CC BY
50
«Я бы смелостью тебя спородила Во того бы во Алешеньку Поповича».
А.С. Миронов допускает высказывания, которые даже спорными назвать трудно: «.Илья упрекает Иванищо в том, что у того много силы, но не хватает "смелости-ухватки", т.е. деятельного любви, толкающего человека на немедленное противление злу» (подчеркивание мое - С.К.). Для понимания ситуации: «ухватки богатырские» сноровка, приемы борьбы (ухватывали за пояс и бросали с носка).
Вызывают недоумение попытки автора подогнать «ценностную систему былинного мира» под философские взгляды Н.О. Лосского. Былины создавались в реалиях, обусловленных иным мировоззрением.
Приходится констатировать, что пренебрежение трудами по исторической и социальной психологии, историографией былин, поверхностное изучение даже заявленных работ привели автора к ложным выводам.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Миронов А. С. Русский былинный эпос как система ценностей: (к постановке проблемы) //Новый филологический вестник. 2016. № 3 (38). С. 45-60.
2 Козловский С.В. История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц. Ижевск, 2009.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Mironov A.S. Russkiy bylinnyy epos kak sistema tsennostey: (k postanovke problemy) [Russian Heroic Epic as Value System (to the Issue)]. Novvv filologicheskiy vestnik, 2016, no. 3 (38), pp. 45-60. (In Russian).
(Monographs)
2. Kozlovskiy S.V Istoriva i star in a: mirovosprivatie, sotsial'naya praktika, moti-vatsiva devsh'uyushchikh ¡its [History and Old Times: Worldview, Social Practices, the Motivation of Actors ]. Izhevsk, 2009. (In Russian).
Степан Викторович Козловский - кандидат исторических наук, доцент Ижевской государственной сельскохозяйственной академии.
Область научных интересов: фольклористика; героический эпос.
E-mail: svk7878 i7 mail.ru
Stepan Kozlovsky - Candidate of History, Associate Professor, Izhevsk State Agricultural Academy.
Research interests: folklore; heroic epic poetry.
E-mail: svk7878 i7 mail.ru
A.C. Миронов (Москва)
О ПОПЫТКЕ C.B. КОЗЛОВСКОГО ПЕРЕОСМЫСЛИТЬ МОТИВАЦИИ ГЕРОЕВ РУССКОГО ЭПОСА
A. Mironov (Moscow)
On S.V. Kozlovsky's Attempt to Rethink the Motivation of Characters in Russian Epic
Особенность подхода C.B. Козловского к изучению мотивации былинных героев предопределена его убеждением в том, что былинные богатыри якобы действуют в ситуации аномии. Тезис этот нам представляется ложным: действия богатырей отражают цельную систему ценностей и связанных с ними социальных норм, смыслов и мотиваций. Благодаря повышенной сопротивляемости эпоса к любым изменениям, эта система сохранила не только устойчивость, но и внутреннюю логичность на протяжении столетий - независимо от того, находилась ли в ситуации аномии система ценностей реальной, исторической России.
Эпической картине мира, безусловно, противоречат выводы C.B. Козловского о том, что былинные богатыри якобы действуют в целях наживы и карьерного роста. Так, в понимании C.B. Козловского Илья Муромец совершает свои подвиги не из сострадания и жалости, не потому, что у него «сердце разгорелось» (именно так поется в былинах), но якобы для того, чтобы занять место в княжеской дружине. Мотивация Алеши Поповича, по мнению C.B. Козловского, состоит в том, чтобы разбогатеть - или хотя бы раздобыть «платье цветное»; Микулой Селяниновичем также движет мечта о банальном обогащении («дань грошовая»).
Для обоснования своих предположений C.B. Козловский смешивает былинных и летописных героев (в частности, напоминает нам о Кожемяке, который не имеет никакого отношения к былинному миру). Но главный метод C.B. Козловского - «реконструкция текста как смысловой системы» с учетом социальной практики эпохи, к которой относится былина.
