CC BY
62
Лассан Э.Р.
Вильнюс
О ПОЛИТКОРРЕКТНОСТИ КАК ПОПЫТКЕ ОБУЗДАНИЯ ИНСТИНКТА АГРЕССИИ
Только до чего скучны разговоры за бюргерским столом... Курица с ананасами, привлекающая острой разницей вкуса..., плохо вяжется с пресной политкорректностью беседы... Ни свежих суждений, ни - не дай Бог! - осуждений и ни слова о турках, которые тут на каждом шагу, ни о хлынувших после войны в Германию евреях, от гуманитарной помощи которым уже трещит бюджет.
С. Есин «Марбург»
В связи с последним событиями во Франции, когда в пригородах Парижа горели автомобили, подожженные арабскими жителями страны, с экранов российского телевидения часто раздавалось слово «политкоректность» - как правило, в негативном контексте. Так, известный комментатор Михаил Леонтьев, сопоставляя ситуацию в России и Франции, сказал примерно следующее: «Слава Богу, Россия не скатилась еще до политкор-
ректной каши». Примерно в это же время в польском городе Кельце прошла конференция политологов и антропологов под названием «Политкорректность - равенство или свобода?», название которой побуждает думать о возможном ущемлении главной ценности «свободного общества» в «эпоху политкорректности». Вообще, как представляется, в пространстве, именуемом «посткоммунистическим», политическую корректность не любят. Реформы в области языка представляются или анекдотичными (например, там, где характеристики вроде толстый (полный), глухой предлагается заменить на горизонтально ориентированный и визуально ориентированный), или же лишающими свободы выражения истины (там, например, где вместо олигофрен предписывается употреблять альтернативно одаренный или там, где правила хорошего тона запрещают обсуждать проблемы «нашествия» эмигрантов (см. эпиграф).
В «политкорректности» видят угрозу европейской цивилизации и причину проблем современной Западной Европы: Так, говоря об интеллектуальных истоках идеи политкорректности, Агнешка Колаковская, автор статьи в журнале «Новая Польша» (2004) следующим образом дефинирует это понятие: «Предварительное определение могло бы звучать так: политкорректность - идеология левая; эгалитаристская и антиэлитарная; враждебная культуре и ценностям Запада; догматическая и нетерпимая, хотя и провозглашающая терпимость; тоталитарная, ибо желает подчинить своим требованиям мышление во всех областях жизни; опирающаяся на абстрактные принципы, перевешивающие здравый разум; делящая общество на группы, которые становятся группами с собственными, обособленными интересами; характеризующаяся презрением к людям, фактам и уму и в то же время провозглашающая своей целью справедливость и благо человечества... Говоря конкретнее и не так мягко, она облегчает и ускоряет распад нашей цивилизации» [Колаков-ская 2004: http://www.novpol.rul.
Позволю себе указать, в соответствии с выдвигаемым А. Ко-лаковской тезисом о необходимости называть вещи своими именами, на недопустимость подобного построения определений, жанр которых тяготеет к научному дискурсу - здесь же превалируют оценочные, а не дескриптивные характеристики. Требование построения научных определений стоит на исключении моментов субъективного отношения - в противном случае мы имеем дело с публицистикой, для которой возможны характери-
стики, но чужды определения.
Статья Колаковской получила одобрительные отклики на российских интернет-сайтах, поэтому автору, принципиально не согласному со способами аргументации, использованными в названной статье, представляется необходимым подчеркнуть места, на взгляд автора, не соответствующие истине.
