CC BY
41О.А. Москвина
О РИТМЕ СТИХОВ НИКОЛАЯ РУБЦОВА
Один из литературных родов - лирика - предпочитает говорить стихами, создавая эффект простоты, естественности и непосредственности выражения с помощью тех искусственных приемов, которые служат организации ритмической речи. Ученые давно пришли к мысли, что именно так возникает возможность приблизиться к личностному началу.
Поскольку лирика ориентирована на постижение внутреннего, скрытого, не проявленного во вне, - она использует «речь для себя» (автокоммуникативную), не совсем обычную, подчас импульсивную, где повтор играет определяющую роль. Известно, что именно повторяемость вычленяемых единиц и является свойством ритма.
Нельзя оспорить суждение относительно содержательности ритма. Исследователь Е.Г. Эткинд в работе «Ритм поэтического произведения как фактор содержания» говорит о необходимости постигать значение всех «элементов, образующих художественную систему стихотворения... за пределами поэтического произведения стихотворный размер вообще лишен какой-либо осмысленности; войдя в состав стихотворения, не только размер, но и всякий другой элемент "материи" стиха семантизируется. И здесь размер становится в один ряд с многочисленными иными ритмическими формами.. ,»\
Повторы в стихотворном тексте бывают разного рода. Это не только воспроизводимая каждым последующим ритмическим отрезком схема стихотворного размера или повторяемость акцентов через более или менее равные безударные отрезки внутри
1 Эткинд Е.Г. Ритм поэтического произведения как фактор содержания // Стиховедение: Хрестоматия / Сост. Ляпина Л.Е. - М., 1998. - С. 82.
строки. Как считает Е.Г. Эткинд, можно говорить о «ритме силлабическом», «синтаксическом», «анафорическом», «интонационном», «ритме внутренних и конечных пауз», «мужских и женских окончаний» и т.д1. Собственно, все эти и другие «формы ритма» и образуют в своем специфическом преломлении то, что мы воспринимаем как неповторимую интонацию поэтического произведения, индивидуально-авторскую стилистику. Ведь, несмотря на весьма ограниченный «список» стихотворных размеров, например силлабо-тонической системы, создано и создается множество стихотворений, оригинально выражающих и состояние лирического субъекта, и концепцию художника.
Поскольку, как отмечалось, личностное начало в лирике актуализировано, роль интонации повышается. Именно с ее помощью передается, по определению В.Е. Холшевникова, «эмоциональное содержание». Стремление поэтов как можно точнее воспроизвести непосредственность высказывания переживающего субъекта определяет степень экспрессивности. И «наибольшая степень интонационной организованности, структурности наблюдается в стихотворной речи, поэтому и эстетическое значение интонации в стихах обычно гораздо более велико, чем в художественной прозе»2.
В поэзии Николая Рубцова, развивающего традиции русской классики, в том числе ее именно стиховой культуры, ритм строится на основе размеров силлабо-тонической системы. Изредка поэт прибегает к акцентному стиху (следует уточнить, что этот термин мы употребляем здесь для обозначения чисто тонической формы), а также к дольнику. Для раннего творчества Н. Рубцова характерны поиски ритмических приемов, позволяющих придать стиху декламационный оттенок: можно встретить и ступенчатую строку, и разбивку стихового отрезка на полустишия, последовательно выделенные графически, и так называемое усечение стопы (чаще всего третьей в трехстопном стихе). Примеров подобного не столь много, но они есть (особенно дольник); с их помощью художник достигает желаемой выразительности, но в целом явно не стремится к разрушению гармонии традиционного поэтического речеведения.
1 Эткинд Е.Г. Ритм поэтического произведения как фактор содержания // Стиховедение: Хрестоматия / Сост. Ляпина Л.Е. - М., 1998. - С. 85-86.
2 Холшевников В.Е. Типы интонации русского классического стиха // Стиховедение: Хрестоматия. - М., 1998. - С. 145.
Произведения Николая Рубцова поражают безыскусностью стихотворной речи, простотой и естественностью звучания. Исследователи отмечают музыкальность творений поэта, современники говорят об исполнении автором своих стихов в сопровождении собственной игры на гармошке или гитаре. Известно, что многие стихотворения положены на музыку.
Песенность - свойство поэзии Н. Рубцова: обширен ряд текстов, названных песнями; интересно развернут в творчестве художника мотив пения («Незримых певчих пенье хоровое.», «Льется чудное пение детского хора.», «Словно слышится пение хора.» и т.д.), звучания музыки, отвечающей переживаниям лирического героя («В минуты музыки печальной.», «Перекликаясь, плачут скрипки.», «Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность.» и т.д.).
Взятая из народной песни строка становится зачином одного из изумительных стихотворений («Чудный месяц плывет над рекою.»), притом что лирические события рубцовской и народной песни не совпадают, есть в них объединяющее начало. Оно - в утверждении внутренней красоты человека и возможности ее постижения. Мотивированное фольклорной строкой переживание оборачивается в стихотворении поэта волшебной картиной желанного добра и покоя, благостного для родины состояния. Поэт останавливает мгновение эстетического переживания, превращает его в момент катарсиса, очищения прекрасной песней. Произведение обращает читателя к еще одной емкой теме рубцовского творчества - загадочности, непостижимости русской красоты.