Хочется спросить C.B. Козловского, к какой эпохе нужно отнести текст былины, где встречаются Добрыня Никитич (прототипом которого считают дядю князя Владимира Святославовича) и Ермак Тимофеевич1 ? Социальную практику какого столетия предлагается применить для реконструкции текста как смысловой системы: XI или XVI? Или, может быть, XIX, в котором былина была записана? К какой эпохе относить былину «Глеб Володьевич», где действие начинается в «каменной Москве» на берегах «Непры-Реки»? А былина «Про старого казака» Илью Муромца2 упоминает «стольный Киев-град на Неве-реке» - с этим как быть? Может быть, применить для реконструкции былинных смыслов наши знания о социальной практике жителей Петербурга?
C.B. Козловский пытается обосновать меркантильную мотивацию некоторых богатырей, в частности, тем, что богатыри боятся посылать Але-
шу Поповича за данью:
Он увидит бессчетну золоту казну. Так ведь ему да й голову сложить.
Заметим, что духовная борьба ведется в душе едва ли не каждого богатыря (она зачастую и составляет главный смысл былины): Михайло Потык сопротивляется страсти к вину, князь Владимир - гневливости и самодурству, Садко преодолевает жажду богатства и гордость. Сухман страдает от хвастливости, Добрыня отмахивается от необходимости освобождать «полоны российские» и легкомысленно заключает мир со Змеей, даже Илья Муромец согрешает с Латыгоркой и зачинает «поганого богатыря» Сокольника, который потом явится на Русь грозным поединщиком. Алеша Попович тоже подвержен греху алчности, однако ни разу в былине мы не видим, чтобы Алеша давал себе волю и расхищал княжью «получку».
Пытаясь оправдать свое предположение о том, что многие богатыри совершали свои подвиги ради наживы, C.B. Козловский напоминает, что «Илья обирал золоченые маковки церквей, Алеша мог потерять голову при виде золота. Гостиный сын хотел и получил славу, а цена шуб (с плеча самого Владимира!) могла быть выше условленной суммы».
Илья, действительно, единственный раз в жизни, поссорившись с князем Владимиром, «обирал» маковки (и даже сами кресты). Но вспомним, как он распорядился добычей - на себя он потратил ее или выдал нищей братии на вино? И разве не всю «золоту казну», найденную в тайнике под камнем, он впоследствии потратил на строительство храмов (вариант: «раздавал это злато, серебро по нищей по братии»)? «Алеша мог потерять голову», замечает C.B. Козловский, - но ведь не потерял! А стоимость шуб, какими бы дорогими они ни были, есть лишь первое слагаемое «условленной суммы». Вторым слагаемым является стоимость «трех погребов золотой казны», от которых все-таки отказался герой былины (если он думает только о наживе, то зачем же отказываться?). Очевидно, одно слагаемое не может быть больше суммы слагаемых (если, конечно, стоимость трех погребов золота не отрицательна и не равна нулю, во что трудно поверить). И главное: из трех шуб Иван Гостиный сын оставляет себе лишь одну:
«Ох ты князь да ведь Владимир!
Ты дай мне шубы соболиные,
А не надо мне три погреба золотой казны, -
Мне одеть гостей да храбрых всё -
Потаньку Малохромина да Микиту Гостина сына»3.
Анекдотичность предположения C.B. Козловского, что целью подвига Алеши Поповича является «платье цветное», очевидна потому, что переодеванье нужно сказителю только для того, чтобы напугать слушателей: отрок Еким едва не зашибает переодетого Алешу до смерти, приняв его за татарина. После того как Алеша приходит в себя, он немедленно сбрасывает «платье цветное».
Разъяснения C.B. Козловского о вторичности былины про Чурилу не
дают материала, опровергающего наши предположения. Впрочем, мы благодарны нашему оппоненту за поправку: говоря о том, что «смелость былинного героя не есть врожденное качество, она придается любовью и осознанием долга, необходимости исполнить миссию», мы имеем в виду то, что это качество не дается раз и навсегда, оно прибывает и убавляется (например, у Добрыни, когда он нападает на Настасью Микулишну).
