CC BY-NC-ND
77
Динамика общественно-политических процессов
Д.В. Лукьянов
О пользе «коммуникатологического» понимания концепции научных революций Томаса Куна
Фрагментация научного дискурса и относительный статус профессиональных научных сообществ характеризуют современную постне-классическую модель развития социально-гуманитарного знания, которая формируется в парадоксальной обстановке множества совершаемых «научных революций». Концепция и категориальный аппарат развития науки и научного знания Т. Куна дает возможность проанализировать смысл и содержание полученных результатов «коммуникативного поворота» и «коммуникативной революции» в гуманитарном познании. С позиций формирующегося коммуникатологического дискурса в статье делается попытка современного прочтения и «переключения гештальта» в восприятии знаменитой концепции американского философа.
Ключевые слова: постнеклассическая наука, научная революция, коммуникативная революция, коммуникативистика, коммуникатология, парадигма, научное сообщество.
Коммуникативистика, усиленно стремящаяся до сих пор стать коммуникатологией, представляет сегодня разнородное и фрагментированное междисциплинарное пространство в социальных и гуманитарных науках, в котором «коммуникативный подход»1, «теории коммуникации»2, феномен «коммуникативной революции»3, а также разнородные «добавления» к слову «коммуникация» представляют собою весьма распространенное явление4 и т. н. интеллектуальный тренд, сравнимый по частоте словоупотребления разве что с 1970-ми годами и куновским понятием «парадигма». Между тем многие научные работы, призывающие и желающие приблизить нас к пониманию логоса коммуникативной проблематики, отличает странная двойственность. С одной стороны, особняком стоят труды социальных философов, рефлексирующих свой «объект» в широких горизонтах современной социологии,
© Лукьянов Д.В., 2017
политической теории, соотношения культурных и моральных практик, кибернетических и нейропсихофизиологических подходов, чьи имена в историографии представляют известный «канон»5 коммуникативистики, что можно проследить по количеству сносок и обилию цитат в любом мало-мальски относящем себя к данной проблематике издании. С другой стороны, коммуникативный подход в социально-гуманитарном познании принимает зачастую вид своеобразного «ре-мониторинга» различных давно привычных и знакомых областей научного знания, в которых замечается некритическое и некогерентное заимствование и восприятие инновационных средств и концептов «классиков» современного комму-никатологического дискурса6.
Ситуацию отмеченной рассогласованности в понимании коммуникативного подхода и его применения в практике социальных и гуманитарных наук, думается, можно объяснить несколькими причинами.
Во-первых, это то, что стало уже общим местом не только в современном науковедении (В.С. Степин)7, но и апробировано в большинстве наук так называемого социально-гуманитарного профиля: переход от классической и неклассической к постнеклассической/ неоклассической модели научных исследований8.
Осмысление произошедших изменений отражено в ряде монографий и проблемных статей, где в качестве важнейшего компонента авторских размышлений обозначена размытость в новом понимании статуса самого академического знания - традиционных представлений об объекте, субъекте и средствах научного поиска. Манифестации радикальных конструктивистов, в частности Э. фон Глазерсфельда, весьма показательны: в формулировке общей научно-познавательной стратегии сегодня он достаточно лаконично и категорично заявляет, что это «знание без знания как объекта поз-нания»9. В радикализме дегуманистического пафоса, касающегося представлений о субъекте и его роли в объяснении системы «общества обществ», неоднократно получал упреки Н. Луман, который лишь к концу своей жизни стал замечать «слишком человеческое» в социальном развитии. Относительно определенного дрейфа в сторону постнеклассической методологии научных исследований в России называется история Московского методологического кружка (ММК) Г.П. Щедровицкого, когда сфера общей методологии развилась в рамках сформированного им «кружка» в игру чистого разума, а также и то, что в дальнейшей идейной эволюции бытования его сторонников в постсоветском пространстве приняло откровенно игровые, интеллектуально-менеджериальные, полит-технологические очертания10. Это может вызвать возражения, но,
как показывают работы современных ученых, считающих теоретически ориентированное знание определяющим (например, в социологии - А.Ф. Филиппов, в социологически ориентированной истории/историографии - И.М. Савельева, в теории и философии общественных связей - С.В. Клягин), их беспокойство вызывает почти институциональное пренебрежение к теоретическому мышлению в исследовательских практиках, а слова президента Международной социологической ассоциации Майкла Борового о том, что социология должна быть прежде всего полезной и приближаться к позициям здравого смысла, просто повергают в интеллектуальное изумление11.
