CC BY
16
Логунова Л.Б.* О ПОЛЬЗЕ И ВРЕДЕ УТОПИИ ДЛЯ УПРАВЛЕНИЯ
Чтобы не уничтожить этот мир, мы должны настоящим руководить из будущеего.
К. Бурхтер
Современное общество живет в ситуации глобального вызова, ревизии существующих методологий ответа, поиска новых управленческих стратегий и тактик. Формируется новый стиль жизни, существенно преобразующий традиционные смыслообразующие ориентации. Доминирующей силой в обществе становится глобализация, вытесняющая стремление к универсализации и личностной самореализации. Происходящие в нашей стране события оказали огромное влияние на умонастроение философов, культурологов, политиков, стимулировали переосмысление и корректировку существующих проблем общественных наук о роли субъективного и объективного в истории, связи теории и исторической практики, ценностей и исторического метода.
Современное профессиональное управление опирается на современную профессиональную науку, ценность которой определяется практической применимостью, полезностью и рациональностью. Становление профессиональной инструментальной науки, в свою очередь, обусловлено «социальным заказом», профессиональной политикой, рационально-бюрократической формой организации власти. Наука, встраиваясь в структуры власти, перестает выполнять важнейшую культурообразующую функцию, производить и утверждать истину как абсолютную ценность, как способ связи человека с бытием. «Огосударствление науки» превращает теоретическую рациональность в доминирующую коммуникацию, и тем самым человека - в «социальный атом», в объект манипуляций, в средство достижения утилитарных целей управленческого аппарата. Позитивистская наука, отказавшаяся от объяснений в пользу описаний устойчивых корреляций явлений, обеспечивает преимущества в конкурентной борьбе за власть, становится обоснованием права интеллектуалов на управление. Методология управления, опирающаяся на науку, освященная авторитетом научной элиты, принимается практически безоговорочно. На научные технологии возлагается миссия укрепления демократических институтов и либеральных ценностей, становления гражданского общества. Однако полученные практические результаты резко отличаются от задуманных целей. Кризисные явления, сопровождающие очередной социальный эксперимент в России, заставляют задуматься не об их современных причинах, а о глубинных основаниях русской культуры, без учета которых невозможно осуществление никаких социальных проектов. Становится очевидным, что принятие грамотных управленческих решений бессмысленно вне широкого культурологического контекста, поскольку многие экономические и политические реформы в нашей стране отвергаются на уровне культуры. В силу этого профессиональная культура управления в различных общественных сферах должна формироваться на базе управления культурой, а управленец обязан быть культурологом. Иначе управление превращается в ситуативное реагирование, а не в адекватные ответы на исторические вызовы.
* Логунова Людмила Борисовна - кандидат философских наук, доцент кафедры теории и технологий управления факультета государственного управления МГУ им. М.В. Ломоносова.
В современной управленческой деятельности проявляется практически прикладной характер культурологии. Культурология представляет исследовательскую программу, тему, теоретическим обоснованием которой является междисциплинарный синтез естественнонаучных, гуманитарных и общественных дисциплин. Именно культурологические контексты позволяют понять стиль принятия управленческих решений и причины их провала. Но для этого необходимо обращение не к поверхностным проявлениям культуры, а к ее глубинным основанием, следует понять культуру не как этнографическую экзотику, «самобытность», а как способ производства общественной жизни, как высшую, символическую, форму жизни. Культура в таком случае предстает как «бытие - в-месте», жизнь - как «со-бытие», как искусство жить вместе.
Формирующим исследовательскую программу методом познания культурологических оснований становится глубинный анализ, открывающий духовную, психическую составляющую культуры. Посредством глубинного анализа в современных социокультурных институтах проясняются архетипы, прасимволы культуры, в которых запечатлен вытесненный опыт первичной социальности данной культуры, определяющий стиль и смыслы ее современности. Без их учета управление превращается в иллюзию контроля природной и социальной стихий, а результаты значительно отличаются от заявленных целей. Прасимволами культуры задается неявный контекст управленческой деятельности, определяются ее стратегии и тактики. Стратегия и тактика - две взаимосвязанные стороны процесса принятия решения. Стратегия представляет культурную ориентацию на производство и сохранение жизни, посредством выдвижения абсолютных смыслов, общественных идеалов, интегративных целей общества. Тактика сосредоточена на поиске технологий, условий движения к стратегическим целям через решение насущных задач общества. Тактика - инструментальна, вариативна, релятивна, стратегия - гуманитарна, универсальна и абсолютна. Тактика направлена на достижение частных интересов, стратегия - общих. В культуре стратегия определяет тактику, а в тактике реализуются стратегические смыслы. Стратегия намечает путь, тактика выбирает транспортные средства. Гармония стратегии и тактики осознается обществом как справедливость, как общественное благо. Эта гармония ощущается индивидами интуитивно, целостно и способствует интеграции, мобилизации общества. Конфликт стратегических и тактических целей переживается как распад общественных связей, как нарастание дезинтеграционных процессов, как отчуждение индивида и одиночество. Через стратегические цели индивид переживает общественность как свою сущность, переводит язык частных проблем на язык общественного блага.
Реальные отношения стратегии и тактики управления, их взаимосвязи складываются в различные периоды общественной жизни далеко неоднозначно и определяются исторической ситуацией, соотношением социально-политических и социально-экономических сил в обществе. Традиционно тактические цели и способы их достижения создаются в науке. Стратегические цели осознаются и переживаются в социальных проектах «светлого будущего», в миссионерских утопических самоидентификациях.
Утопические социальные проекты культуры, неосуществимые в действительности, вносят в тактические цели и задачи общества жизненный смысл и энергию стремления. Исторически на создании утопических проектов специализировалась философия. Мобилизующими ценностями, идеалами общественного устройства были «справедливость» в идеальном государстве Платона, «патриотизм» в государстве Макиавелли, «всеобщее счастье» в утопиях Мора и Бэкона, победа над злом во вселенском масштабе в «Городе Солнца» Кампанеллы, коммунизм в учении Маркса, любовь и свобода в метаистории
Богочеловечества в русской религиозной философии. В утопиях осознаются общественные идеалы, то ради чего стоит жить и за что стоит умирать. В утопиях задается смысл эпохи, которым аккумулируется и направляется энергия общества, объединяются реально разобщенные индивиды. А поскольку стратегические смыслы не формулируются однозначно, они пронизывают всю символику культуры, мотивируя тактические решения, в силу чего общественные цели осознаются индивидами как собственные задачи. Философские утопии, таким образом, удовлетворяют важнейшую культурную потребность - потребность в смысле, в ценностной ориентации. Поиск смысла жизни - культурный инстинкт человека и «формула» ответа на кризисные ситуации в культуре. Жизненная энергия, «воля к власти», на уровне культуры трансформируется в «волю к смыслу». Специфика культуры как символической формы жизни и раскрывается через «волю к смыслу». Различие культур определяется силой «воли к смыслу».