Несколько слов об истории термина и его содержании. Авторитетный американский словарь относит возникновение термина к 1983 году (он впервые был предложен Карен де Кроу (Karen de Crow), президентом Американской Национальной организации в защиту прав женщин (National Organization for Women) [Merriam Webster Collegiate Dictionary, Electronic Edition, 19941995, Merriam Webster Incorporated: www. m-w.com/cqi-
bin/dictionary]. «С тех пор этот термин, подразумевающий особую манеру поведения, общения, систему оценок, получил широкое распространение сначала в американских студенческих городах-кампусах, а затем стал активно использоваться и во всех остальных сферах. Сегодня политическая корректность -обязательная часть языковой практики (выделено авт. - Э. Р.) западного, в первую очередь американского, общества» [Иванова. 2002: vss.nlr.ru/queries/cat.php?rubric=&p=23]. Под политической корректностью согласно указанному словарю, принято понимать «стремление найти новые способы языкового выражения взамен тех, которые задевают чувства и достоинства индивидуума, ущемляют его человеческие права привычной языковой бестактностью и/или прямолинейностью в отношении расовой и половой принадлежности, возраста, состояния здоровья, социального статуса, внешнего вида и т. п.» [Merriam Webster Collegiate Dictionary, Electronic Edition, 1994-1995, Merriam Webster Incorporated: www.m-w.com/cqi-bin/dictionary]. Если политкорректность - практика американского общества, то на чем основываются утверждения А. Колаковской об антиамериканском и антизападном характере идеи политкорректности? И если принимать «политкорректность» как чисто речеповеденческую стратегию («Политкорректность - запрещение обсуждать негативные стороны собеседника и его группы самоидентификации» [Шульгин 2003: 56]), то в чем же причины столь острого неприятия этого явления, выражаемого на страницах интернет-изданий примерно так: «Основная добродетель суки - умение держать равновесие, умеренность. Эту черту сука ценит, культивирует в себе с детства и очень не любит, когда ее замечают
другие. Политкорректность для суки становится инстинктом -даже в пьяном виде сука не скажет лишнего, а если и вырвется что-то сомнительное - будет очень озабочена тем, как это обратить в свою пользу» [Виноградов: Nudnik_ru.htm].
Менее экспрессивные аргументы, принадлежащие, как правило, лингвистам и не лишенные рационального начала, заключаются в том, что политкорректность есть не что иное, как языковая игра, состоящая в замене устоявшихся обозначений, имеющих отрицательные коннотации, эвфемизмами, такими коннотациями не обладающими. Однако в силу того, что отношение к явлению определяется не столько языком, отражающим действительность, сколько характером самого явления, эвфемизмы вновь приобретут соответствующие коннотации, поэтому практика политкорректности, в сущности, оказывается бесполезной [http://pl.wikipedia.org/wiki].
Позволю себе не согласиться с тем, что язык - скорее отражение убеждений, а не средство их формирования - об этом написано так много в работах по анализу возможностей манипуляции сознанием, что, видимо, не стоит останавливаться на тезисе о том, что «властью обладает тот, кто обладает правом называть вещи» (Г. Маркузе). Во всяком случае, тот, кто в детстве воспринимает номинацию native American, увидит в обозначаемом ею лице исконного обитателя земель, называемых сегодня Соединенными Штатами Америки, и по этой причине обладающего никак не меньшими правами на территорию общего проживания, в то время как номинация Indian колонизаторскую сторону американской истории затемняет, приписывая обозначаемому лицу признаки выделенности из сообщества «стопроцентных американцев» в силу экзотичности и нецивилизованно-сти. Позволю высказать предположение, что именно благодаря «политкорректности» в фокусе внимания американского общества оказываются группы, обычно относимые к маргиналам и потому не удостаиваемые внимания кинематографа, литературы и т.д. Так, именно американское кино рассказывает о жизни и любви альтернативно одаренных - в нашей терминологии дебилов, олигофренов («Человек дождя», «Форест Гамп» и др.), именно американское кино говорит о том, что полноценная жизнь и любовь продолжаются и в преклонные годы
Возвращаюсь к вопросу о неточностях в статье «Интеллектуальные истоки политкорректности»... Если действительно стремиться к более точному определению ее истоков, то следу-
ет назвать и деконструктивистские концепции языка, обнаружившие в нем этнические и «сексистские» стереотипы и принадлежащие, в первую очередь, французским интеллектуалам -Деррида, Кристевой и др. - что делает утверждение А. Колаковской об антиэлитарном характере «политкорректности», во всяком случае, в части происхождения этой идеи, мягко говоря, сомнительным.