Далее C.B. Козловский утверждает, что «смелость-ухватка» богатырская, на отсутствие которой у Калики-Иванища сетует Илья Муромец, есть всего лишь умение ухватывать за пояс и бросать с носка. К сожалению, нам сложно поверить, что умение бросать с носка позволило бы Иванищу освободить Царь-град от Идолища. Мы настаиваем, что главное отличие «сильного могучего Иванища» от Ильи Муромца есть банальная трусость, нежелание противиться злу. Именно эта трусость, а вовсе не отсутствие сноровки ухватывать врага за пояс, заставляло «старших» богатырей «хорониться за младших» в те нередкие моменты, когда князю Владимиру требовалась их защита от очередного нашествия.
C.B. Козловский сообщает нам, наконец, что у него вызывают недоумение попытки «подогнать "ценностную систему былинного мира" под философские взгляды И.О. Лосского», потому что, по его мнению, «былины создавались в реалиях, обусловленных иным мировоззрением». По нашему убеждению, былины создавались и бытовали в реалиях, обусловленных православным христианским мировоззрением русского крестьянства, посадских людей, казачества, священства и других сословий. Это мировоззрение в равной мере свойственно северным рапсодам (таким, как Трофим и Иван Рябинины, Василий Щеголенков, Марья Кривополенова) -и православному христианину, профессору И.О. Лосскому.
ПРИМЕЧАНИЯ
'Илья, Ермак и Калин-царь // Былины. М„ 1988. С. 136-145. (Б-ка русского фольклора; Т. 1).
2 Про старого казака Илью Муромца // Былины: в 25 т. / Институт русской литературы РАН (Пушкинский Дом). Т. 2. Былины Печоры: Север Европейской России. СПб.; M., 2001. С. 356-359.
3 Иван Гостиный сын // Былины: сборник. Л., 1986. С. 322-329. (Б-ка поэта. Большая серия).
Арсений Станиславович Миронов - кандидат филологических наук, директор Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д. С. Лихачева.
Область научных интересов: теория и технологии современной журналистики: наследование культуры; аксиология; фольклористика; героический эпос.
E-mail: [email protected]
Arseny Mironov - Candidate of Philology, Director of the Russian Scientific Research Institute of Cultural and Natural Heritage named after D.S. Likhachev.
Research interests: theory and technologies of modern journalism; inheritance of culture; axiology; folklore; heroic epic poetry.
E-mail: [email protected]
IN MEMORIAM
А.А. Холиков (Москва)
«ПЕРЕБРАСЫВАЕМ МЯЧИК» И «ДЕРЖИМ СВЯЗЬ»
(По осколочным воспоминаниям о В.Е. Хализеве)
Аннотация. Мемуарный очерк посвящен памяти Валентина Евгеньевича Ха-лизева (1930-2016) - российского литературоведа, профессора кафедры теории литературы МГУ им. М.В. Ломоносова, автора книг «Драма как явление искусства» (1978), «Драма как род литературы: поэтика, генезис, функционирование» (1986), «Теория литературы» (1999), «Русское академическое литературоведение. История и методология (1900-1960-е годы)» (2015, совместно с А.А. Холиковым и О.В. Никандровой).
Ключевые слова: В.Е. Хализев; Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова; теория литературы.
A. Kholikov (Moscow)
"Catch the Ball" and "Keep in Touch" (In Memory of V.E. Khalizev)
Abstract. The essay is dedicated in memory of Valentin Evgenievich Khalizev (1930-2016) - Russian literary critic, professor of the Literature Department of Lo-monosov Moscow State University, the author of books "Drama as a Phenomenon of Art" (1978), "Drama as a kind of literature: poetics, genesis, functions" (1986), "Literary Theory" (1999), "Russian Academic Critics. History and Methodology" (1900-1960-ies)" (2015 with A.A. Kholikov and O.V. Nikandrova).
Key words: V.E. Khalizev; Lomonosov Moscow State University; theory of literature.
