CC BY
88
О
ПРОБЛЕМАХ И СПЕЦИФИКЕ ФИЛОСОФИИ
ИСТОРИИ
Владимир Сергеевич Кржевов — кандидат философских наук, доцент кафедры социальной философии и философии истории философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
Рассматриваются варианты решения проблемы соотношения философии истории и исторической науки, бытующие в разных философских концепциях. Констатируя наличие давнего методологического кризиса, автор полагает, что стремление выделить для философии истории особую предметную область не согласуется с современными представлениями о задачах и методах социально-исторического знания. Дальнейшее его развитие предполагает поддержание единства философии, социологии и исторической науки, верных правилу сохранять дисциплинарные границы прозрачными.
Ключевые слова: философия истории, историческая наука, истина в социальном познании.
N THE PROBLEMS AND SPECIFICS OF PHILOSOPHY OF HISTORY
Vladimir Krzhevov —
Ph.D. in philosophy, assistant professor at the department of social philosophy and philosophy of history, faculty of philosophy, Lomonosov Moscow State University.
The article analyzes the philosophical solutions to the problem of relationships between philosophy of history and historical science. The author recognizes the existence of the long-term methodological crisis. He also considers that any attempt of establishing the special subject area forthe philosophy of history is totally irrelevant and inconsistent with the contemporary methodological foundations of social sciences. The following elaboration of this problem should be based on the principle of the diversified unity of philosophy, sociology and historical science.
Key words: philosophy of history, historical science, truth, social knowledge.
Размышляя над вопросами, затронутыми в работе В.М. Межуева «История в зеркале философии», следует, пожалуй, начать с уточнения жанра этого опуса. Его прочтение позволяет говорить, что по стилю мышления и характеру аргументации мы имеем дело с философским эссе. Этот жанр имеет немалые преимущества, поскольку открывает избравшему его автору возможность поделиться размышлениями о проблемах, для него лично глубоко значимых. При этом в своем видении проблем автор ничем не ограничен — он волен формулировать собственные представления об их существе и путях разрешения.
Немаловажно и то, что язык эссе не требует строгой формализации. Здесь другие критерии и другие ожидания — эмоциональная выразительность и красота высказываний предпочтительнее четких формулировок и логиче-
1 Статья написана при поддержке РГНФ, проекты № 14-03-00796 «Междисциплинарные основания социальной теории: информационные, системно-теоретические и этноантропологические подходы к изучению общества» и 15-03-00868 «Российское общество и государство в их становлении и эволюции: этнорелигиозные, культурно-исторические и коммуникативные контексты».
Panel Discussion 37
B.C. КРЖЕВОВ
ской корректности суждений. Поэтому яркая метафора здесь, несомненно, превалирует над сухой дефиницией. Однако есть и оборотная сторона медали — дискутировать с эссеистом, анализируя состоятельность его аргументов, — дело весьма нелегкое, ибо в этом случае не выполняются начальные условия плодотворной научной полемики — соблюдение общих для участников требований метода и их согласие относительно значения ключевых понятий. В связи с этим нужно сразу отметить, что в последующем тексте ряд ключевых положений В.М. Межуева не столько критически разбирается, сколько используется для демонстрации правомерности иного подхода к проблемам, традиционно относимым к области философии истории, — прежде всего с точки зрения их постановки2.
Итак, одна из таких проблем — это проблема особого значения философии в исторической науке; роль философии здесь, полагает автор, скорее всего иная, чем в «науках естественных и социальных». Такая особая значимость обусловливается тем, что лишь философия способна сказать ученым-историкам, что есть история. Оставляя в стороне вопрос о различных степенях влияния философии в разных сферах научного знания, обратим внимание на другое — философия, что называется, от века существовала и существует в виде множества различных концепций. Стало быть, и ответ на вопрос о том, что есть история и каковы должны быть способы ее познания, значительно варьирует в зависимости от избранной философской позиции. При этом различия могут доходить до крайних пределов: достаточно вспомнить О. Шпенглера, согласно которому история в силу своих особенностей вообще не поддается адекватному постижению средствами научного знания: «Кто занят дефинициями, тот не ведает судьбы!» [Шпенглер, 1993: 125]3.