Специфика ритмического строя в поэзии Н. Рубцова требует более пристального исследовательского внимания, чем отведено на сегодняшний день этой стороне художественного творчества поэта. Интересно сопоставить ритмическую структуру одного из вариантов народной песни с композицией рубцовского текста.
Народная песня
Чудный месяц плывет над рекою, ----------
По долинам царит тишина. ---------
Милый друг, ты гуляешь со мною, ----------
Для меня теперь осень - весна. ---------
Милый друг, не спеши расставаться, ----------
Не спеши на свиданье к другой. ---------
Хорошо нам с тобой любоваться ----------
Безмятежной ночной тишиной. ---------
Но я вижу - спешишь на свиданье, ----------
Ты спешишь на свиданье к другой. ---------
Ну иди, пусть одна я страдаю, ----------
Ну иди, уходи и прощай. ---------
«Не прощай, говори, "до свиданья", ----------
Завтра утром к тебе я явлюсь, ---------
Не увижу твово я страданья, ----------
На другой никогда не женюсь!» ---------
Чудный месяц плывет над рекою, ----------
По долинам стоит тишина, ---------
Милый друг, ты остался со мною, ----------
Для меня теперь осень - весна1. ---------
Здесь есть отступления от метрической заданности, а именно -нарушения равномерного чередования ударных слов за счет выделения эмоционально значимых единиц: «чудный месяц», «милый друг», «завтра», «теперь» (в мыслимом противопоставлении тому, что было), «ты спешишь». Так осуществляется воссоздание, оживление монолого-диалогической речи (конечно, в интонационном аспекте героини).
В ритмическом отношении мало что меняется в стихотворении Н. Рубцова «Чудный месяц плывет над рекою...», хотя так называемых сверхсхемных ударений в начале стихотворных строк гораздо меньше (4:10).
«Чудный месяц плывет над рекою,» ----------
Где-то голос поет молодой. ---------
И над родиной полной покоя, ----------
Опускается сон золотой! ---------
Не пугают разбойные лица, ----------
И не мыслят пожары зажечь, ---------
Не кричит сумасшедшая птица, ----------
Не звучит незнакомая речь. ---------
Неспокойные тени умерших ----------
Не встают, не подходят ко мне. ---------
И, тоскуя все меньше и меньше, ----------
Словно Бог, я хожу в тишине. ---------
1 Городские песни, баллады и романсы / Сост.: Кулагина А.В., Селиванов Ф.М. - М., 1999. - С. 118.
И откуда берется такое, ----------
Что на ветках мерцает роса, ---------
И над родиной, полной покоя, ----------
Так светлы по ночам небеса! ---------
Словно слышится пение хора, ----------
Словно скачут на тройках гонцы, ---------
И в глуши задремавшего бора ----------
Все звенят и звенят бубенцы.1. ---------
Авторский текст не имитирует фольклорное произведение как таковое. Он использует рифму, которая в народном варианте или простовата, или вовсе отсутствует (строки с 9-й по 12-ю в первом тексте; глагольные рифмы: «явлюсь» - «женюсь»; «любоваться -расставаться»). Но не только внешние приметы отличают одно произведение от другого. Если в народной песне на первое место выступает субъект со своими переживаниями, непосредственно проявляемыми, то в произведении Н. Рубцова субъект как бы скрыт. Здесь формой выражения автора становится лирическое «Я», когда «лирическая личность существует как форма авторского сознания, в которой преломляются темы. но не существует в качестве самостоятельной темы» (Л.Я. Гинзбург)2. Для Н. Рубцова, чувствующего «самую смертную связь» с родиной, характерно то, что «лирическая личность» подчиняет себя (свое, частное) так называемой «теме родины». Точнее, все, что связано с родиной, все, что на ней происходит, органично для лирического субъекта, это - тема его переживаний, он растворяется в этом: частное не мыслится отдельно от родины.
Красивая мелодия народной любовной песни, по сути, заимствуется поэтом для выражения любви к родине, судьба которой глубоко тревожит сознание лирического субъекта. Картина «полного покоя», «сна золотого» создается автором способом от противного: «не пугают», «не мыслят. зажечь», «не кричит» и т.д. Так передаются читателю сомнения в благостности и безмятежности нарисованного, ощущение скрытой боли поэта, внутренним зрением видящего «светлые по ночам небеса», сердцем слышащего «пение хора».
1 Рубцов Н.М. Собр. соч.: В 3 т. - М., 2000. - Т. 1: Стихотворения, 19421967 / Сост., вступ. ст., примеч. Зинченко В. - С. 188. Далее цитаты по этому изданию приводятся в тексте самой статьи с указанием тома и страницы.
2 Цит. по: Бройтман С.Н. Лирический субъект // Введение в литературоведение / Под ред. Чернец Л.В. - М., 2004. - С. 314.