Добавим к этому названия серии книг по социологии, политологии, политической и русской философии, искусству, ряда статей и книг по методологии социального познания и т. д.. Во всех них, вышедших под разными названиями и в различных изданиях, вы найдете общее альтеративное «звучание» - бекар «подозрения» в отношении высокой ценности развития теоретического знания сегодня12.
Во-вторых, многоголосие теоретиков и специалистов по коммуникации сегодня вполне объяснимо самой сутью разворачивающейся на наших глазах «коммуникативной революции».
В большинстве социогуманитарных наук и присущих им научных формах познания и исследовательских областях уже совершились (и совершаются на наших глазах) «свои» революции, вследствие чего постепенно утверждаются и соответствующие им институциональные порядки. Сегодня у понятия «научная революция» существует достаточно много содержательных «референтов», если не вспоминать «четкости» понимания давно забытой советской НТР13: это, помимо упомянутой «коммуникативной», - «сетевая», «глобальная», «технологическая», «цифровая/дигитальная», «историографическая» и т. п.14 Общее качество в «событийности» (по П. Деару и С. Шейпину15) у всех вышеперечисленных научных революций - это, на наш взгляд, то, что они порождают различного рода расколы16 и приводят в целом к дивергенции социального поля науки. Последний феномен, наряду с конвергенцией, не содержит в себе негативных коннотаций, если под дивергенцией понимать стратегию поиска единства профессиональных сообществ на базе их принципиальных интеллектуальных различий17. Наверное, существующие подходы к осмыслению феномена междисциплинарных отношений и подходов должны были бы снять все принципиально существующие противоречия. Однако ориентированность на меж-, транс-, поли- или же и вовсе без-дисципли-нарность в научных исследованиях пока не дает нам ощутимого
и полноценно реализуемого академического результата. Более того, выход из сложившейся апории видится и выражается в ряде ультрапарадоксальных призывов: к необходимости опять же новых «коперниканской» или же «когнитивной» революций18. Впрочем, как мы знаем, в истории философии и науки они также уже происходили.
В этом смысле третье обстоятельство, которое заставляет обратить на себя внимание - это во многом связанный с куновским понятием научной революции полифонизм представлений о типах, способах и характере бытования научного знания в современных условиях, а также вопрос о научном статусе, на который претендует сегодня сама «коммуникативная парадигма». Думается, что именно во взглядах на «кумулятивность» и целеполагание истины в современной науке могут быть объединены, как нам представляется, попытки приблизиться к «мерцанию смысла» получаемых ответов о «пользе и вреде» современного коммуникатологического дискурса и структурно перейти к обоснованию вариантно ему существующей «дисциплинарной матрицы» коммуникативистики.
Известный афоризм из знаменитой книги Т. Куна, которой в этом году мы отмечаем 55-летие выхода в свет, гласит: «То, что казалось ученому уткой до революции, после революции оказывается кроликом»19. Касаясь далее в «Дополнении 1969 г.» вопроса о возможностях «эволюционной точки зрения на науку», Т. Кун напрямую делает отсылку к автору «Происхождения видов» и отмечает: «...опровержение эволюции... телеологического типа... (которое. - Д. Л.)... не признавало никакой цели, установленной Богом или природой», для большинства читающей публики «было наиболее значительным и наименее принятым из предложений Дарвина»20. Достаточно смело такие понятия дарвиновской теории, как «естественный отбор», «взаимодействие окружающей среды и организмов», «борьба видов» и т. д., помогают Т. Куну прекрасно адаптировать их к проблемам специфического развития научного знания. Так, по Т. Куну, «революционный отбор» в научной деятельности способствует появлению «удивительно приспособленного набора инструментов» научного знания, и так в конечном счете решается проблема кумулятивности21 накопленных в нем результатов: «...без помощи какой-либо общей цели, постоянно фиксируемой истины, каждая стадия... в развитии научного знания дает улучшенный образец», поскольку данный процесс «знаменуется возрастанием конкретности и специализации»22.