Принимая во внимание эти соображения, можно видеть, что В.М. Межуев выстраивает достаточно стройную, но вместе с тем одностороннюю версию философского видения истории. В силу отмеченного выше концептуального и методологического разнообразия его аргументы во многом теряют убедительность: описанное им изображение «истории в зеркале философии» оказывается одним из ряда возможных. Отсюда следует, что весьма ощутимые различия между разными вариантами изображения всякий раз определяются особенностя-
Ф ми используемого «зеркала». Понятно, что при таком положении ве-
щей притязания философии рассказать историкам, что именно являет (0 собой объект их исследований, воспринимаются с немалым скепсисом.
О
(В
2 B.C. Выготский заметил как-то, что «правильная постановка вопроса есть не меньшее дело научного творческого исследования, чем правильный ответ, и гораздо более ответственное дело» [Выготский, 1982: 325].
3 См. также более развернутые рассуждения в развитие этой максимы [Шпенглер, 1993: 156-157 и 176-177].
Естественной реакцией научного сообщества стали усталость и разочарование в отношении методологических штудий [Баткин, 2002: 194]. Подпитывает эти настроения появление все новых и новых концепций и школ, создатели которых, следуя моде, зачастую склонны выражаться на неудобопонятном языке, по своему усмотрению меняя устоявшиеся значения принятых терминов. Все это сопровождается шумными спорами, где каждый отстаивает правомерность своего подхода. Нельзя не признать, что в таких условиях достижение хоть сколько-нибудь устойчивого методологического консенсуса было бы очень желательно. Но его как не было, так и нет, и философы, и историки разных школ и направлений десятилетиями спорят о том, что представляет собой история и каковы должны быть методы ее познания. При этом позиции сторон фундированы главным образом различным пониманием существа как философского, так и научного знания и производных отсюда представлений о характере взаимоотношений между ними. Подобное положение вещей трудно назвать иначе как кризисом, и этот кризис явно не кризис роста.
Пожалуй, полнее всего он проявляется в представлениях о природе гуманитарной науки. Многие историки и сегодня видят свои задачи в свете идей неокантианства, принимая тезис о различии целей и методов «наук о природе» и «наук о культуре» и существовании двух весьма разнородных типов научного знания [Гуревич, 1993; Гу-ревич, 2004].
Существует, однако, и более крайняя позиция: вслед за Шпенглером идею об особом характере гуманитаристики доводят до требования ее полной изоляции от науки. Предлагается, например, такая программа: во имя преодоления кризиса нужно наконец «освободить» науки о человеке от негодных методов, для чего следует как можно скорее избавиться от иллюзий относительно фундаментальных принципов научности. Эти последние рассматриваются как исток заведомо несостоятельных притязаний «позитивистской магии». Кредо здесь следующее: «Молиться фактам может только специфически религиозный человек... шаман от эмпиризма... Поэтому как бы ни пряталась эмпирическая наука за ширму логики (sic!), склонность сознания обожествлять свой предмет ... всегда пробьет себе дорогу.». (Курсив мой. — В.К) [Каравашкин, Юрганов, 2003: 10-11].
Как нетрудно видеть, такая программа содержит явное противо- (А речие: притязания научного знания на достоверность иллюзорны, по- g этому давайте избавим гуманитарные науки от «научности», выбе- Jjj ремся из-за ширмы логики (авторам это явно удалось!) и всецело до- g веримся постулируемой — но не доказуемой — «склонности созна- _ ния» к «обожествлению предметов».
Совсем иначе оценивают сложившуюся ситуацию сторонники Я противоположной концепции: тезис о единстве науки и общих для
В.С. КРЖЕВОВ
всех ее областей принципах получения и проверки знания остается здесь основополагающим. В такой парадигме дисциплинарная специализация рассматривается как лишь относительная, не выходящая за пределы целого, а понятия «факт», «причина», «необходимость», «случайность» рассматриваются в качестве общенаучных категорий, входящих также и в познавательный арсенал наук о человеке. Нимало не игнорируя своеобразия задач и методов исторического познания, сторонники такого подхода полагают, что объяснение совершающегося в истории может быть получено лишь при условии признания законосообразности идущих в ней процессов [Баткин, 2013; Семенов, 2013].
Наряду с этим приходится, к сожалению, признать, что недоверие к философии усугубляется нередко отмечаемой историками недостаточной осведомленностью представителей философского цеха в проблематике и методах исторического знания. В итоге философские рассуждения зачастую воспринимаются рядом ученых как лишенные конкретного содержания абстрактные схемы, никак не способствующие решению дискуссионных проблем, занимающих историческое сообщество [Баткин, 2002: 194].