Плавный ритм стихотворения создается благодаря трехстопному анапесту с чередованием женских и мужских клаузул. Каждая нечетная строка звучит более протяжно, чем четная. Удивительный эффект возникает в первой строфе: увеличивается ряд совпадающих звуков за счет вступающих в смысловую параллель словосочетаний: «плывет над рекою» - «полный покоя»; «разбойные лица» - «сумасшедшая птица»; «тени умерших» - «все меньше и меньше»; «пение хора» - «задремавшего бора». Эти перекликающиеся через строчку выражения рождают новые ассоциации помимо тех значений, которые воспринимаются в границах ритмических отрезков.
Стихи, оканчивающиеся резко, т.е. с акцентом на последнем слоге, и соединенные рифмой, тоже выстраивают свой дополнительный эмоционально-оценочный ряд: «поет молодой» - «сон золотой»; «пожары зажечь» - «незнакомая речь»; «не подходят ко мне» - «хожу в тишине»; «мерцает роса» - «по ночам небеса»; «на тройках гонцы» - «звенят бубенцы». Словосочетания можно сгруппировать и иначе: в соответствии с содержащимися в них настроением и оценкой, тогда ощутимей станет заданный второй строфой тревожный сигнал.
Итак, идя от народного варианта известной песни, от ее ритма, Н. Рубцов создает совсем иной текст. Совпадение стихотворного размера (а также количества строф, их структуры) дает некий особый импульс. Известно, что «стихи, написанные одинаковым размером, могут звучать совершенно по-разному»1. Есть основание считать, что текст стихотворения Н. Рубцова восходит именно к данному варианту народной песни, тогда как их существует несколько. Например, есть такой, в котором получает усиление трагическая сторона любовных отношений, а картина природы («Чудный месяц плывет над рекою, / Все объято ночной тишиной...») предваряет драматизм ситуации. Кстати, эта пейзажная зарисовка находится не в начале произведения (как в первом варианте) и не является частью традиционного для этого жанра психологического параллелизма.
Существует и вариант авторского текста - стихотворение с названием «Тайна». Как указывает В. Зинченко в «Примечаниях» к трехтомному собранию сочинений поэта, это произведение было опубликовано в газете «Красный Север» (1971, 26 февр.), а также в сборнике «Зеленые цветы» (1971). Рассмотренный выше вариант
1 Холшевников В.Е. Указ. соч. - С. 146.
(без названия, по первой строчке - «Чудный месяц плывет над рекою.») печатался в журнале «Москва» (1971, № 7).
Заглавие - «Тайна» - определяет суть авторского отношения к воссоздаваемой картине и мотивирует ее изображение:
Чудный месяц горит над рекою,
Над местами отроческих лет. И на родине, полной покоя,
Широко разгорается свет. Этот месяц горит не случайно
На дремотной своей высоте, Есть какая-то жгучая тайна
В этой русской ночной красоте! Словно слышится пение хора
Словно скачут на тройках гонцы, И в глуши задремавшего бора
Все звенят и звенят бубенцы. (т. 3, с. 185).
Здесь тот же стихотворный размер; акцентированы важные в смысловом отношении слова «этот» и «есть», «в этой», что несколько меняет схему трехстопного анапеста с чередованием женских и мужских клаузул. Заметно перестроена строфика: поэт отказывается от деления на строфы, но находит иной способ разбивки сплошного текста. Так возникает особая интонация, с помощью отступа четных стихов создается своеобразный эффект «расширения» ритмической паузы. Словно сама по себе открывается взору прекрасная картина: субъект речи и переживания отсутствует.
Отметим, что «чудный месяц» у Рубцова не «плывет над рекою», а «горит». Из так называемой приметы пространства он превращается в обозначение времени («Над местами отроческих лет»), а для читателя - в узнаваемый признак элегического жанра. Созерцание рождает раздумье, детали пейзажа переводятся в символический план. В этом варианте благодаря сохраненному автором стихотворному ритму одновременно включаются в действие и традиционный образ небесного светила (со своим, свойственном ему, загадочным комплексом), и знакомый мотив известной народной песни. Именно «чудный» месяц как природное явление определяет изобразительный и смысловой ряды, а не строчка из песни, услышанной лирическим субъектом. Стихотворение «Тайна» вызывает в сознании читателя образ «звезды полей» - неразгаданный, пленительный, в полном смысле слова - «чудный», как и горящий над родиной месяц.
Н. Рубцов в одном из лучших своих стихотворений - «Тихая моя родина» - поэтизирует саму простоту высказывания. Здесь осуществляется полное слияние субъекта речи и носителя переживания, как это свойственно лирике. Неповторимая красота и оригинальность лирического строя проявляются благодаря предельной безыскусности стиха: поэт касается таких сторон духовной жизни субъекта, где невозможно притворство. Лирический герой откровенен, он говорит «для себя»; «самому себе» признается в любви к родине. Речь его естественна как дыхание, оно определяет ритм.