Последнее замечание дает Куну возможность обосновать существование и важность рассмотрения изменений в науке как преимущественно деятельности различных профессиональных
сообществ23, а также прийти к прояснению специфики их бытования «во множестве парадигм», заменив таким образом критикуемое в первом издании книги категорическое утверждение о «несоизмеримости парадигм» на более многоуровневое понимание того, что они сосуществуют как структурно-функциональные компоненты символических обобщений, нормативных объяснений и ценностей научного знания внутри упорядочивающей их «дисциплинарной матрицы»24. Здесь важно, что своеобразная и изначальная процес-суальность возрастания и прироста научного знания покоится у Куна на «нормальном» представлении об отсутствующей структуре онтологии обязательного становления на пути к достижению истины. Последняя, по сути, - не обязательный атрибут научной деятельности и не единственный нормативный стандарт эволюции науки. Наука теперь атрибутируется исключительно конкурентными преимуществами и существующими нормами конфликтного поведения внутри самих профессиональных сообществ как «самоорганизующихся механизмов»25, т. е. различные изменения и революции теперь основываются на «объяснении диахронического изменения структуры сообществ в науке»26.
Американским физиком и философом обозначается то, что потом будет осмыслено как «аутопоэзная организация» всего живого (Умберто Р. Матурана и Франсиско Х. Варела27), т. е. как процесс самовоспроизводства автономных профессиональных сообществ, которые на уровне социального сопряжения внутри себя приобретают коммуникативные характеристики, а в структурном сопряжении внешнего взаимодействия между собой как сообществами - координируются коммуникационно28. И, если продолжить интерпретировать Т. Куна в духе размышлений чилийских нейробиологов далее, то их критика «метафоры коммуникационного канала» окажется ключом к пониманию возникающего у читателей Куна вопроса, - «парадигма или много парадигм?», -и тогда станет понятно окончательное решение данного вопроса введением термина «дисциплинарная матрица». Парадигмальный взгляд реализует как раз представление о том, если идти за Матура-ной и Варелой, что наука как парадигма не способна увидеть себя, и поэтому ей необходима «фигура» наблюдателя. В варианте «много парадигм» мы имеем много наблюдателей, для которых другая парадигма никак структурно не детерминирована, неочевидна своей внутренней динамикой и несет в себе внутреннюю неопределенность. Выход в дисциплинарную матрицу означает смещение акцента от значимости того, «что передается», к важности понимания, «что происходит с тем, кто воспринимает передаваемое»29. Здесь возникает, как бы сказал Н. Луман, «наблюдатель второго
порядка» (медиум коммуникации), для которого очевидно различимы уже коммуникативно-коммуникационные связи и результаты структурных сопряжений матричного соотнесения парадигм как ее внутренних компонентов. Факты передачи, пишет в этом смысле Режи Дебре, теперь воспринимаются как «процессы (ничего мгновенного, необходимо помедлить); эти процессы представляют собою приключения (ничто не разыгрывается заранее, никакого автоматизма); а приключения эти представляют собой метаморфозы (под конец мы выходим из них другими, нежели были вначале)»30. Наверное, коммуникативная революция, как и научная революция Т. Куна, способна также обращать «уток» в «кроликов».
Одним же из недооцененных и необычайно актуальных тезисов Т. Куна является проблема «перевода» в процессе «ломки» научной коммуникации31, в которой важная роль отводится самим коммуникантам, поскольку в результате данного конфликта они сами способны «осознать друг друга как членов различных языковых сообществ и выступить затем в роли переводчиков с одного языка на другой»32. Как это согласуется с тем, о чем размышляет Ю. Хабермас в главе «Философ как местоблюститель и интерпретатор»!33
Таким образом складывается устойчивое представление о том, что многие проблемы существования современных научных профессиональных сообществ достаточно созвучны с тем коммуникативным дискурсом, который выстраивался после кризиса социологических и философских институциональностей (или же, по Ж.-Ф. Лиотару, «метанарративов»), после преодоления и критики теорий рационального и социального действия, деконструкции различных «социетальных» порядков в структуре описания современных обществ.
Теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса, аутопоэ-зис У. Матураны и Ф. Варелы и последующая рецепция их идей в работах Н. Лумана, собственно развитие теории и философии коммуникации в трудах М. Кастельса, К.-О. Аппеля, Дж. Ваттимо и многих других в изучении того, что мы хотели бы назвать ком-муникатологией, но останавливаемся на более нейтральном - ком-муникативистика, - стали очевидны, «переводимы» и необычайно востребованы, когда изменились привычные контуры классической (институциональной) модели рациональности и произошел переход в поле коммуникативной (процессуальной) рациональности научной постнеклассики. Неудивительно поэтому, что коммуникативная теория претендует сегодня на статус континуальной «онтологии» понимания и упорядочивания почти что всех смыслов современности.
