в аспекте стирания: Деррида предупреждает нас о том, что его понимание «архива» не имеет отношения к восстановлению воспоминания, к поиску и обретению утраченного времени. Он не включает в свою концепцию материальные аспекты архива (здания, документы, специальный персонал) или условия обеспечения его функционирования («архон-тическая» функция как право хранения и расшифровки документов, которым не пренебрегает ни одна власть8). В общем ряду с «архивом» стоят, например, такие однокоренные латинские слова, как archivium или archium, восходящие к греческому arkheîon - дом, жилище, место нахождения «архонтов», тех, кто начальствует, представляя власть и блюдя закон. Публичный авторитет архонтов делает их хранителями документов, наделенными также герменевтической компетенцией -правом толковать, интерпретировать вверенные им документы, несущие в себе писаный закон или же отсылающие к закону. Деррида ставит вопрос иначе, о чем свидетельствует и заглавие его книги: «Болезнь архива» (более точный перевод: «Архивная боль») - это акцент на саморазъедающих противоречиях в функционировании архива как реальности и как понятия9. Многозначен и подзаголовок к книге -«фрейдовское запечатлевание» («une impression freudienne»): он указывает на то, что на проблематике архива лежит Фрейдова «печать», что любое «впечатление» (франц. impression) - предполагает «впечатывание», вписывание, прочерчивание следов в психическом аппарате.
Таким образом, мы входим в психоанализ со стороны вопроса о том, как возможно «впечатление», или, иначе, восприятие нового, и одновременно сохранение следов опыта (по Фрейду, напомню, восприятие, сознание, с одной стороны, и память - с другой, взаимно противоречивы по своим функциям). Но разве этот вопрос не касается также и самой сути архива и архивирования? В этом плане психоанализ для Деррида многообещающ. «Психоанализ, - пишет Деррида, -должен был бы вызвать революцию, по крайней мере потенциальную, в проблематике архива»10. Однако это употребление сослагательного наклонения («должен был бы» - devrait appeler une revolution au moins potentielle...) показывает: желаемое не стало действительным.
Почему? Ведь в психоанализе мы видим много новых интересных понятий и продвижений в эту сторону. Так, часто встречаются метафоры особого письма, или графики, не подчиненной речи. Фрейд, по мнению Деррида, представляет содержание психики как особую графику текста, а структуру психического аппарата - как машину письма. При этом у Фрейда от одного из самых ранних его текстов - «Наброска [научной психологии]» (1895) - до «Заметки о волшебном блокноте» (1925) нарастает и все детальнее прорабатывается метафора письменного следа и постепенно набирает силу структурная модель письма11. Однако одновременно с этим переходом от нейронных следов к графике письма у Фрейда, в трактовке Деррида, нарастают и некоторые субстанциалистские представления. Их апогеем и становится метафора «волшебного блокнота». Речь идет об изобретении того времени - о сложной машине письма, использующей плитку из смолы или воска, обшитую бумагой, поверх которой расположен тонкий прозрачный лист из двух слоев: на верхнем слое (целлулоидная пластинка) можно писать любым острым предметом, а второй (тонкая вощеная бумага) проводит следы на воспринимающую их плитку, причем в зависимости от взаимосоприкасания или отделения друг от друга двух верхних слоев следы написанного на плитке стираются или же сохраняются12. Деррида зачарован этой находкой: вещной метафорой своей идеи письма, которая, казалось бы, делает наглядными совершенно недоступные наблюдению процессы, но в принципе отстраняется от субстанциалистских трактовок письма.
Другой путь к «архиву» в разбираемой Деррида концептуальной фактуре психоанализа ведет нас уже не через субстрат сохране-
ния следов, но через действующие силы - влечения. Тут мы сталкиваемся с парадоксом функционирования психики, который, согласно Деррида, имеет свой отголосок и в сфере историко-политической. И там и тут проявляется игра амбивалентных человеческих желаний, которые сохраняют и разрушают, подавляют и освобождают. Внутри фрейдовской концепции один из явных парадоксов - формулировка фундаментального принципа удовольствия и одновременно обнаружение таких способов реализации этого принципа в человеческом поведении, которые сопряжены с неудовольствием, страданием и нередко опираются на негативные влечения. Во фрейдовской терминологии - это влечение к смерти, влечение к агрессии и влечение к разрушению13. Как признавался создатель психоанализа, открытие негативных влечений (их можно назвать общим именем - влечение к смерти) было для него шоком, и он долго не хотел мириться с этим своим открытием. Переводя эти фрейдовские размышления в область своей мысли об архиве, Деррида подчеркивает, что негативные влечения - и в этом их специфика - не оставляют нам своего собственного архива14: они разрушают не только следы, но следы следов, «пожирая» архив еще до того, как он будет создан. И потому этот блок фрейдовских влечений Деррида называет «анархивным»15 (они «отрицают всякий порядок», тем самым отрицая архив, но так или иначе «относятся к архиву», который не может не быть упорядоченным).