Современные теории и технологии управления в явной или неявной форме основываются на предпосылке о наличии у человека индивидуальных естественных (эгоистических) потребностей и интересов, которые противостоят общественному благу. Культура в таком случае предстает социальной формой удовлетворения индивидуальных потребностей, а, следовательно, и общественной формой контроля индивидуального поведения. Борьба с разрушающим общественные связи эгоизмом составляет сущность культуры, а рост потребностей определяет и стимулирует ее развитие. Через выбор и порядок удовлетворения потребностей управленческой элитой достигается выполнение принятых решений. В силу этого методология управления сводится к поиску наиболее эффективного способа распределения властных отношений в организации для достижения ее цели.1
Если же рассматривать культуру как символическую форму жизни, то обнаруживается, что индивидуальные потребности задаются культурой через процедуры идентификации, осмысления собственной жизни. Стремление индивида к удовлетворению потребностей реализуется посредством воспроизводства и творчества культуры. Культура, таким образом, и есть природа человека. Так, например, межличностные отношения формируют у человека потребность в межличностных отношениях, а не врожденная солидарность или генетический альтруизм заставляет человека стремиться к жизни в обществе.
В смысловом пространстве культуры аккумулируется энергетика ее «ответа» на исторические «вызовы». Утопией задается поведенческий паттерн. Работая на утопию человек, ощущает свою причастность к миру, укорененность в реальности. В утопии проявляется смысловая картина мира, задается общая семантика культуры, поощряющая соучастие индивидов в «большом» проекте. Отсутствие смысла переживается как утрата реальности. Прямым следствием утраты «воли к смыслу» становится деградация культуры, распад общественных связей, неспособность выдвижения мобилизующей идеи, неэффективность тактических решений.
Содержанием ценностных революций является критика существующих утопий и выдвижение новых социальных проектов, новых стратегий и тактик, новой солидаризирующей идентичности. Отказ от утопий и метафизики в культуре означает отказ от выдвижения стратегических ориентаций и от приоритета общественных интересов, и, как следствие, скепсис по отношению к ценностям, нигилизм и разрыв общественных связей. Однако в основе всех редакций утопий сохраняется некий устойчивый культурный смысл, отражающий базовую коммуникацию данной культуры. Поэтому для понимания сущности
1 См., например, Миронов В.В., Зуб А.Т. Принципы принятия управленческих решений в системе федеральных органов исполнительной власти. М., 2003; Зуб А.Т., Смирнов С.Г. Лидерство в менеджменте. М., 1999.
кризиса ценностей и для выработки адекватных управленческих решений необходимо проникнуть в архитипический слой культуры, которым задается базовая модель культурной идентичности, определяются исторические смыслы, мотивация выборов, реализуется психологическое единство исторических индивидов. Культурный архетип отражает специфику первичной, базовой социальности данной культуры, является смыслообразующим ядром конкретной исторической ситуации, определяет основные сюжетные линии культурной жизни. В архетипах культуры в концентрированной форме зафиксирован опыт (история, судьба) рождения и становления социальности в данной культуре, культурный опыт преодоления животной слитности с природой, определяется тип культуры, способ культурного производства.
«Основной сюжет» культуры (основной миф, культурообразующая метафора, идеальная сюжетная схема, основной конфликт, культурный архетип, первосмысл), безусловно, не реализуется в чистом виде в определенном произведении, поступке или историческом событии. Им задаются смыслы конкретных событий, устанавливается родственность проясняющих друг друга различных феноменов, из которых он может быть выявлен и описан. Через базовый конфликт сюжет культуры переводится на мифологический уровень, тем самым становятся понятными роль и значение антропного фактора в истории, а история открывается с ее психологической стороны. Культура, в таком случае, предстает как «смысл приходящий к бытию» (Э.Левинас), а человек - как субъект смысла, расшифровывающий смыслы.
«Смысловая сфера» (А.Ф.Лосев) культуры формируется и функционирует до субъект-объектного разделения, как допонятийная и внерациональная. Ее основными компонентами являются «первоэлементы», «первосимволы», мировоззренческие первоначала смыслового поля, представляющие реальность особого рода, сферу бессознательного в культуре, проявляющуюся во всех видах человеческой деятельности в знаково-символической форме. Глубинные архаические слои культуры определяют восприятие мира человеком и своего места в нем. Человек принимает смыслы культуры как очевидные, как нечто единственно возможное, как реальность. Мировоззренческими первоэлементами любой культуры являются смыслы пространства, времени, человека.
Наиболее близко к первосмыслам расположена образно-эмоциональная сфера культуры - язык, традиции, нравы, обыденная жизнь, искусство, религия. В рациональных формах, в науке, философии, праве, смысловая сфера проявляется опосредованно. Различные формы культуры, «субструктуры семиосферы», взаимосвязаны и работают с опорой друг на друга. На рациональном уровне первосмыслы проявляются через понятия и логику, на чувственно-образном - через эмоционально окрашенные образы, на поведенческом и моральном - через образцы поведения и ценностную мотивацию2. Первосмыслы - первичные, доязыковые установки сознания создают базис, фундамент культуры, ее «неизрекаемое» содержание. Они представляют символическую конструкцию, в которой закрепляется и репрезентируется базовая деятельность производства и воспроизводства жизни первичного коллектива. О реальном содержании этого бессознательного слоя психокультуры можно судить по «следам» в различных объективациях, по моделям поведения и функциям всех форм культуры.
Основная задача культуры - снабдить человека системой смыслов для ориентации в окружающем мире. На разных культурных языках смысловая ориентация осуществляется своим особым способом. Исторически первыми формами объективации и систематизации первоначальных смыслов были мифы и религия, в которых закреплен опыт «быть человеком»
2 Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992.