В первой строке сильнейший эмоциональный зачин возникает за счет едва заметного ритмического сбоя - паузы. Здесь использован (единственный раз во всем тексте) дольник, создающий эффект вздоха - восклицания: «Тихая=моя родина!» (т. 1, с. 186). Ощутим некий пропуск слога (слова), кажется, на этом месте могло бы стоять - «ты» (Тихая ты моя родина). Своеобразная «заминка» в начале стихотворения - что-то сказано вслух, а что-то про себя - «обнажает», мотивирует откровенность лирического субъекта.
Далее текст движется более плавно, чему способствует использование трехстопного дактиля. Однако обращает на себя внимание слишком резкая смена акцентов в конце стихов: чередуются дактилические и мужские клаузулы («туче_ю_» - «ушсть»; «жгучу_ю-» -«связь»).
Содержательность выбранной автором формы полнее постигается при сравнении вариантов одного и того же произведения. В трехтомном собрании сочинений поэта в разделе «Варианты и черновики стихотворений» помещен текст, не имеющий заголовка и начинающийся такой строкой: «Тихая моя родина! Вербы, луна, соловьи.» (т. 3, с. 194). В «Примечаниях» не указано, когда был создан этот вариант, говорится только, что «в ГАВО хранится машинописная копия» (т. 3, с. 404).
В «Примечаниях» к первому тому упомянутого собрания по поводу известного, публикуемого во всех изданиях стихотворения Н. Рубцова «Тихая моя родина» (с посвящением В. Белову), отмечено следующее: «Сохранилось в письме Б. Слуцкому от 3 июля 1963 г. В журнале "Октябрь" и сб. "Лирика" опубликовано без названия и без разбивки на строфы. В сборнике "Звезда полей" - с посвящением В. Белову, без третьей строфы.» (т. 1, с. 323).
Из приведенного ясно, что речь идет не о том черновом варианте, а совсем о другом, в котором поэт использовал стихотворный размер, видимо, тот же, что и в окончательном тексте, но зато отказался от строфического деления.
Черновой вариант написан шестистопным дактилем с цезурой после третьей стопы и ударным последним слогом каждой строки, т.е. резким окончанием стихов. Текст разбит на рифмующиеся двустишия, графически значительно отличается от окончательного варианта, но еще более - ритмом, интонацией. Ранее были замедленность, плавность, напевность:
Тина теперь и болотина там, где купаться любил.
Тихая моя родина! Я ничего не забыл. (т. 3, с. 194).
Когда строка стала короче вдвое, исчезла протяжность, но напевность осталась и даже обрела большую проникновенность.
Изменение претерпела и лексика, хоть и незначительно; все же смысловые акценты расставлены иначе. В черновом варианте о глубоко личном чувстве лирического субъекта «говорили» только сами слова в их номинативном значении. Ритм при этом «молчал»: интонация не была личностной, субъективной, «своей», задушевной. Обращение «Тихая моя родина!» звучало риторично в контексте той мелодии, которая прочно связывается с известной традицией.
Торжественная и величавая (эпическая) намеренность гекзаметра вполне оправдывала себя тематически и служила неким знаком. Обращение (в первом тексте) к античному размеру, следование его канонам (очень выдержано деление цезурой, сохранена в каждом стихе дактилическая предцезурная клаузула) поэтизирует сам предмет изображения, достойно представляет и высоко возносит его, но не делает темой личного переживания.
Переход к иному ритмическому строю в окончательном варианте не только выводит текст из величественной и литературно-узнаваемой интонации, но и - что особенно важно - предельно индивидуализирует лирического героя. Так воспоминание-размышление оживляется; сокращается временная дистанция: пережитое давно состояние становится переживаемым сейчас.
В окончательном варианте рассматриваемого произведения более ярко и развернуто, чем в предыдущем, предстает образ реки. Даны не только конкретные приметы места и времени («Там, где я плавал за рыбами.», «Там, где купаться любил.»), обозначающие очень важное для лирического героя и служащие средством сопоставления того, что было, с тем, что стало («.вырыли люди канал.»; «тина теперь и болотина.»).
Указанные детали вошли и в окончательный вариант, но дали нечто иное, вывели так называемую предметную изобразитель-
ность на другой, смысловой, уровень. Важные для передачи настроения лирического героя подробности становятся в один ряд с тем, что «работает» на создание символического образа реки. В первом тексте было: «Вербы, луна, соловьи.», во втором: «Ивы, река, соловьи.». Значимо и такое изменение, как ответ жителей, на вопрос героя.
В черновике это воспринимается отвлеченно от переживаний лирического субъекта: «Каждому памятник - крест!» Поэт конкретизирует место (окончательный вариант): «Это на том берегу» и подчеркивает то разделяющее значение, которое несут в себе слова «река», «берег» (тот или этот). Понятие места, пространства переходит в иную категорию - времени, помогает осмыслению необратимости его. Этому служит вся структура стихотворения, в котором последовательно появляются приметы прошлого и нынешнего, позволяющие четко обозначить перемены. С помощью деталей усиливается противопоставление. Было в первом варианте: «Старый забор перед школою.», стало: «Новый забор перед школою.». В черновике дана такая подробность: «.тщательно выметен сор», и это вроде бы вполне уместное замечание, говорящее о том, как пристально всматривается герой в милую его сердцу картину родных мест.