Подрывное действие анархивных влечений и порождает уже отмеченный феномен, который Деррида называет «архивной болью» или «болезнью архива»: он выражается в накоплении самостирающихся следов, в симптомах, страданиях, страстях. Уже в такой характеристике увязаны «объектные» и «субъектные» параметры. Где находятся эти следы - в индивидуальной психике или в культурной памяти человечества? К этому добавляется и экзистенциальная составляющая: извлекая максимум смыслового разнообразия из этимологии, фразеологии, идиоматики используемой им понятийной лексики, Деррида раздваивает или даже «размножает» «болезнь архива»: это одновременно и стремление накапливать следы, и стирание следов в процессе, сходном с каким-то автоиммунным заболеванием; это и «архив зла»16, опертый на франкоязычную омонимичность «боли» и «зла» (mal); это и «страсть к архиву» как душевное влечение, граничащее с недугом. Деррида подразумевает здесь идиоматическое
выражение французского языка: être en mal de - «сгорать страстью (по кому-то или чему-то)»; соответственно être en mal d'archive значит «сгорать страстью по архиву», желать архива, везде искать то, что относится к архиву17. Замечу, что и сам Деррида отличался «страстью к архиву» - в том числе и во вполне реальном и общепринятом смысле слова (т.е. к сбору самых разных биографических документов). Задолго до конца жизни он начал собирать свой архив, вел соответствующие переговоры в разных французских и американских институциях, связанных с архивацией и хранением архивов.
«Болезнь архива» постепенно настигает и читателя, который хочет как-то разобраться с калейдоскопическим преобразованием феноменов и смыслов, уловить хотя бы какие-то фрагменты логики этих преобразований. Однако скольжение смыслов удерживает сознание в состоянии постоянного напряжения, а сама логика рассеяния, которую Деррида здесь наглядно демонстрировал, предстает как «невозможное возможное»: она не подчиняется правилу исключенного третьего, необходимому для того, чтобы произносить суждения, но остается чем-то манящим и по-своему осмысленным.
Правда, в архиве, к которому ищет путь Деррида, парадоксальным образом заложено не только это самопоглощение, не только противоречивое самостирание собственных следов, аналогичное отсутствию и смерти, но и противоположная модальность - нацеленность на бессмертие через наследие и наследование. Как уже неоднократно отмечалось, архив и понятие архива, в той мере, в какой оно вообще возможно, по Деррида, парадоксальны, и связано это с тем, что архив призван одновременно и учреждать новое и сохранять приобретенное, он является «революционным и традиционным»18. Возникает вопрос: какое наследие и наследование доступно архиву - онтогенетическое, филогенетическое? Осуществляется ли оно через традиции, через память поколений? Как наследуется предание? Как наследуется невербализованное, но совершенное? При этом Деррида затрагивает один «бессмертный» вопрос, имеющий отношение к незапамятным временам. Для Фрейда это была гипотеза воспоминания о праотце, убитом братьями, или же о «человеке Моисее», передающем наследие и заветы. Деррида задается вопросом: можно ли найти в общечеловеческом архиве свидетельства убийства Моисея или хотя бы покушения на убийство (согласно преданию, Моисей был спасен от забивания камнями рукой всевышнего). Ведя заочный спор с из-
вестным американским историком иудаизма по поводу механизмов исторической памяти (и прежде всего - по поводу его книги «Фрейдов "Человек Моисей"»19), Деррида, по-видимому, хотел бы думать, что никакое зло не исчезнет из памяти человечества, а потому - уже в контексте более актуальных вопросов - мы можем считать обреченными на провал и нынешние попытки ревизии истории, в частности нацистской.
Но не попадаем ли мы вместе с нашим желанием исторической справедливости в непроясненную область онтогенетических и филогенетических следов, с которыми мы не очень-то умеем обращаться в методологическом плане? В каких формах традиция может передаваться бессознательно? Какие ее формы наиболее способны сохраняться - с навязчивостью, присущей, как считает Фрейд, религиозным феноменам? Что можно было бы отнести к архиву в теоретических работах Фрейда, в его высказываниях? Например, в том высказывании, где он называет свою работу «Человек Моисей и монотеистическая религия» «историческим романом»? В любом случае задача историка всегда подразумевает необходимость обнаружить «архив» изучаемого события, что невозможно без рефлексии во второй степени - без работы над «архивом вытеснения архива», над «следами устранения следов». Казалось бы, рассуждает Деррида, мы уже многому научились. Например, обсуждая вопрос о структуре фрейдовского наследия, привлекаем сюжеты из области частного, публичного, семейного права, права собственности и доступа к архивам, их публикации, репродукции, классификации. Однако в целом приходится признать, говорит Деррида, и с ним нельзя не согласиться, что психоаналитический проект «общей архивологии», который мог бы означать «общую и междисциплинарную науку об архиве»20, остается нереализованным. Ведь помимо всех правовых, технологических, методологических вопросов наука об архиве должна была бы включать в себя и теорию архива как особого института, не принимающую за данность те права, на которые ссылаются властные инстанции. Если различные виды права полагают какие-то границы заведомо непереходимыми, то деконструкция решительно утверждает, что и эти границы могут быть деконструированы21, открывая тем самым новое поле исследований.