Об этом пишет и сам В.М. Межуев, приводя в пример позицию видного отечественного медиевиста А.Я. Гуревича. Хотелось бы, однако, подчеркнуть, что здесь важно последовательно разводить две заведомо разные проблемы. Одна — это последствия предписаний идеологических цензоров, подавлявших свободу научного поиска посредством репрессий (административных, а то и правовых) против «инакомыслящих». Эти трагические страницы нашей истории теперь хорошо известны. Но ведь философия здесь вообще-то ни при чем, хотя вся эта мерзость практиковалась под ее флагом, но правильнее было бы сказать, под флагом того, что в те тяжкие времена именовалось философией. А вот содержательные разногласия между философами и учеными, о чем также говорил и писал Гуревич, и наряду с ним многие, многие другие, — это совсем иная проблема.
Скепсис в отношении философии и даже ее неприятие — явление, как уже сказано, действительно довольно широко распространенное среди ученых-историков. Однако высказывания на сей счет
О большей частью свидетельствуют о непонимании смысла и назначе-(А ния философского знания. Давно ведь известен парадокс — отрица-д ние философии также есть философия, поэтому на деле правильнее Л было бы сосредоточиться на критическом осмыслении состоятельно-2 сти ее различных версий и открывающихся из них перспектив. Здесь, _ как понятно, важную роль играют представления самих философов.
Именно в связи с этим небезынтересно проанализировать некоторые Я соображения В.М. Межуева относительно целей и задач философии истории и характера ее взаимоотношений с исторической наукой.
Смысловой стержень его позиции — утверждение права философии на собственное «постижение истории», существенно отличное от ее научного изучения. Первоначально заявленный тезис о философии, чья задача — рассказать ученым, что есть история, неприметно уводится в тень, на задний план. Более того, не только онтология истории, но и методологическая рефлексия в отношении исторического знания в новом контексте не рассматриваются в качестве основных задач философии; последняя, как замечает автор, «не подряжалась служить историку вспомогательным средством в его работе над эмпирическим материалом, не брала на себя роль "служанки" исторической науки».
Необходимость развивать особое, сугубо философское знание об истории явствует из присущей лишь философии способности выйти за узкие границы опыта и в обретенном высоком горизонте свободной мысли прозреть истины, недоступные старателям от науки, с головой погруженным в изучение «данного». Основные аргументы следующие: во-первых, история есть наука о прошлом, постижение которого, пусть и самоценное, все же не позволяет ни понять настоящее (?), ни тем более прогнозировать будущее. Эти утверждения основаны на отрицании существования в истории «.. .каких-либо общих законов (наподобие природных), позволяющих предугадывать ход событий».
Во-вторых, автор полагает, что особый статус философского размышления об истории не только допускает, но даже требует использовать понятие «целевая причина». Присущая человеку способность к целеполаганию позволяет разрабатывать футурологические сценарии, основанные на человеческих представлениях о желаемом развитии событий. В науке такого рода построения некорректны, поэтому именно философия призвана создавать образ будущего, от которого вдобавок — здесь В.М. Межуев отсылает к мысли К. Ясперса — зависит «наше понимание настоящего и прошлого».
Наконец, еще одной специфической задачей философско-истори-ческого знания признается осмысление всемирной истории в ее целостности; в этом плане В.М. Межуев следует традиции, идущей от И. Канта и Г.В.Ф. Гегеля.
Что можно сказать по поводу этих соображений? Конечно, они имеют право на существование, будучи к тому же подкрепленными (А ссылками на классиков философской мысли. И все же, все же.
Попытаюсь оспорить один из ключевых доводов В.М. Межуе-ва — относительно принципиальных различий между научным знанием об истории и ее философским постижением. Прежде всего отмечу, что, согласно М. Блоку, понимание истории как науки о прошлом неверно, неточно. Размышляя о смысле и задачах изучения истории, он подчеркивал: «Сама мысль, что прошлое как таковое способно
В.С. КРЖЕВОВ
быть объектом науки, абсурдна. Как можно... сделать предметом рационального познания феномены, имеющие между собой лишь то общее, что они не современны нам. Точно также можно ли представить себе всеобъемлющую науку о Вселенной в ее нынешнем состоянии?» [Блок, 1973: 17].