Несет ли субъект, оскорбляющий своими высказываниями представителя другой расы или этнического меньшинства, ответственность за свои слова? В духе деконструктивистской теории - пишет словенский философ Рената Салецл - ответ был бы таким: он просто воспроизводит доводы и стереотипы, принадлежащие дискурсивному пространству сообщества (поскольку, согласно теории деконструкции, текст первичен по отношению к миру и человек есть продукт воспринятых им дискурсов). Сталкиваясь с подобного рода подходом, возникает соблазн сказать, что в нем просто не остается места для индивидуальной ответственности. Однако деконструктивистская позиция не столь прямолинейна; она настоятельно утверждает необходимость следования «политической корректности»; то есть язык должен быть изменен так, чтобы в нем не отражались расистские, сексистские или этнические предубеждения» [Салецл 1999: 128].
Почему же все-таки предлагаемые реформы в области дискурсивных практик встречают ожесточенную критику прежде всего в странах Восточной Европы? Прежде чем высказать свою точку зрения на причины противоречивого отношения к политкорректности, позволяющей формулировать дилемму свобода или равенство, отметим параллель политкорректности и существующего в лингвистической прагматике принципа Кооперации, призванного сделать общение максимально эффективным. Этот принцип также не принимается многим логиками и лингвистами, высказывающими сомнения в реалистичности его возможностей регулировать межличностное общение. Согласно постулатам Кооперации Грайса речевая деятельность трактуется как форма совместной деятельности, направленной на достижение определенного совместного результата - максимально эффективного обмена информацией. Принцип Кооперации складывается, как известно, из четырех постулатов: 1) говори правду, 2) говори столько, сколько нужно на данном шаге коммуникации, 3) говори по существу, 4) говори ясно. Постулаты Грайса дополняются
правилами вежливости Дж. Лича, призванными сделать коммуникацию еще более комфортной: к ним относятся, в частности, такие максимы, как максима симпатии (выражай симпатию другому), максима согласия (своди к минимуму разногласия), максима одобрения (не ругай другого), максима скромности (не хвали себя). Противникам максим вежливости представляется, что поведение по «правилам Лича» ориентировано на некую идеальную коммуникацию, оно исключает случаи конфликтов и, что часто можно услышать от русских ученых, обрекает общение на неискренность, т.е. противоречит требованию Грайса: говори правду. Согласно такой позиции, правда может быть только г о р ь к о й , почитаемой же ценностью является, как об этом говорится в русском языке, резать правду-матку в глаза. Думается, что противники максим вежливости, скорее всего, не уподобляют речевую деятельность деятельности иного рода, имеющей результатом вполне конкретный продукт, напр., строительству дома бригадой рабочих или исполнению песни хором, где четкое взаимодействие - к о о п е р а ц и я - есть условие качественного результата. Остается обсуждать правомерность аналогий между речевой и неречевой деятельностью, и тут, думается, «противники вежливости» интуитивно ощущают, что речь, коммуникация, возможно, как никакая другая деятельность, дают возможность, практически безнаказанной реализации одного из врожденных инстинктов - инстинкта агрессии, или, если принимать термины З. Фрейда, инстинкта смерти. Здесь я опираюсь на работу известного этолога К. Лоренца «Агрессия» [Лоренц 1992: 5-39]. По Лоренцу, в мире наших животных предков существуют механизмы, «которые сдерживают агрессию у различных общественных животных и предотвращают смерть сородича... Эти механизмы наиболее важны и потому развиты у тех животных, которые в состоянии убить существо примерно своего размера. Так, ворон может выбить глаз ворону одним ударом клюва, волк может вспороть одним укусом другому волку яремную вену. Поэтому если бы не было запретов, предотвращающих убийство сородичей, давно бы не было ни волков, ни воронов. У мелких животных, чье тело не имеет особого органа убийства, эти запреты, соответственно, отсутствуют - у них существует внутривидовая борьба, обостряющаяся в условиях неволи. И горлица - символ всего самого мирного -может до смерти замучить своего собрата» [Лоренц 1992: 18]. Человек же, по Лоренцу, к сожалению, не унаследовал всей
«натуры хищника» - у него нет естественного оружия, принадлежащего телу, которым он мог бы убить крупное животное, и поэтому у него нет механизмов безопасности, возникших в ходе эволюции, которые удерживают профессиональных хищников от применения оружия против сородичей.