Попытка проследить конкретные перипетии смыслоформы «архе» позволяет, на мой взгляд, обогатить и детализировать сущест-
вующие представления о концептуальном языке Жака Деррида и о системе его понятий. Впрочем, некоторые черты концептуального стиля Деррида могут привести в замешательство даже тех, кто вроде бы и не ищет привычного и готов к восприятию нового. Так, непрерывные смысловые перетекания - от индивидуального к общечеловеческому, от социального к психологическому, от научного к мифологическому и др. прежде всего затрудняли работу - в том числе и по определению понятия архива у Деррида. Наверное, можно сказать, что архив для Деррида - это еще один причудливый предмет, который, добавляясь, изымается, записываясь, стирается и т.д., в теперь уже длинном ряду особых предметов, раскрытых (или изобретенных им): наряду с «фармаконом», «парергоном», «супплементом» и множеством других «странных» понятий. Они вряд ли годятся быть средствами познания, но, наверное, годятся быть средствами развития самой изобретательской способности - особенно на стыках между оформленными фрагментами знания. А также - в процессе осмысления его динамики, когда перед нами предстает бесконечное переплетение элементов, фрагментов, частей, узлов и сочетаний живого и неживого, природного и культурного, физического и психического, так что любой искомый смысл дается лишь как след, уходящий в бесконечность. Однако по-прежнему звучит вопрос: насколько правомерны сближения психоаналитического (шире - психологического) и политического, проявившиеся в «Болезни архива» и свойственные современной философии вообще? Не сопряжены ли они с опасностью новых, послефрейдовских мифологизаций? В любом случае очевидно, что вопрос о понятии архива, поставленный Деррида на границе психологического и политического, нужно будет рассмотреть в более широком историческом и культурном контексте.
Примечания
1 Деррида Ж. Письмо и различие. - СПб.: Академический проект, 2000. -
430 с.
2 Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. и вст. ст. Н. Автономовой. - М.: Ad Marginem, 2000. - 512 с.
3 Derrida J. Mal d'Archive. Une impression freudienne. - P.: Galilée, 1995. -
P. 11-12.
4 Ibid. - P. 12.
5 См.: Derrida J. Mal d'Archivé. Une impression freudienne. - P.: Galilée, 1995.
6 Ibid. - P. 12.
7 Ibid. - P. 147.
8 Ibid. - P. 13-14.
9 О «болезни архива» как внутреннем противоречии между конституирова-нием и самостиранием архива см.: Derrida J. Mal d'Archive. Une impression freudienne. - P.: Galilée, 1995. - P. 27, 38, 140.
10 Ibid. - P. 2.
11 См. об этом подробнее: Мазин В.А. Призраки Фрейда // Психоаналитический вестник. - М., 2005. - № 14. - С. 114-135. - № 15. - С. 146-165.
12 См.: ДерридаЖ. Фрейд и сцена письма //ДерридаЖ. Письмо и различие. -СПб.: Академический проект, 2000. - С. 252-281.
13 Derrida J. Mal d'Archive. Une impression freudienne. - P.: Galilée, 1995. -
P. 23.
14 Ibid. - P. 24.
15 Этот неологизм с отрицательной семантикой, выраженной привативной частицей «а», представляет собой контаминацию слов «анархия» и «архив». О понятиях «anarchivique», «anarchiviolithique» см.: Ramon Ch. Le vocabulaire de Derrida. - P.: Ellipses, 2001. - P. 7-8.
16 Это отчасти результат игры слов, которая и превращает «mal d'archive» в «archive du mal». «Mal» по-французски это одновременно и «зло» и «болезнь», учитывая это, Деррида употребляет слово «mal» в диапазоне от симптома болезни до «радикального зла». См.: Derrida J. Mal d'Archive. Une impression freudienne. - P.: Galilée, 1995. - P. 3.
17 См.: Derrida J. Mal d'Archive. Une impression freudienne. - P.: Galilée, 1995. -
P. 142.
18 Ibid. - P. 20.
19 Yeruschalmi Y.H. Le Moïse de Freud. Judaïsme terminable et interminable. -P.: Gallimard, 1993; подзаголовок книги - прямая парафраза заглавия известной работы Фрейда «Анализ конечный и бесконечный».
20 Derrida J. Mal d'Archive. Une impression freudienne. - P.: Galilée, 1995. - P. 56.
21 Во французском языке используется прилагательное, утверждающее возможность, - «deconstructible». Derrida J. Mal d'Archive. Une impression freudienne. -P.: Galilée, 1995. - P. 15.