В начале декабря 2011 г. Валентин Евгеньевич завершил наш телефонный разговор о научных делах неожиданным предупреждением: «Алеша! Если Вы скоро услышите о моей смерти, не удивляйтесь!..» - и, не дав мне опомниться, но все же выдержав короткую паузу, добавил совершенно серьезным голосом: «Светлана Лакшина прочитала мои воспоминания о Владимире Яковлевиче (Лакшине. —А.Х.) и очень ими недовольна».
Очерк Хализева о Лакшине называется «Предводитель» - характеристика, наименее подходящая к самому Валентину Евгеньевичу, который обычно не вел за собой и не предлагал готовых научных рецептов; не создал того, что в академических кругах принято называть «школой» (и уж тем более «направлением»). Но зато многие из тех, кому Валентин Евгеньевич доверял идти вместе с собой, выросли в известных не только в России ученых с необщим выражением лица. Только вненаправленческая (по слову самого Хализева) установка помогла ему уберечься от эпигонов-«школьников» и окружить себя независимо мыслящими коллегами разных
поколений.
Некоторые из них оказались «В кругу филологов» - той самой книге воспоминаний, которая была издана крохотным тиражом в середине 2011 г. и к нашему декабрьскому телефонному разговору уже успела разойтись без остатка. Тогда же с удивлением для себя я узнал от Валентина Евгеньевича о том, что до середины 1980-х он вовсе не вел дневниковых записей, а свои ранние годы описывает по памяти. Тогда же он посоветовал не брать с него пример, а сразу, не дожидаясь мемуарного возраста, собирать «осколки» будущих воспоминаний. И вот теперь по разрозненным записям с пометкой «В.Е.Х.» проступают вехи нашего с ним общения.
В зрелые студенческие годы мы, уже повидавшие виды четверокурсники, были обескуражены, когда сам автор «Теории литературы» (настоящего вузовского бестселлера двух последних десятилетий, учебника для «продвинутых» студентов, как нам анонсировали его в рамках пропедевтического «Введения в литературоведение» за три года до этого) предупредил на первой же лекции, что поставлен в трудное положение: пересказывать то, что вошло в его собственную книгу, ему неудобно («Да и просто неприлично!»), поэтому опубликованный текст мы освоим самостоятельно («Читать вас, кажется, выучили?!»), а лекции будут посвящены курсу, который Валентин Евгеньевич «контрабандой», по его же признанию, преподает студентам вот уж несколько лет. Представить себе тогда, в 2004 г., что один из его слушателей через пять лет будет приглашен в соавторы, а лекции по истории русского академического литературоведения XX в., прочитанные «в нагрузку» к основной программе, станут началом нашего совместно подготовленного (и, увы, последнего для Валентина Евгеньевича) учебного пособия, было чем-то невероятным.
Пока же профессор пригласил к себе домой, чтобы мы (бедные студенты) не платили втридорога, а забрали у него остатки авторских экземпляров в четвертый раз изданной «Теории литературы». Помню, как скромная и несколько старомодная обстановка маленькой двухкомнатной квартиры в Матвеевском произвела на меня впечатление полного соответствия образу ее хозяина, уже сложившемуся к тому времени в моем сознании. «Устарел, но не безнадежно», - как-то скажет о себе Валентин Евгеньевич со свойственной ему сдержанной иронией.
Удивление почему-то вызвало пианино. Тогда мне и в голову, забитую книжками, не могло прийти, что наш лектор увлекался не только литературой. Но много позже, редактируя статью Хализева о Скафтымове - одном из самых близких ему исследователей (ибо он тоже «ничего не выдумывал», а «читал честно»), - для словаря «Русские литературоведы XX века», я не мог не отметить образное и даже сущностное сходство между автором текста и его «героем»: «...ученому было присуще жизнелюбие поистине неистощимое. Из письма 1960 г.: "Играю (на рояле. - В.Х.), читаю, пишу [все-таки], жизнь вижу и чувствую, в мыслях уношусь, - чего же более?" Из другого письма (1959): "Музыканю и от музыки оторваться не могу... Без таких "психозов", наверное, и жить было бы не так интересно"».
Пущее удивление вызвало совсем небольшое (для профессорской-то