Однако в окончательной редакции автор находит нужным дать возможность ощутить состояние лирического субъекта, перевести изображение в план чувств: «Новый забор перед школою, / Тот же зеленый простор.». Указание «тот же» помогает соединить два временных плана - предмет авторской рефлексии - через эмоционально-оценочные обозначения. Возвращение к испытываемому прежде состоянию (и даже поведению ребенка: «Словно ворона веселая, сяду опять на забор!») лишь усугубляет осознание невозможности повернуть время вспять.
Спокойная созерцательность, обусловленная в черновом варианте как ритмическим движением стиха, так и последовательностью предстающих картин, преобразована в окончательном тексте в исполненный волнения внутренний монолог. Даже в тех случаях, где ничего не изменено при описании картины, - самим строем стиха обозначено напряжение. Достаточно сравнить:
I вариант
Тихо ответили жители, тихо проехал обоз.
Купол церковной обители яркой травою зарос.
II вариант Тихо ответили жители, Тихо проехал обоз. Купол церковной обители Яркой травою зарос.
Пауза в конце ритмического отрезка несколько длительнее, чем внутристиховая. Делаемые субъектом речи остановки ярко передают взволнованность, процесс поиска слова, неожиданной новой детали, припоминаемой или замеченной. Ритмика становится более экспрессивной, более приближает лирического героя к читателю, который чутко воспринимает то, что «произнесено», но и то, что почти нельзя расслышать - как дыхание.
В черновом варианте предпоследняя строфа рисует общую картину с перечислением реалий сельского пейзажа, деревенского быта. Несмотря на то, что изображаемое дано в восприятии героя («Медом, зерном и сметаною пахнет в тени вербняка»), он - как средоточие размышлений об ушедшем времени - выключен. В окончательной редакции строфы, начинающаяся тем же риторическим восклицанием («Школа моя деревянная!»), переходит в иной, элегический, план благодаря категории времени (и прямому его упоминанию, и метафорическому значению): «Время придет уезжать - / Речка за мною туманная / Будет бежать и бежать»). Повтор последнего слова подчеркивает ощущение разрыва. Именно поэтому (по ассоциации) в заключительной строфе возникает мысль о связи, «самой жгучей» и даже «самой смертной».
Река как примета родного пейзажа, родного места, которое будет неизбежно покинуто, вводит мотив памяти. Эпитет «туманная» неоднозначен в контексте стихотворения и своеобразно связывается с осмыслением времени. Любая другая река может напомнить герою ту, в которой он некогда «купаться любил». Могут поблекнуть конкретные черты, но именно этот образ, издавна связанный с представлением людей о течении жизни, сохранится навсегда. С ним соотнесены в рассматриваемом произведении сопоставления примет прошлого и настоящего, а также осмысление того, что выходит за пределы предметного изображения. Здесь - и река забвения, и река времен, и известное суждение о невозможности войти дважды в одну реку.
Осознание необратимости времени (даже при возможности вернуться на родину, что и изображено в тексте) осуществляется не только благодаря образу реки. В стихотворении сопряжены
временные пласты, соответствующие разным этапам человеческой жизни. Их «обозначение» дано через переживания лирического героя, пытающегося отыскать могилу матери; сопоставляющего прошлое и настоящее (этап зрелых суждений, «сердца горестных замет», говоря словами Пушкина), когда констатируется главное: «Я ничего не забыл». И, наконец, еще одно время - то, что последует за расставанием и будет вызывать картины «тихой родины» только в воспоминании. Все это - невозвратимые, неповторимые страницы человеческой жизни, ее история. В самом их движении постигается естественный, заложенный природой извечный ритм. Его простой и понятный смысл входит в человеческое сознание не как известная, банальная сентенция.
Это именно переживается каждым индивидуально и неповторимо. Н. Рубцову удалось проникновенно воссоздать и эстетизировать грустный и неизбежный момент человеческой судьбы. В этом видится проявление элегического начала, лежащего в основе данного художественного произведения. Сравнивая оба варианта, можно было бы, кажется, утверждать, что ранний более соответствует эмоции данного жанра. Во всяком случае двустишия, написанные шестистопным дактилем, напоминают об элегическом дистихе.
Однако обращение к ритму «простой» речи, к воссозданию естественности высказывания не «для слушателя», а «для себя» не умалило высокого значения того, над чем размышляет лирический герой, ценностные ориентации которого определены уже самой интонацией заглавия.
Рассуждение о том, как создается ритмический рисунок в произведениях Н. Рубцова и какова эстетическая функция метрики его текстов, приводит нас к необходимости наблюдений над интонационными особенностями и других стихотворений, близких по жанровым признакам к рассмотренному выше. В них есть элегическая составляющая - «. сосредоточенность на времени и его значении для лирического я .на переживании невозвратности, необратимости движения времени для отдельного человека»1.