внутри этой культуры. В мифологическом сознании знаки многозначны и амбивалентны, четко не фиксированы, трактуются чаще интуитивно. В религии создаются системы сакральных знаков и символов, сакрализацией обеспечивается абсолютность действия норм культуры. В мифологическом и религиозном дискурсе формируется парадигма, отвечающая на смысложизненные вопросы, на которые сложно или невозможно ответить рациональным способом даже в более поздние исторические эпохи.
Рационализация первосмыслов осуществляется в науке, философии, теологии. Предметом теории становится типическая модель человека. Через всеобщие категории раскрывается смысл и осознается ценность человеческой общности и отдельной личности. Основной темой рациональных моделей становится человек как субъект, деятель, строитель культуры, порядка, универсума. Основным методом - доказательство, обоснование ценности человека в качестве субъекта деятельности. Индивидуальность в рациональном мышлении понимается (и проявляется!) через отношение со всеобщим. Посредством теории не только производится и распространяется истина, но и усваивается логика теоретического мышления, отношение единичного и всеобщего. В теории представлено упорядоченное, духовное пространство существования истины и метода ее получения, посредством которого дух обучается дисциплине. Отказ от разума, от рациональной ориентации есть отказ человека от смысла преобразователя культуры, от ответственности за нее. Бунт против разума, рациональности, «бегство от логики», осмысливаемое как условие самопонимания, автономности, свободы, является своеобразной «эмиграцией в дорациональные структуры», в архаические слои культуры, к природно-родовым смыслам. В различные исторические эпохи в культуре доминирует определенный язык, зависящий от исторических условий рождения и взросления культуры, которыми определяется ее последующая судьба. Поменять систему базовых смыслов довольно сложно.
Ядром смысложизненной ориентации является самоидентификация. Самоидентификация неизбежна для любого человека. В основе идентичности лежит как самосохранение «вообще», так и в определенном качестве: ученого, философа, христианина, русского и т.д. В формуле идентичности: «Если хочешь быть собой, поступай определенным образом», представлен категорический императив жизни - береги себя.
Базовой культурной идентичностью является идентификация через оппозицию «свой-чужой». Самоидентификация основывается на разграничении «свое-чужое», посредством которого человек соотносит себя с определенной группой и признается ею. «Свое» - все, что способствует самосохранению. Свой - метод самосохранения, защиты, свое требует защиты, заботы. Свое = хорошее. Чужое, в границах этой же самоидентификации, - все то, что препятствует, что вредно, опасно, враждебно, что следует уничтожать, преобразовывать. Чужое = плохое. «Свое» — добро, «чужое» - зло. Чужое никогда не может быть добром, благом. Это эгоистический абсолют, категорический императив культуры. Целью культуры является защита «своих», создание для них «территории безопасности». «Чужое» угрожающе вторгается в сферу «своего», «свое» становится методом самосохранения, защиты. Любая оценка чужого исходит из представлений о своем как общезначимом и абсолютном. В пределе «чужим» для культуры является природа.
Стремление установить общечеловеческое в культуре означает отказ от самоидентификации и равносильно самоубийству культуры. «Свое-чужое», «Мы - Они» -абсолют, бинарный архетип культуры, универсалия культуры, принцип различения и идентичности. Свои - люди, чужие - нелюди. Свои - носители культуры, чужие - варвары. Свои - культура, порядок, мир, космос, гармония. Чужие - природа, стихия, война, хаос,
абсурд. Синтез невозможен. Архаическая самоидентификация осуществляется через противопоставление чужому-врагу. Чужой - императив противодействия врагу. «Чужое» -смыслообраз, «пучок» негативных, порицаемых, запрещенных выборов и интерферентаций.3 Целостность смыслового пространства культуры задается ее базовым прасимволом, в котором зафиксирован опыт первичной социальности данной культуры, «бытия в-месте» и «со-бытия». Задача культуры - определить смысловые границы «Я», «Мы», «Они».
Наиболее прочная витальная связь между индивидами «мать-ребенок» символизируется на уровне культуры в паттерн поведения «семья», «дом». Этой базовой коммуникацией задается структура организации, характер всех остальных отношений в группе: конкуренции, доминирования, контроля, специфика социальных ролей, порядок их распределения и способ выполнения. «Дом» предстает как символ взаимопомощи в группе и вражды к чужим, создающий у индивида чувство психологического комфорта и потребность в нем. Выстраивается смысловой дискурс и смысловая грамматика, в границах которых реализуется стратегическая цель культуры - производство жизни.
Структурообразющим прасимволом западного культурного дискурса является архетип семьи, братства, дома, строительство которого становится стратегической целью, миссией Запада. «Дом» приобретает сакральный и сакрализующий смысл, отделяет свое от чужого, становится стуктурирующим принципом культурного хронотопа. Фамильные боги отделяют (охраняют) его от вторжения чужого. В Античности особое значение имели обряды переманивания на свою сторону Богов-покровителей осаждаемого города. Семья с ее распорядком жизни и иерархией отношений в качестве образа совместной жизни определяет смысловой ряд Дома: среда, действительность, природа, мир, создает особый тип человека -индивидуально-коллективного субъекта.
Хронотоп западной культуры сформировался на основе христианской линейной парадигмы времени, задающей ее смысловое пространство, формирование социальных структур, культурных институтов, ценностных ориентиров и мотиваций.
Основополагающие, несущие конструкции европейского космоса разработаны в философии Фомы Аквинского, Бэкона, Декарта и Гегеля и защищены принципом тождества бытия и мышления. В рамках этого миропонимания западная культура смогла ответить на трансформационный вызов модерна гуманистическим утопическим проектом нового человека и новой природы. В антропоцентристской картине мира человек предстает как «земной бог», хозяин обезбоженной природы, техник, механик, созидающий культурное пространство и время. «Машина» становится трансформацией дома, модификацией европейского космоса, пространством безопасности гуманизированной культуры. Природа предстает системой механических законов, государство - системой юридических норм, животное - биологической машиной, человек - мыслящим механизмом. Наука и техника в западноевропейском обществе становятся универсальным методом культуры, преобразования природной стихии и способом властного утверждения человека в мире. Картезианский механицизм и рационализм, свобода как познанная необходимость становятся теоретическим утверждением нового образа жизни. Ценности власти, силы, богатства рассматриваются в качестве рационального обоснования идеи прогресса, которую А.Шопенгауэр охарактеризовал как «сновидение» XIX века, равное по силе воздействия идеи воскрешения из мертвых в Х-м веке. Культурные смыслы нового времени разрабатываются в
3 Якимец К.И. Свое и чужое //Вопросы философии. М., 2003. №11; Якимович А.К. «Свой-чужой» в системах культуры // Вопросы философии. М., 2004. №4.