Перечисление всех аспектов произошедшего коммуникативного «взрыва» в научном познании и знании разрушило бы сами основы и структуру данной статьи, поэтому позволительно будет преодолеть разрыв различных интеллектуальных эпох, воссоздав в заключение воображаемый диалог цитат из Ф. Ницше и Н. Лума-на. Первый, размышляя «о пользе и вреде истории для жизни», писал о том, что «история продолжает оставаться замаскированной теологией»34. Нечто сходное проделал и Н. Луман во «Власти» с эсхатологией, когда писал о ней как о царстве исключительно необходимого и призывал переориентировать и расширить такую позицию до того, что должно быть осмыслено в современной социальной теории как иная установка - учет интеллектуальных порядков необходимо контингентного35.
Можно надеяться, что требование и необходимость интеллектуальной редукции комплексности контингентного (так называемая двойная контингенция Н. Лумана36) в процессуально выраженном будущем коммуникатологического дискурса сделают его все более невероятным (научное «путешествие в незнаемое»), но при этом и более понимаемым и институционально зримым для большинства существующих профессиональных сообществ.
Примечания
1 См.: [Рядинская М.В.] Коммуникативный подход // Теория и методология исторической науки: Терминолог. слов. / Отв. ред. А.О. Чубарьян. М.: Аквилон, 2014. С. 221-222.
2 См.: Назарчук А.В. Теория коммуникации в современной философии. М.: Прогресс-Традиция, 2009; Кузнецов М.М. Опыт коммуникации в информационную эпоху: Исследовательские стратегии Т.В. Адорно и М. Маклюэна. М.: ИФРАН, 2011.
3 См.: Кастельс М. Власть коммуникации: Учеб. пособие / Пер. с англ. Н.М. Тыле-вич; под науч. ред. А.И. Черных. М.: Издат. дом Высш. шк. экономики, 2016. С. 73-76.
4 См.: Чернявская В.Е. Коммуникация в науке: нормативное и девиантное. Лингвистический и социокультурный анализ. М.: Книж. дом «Либроком», 2011. С. 175-223.
5 См.: Назарчук А.В. Указ. соч.
6 Приведу пример. В СССР «коммунистическое воспитание молодежи» опиралось на нравственные принципы «Морального кодекса строителя коммунизма». Кстати, возглас «Один за всех и все за одного» мушкетеров из советского сериала заимствован напрямую из данного «кодекса»: «каждый за всех, все за одного» (Хрестоматия по марксистско-ленинской философии. М.: Гос. изд-во
полит. лит., 1962. Т. 3. С. 97). Формирование «социального образования молодежи» в постсоветской России предполагается сегодня на новых принципиальных основаниях «духовной коммуникации». Нет принципов коммунистической морали, но есть «аксикреация» как педагогическая стратегия социализации современной молодежи (См.: Рыбак Е.В. Духовная коммуникация как аксикреа-тивная составляющая социального образования молодежи // Вестн. Твер. ун-та. 2011. № 16. С. 117-123). Многочисленные предложения в Интернете воспользоваться «транскоммуникативным общением с загробным миром» вызывают не только сочувственное любопытство: налицо адаптация профанным сознанием коммуникатологической лексики как проявление надежной и основательной практики номинации в «ускользающем» мире.
7 Степин В.С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 533-702.
8 См.: Лубский А.С. Альтернативные модели исторического исследования / Отв. ред. Ю.В. Волков. М.: Социально-гуманитарные знания, 2005. С. 256-339; Гаспарян Д.Э. Введение в неклассическую философию. М.: Росс. полит. энцикл. (РОССПЭН), 2011; Маловичко С.И., Румянцева М.Ф. История как строгая наука vs социально ориентированное историописание. Орехово-Зуево: Изд-во МГОГИ, 2013.
9 См.: Цоколов С. Дискурс радикального конструктивизма: Традиции скептицизма в современной философии и теории познания (с переводами оригинальных работ Я. Ватцлавика, Э. фон Глазерсфельда, X. фон Фёрстера, У. Матураны, Ф. Варелы и Г. Рота) [Электронный ресурс]. URL: http://www.vixri.ru/7p-11681 (дата обращения 03.03.2017).
10 [Розин В.М.] Переход от методологии науки к методологии деятельности [Электронный ресурс]. URL: http://terme.ru/termin/perehod-ot-metodologii-nauki-k-metodologii-dejatelnosti.html (дата обращения 03.03.2017).
11 Доклад «Арьергардные бои теоретической социологии», прочитанный А.Ф. Филипповым в РГГУ 12.10.2016 г., в рамках открытия Центра социальной теории и политической антропологии им. Н.Н. Козловой.