Анализ композиционных особенностей стихотворений дает возможность сделать интересный вывод о разнообразии ритмического выражения лирической медитации в текстах, жанр которых назван самим автором - «элегия». Три из них различаются по первым строкам:
1 Магомедова Д.М. Филологический анализ лирического стихотворения. -М., 2004. - С. 118.
I элегия («Я помню, помню.», 1955-1959);
II элегия («Стукнул по карману - не звенит.», 1962);
III элегия («Отложу свою скудную пищу.», 1964.
И еще для рассмотрения выделена «Дорожная элегия» (1970).
Стихотворения отличаются друг от друга ритмическими и, в целом, интонационными особенностями, другими изобразительными средствами. Обращает на себя внимание не совсем соответствующий элегии - с ожидаемой задумчивостью тона, некоторой неспешностью - быстрый ритм, хотя это касается не всех упомянутых текстов.
Из четырех названных элегий подчеркнуто резко звучит первое стихотворение. Здесь полустишия графически обозначаются как самостоятельные стихи, и поскольку разрыв осуществляется на третьей стопе пятистопного ямба - то после безударного слога, то после акцента, - возникает неровность ритма. Так, первый стих превращается в двухстопный ямб с женской клаузулой, а следующий за ним становится трехстопным хореем с полной последней стопой. За счет такого распределения стихов во многих случаях исчезают звуковые соответствия: стихотворная речь как бы выходит из-под контроля и звучит намеренно не гладко:
Я помню, помню Дождь и шум вокзала Большой оркестр У мраморных колонн Как ты при всех Меня поцеловала, И как на флот Умчался эшелон
(т. 1, с. 84).
(Скобки указывают на разъединенные полустишия; стрелки (дуги) - на рифмующиеся строки.)
Отрывистость речи лирического героя соотнесена с отдельными, врезавшимися в память, картинами (вокзал, большой оркестр, мраморные колонны, эшелон - зарисовка проводов).
Интересно организован ритм и в другом, написанном в этот же период стихотворении «Элегия» («Стукнул по карману - не звенит.», 1962). Выбранный поэтом пятистопный хорей с пиррихием (чаще всего в четвертой стопе) создает веселый тон. Ритм воспринимается как залихватский, плясовой (если говорить о его
метрической основе). Однако автор отступает от такой идеальной схемы и использует безударные двусложные стопы, чередуя их с полноударным хореем:
Стукнул по карману - не звенит. ---------
Стукнул по другому - не слыхать. ---------
В тихий свой, таинственный зенит ---------
Полетели мысли отдыхать ---------
(т. 1, с. 128).
Замедление темпа возникает то внутри стиха, то в начале его. Инерция хорея - частого появления ударений - создает представление о динамике речи, внутренней активности, которая постоянно сталкивается с некой неспешностью, обусловленной размышлениями лирического субъекта. Таким образом, плавность и быстрота, активность ритма стараются как бы перебороть друг друга. Особенно ярко это проявляется во второй строфе, где все стихи начинаются с безударной стопы. Своеобразие звучанию придает акцент последнего слога каждого стиха: возникает впечатление резкого, отрывистого высказывания. В том случае, когда строки начинаются с ударения, использование мужской клаузулы создает эффект обрамления. Кстати, кольцевая композиция (не полное, но значительное совпадение первой и четвертой строф) поддерживает четкость ритмического рисунка, звуковую яркость точных рифм: звенит - зенит; слыхать - отдыхать; порог - дорог; откос - волос; рук - круг; ног - срок; звенит - знаменит.
Стихотворный размер, интонация стиха являясь активными экспрессивными средствами, воздействуют на читателя или слушателя, помогают ему почувствовать эмоционально-волевую авторскую направленность. Намерение художника, выраженное в заглавии текста, тем более - обозначении жанровой специфики, может быть в дальнейшем воспринято или как совпадающее с читательским ожиданием, а затем и впечатлением, или - опровергающее их.
В стихотворении «Дорожная элегия» (1970) настроение элегического раздумья реализуется своеобразно, - как и всегда, неповторимо воплощался этот мотив в русской поэзии (достаточно вспомнить хотя бы два произведения: «Дорожные жалобы» А. Пушкина и «В дороге» И. Тургенева).
Рефрен «Дорога, дорога, / Разлука, разлука» служит основой ритма в стихотворении Н. Рубцова. Эти неразделимые понятия
сопровождают человека, потому с обозначения их начинается произведение, они упоминаются в середине текста и завершают его. Так возникает композиционная упорядоченность и ритмическая симметрия. Подчеркнута гармония дороги и разлуки, определена эмоциональная, интонационная особенность.
Свойственная грустной песне - элегии - нота проявляется и в написанном трехстопным анапестом стихотворении «Отложу свою скудную пищу.». Однако размеренность и плавность выдерживается не везде. В двух строчках из восьми появляется дополнительное ударение на первом слоге: «Пусть меня еще любят и ищут.»; «Пусть еще всевозможное благо.» (т. 2, с. 113).