различных вариантах Проекта Просвещения, культурным героем которого и персонификацией его смысла становится Фауст, теоретик, строитель систем, самодостаточный активный индивид.
Автономность индивида фаустовской культуры защищена механикой общественных институтов, автоматически гарантирующей гражданам экономические, политические, социальные и другие права. Современный Фауст, индивидуалист и прагматик, вырождается в потребителя и гедониста, агрессивно защищающего свое право на безразличие к общественным проблемам, на заполнение общественного пространства интимностью личной жизни. Индивид передает функцию защиты собственной жизни и свободы «политическому роботу», государству, идеальная работа которого нарушается присутствием «естественного» человека, эгоиста по своей природе. Следствием сциентистских управленческих технологий становится дегуманизация политики. Политика без человека предстает своеобразным идеалом профессиональной деятельности управленца, регулирующего финансовые, товарные и человеческие потоки. «Общество массового потребления» позиционируется как культурная миссия Запада, «польза» как базовая общечеловеческая ценностная ориентация, «купи!» как культурный императив. Через эти современные культурные ориентации раскрывается глубинный смысл и архетип западной культуры и смысл современных утопий -демиургическое, созидающее, отношение к миру как объекту преобразующей деятельности человека и к человеку как субъекту, активному, властному, рационально действующему индивиду, защищенному новейшими технологиями.
На утопии машины основываются современные западные теории организации и управленческие технологии. Своеобразным «говорящим» примером в этом отношении является управленческая концепция самообучающейся организации, социальной машины постфордистского и посттейлористского поколения, главным достоинством которой является повышенная способность к адаптации.4 Задача управленца сводится к выстраиванию подобной организации посредством отработанных методик. В соответствии с этой задачей распределяются роли и функции лидера и членов организации. Эффективность организации (ее доминирование на конкурентном рынке) основывается на активности и согласованности (солидарности на основе общих целей) действий всех ее членов. Образ будущего и картина современного состояния организации создают творческое напряженное мобилизационное состояние. Цель организации, ее стратегия в данном случае согласуется с фундаментальными ценностями общества, тактическими задачами необходимо создать условия для максимально результативного продвижения к цели, к успеху, победе.
Современные «наукоемкие» управленческие технологии представлены в модели П.Сенге организация - океанский лайнер (суперсовременная машина). Он справедливо утверждает, что самое рациональное распределение ролей в команде и самый тщательный контроль малоэффективны, если допущены ошибки в проекте корабля. Проектирование организации Сенге рассматривает как выдвижение целей и ценностей, во имя которых люди будут работать в организации. Ценности - не рекламные декларации, а мобилизационные идеи, инструмент принятия решений и эффективного управления.5 Идея становится мобилизирующей силой организации, если в ней проявлены фундаментальные смыслы, принципы культурной идентичности. В этом плане не важно, какая существует утопия, главное - ее наличие.
4 Дейл М. Самообучающаяся организация //Управление обучением. Хрестоматия. М. 1995.
5 Сенге П. Новая работа для лидера: построение самообучающейся организации // Там же.
В современной управленческой практике России доминируют западные технологии, но тем самым неявно вносятся и западные культурные ориентации и миссианистские западные утопии, которые отвергаются русской культурной интуицией. Неслучайно наиболее актуальной идеологической задачей сегодняшних политтехнологов является создание мобилизующей российское общество «русской идеи». Но «русская идея» не является переводом утопии Запада на русский язык.
Русская идея как идеологический, мировоззренческий комплекс формируется в глубинных слоях русской культуры, и необходима чуткая культурная интуиция для ее актуализации и вербализации. В современных условиях русская идея предстает как стратегическая цель российского общества, как принцип его организации, как современный социальный проект. Создание современных проектов для России невозможно без проникновения в архитипический слой русской культуры, которым задается базовая модель русской культурной идентичности, исторические смыслы, мотивация выборов, реализуется психологическое единство исторических индивидов.
Специфика русской идентичности определяется травматическим инфантильным мифом, пограничной ситуацией утраты собственного культурообразующего мифа, разрыва органической связи человека и жизни. Насильственная христианизация, переживаемая как психическая травма, отражает суть кризиса инфантильной идентичности. Формула культурообразующего мифа России - «Бог умер. И это Они убили его». Враг определен, но нет «своих», «свои» умерли, чужое теперь тоже наше. Именно чужим задается последующая культурная ориентация, формируется сознательная установка на Европу. Они, чужие, принесли второй культурный язык. Однако второй язык не только позволяет осваивать чужие культурные ценности, но и отделяет от них, усугубляет различие своих и чужих ценностей. Появляются и действуют параллельно два мифа, две ценностных ориентации, две культуры: старая (своя) - плохая и новая (чужая) - хорошая. Каждая воспринимает другую как чужую, враждебную. Новая культура утверждается как антипод старой культуры посредством ее сознательной дискредитации. Из двух, противостоящих друг другу культур, ни одна не является естественной, абсолютной «зоной безопасности». Возникает напряженное противостояние между «своим» и «чужим», которым и определяется судьба и история
России. Нет однозначно своих, все (вероятно) - чужие. Инфантильный травматический опыт
6
существенно изменяет отношение к «корням», к родине, к жизни.
Все абсолютные, непроблематизируемые, самоочевидные значения повседневности становятся проблемными, разрушаются привычки, изменяются сознание и практика, разрушаются символические программы жизнедеятельности. Возникает ощущение относительности реальности, естественные установки своей культуры, объединяющие индивидов, релятивизируются, становятся неочевидными. Состояние утраты ценностей переживается индивидами как утрата реальности и характеризуется как психическая травма, последствиями которой является ценностный разлом общества. Социальные слои, ориентирующиеся на различные ценности, существуют в разных мирах, разрушается объединяющая их повседневная реальность. В свою очередь, противостоящие друг другу реальности разрушают общие жизненные ценности, усугубляя раскол общества.
Социокультурное пространство России представлено двумя несоизмеримыми хронотопами: природно-циклическим и векторно-историческим в его эсхатологическом религиозном варианте. Возникают две утопии, две стратегических цели: ориентация на
6 По наблюдениям психотравматологов, только 5% детей, которые подвергались насилию, сохраняют связь с матерью, остальные или равнодушны к ней, или ведут себя амбивалентно.