Разделяя эту позицию, мы также должны принять во внимание, что после произошедшей в человеческом знании «вероятностной революции» представление о «законах природы», обусловливающих возможность однозначных предсказаний (детерминистических описаний), в естественных науках оказалось существенно скорректированным. В то же время тезис о невозможности объяснять настоящее исходя из знаний о прошлом тоже не вполне верен. Это слишком сильное утверждение. Согласно принципам синергетики, такие объяснения возможны, но только в известных пределах. «Когда система, эволюционируя, достигает точки бифуркации, детерминистическое описание становится непригодным. Флуктуация вынуждает систему выбрать ту ветвь, по которой будет происходить дальнейшая эволюция системы» [Пригожин, Стенгерс, 1986: 236]. Таким образом, случайными оказываются события только вблизи точки бифуркации, а во вновь возникающих макроскопических состояниях поведение системы в известных пределах детерминировано — и, стало быть, и объяснимо, и предсказуемо — путем определения амплитуд вероятности разных исходов. «В этом смысле, — отмечает Пригожин, — мы восстанавливаем детерминистическую точку зрения» [Пригожин, Стенгерс, 1994: 139].
Существенно, что методы синергетики позволяют изучать эволюцию не только некоторых природных, но и социальных систем, ибо те и другие в известном отношении обнаруживают существенные сходства, являя собой так называемые диссипативные структуры. Из всего этого следует, что историческая наука никак не ограничена изучением «прошлого» — в ее задачи входят и объяснение настоящего, и даже предсказание будущего4. Но коль скоро так, один из выделяемых В.М. Межуевым критериев отличия науки от философии истории очевидным образом утрачивает значимость.
В том же ключе можно проанализировать соображения относительно целесообразности человеческих действий. Здесь методы современной науки также позволяют обойтись без представления об особого рода «целевых причинах», направляющих ход исторических
О
<Л (А
О
(О событий. В интересующем нас аспекте это значит, что цели человека
О должны быть поняты как особого рода информационные программы
^ дальнейшего движения [Анохин, 1978; Винер, 1983]. Понятно, что,
С разрабатывая такие программы, нужно непременно оценивать их еще
Подробнее см.: [Баткин, 2002: 210-212].
и в плане осуществимости. В свете трагического опыта истории человечества можно ли думать, что фантастический «образ будущего», сконструированный чисто умозрительно, без учета объективных условий и фактических данных, а главное, без определения средств, необходимых для реализации поставленных целей, повысит меру человеческой свободы; скорее, наоборот. Примеров из одного только XX в. более чем достаточно. Ведь именно представлениями о будущем вдохновлялись идеологи и лидеры большевиков и нацистов и не только вдохновлялись сами, но и привлекали на свою сторону массы людей. «Идея» тогда действительно становилась «материальной силой», но сила эта толкала общество к катастрофе. Полагаю, что как раз в этом смысле следует понимать приводимые В.М. Межуевым слова К. Ясперса о важности размышлений о будущем как необходимой составляющей философского постижения истории.
Наконец, несколько слов об истории как «борьбе человека со временем» и «необходимости перехода к состоянию, базирующемуся на свободном времени».
Свободное время как «время производства человеком себя во всем богатстве своих связей и отношений с другими людьми» — это, конечно, идет от К. Маркса5. Но у Маркса представление о свободном времени неразрывно связано с характеристиками различных форм общественного производства, причем действительно свободным он не считает время досуга. Как раз наоборот. В его концепции обретение человеком «всего богатства связей и отношений с другими людьми» предполагает преодоление той ступени развития специализации труда, которая создает и «частичного рабочего», и товарную форму обмена продуктами вместе с необходимой для нее частной собственностью. Достижение обществом подобного состояния обусловливается не философскими размышлениями о времени в его отношении к вечности, а разработкой технологий, позволяющих выровнять качественно различные виды труда. Лишь благодаря такой технологической революции принудительная интеграция специализированных производителей посредством товарообмена может трансформироваться в свободную ассоциацию людей как субъектов творческого труда.
Вопрос о возможности достижения обществом такого состояния и сегодня остается открытым, но в этом прогнозе по крайней мере указаны некоторые необходимые для этого материальные условия. По Марксу, только при таких условиях совершается не воображаемое ^ отдельными умами, а действительное преодоление отчуждения чело- о века от своей собственной сущности.
Теперь о «борьбе человека со временем». «Время» здесь, конечно же, красивая метафора; в действительности «бороться» с ним как с не-
(Я
(О
5 Разве что за исключением мысли об обретаемой только в этом времени «возможности соприкосновения с вечностью».