Грустный характер лирической медитации в элегии определен тем, что, как утверждает Д.М. Магомедова, человек осознает необратимость времени, разорванность гармонического природного цикла, знаменующего вечное обновление. Время индивида противопоставляется круговому движению природы1. То, что было, есть, будет (или вряд ли будет), составляет предмет размышлений лирического героя в рассматриваемых произведениях: «я скучал», «ты забыла», «с кем. я разделю», «стукнул», «стукну», «очнусь», «выйду», «если. буду знаменит», «поеду в Ялту отдыхать», «отложу», «отправлюсь», «не купить мне», «не выращивать мне». Отмечен разрыв былого и настоящего: лучшее в прошлом, утрачено навсегда, его не вернуть, о нем можно только жалеть.
Но еще больше антитетичность настоящего и будущего. Осознание драматичности обстоятельств, бесперспективности судьбы достигает, на наш взгляд, кульминации в «Дорожной элегии». Именно в ней ярко предстает и играет структурообразующую роль образ дороги, объединяющий многие произведения Н. Рубцова, в том числе рассматриваемые стихотворения.
Дорога становится обозначением и времени и пространства, служит емкой метафорой жизненных перемен и испытаний. В «Дорожной элегии» тяжелое душевное состояние усилено с помощью приема реализации метафоры: буквального изображения передвижения («Устало в пыли / Я влачусь, как острожник, / Темнеет вдали, / Приуныл подорожник»). Кстати, не случайно появление здесь этого примечательного образа, сопровождающего у поэта дорожную тему.
1 Магомедова Д.М. Филологический анализ лирического стихотворения. -М., 2004.
Параллель «дорога - разлука» определяет не только ритмические особенности текста (как уже говорилось), но и ценностный план. Выстраивается такой ряд: «разлука» - «дорожная мука» -«лучшее время. все дальше, все глуше» - «влачусь, как острожник» - «без света, без друга» (т. 2. с. 81). Мотив разлуки начинает звучать уже в первой из анализируемых «элегий». Реалии вокзала, картина проводов в армию, разумеется, соотнесены как с расставанием, так и с дорогой. Больше в этом стихотворении она не упоминается как пространственная примета. Переход во временной план («прошло три года», «остались письма», «ты меня забыла») актуализирует иносказательное значение образа.
Позволим себе утверждать, что последняя строфа стихотворения выглядит даже лишней; риторично звучат вопросы: «Чего желать?», «С кем свою любовь я разделю?», обозначающие эмоциональное состояние лирического героя, очень близкое самому автору.
С дорогой не порывает связи и субъект другой «элегии» («Стукнул по карману - не звенит.», 1962). Он осмыслен как находящийся в пути, на середине жизни; он размышляет уже «о печали пройденных дорог», иронически подчеркивает некое условие, препятствующее ехать «в Ялту отдыхать». Соотнося этот текст с предыдущим, видим, как размечены этапы жизни героя: можно ощутить своеобразный ритм, определенную равность отрезков. Обращает внимание все более ярко проявляющееся отвлечение от буквального значения дороги. «Молодость уходит из-под ног» - вот какой метафорический образ определяет состояние героя и подготавливает читателя к восприятию авторского параллелизма:
Память отбивается от рук, ---------
Молодость уходит из-под ног, ---------
Солнышко описывает круг ---------
Жизненный отсчитывает срок ---------
(т. 1, с. 128).
Поразительна четкость, ритмическая размеренность, воспроизводящая звук часов. Строчки всего этого стихотворения содержат равное количество слогов, темп движения выверен, как ход стрелок, колебание маятника. Ритм стихотворения - само напоминание о движении времени. Лексическим составом текста это подчеркивается: «описывает круг», «отсчитывает срок», «стукнул», «стукну», «отбивается», «не звенит». Семантика часов, времени выступает на первый план.
В последнем из рассматриваемых элегических текстов образ дороги, возникающий в связи с намерением героя «отправиться на вечный покой», сразу переводится в план времени. Оно конкретизируется как завершающий этап человеческой жизни. Все, что служит знаком полнокровного существования, в настоящем, а тем более в будущем - отрицается: «Не купить мне избу над оврагом / И цветы не выращивать мне» (т. 2, с. 113). В этом стихотворении соединены в своем символическом значении дорога и река, которая традиционно воплощает идею текущего времени. Используемые поэтом личное местоимение и эпитет - «моей одинокой рекой» - усиливают субъективность трагического мироощущения лирического героя и возвращают читателя к созданному в стихотворении «Тихая моя родина» образу реки - примете родных мест, а также свидетельнице молодости, лучших моментов бытия.
В «элегии» («Отложу свою скудную пищу.») получают развитие характерные для поэзии Н. Рубцова мотивы бесприютности, покинутости. Они усилены хронотопом, обозначающим разъединение: «на той стороне» (в противоположность этой стороне). Вспоминается: «Это на том берегу» из стихотворения «Тихая моя родина».