12 См.: Ускользающий контекст: Русская философия в постсоветских условиях: Материалы конф. (Бремен, 25-27 июня 1998 г.). М.: AD MARGINEM, 2002; Социология под вопросом: Социальные науки в постструктуралистской перспективе: Альм. Росс.-фр. центра социологии и философии Ин-та социологии РАН. М.: Праксис; Ин-т эксперимент. социологии, 2005; Гройс Б. Под подозрением: Феноменология медиа / Пер. с нем. А. Фоменко. М.: Худож. журн., 2006; Марков Б.В. Понятие политического. М.: Росс. полит. энцикл. (РОССПЭН), 2007 (Россия: В поисках себя); Рансьер Ж. На краю политического / Пер. с фр. Б.М. Скуратова. М.: Праксис, 2006; Бойцов М. Несколько меланхолических тезисов об историке и глобализации // Как мы пишем историю? / Отв. ред. Г. Гаррета, Г. Дюфо, Л. Пименова; [пер. с фр. Е.И. Балаховской, Е.В. Дворни-ченко, Л.А. Пименовой]. М.: Росс. полит. энцикл. (РОССПЭН), 2013. С. 393-413; Тоштендаль Р. Профессионализм историка и историческое знание / Пер с англ. А.Ю. Серегиной. М.: Нов. хронограф, 2014.
13 См.: Старостин Б.С. Параметры развития науки. М.: Мысль, 1980.
14 См., например: Больц Н. Азбука медиа. М.: Европа, 2011 (Сер. «Политучеба»); Дебре Р. Введение в медиологию / Пер. с фр. Б.М. Скуратова. М.: Праксис,
2010 (Сер. «Образ общества»); [Лубский А.В.] Историографическая революция // Теория и методология исторической науки: Терминолог. слов./ Отв. ред. А.О. Чубарьян. М.: Аквилон, 2014. С. 158-160.
15 См.: Шейпин С. Научная революция // Деар П., Шейпин С. Научная революция как событие / Пер. с англ. А. Маркова. М.: Нов. лит. обозрение, 2015. С. 315-515.
16 Социокультурная категория, подробно разработанная А.С. Ахиезером и вошедшая в широкий историографический контекст как концепт для осмысления российской истории (см.: Россия: расколотая цивилизация?: Круглый стол // Отечеств. история. 1994. № 4-5. С. 3-45). У Норберта Больца встречается определение «цифровой раскол» (Больц Н. Указ. соч. С. 6).
17 У Габриэля Марселя это понимание, что «каждый для самого себя есть "мы"». Цит. по: Старовойтов В.В. Современный психоанализ: интеграция субъект-объектного и субъект-субъектного подходов. М.: ИФРАН, 2004. С. 60.
18 См.: Максимов Л.В. Когнитивизм как парадигма гуманитарно-философской мысли. М.: Росс. полит. энцикл. (РОССПЭН), 2003; Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М.: РГГУ, 2008; Когнитивный подход / Отв. ред. РАН В.А. Лекторский. М.: Канон + РООИ «Реабилитация», 2008; Баксан-ский О.Е. Когнитивные репрезентации: обыденные, социальные, научные. М.: Книж. дом «Либроком», 2016.
19 Кун Т. Структура научных революций / Пер. с англ. И. Налетова. М.: АСТ, 2015. С. 174.
20 Там же. С. 258.
21 Там же. С. 153.
22 Там же. С. 259.
23 Там же. С. 269.
24 Там же. С. 273.
25 Там же. С. 271.
26 Там же. С. 269.
27 Матурана У., Варела Ф. Древо познания / Пер. с англ. Ю.А. Данилова. М.: Прогресс-Традиция, 2001. С. 40.
28 Там же. С. 172.
29 Там же. С.173.
30 Дебре Р. Указ. соч. С. 193.
31 Кун Т. Указ. соч. С. 302.
32 Там же.
33 Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2001. С. 7-33.
34 Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Лит. памятники / Сост, ред. изд., вступ. ст. и примеч. К.А. Свасьяна; пер с нем.: Я. Бер-ман, Г.А. Рачинский, К.А. Свасьян, С.Л. Франк. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 207.
35 Луман Н. Власть / Пер. с нем. А.Ю. Антоновского. М.: Праксис, 2001. С. 155.
36 См.: Назарчук А.В. Учение Никласа Лумана о коммуникации. М.: Весь мир, 2012. С. 73-77.