«золотой век», идеализацию прошлого, и установка на «светлое будущее». Тактические решения жизненных ситуаций, оцениваемые и мотивируемые с противоположных мировоззренческих позиций, обречены на неудачу и, как результат, на поиск виновных. В этом мировоззренческом контексте вечно актуальными являются два исконно русских вопроса: «Что делать?» и «Кто виноват?».
Русская культура строится на противопоставлениях: язычество - христианство, старое -новое, Россия - Европа; славянофильство - западничество, интеллигенция - народ, патриоты - космополиты, либералы - государственники, Москва - Петербург и т. д. Старое и новое не просто поменялись местами, культурные символы становятся амбивалентными, культурный разлом пронизывает всю систему культуры, изменяя сам ее тип. Возникает искусственный культурный комплекс «свой = чужой», которым задается широкий и весьма неоднозначный диапазон выборов и оценок. Формируется специфический культурный дискурс России -двуязычие (культурный билингвизм): чужое принимается за свое. И даже - хуже, не различается свое и чужое, утрачен жизненный инстинкт самосохранения. Релятивизация ценностей разрушает способность культурной ориентации и потребность в ней, что и составляет суть кризиса архаической идентичности.
В результате травматизации инфантильного мифа не сформировалась «надежная» картина мира, не выстроен «метафизический дом», свой защищающий Космос. «Свои Боги» не гарантируют защиту или помощь, разрушен культурный архетип семьи, которым задается устойчивая структура органического целого, порядок распределения ролей, ответственность индивидов, и главное, - естественный (абсолютный, очевидный) образ жизни, воспроизводство жизни, естественные права и обязанности индивидов. Разрушена «база безопасности», естественное чувство родства, идентичность через принадлежность своим. Утрачена социальная конструкция заботы, защиты, доверия, любознательности, которая должна воспроизводиться в культуре в качестве социальной нормы. А именно эти социокультурные чувства и соответствующее им поведение являются необходимым условием развития мышления, способности перенимать групповой опыт и принимать независимые самостоятельные решения, уважать порядок как средство самосохранения и защиты, как способ борьбы с чужим, как метод контроля стихийности внешнего объекта. На этой основе развивается реалистическое представление о своих силах и возможностях. С утратой чувства безопасности, обретается «независимость» и одиночество, и соответствующие методы защиты. Человек не справляется с ситуациями выбора, со стрессом, теряет доверие к себе и к своим способностям. Архаическая психика вытесняется, но не преодолевается. Инфантильный опыт страха, беспомощности, беззащитности, бессилия, вытесненный в сферу бессознательного, определяет отношение людей к жизни, к другим людям, судьбу культуры. При столкновении со стимулом, превосходящим способность к адаптации, жертва психического насилия воспроизводит подобные прошлому ситуации, но берет на себя активную роль, чтобы избавиться от бессознательной тревоги через деструктивное отыгрывание полученных в детстве травм. Агрессия, ненависть исполняют роль защиты от инфантильного бессознательного страха беспомощности. Отсутствие своего (=чужое) выливается в стремление разрушить чужое (=свое), обида на судьбу, предательство своих (=чужих) концентрируются в жажде мести и реванша, энергия злобы и ненависти способна разрушить все - от жизни даже самых близких до цивилизации.
Смерть родового мифа определяет основной сюжет (базовый конфликт) биографии русской культуры: поиск «зоны безопасности» сиротами, беспризорниками. Базовой, первичной социальностью, референтной группой становится группа сверстников,
целостность механического типа. Формируется культурная схема - «Мы», в которой «Я» утверждается в нечетко структурированном целом с амбивалентной ролевой стратификацией. Роли есть, но можно их не выполнять, более того не существует четкого, «естественного» порядка распределения культурных функций. Получение социальной роли и ее выполнение во многом зависит от случайных обстоятельств и силовых решений. Образом жизни первичного коллектива становится выживание индивидов, а экстремальная ситуация -нормой. «Бездомность» становится стуктурирующим принципом русского культурного пространства - «культуры пути», которой задается поведенческий паттерн «бегства». Топологией русского Пути определяется архитектура русского Космоса, «бытия в-месте», «со-бытия». Русский Дом - временное пристанище со-общества случайных попутчиков. Бездорожье и скверные гостиницы, небезопасные трактиры, коммуналки, которые всегда находятся в плане (мечте) либо их сноса, либо евроремонта.
Культурой пути определяется семантика мира, природы, человека. «Свобода» и «любовь» (отсутствие распорядка жизни и иерархии отношений) формируют практики экзистенциального общения. В экзистенциальном культурном пространстве России утрачивают смысл стратегии обладания, демиургические ценности Дома: власть, богатство, ответственность, эстетизируется аскетизм, потери, разрывы. Культура дома - техногенна, культура пути - экзистенциальна.
Собор, Церковь, самодержавное или большевистское государство, команда, бригада, банда - семантические метаморфозы первичной неорганической (механической) коллективности. Все сюжеты судьбы России - тематизация этого основного конфликта: в обыденной жизни, в политике, в литературе и философии. Жизнь (судьба) беспризорников (странников!) - основной сюжет биографии русской культуры. Многообразие конкретных сюжетов не скрывает, а проясняет их родственность друг другу. Основные варианты -«бегство от всех» (бунт) в свободу, одиночество, творчество и «бегство в собор», в коллективное бессознательное.
Самоидентификация через релятивизацию ценностей создает ситуацию безнормности, аномии, нет норм, существуют легитимные (в явной и неявной форме) выборы, которые осуществляются каждый раз «свободно», непредсказуемо и оправдываются «высшими соображениями». Рассогласование ценностей создает ситуацию их реального отсутствия. Воспроизводимый абсолютными естественными ценностями практический и поведенческий порядок разрушается. Ценности и социальные связи становятся неустойчивыми и противоречивыми, возникают различные формы девиантного поведения, которые усугубляют кризис коллективного сознания. Типичными реакциями на аномию становится безразличие к средствам достижения цели, цинизм, экстремизм. Аномию Э.Дюркгейм описывает как состояние накануне самоубийства. Аномия и есть выражение кризиса идентичности, кризиса социальных институтов и механизмов культурного наследования.