С другой стороны, Лоренц приводит пример того, как нереализованный инстинкт агрессивности у человека, в принципе, не чуждающегося убийства сородича, может приводить к тяжелейшим неврозам: он рассказывает об индейцах племени юта, тяжко страдающих от избытка агрессивных побуждений, не реализуемых в условиях урегулированной жизни современной индейской резервации в Северной Америке. Индейцы-юта, которые в течение нескольких столетий вели жизнь, практически полностью состоявшую из войн и грабежей, сегодня чаще, чем другие люди, подвержены неврозам и склонны к самоубийству. В этом племени существует строжайший запрет на убийство соплеменника (насилие по отношению к чужим - в порядке вещей) -убивший соплеменника должен покончить с собой. Перед нами пример запрета на внутривидовую агрессию, приводящего к тяжелым нервным срывам. Мы же, в отличие от юта, способны «разряжаться» на «сородичах». И все-таки постоянное создание образа врага - в лице инородцев, инакомыслящих, людей иной ориентации, иного пола (так, на российском телевидении прошла передача под названием «За что мы не любим мужчин») -не говорит ли о том, что и в человеке существует инстинкт межвидовой агрессии, отсюда - константная для человеческого сознания оппозиция свой-чужой. Однако наделенный абстрактным мышлением и языком, человек вербальным способом мотивирует древние инстинкты, с одной стороны, маскируя инстинктивный характер своего неприятия чужого, с другой - стремясь наложить на эти инстинкты вето. «Межвидовая« агрессия выплескивается через так называемую «речь-ненависть«, и «политкорректность - это попытка создания человеческим сообществом механизма ее сдерживания, равно как максимы вежливости Лича призваны тормозить межличностную агрессию, сопоставимую в животном мире с агрессией внутривидовой».
В какой мере правомерно приравнивать речевые действия к насильственным, агрессивным действиям против другого субъекта? В той мере, в какой насилием можно называть «принуждение людей к принятию определенных условий или к какому-то поведению с помощью (чаще всего воображаемого) разрушения
их биологической или психической жизни» [Гржегорчик 1992: 540]. В психоанализе цель речи-ненависти видится в покушении на идентичность Другого. «В речи-ненависти мы сталкиваемся с той же логикой, что и во всех других формах насилия... В речи ненависти мы сталкиваемся с требованием атакующего к жертве, чтобы та пересмотрела свое восприятие целостности, свое чувство идентичности. При этом представляющие меньшинство человек или раса не могут защитить себя, обратившись к критике «идеологии», поддерживающей фундамент атакующего» [Р. Салецл 1999: 129]. Вот где интеллектуальные истоки политкорректности - в защите слабого Другого от словесного насилия, поддерживаемого «Большим Другим» - символической структурой, с которой отождествляет себя «словесный насильник». (Если защита слабого есть проявление эгалитарности, то приходится согласиться с А. Колаковской - да, в этом смысле «политкорректность» «эгалитарна».) В качестве «слабой группы» может выступать этническая, идеологическая или иная группа, ощущающая свою «другость», незащищенность в социуме... Вот почему политкорректность должна стать, по мнению ее сторонников, государственной идеей, а «наблюдение за ее соблюдением» - прерогативой власти: в этом случае расист или сексист теряет свою целостность, свою идентичность с Большим Другим.