Река времени разделяет два состояния. Н. Рубцов подчеркивает значение берега - края реки, места рядом с рекой. Так углубляется разделительный смысл географической реалии, особенно при использовании уточнения места: «над оврагом» (возникает представление об обрыве, крае, конце). В этой самой грустной, на наш взгляд, «элегии» очень размеренная и спокойная интонация обусловлена четким ритмом:
Отложу свою скудную пищу ----------
И отправлюсь на вечный покой. ---------
Пусть меня еще любят и ищут ----------
Над моей одинокой рекой. ---------
Пусть еще всевозможное благо ----------
Обещают на той стороне. ---------
Не купить мне избу над оврагом ----------
И цветы не выращивать мне ---------
(т. 2, с. 113).
Поражает композиционная симметрия стихотворения, состоящего из двух строф, которые включают по два предложения. Уравновешенность, законченность, гармоничность выражения и глубина осознанной истины - вот достоинства этого художественного текста, свидетельствующего о высоком мастерстве поэта.
Проведенный анализ показал, что в создании образа участвует весь комплекс средств. Если ритмические приемы обеспечивают непосредственное впечатление, мотивируют интонационную окраску, то лексика и синтаксис являются тем материалом, из которого вырастает звуковой образ стихотворного произведения.
Поэтика рубцовского творчества во многом определяется глубоко постигнутыми и воспринятыми автором формами народного стиха. Этот факт давно установлен и доказан исследователями. Мы, в свою очередь, делаем несколько конкретных наблюдений над характером метрической организации, своеобразно использующей и развивающей некоторые композиционные особенности фольклорной лирики.
Н. Рубцов часто обращался к такому стихотворному размеру, как хорей, применяя не только излюбленный народной лирической так называемой частой песней четырехстопный, но пяти- и шестистопный стих. В контексте авторского творчества эта форма определяет связь с исконной песенностью и фольклорной образностью. Даже если поэт не называет произведения «песней», - именно это начало в них ощутимо.
Интересно рассмотреть стихотворение «Судьба» (1970; т. 2, с. 73). Здесь отступление от метрического канона создает полный скрытой энергии динамичный ритм:
Прошагал себе, телегой грохоча. -----------
Покатилось колесо за колесом. ----------
Просвистела,
полонив его,
петля. -----------
Чарующий эффект создается с помощью контраста плавного, даже несколько замедленного темпа, с одной стороны, и нарастающего мощного ритма - с другой. Слышится ритм частой плясовой песни, возникает ассоциация с быстрым движением коня, скачущего, свободного. Поэт использует шестистопный хорей, разбивая некоторые стихи на «ступеньки» (по две и три стопы). Ритм в этом тексте является основным средством создания образа: динамика стихотворного размера дает возможность почувствовать некую силу, прорывающуюся через неодолимую преграду, силу,
сдерживаемую внешними факторами. Каждый стих словно рвется, неожиданно заканчивается; этому эффекту способствуют сплошные мужские клаузулы:
Легкой поступью,
кивая головой,
Конь в упряжке
прошагал по мостовой.
Как по травке,
по обломкам кирпича
Прошагал себе, телегой грохоча.
Неудержимая жизненная сила коня, воплощающего само стремление к воле, движению, и неожиданный драматичный финал - вот определяющая стилистику текста антитеза. Поэт изменил в окончательном варианте заглавие (прежде было «Лошадь в городе»). Не конкретная история животного, погибающего в городе, а осмысление некоего сопротивляющегося смерти (и вообще любому ограничению) начала в жизнелюбивой и мощной натуре - вот что дает эмоционально-волевую направленность данного текста.
Поэт нашел адекватный способ ее выражения через стиховой ритм, возникающий в результате замены в подавляющем большинстве строк (23 из 32) хорея пиррихием. Так же ослабляется предпоследняя стопа стиха (почти каждого, за редким исключением), а во многих случаях - и третья. Однако ритмическая инерция заставляет при чтении акцентировать неударные начальные слоги, т.е. подчиняться метрической заданности хорея:
В чистом поле
меж товарищей своих Он летел, бывало, как
весенний вихрь, И не раз подружке милой на плечо Он дышал по-молодому горячо
(т. 2, с. 73).
Такое «перетягивание» ударения напоминает частушку, в которой сильно обозначено начало, даже если словное ударение
не падает на первый слог. Этот прием, кстати, использован поэтом в произведении «Частушки»:
Задушевная подружка, Гармониста не жалей, Запевай повеселее, Да еще повеселей.
(т. 2., с. 212).
Частушечный ритм мотивирует двойной акцент в одном и том же слове, но стихотворение «Судьба» является произведением другого жанра и по содержанию совсем не тяготеет к пляске, к задорному веселью. Несомненно, здесь отступление от метрической схемы служит сильным выразительным средством, помогая соединить несоединимое, обнаружить противоречие. Так острее, болезненнее проступает драматизм. Движение стиха, его пульс позволяют не просто косвенно передать состояние, а непосредственно его изобразить.
Ритмическая организация стихов Н. Рубцова необыкновенно интересна, не в том смысле, что поэт экспериментировал со стихотворными размерами и создавал необычные формы. Напротив, все вполне традиционно и выразительность классических размеров достигается неуловимым (несмотря на сложную «техническую» характеристику) сопряжением смысла и ритма, что дается талантом и не разгадывается до конца в силу своей безмерности.