Культурные схемы «Я-Мы», «Я-Они» заменяются схемой «Я-Другой», где «Другой» -«свой-чужой», различение «Мы» и «Они» определяется ситуацией. Психическими проявлениями этой схемы становятся раздвоение личности, психоз, депрессия. В различных социокультурных пространствах выстраиваются и разыгрываются сценарии на тему основного сюжета - стремление контролировать другого, управлять его поведением и чувствами. Борьба за распределение и перераспределение властных ресурсов составляет основное содержание культурных коммуникаций. Интериоризированный «Другой», «второе Я» существенным образом влияет на оценки и самооценки индивидов, на их представления о собственных правах и обязанностях.
Тематизация базового сюжета, аранжировка «комплекса беспризорника» с наибольшей силой представлена в русской литературе и русской философии Х1Х-ХХ вв., в творческих биографиях русских писателей и философов. Их произведения и личная судьба выполняют особую культурную миссию. Они становятся персонификациями и современными интерпретациями культурных первосмыслов, представляют смысловые структуры, которые ориентируют понимание конкретной исторической ситуации. Художественные и философские тексты переводят довербальные первосимволы культуры на язык современности.
Специфика первичной социальности определяет стилистику русского философского мышления. По определению В.С.Соловьева, русское философское, цельное знание, в отличие от западной рационалистической философии, стремиться стать образующей и управляющей силой личной и общественной жизни. Это знание по своей природе является мистическим, поскольку его предмет - внутренний мир личности в соизмерении с личностью абсолютной. Главной задачей русской философии становится формирование русского национального самосознания, ориентация на познание цельной, «живой» истины, как результата синтеза науки, религии, философии и теологии. «Синтетический» метод русской философии в значительной степени является отражением соборности, нечеткой стратификации русского культурного космоса и способом его конструирования и воспроизводства7.
Если всякий гений национален, то это особенно верно по отношению к Достоевскому. Вопреки распространенному мнению, «наше все» - это Достоевский, которого Н.А.Бердяев назвал величайшим русским писателем, мыслителем, выразившим глубинные подсознательные основы человеческих отношений. В этом смысле «мир Достоевского» и есть персонификация, ориентирующая познание культуры России, ее души. Достоевский становится методом понимания русской культуры, проводником в ее архитипические структуры. «Понять до конца Достоевского - значит понять что-то очень существенное в строе русской души, значит, приблизиться к разгадке тайны России»8. В его творчестве, по определению Н.А. Бердяева, «отразились все антиномии и все болезни нашего национального самосознания. Русское смирение и русское самомнение, русскую всечеловечность и русскую национальную исключительность можно открыть в Достоевском, когда он выступает проповедником русской идеи».9 В национальном сознании России, отмечает Бердяев, никогда не было меры, спокойной уверенности и твердости, без надрыва и истерии. Русский человек во власти стихии, в строении его души форма не овладевает содержанием, душевно-телесной стихией не овладевает дух. Культурное пространство России препятствует самодисциплине духа. Русская апокалипсическая душа устремлена к конечному и предельному, потому что она не знает границ и форм жизни, русская душа странствует по бесконечным равнинам русской земли.
Для Бердяева беспокойное и мятежное русское скитальчество - явление глубоко национальное. Русская душа мало, чем дорожит, мало к чему привязана, способна на радикальные эксперименты, нет понимания ценности жизни и инстинкта самосохранения. Именно поэтому мир Достоевского предстает как исповедь автора, русского скитальца и отщепенца. Своих героев, решающих мировые вопросы, он подвергается сильнейшему испытанию, испытанию свободой. Культура для них представляется помехой, их
7 Характерным примером в этом отношении является философия А.С. Хомякова, С.Н. Трубецкого, В.Ф.Эрна, космистов, Н.Ф.Федорова.
8 Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского.// Бердяев Н.А. О русских классиках. М1993. С. 110.
9 Там же. С. 186.
апокалипсический и нигилистический бунт сметает все формы и смещает все границы. Но испытание свободой - это и есть собственный путь русской культуры.
Как и Н. А. Бердяев, многие представители русской интеллектуальной элиты мир Достоевского считали своей «духовной Родиной». Встреча с Достоевским сформировала у них меру оценки людей и событий. Бердяев, например, делил окружающих на «людей Достоевского» и на «чужих», тех, кто его не понимал и не любил. Достоевский предстает, таким образом, демаркацией «своих» и «чужих».
Но, пожалуй, никогда личная судьба человека не была так связана с историческими событиями, с судьбой России, как в годы жизни самого Николая Бердяева. Философская биография Бердяева отражает «основной сюжет» русской культуры, своеобразие российской идентичности, дискурс беспризорности во всех его модификациях: в личной жизни, семье, психике, характере, убеждениях, типе мышления, мировоззрении.10 И если в произведениях Достоевского представлена душа России, то в работах Бердяева - русский логос. Как и Достоевский, свою философию и свою жизнь Бердяев подверг испытанию свободой. Он фанатично проводил мысль о неприкосновенности свободы и ее нередуцируемости к необходимости и любым формам объективации. Но за его фанатизмом скрывается (и открывается!) страх беспризорника осуществиться, и, следовательно, стать ответственным за свой выбор и собственную объективацию. Чтобы избавиться от страха, достаточно объявить мир объективаций неподлинным. Безразличие к миру, принципиальная «незабота» о нем -достаточно удобная и очень русская позиция в неустойчивом мире, мире без гарантий.
Инструментами исследования «русской идеи», методами понимания русской культуры становятся у Н. А. Бердяева универсалии персоналистского экзистенциализма. Концептом «русская идея» Бердяев объединяет различные феномены отечественной истории и культуры: «русское общество», «русская нация», «русская история», «национальное сознание», «русская философия», «русский народ», «русская душа». «Судьба России» рассматривается им как реализация русской идеи (замысла Бога) в реальной истории. Фундаментальной характеристикой русской идеи является религиозный мессианизм, мистически пронизывающий содержание всех сторон жизни общества, и наиболее четко сформулированный в русской религиозной философии. Религиозное призвание России определяет самобытность, уникальность русской идеи и трагическую противоречивость русской души. В русской душе, считает Бердяев, объединены несочетаемые начала, неисчислимое количество тезисов и антитезисов: свобода и порабощенность, революционность и консерватизм, новаторство и инертность, предприимчивость и лень, эсхатологизм и нигилизм, радикализм и безответственность.11
Эти особенности русской души проявились в таких свойствах русского народа как деспотизм и анархизм, вольность, жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость, обрядоверие и искание правды, индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм, национализм и универсализм, всечеловечность, эсхатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие, искание Бога и воинствуещее безбожие, смирение и наглость, рабство и бунт.12 Сущностью русской самобытности Бердяев считал «коммюнотарность» (общинность), мистическое чувство единения, чувство принадлежности к абстрактно-абсолютному сакральному «Мы». «Мы» и становится специфическим принципом русской идентичности, который
10 Логунова Л.Б. Николай Бердяев - человек судьбы // Высшее образование в России. М., 2005. №6.