Л
обратимым движением через настоящее в будущее никак невозможно. Другое дело — выявление причин наблюдаемой в истории инерции наличных состояний социокультурных систем, а также механизмов смены этих состояний, о чем, собственно, и идет речь. Это как раз то самое «знание о прошлом», которое очевидным образом необходимо для постижения закономерностей исторической динамики. Представляется, что при таком видении проблемы она наилучшим образом поддается разрешению как раз в тесном союзе философии, социологии и исторической науки, верных правилу сохранять дисциплинарные границы прозрачными. Тогда исторически действительное, наличествующее «здесь и теперь» состояние общества может быть понято как пространство возможных исходов в его дальнейшем движении. Установить параметры, при данных обстоятельствах «управляющие» изменениями системы, и с учетом этого знания разработать способы целенаправленного воздействия на процесс ее трансформации — вот в чем, по всей видимости, состоит главная задача современного социально-исторического познания.
Библиографический список
Анохин, 1978 — Анохин П.К. Философские аспекты теории функциональной системы. М.: Наука, 1978.
Баткин, 2002 — Баткин Л.М. Заметки о современном историческом разуме//Пристрастия. М. : РГГУ, 2002. С. 192-230.
Баткин, 2013 — Баткин Л.МСтранная «тюрьма» исторической необходимости // О всемирной истории. М. : РГГУ, 2013. С. 63-92.
Блок, 1973 — Блок МАпология истории. М.: Наука, 1973. С. 17. Винер, 1983 — Винер Н. Кибернетика. М.: Наука, 1983. Выготский, 1982 — Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса//Собр. соч. М.: Педагогика, 1982. Т. 1. С. 325.
Гуревич, 1993 — Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа анналов. М.: Индрик, 1993.
Гуревич, 2004 — Гуревич А.Я. История историка. М.: Роспэн, 2004. Каравашкин, Юрганов, 2003 — Каравашкин А.В., Юрганов А.Л.Опыт исторической феноменологии. М. : РГГУ, 2003. С. 10-11.
Пригожин, Стенгерс, 1986 — Пригожин И., Стенгерс И.Порядок из хаоса. М.: Прогресс, 1986. С. 236.
Пригожин, Стенгерс, 1994 — Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М. : Либроком, 1994. С. 139.
Семенов, 2013 — Семенов Ю.И. Философия истории. Общая теория ис-Щ торического процесса. М.: Академический проект, 2013. g Шпенглер, 1993 — Шпенглер О. Закат Европы. М.: Мысль, 1993. Т. 1.
О С. 125, 156-157, 176-177. (О
О
(В
References
Anokhin P.K. Filosofskie aspekty teorii funkcional'noj sistemy (Philosophical aspects of the theory of functional system). Moscow, 1978.
Batkin L.M. Strannaja «tjur'ma» istoricheskoj neobhodimosti (A strange jail of historical necessity). Batkin L.M. O vsemirnoj istorii — On the world history. Moscow, 2013, pp. 63-92.
Batkin L.M. Zametki o sovremennom istoricheskom razume Pristrastija (Notes on the contemporary historical mind. references). Moscow, 2002, pp. 192-230; pp.192-230.
BlokM. Apologija istorika (Apologie de l'histoire). Moscow, 1973, p. 17.
Gurevich A.Ya. Istoricheskij sintez i shkola Annalov (Historical synthesis and the school of Annales). Moscow, 1993.
Gurevich A.Ya. Istorija istorika (History of the historian). Moscow, 2004.
KaravashkinA.V., Yurganov A.L. Opyt istoricheskoj fenomenologii (An essay on the historical phenomenology). Moscow, 2003, pp. 10-11.
Prigogine I., Stengers I. Porjadok iz haosa: Novyj dialog cheloveka s prirodoj (Order out of chaos: Men's new dialogue with nature). Moscow, 1986, p. 236.
Prigogine I., Stengers I. Vremja, haos, kvant (Time, chaos, quantum). Moscow, 1994, p. 139.
Semyonov Yu.I. Filosofija istorii. Obshhaja teorija istoricheskogo processa (Philosophy of history. The general theory of historical process). Moscow, 2013.
Shpengler O. Zakat Evropy (The Decline of the West). Moscow, 1993, pp. 125, 156-157, 176-177.
Vygotski L.S. Istoricheskij smysl psihologicheskogo krizisa. Sobranie sochi-nenij (The historical sense of the psychological crisis. Collected papers). Moscow, 1982, vol. 1, pp. 325.
WinerN.Kibernetika (WienerN. Cybernetics). Moscow, 1983.
Ю (A 3
о
(0
(В