11 Бердяев Н.А. Душа России // Русская идея. М., 1992.
12 Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли Х1Х века и начала ХХ века. М., 1993.
противопоставляется западному индивидуализму как источнику и причине кризиса современной цивилизации. В русской культуре соборность и покорность судьбе вызывали соответствующее поведение, которое ориентировалось на эмоциональное переживание мира и исключало рефлексию, логику.
Русским культурным героем (типом) в философии Бердяева является странник, с минимальными потребностями, смирением, доходящим до высших форм самомнения, воспринимающий свою униженность как святость, свою неукорененность как всечеловечность. «Тип странника так характерен для России и так прекрасен. Странник -самый свободный (выделено мной - Л.Л.) человек на земле. Он ходит по земле, но стихия его воздушная, он не врос в землю, в нем нет приземленности. Странник свободен от «мира». ... Величие русского народа и призванность его к высшей жизни сосредоточены в типе странника. Русский тип странника нашел себе выражение не только в народной жизни, но и в жизни культурной, в жизни лучшей части интеллигенции. И здесь мы знаем странников, свободных духом, ни к чему не прикрепленных, вечных путников, ищущих невидимого града».13
Странничество и есть образ жизни в русской культуре. Странники не мотивированы на созидание устойчивых структур, более того всякая определенность переживается ими как несвобода, принуждение. «Вольница», «бегство в свободу», «бунт», разрушение порядков -основной сюжет русской культуры. Однако творческой энергии не хватает на упорное созидание и поддержание порядка. На обширном материале русской литературы и русской философии Бердяевым подробно описаны симптомы болезни «души России», проведен глубинный анализ русской культуры и поставлен диагноз. Духовный алкоголизм (странничество, безответственность), истерия, психоз, раздвоение личности, фобии, апатия, агрессия, бред величия (мессионизм, богоизбранничество), мистицизм.
Печален, уныл и опасен у Бердяева «пейзаж русской души»: степь, овраг, обрыв -бездомность, безформность, беспочвенность. Ландшафт для странника, скитальца, отщепенца, для человека, которому «некуда пойти» (С.Л.Франк). Вечное искание невидимого града Китежа, незримого дома, - занятие, освобождающее от строительства собственного земного дома, от его обустройства и заботы о нем. Странники града своего не имеют, они ищут града не ими построенного, может быть, мечту об утраченном родном доме. Святая Русь, Град Китеж - русский метафизический дом, культурное пространство России с нечеткой структурой, с непроявленностью аполлонического начала, начала формы, закона. Но и русский дионисизм, в отличие от эллинского - варварский. Россия - страна бытовой свободы, вольницы, духовного опьянения. Русский человек тяготится бытом, семейными обязанностями, воспринимает их как насилие, принуждение, печалится о страданиях мира и мучает близких, «всечеловечен» и не уважает личность в другом и в себе. Русский человек не любит культуру, боится культуры, в нем нет «воли к культуре», к порядку, к контролю стихийности. Отсутствие порядка переживается как индивидуальная свобода.
Дуализм, разорванность, двойственность - симптомы болезни русской культуры, отражающие поставленный Бердяевым диагноз, выявляющие причины болезни и смысл назначенных рецептов. Причиной болезненного состояния русской души для Бердяева является невыделенность в русской культуре мужского начала, начала формы, порядка. Россия - женственна, стихийна, мужское начало в ней - привнесенное, западное. Действенным средством лечения у Бердяева становится религиозная эмансипация личности, которая разорвет связь индивида с «животной теплотой национальной плоти», и создаст,
13 Бердяев Н.А. Душа России // Русская идея. М., 1992. С. 303.
наконец, мужественный дух, мессию. Таким образом, богатая, но не очень здоровая Россия найдет себе достойного мужа, и тем самым сможет, наконец, решить все проблемы.
Но какие социальные силы могут претендовать на роль фактора культурной стратификации? Исторически социальная структура России представлена необъятным темным мужицким царством с незначительным развитием классов и слабой культурной элитой, которым противопоставлена мощная царская власть. С Х1Х века культурным слоем России становится интеллигенция, политически невостребованная, не чувствовавшая себя органическим слоем русской жизни, потерявшая цельность и оторвавшаяся от корней, с неразвитым личностным началом, без ответственности и чести. Русская разночинная интеллигенция представляла собой не аристократический, естественно выросший, а искусственно созданный социальный слой. Органичность, цельность и правда жизни остались в народе. Комплекс интеллигенции перед народом не позволяет ей выполнить свою культурную миссию. Культура осознается интеллигенцией как вина перед народом, уход от народа, предательство народа. Среди интеллигенции распространяется скептическое и негативистское отношение к культуре, нет сознания абсолютности ценностей и «воли к ценности», к творчеству ценностей. Идолом интеллигенции становится русский коллективизм и соборность. Категории «народ» придается не культурно-онтологический, единственно правомерный смысл, а социально-политический.
Культурно-исторически аристократия (аполлонизм как творчество формы, чувство норм, воля к ценностям, культуре) формируется естественным образом, «выдвигаясь» из диониссийской народной стихии. Но русская аристократия - бояре, согбенно переступающие порог низких палат, барство и самодурство, - сама стихийна и негативно относится к культурным нормам. Таким образом, ни русская аристократия, ни русская интеллигенция не способны выполнить важнейшую культурную задачу, проявить «волю к культуре», к нормотворчеству. Для Бердяева такой силой должна стать абстрактная личность, в творческом сотрудничестве с Богом преобразующая бытие, но уже в иной жизни, после истории, и не на русской почве, а в новом эоне. Обоснование божественной миссии человека-творца - центральная идея его персоналистического проекта, методом реализации которого является сверхрациональное, религиозно-философское сознание. Сутью и содержанием персоналистической революции является у Бердяева популярное в русской философии учение о Богочеловечестве. Однако религиозный дискурс создает не строителей, обустраивающих землю, а святых, пророков, аскетов, мучеников, проповедников, странников, устремленных к небу. Создание собственного, национального дискурса - социокультурная функция Логоса, теории. Логос отделяет людей от богов, от природы, делает их строителями, демиургами собственного культурного дома.
Свободная творческая личность, о необходимости которой так долго и много говорит Бердяев, занятая преображением бытия в соавторстве с Богом, совершенно «не озабочена» презренным миром объективаций (культурой!), ограничивающим творческую свободу, и поэтому подлежащего преодолению. Странник - свободен, а свобода (Ничто) является для Бердяева атрибутом личностного начала. Персоналистический проект, перенесенный на русскую почву, рискует превратиться в очередной «котлован», недострой с печальными последствиями.
Может ли свобода странников Бердяева стать конструктивным творческим принципом? Являются ли духовные скитания свободой? Может ли отрицание мира, неслужение миру быть великим положительным откровением?
Свобода - путь «бегства от мира», отказ от заботы о нем, беззаботное существование индивидов, брошенность культуры. Свобода - современная терминология автаркизма и эстетизация потери, разрыва, утраты. Личность, свобода, творчество - категории, «ничтожащие» эмпирические смыслы. Личность свою принципиальную неосуществленность и «беззаботность» представляет как высшую форму бытия человека, как самореализацию, как свое достоинство. Деструкция предстает как творчество, свержение кумиров как творческий метод, безосновность переживается как свобода, самопознание (самообвинение) становится самооправданием. Призрак полной совершенной личной свободы соблазняет намеком на некоторую жизненность. Но это ложный кумир. Такая свобода вовсе не является условием творчества. Свобода как отказ от мира сама становится симптомом страха неудачи, страха неподтверждения собственной самооценки, проявлением комплекса неполноценности, стремления к власти. Абсолютизация свободы в русском менталитете означает, в конечном счете, свободу человека от самого себя, от ответственности за самоосуществление.
Такая свобода есть проявление утраченной органической связи человека с бытием, знак его одиночества и тоски. «Мировая миссия» - националистическая утопия, основанная на национализации христианства, - мечта беспризорника о реванше за тяжелое детство. Русское национальное сознание в целом утопично по сути. Утопизм (мечтательность и конструирование будущего) Франк называл душевной болезнью русской интеллигенции. По утопическим сценариям разыгрывается вселенская роль спасателя человечества.
Русские утопии - вариации «культуры пути», бегства, которой задаются смыслообразующие потребности. У странников нет потребности в порядке, более того, порядок для них - угроза самосохранения, препятствие для бегства. Потребность в свободе -мотивирующий смысл бегства как практики индивидувального выживания. Бегства из ниоткуда в никуда и налегке. В силу этого управленческие технологии, ориентирующиеся на результат, успех, укрепление воспринимаются как скрытая угроза выживания, новой утраты идентичности. Представляется, что именно в этом скрываются неудачи исторических попыток вестернизации России. Причиной неудач проектов вестернизации является столкновение и борьба двух культур - «культуры дома» (укрепления, крепости) и «культуры пути» (бегства), демиургического смысла власти и экзистенциального смысла свободы. Демиургические управленческие техники сталкиваются с утопическими стратегиями. Осознание этого противоречия - необходимая предпосылка и основа управленческого выбора любого уровня.
Но не все так мрачно в биографии русской культуры. В русской истории энергия архетипа реализуется и в продуктивном культурном творчестве. И самый знаковый пример -жизнь и деятельность М.В. Ломоносова. Ломоносов (как культурный артефакт) -изобретатель социального лифта «светского образования», социального института, посредством которого удовлетворена важнейшая культурная потребность в строительстве «русской школы», в созидании русского логоса, проявлена важнейшая культурная схема «учитель - ученик».
Подлинное спасение человека, русского человека в конструктивной работе на своей земле, в ответственной заботе о мире объективаций, в строительстве собственного дома. В этой конструктивной заботе о жизни преодолевается одиночество и страхи, враждебная отчужденность, укрепляется дух, обнаруживается истинная творческая природа человека, рождается новый культурный инстинкт духовного здоровья и самосохранения, обретается настоящая полнота и настоящая прочность, формируется «любовь к культуре», «воля к
культуре», установка культуры на самостоятельность. Созидающий труд на родной ниве преобразует и самого деятеля. России нужен не мессия, ей нужны строители, учителя, врачи.
Обращение к опыту русских культурных революций особенно значимо в кризисных ситуациях глобального характера. Необходимо не только четко осознавать, что мы хотим построить, в каком обществе мы согласны жить, но и кто может выполнить эту миссию, какой человеческий тип является нашим культурным героем. Без решения этой стратегической задачи тактические решения будут лишь импульсивными и иррациональными реакциями, формами обмана и самообмана. Необходимо четко осознавать, что каждое тактическое решение есть строительство или разрушение национального культурного космоса, своего метафизического дома, заимствовать (отнять, скопировать) который невозможно. Тем самым строится не только культура, но и обретается собственное «Я». Осознание проблемности настоящего возникает в соизмерении с прошлым и будущим. Современная российская элита должна сдать экзамен на способность вырабатывать идеи, создать утопию-ответ на глобалистский вызов. В этом ее культурное предназначение и смысл. Элита, по определению Ортеги-и-Гассета, вырабатывает идеи, масса следует верованиям, творческая элита - ответственна, ориентирована на будущее. Служение идеи -культурная миссия элиты. Нетворческая масса рассматривает будущее как вечно длящееся, улучшенное настоящее. Критерием элитности является не уровень профессиональной образованности или способностей. Претендующий на управление массовый человек образован и активен, но лишен ограничивающих идей и идеалов. Он человек тактик, но не стратегий. Отличительным признаком элиты является «любовь к призракам и идеалам», без чего невозможна напряженная и ответственная работа - производство культуры, в основе которого должны быть реалистические сценарии и эффективные стратегии. Культурная функция утопии не в ее реализации, а в формировании потребности в стратегическом мышлении.
Как никогда в наше время актуальна управленческая утопия Платона - управлять государством должны философы. Именно любовь к мудрости и интеллектуальная честность философа-правителя становятся методом принятия справедливых решений, в которых благо государства признается его гражданами как условие их собственного благоденствия и гарантия безопасности.