В свете сказанного причину неприятия запрета на выражении нерасположенности к Другому прежде всего в странах по-сткоммунистического мира можно усмотреть в следующем: 1) в ощущении стресса от подавляемых фобий и стремлении избавиться от чувства подавляемых инстинктов; 2) в стремлении реализовать инстинкт превосходства (жизни) через приобщение к Большому Другому. Там, где в силу условий жизни - нужды, забот, низкой самооценки, в силу лишенного ценностных смыслов труда моральная составляющая бытия притупляется (Лоренц), там потребность в реализации инстинктов выше, чем в ситуации, где человек свободен для моральной рефлексии и выработки сдерживающих эти инстинкты механизмов (события в Новом Орлеане во время разгула урагана «Катрина» свидетельствуют об этом - несмотря на то, что политкорректность исповедуется именно в американском обществе, это не помешало выплеску инстинктов насилия, жертвами которых становились прежде всего другие в расовом отношении люди). Видимо, в наших странах в силу указанных причин стремление к инстинк-
тивным формам поведения выше, чем в более благополучных. Отсюда запреты на определенное коммуникативное поведение воспринимаются как запреты на самовыражение, более того -как покушение на свободу личности, в сущности, вкуса свободы, еще не познавшей и вряд ли способной ответить на знаменитый вопрос Ф. Ницше: «Не говори мне, от чего ты свободен, скажи, для чего ты свободен?» В противовес политкорректности как формы борьбы с покушением на идентичность этнически Другого русский философ Н.Н. Шульгин предлагает тактику «стерео-адаптивных диалогов». Приведем вначале пример такого диалога. Некий «Балдиспельш» без какого-либо повода называет некоего «Петрова» «руссише швайн». С точки зрения «политкорректности» - говорит Шульгин, - «Петрову» полагается написать жалобу в Европарламент или направиться к стражу порядка. В соответствии же со стереоадаптацией «Петров» произносит что-нибудь наподобие: «А что, «швайн» весьма полезное животное». Если же «Балдиспельш» продолжит критику «Петрова» и назовет его «глупым» или «пьяным», «Петров» парирует дальше «зато дуракам везет». Или: «Разумеется, ведь in vino veritas». В результате такого диалога, по Шульгину, выигрывают оба. «Балдиспельш» выговорится и, таким образом, не станет жертвой стресса на почве политкорректного подавления фобий. А «Петров»? Он, по Шульгину, тоже не станет особенно переживать из-за того, что услышал в свой адрес нечто, не заслуживающее внимания. «Назовем диалог стереоадаптивным, - говорит Шульгин, - если его главной целью является не установление истинности в ходе обсуждения аргументов и контраргументов, а преодоление угрозы статусной депрессии в ходе позитивного парирования неправомерных инвектив. В отличие от негативного парирования («нет, это не так») позитивное парирование происходит не в акте отрицания, а в акте принятия («да, это так, ну и что») [Шульгин 2003: 58]. Таким образом, если политкорректность усекает границы возможных дискурсивных практик, то стереоадаптация, согласно автору, расширяет нормативные границы дозволенных дискурсов и обеспечивает как свободу самовыражения, так и приспособление к этническим стереотипам, точнее исчезновение страхов перед их вербализацией со стороны возможного собеседника.
На мой взгляд, тактика стереоадаптивного диалога может быть действенным оружием против «фобов», но только в том случае, если в обществе возможен равноправный диалог между
«атакующим» и «объектом атаки». В свою очередь, такой диалог возможен, если «атакующий» не может выступать от имени Большого Другого, то есть если общество осуждает фобии и приветствует корректность в отношении Другого. Автор предлагаемого сообщения имел возможность продемонстрировать возможность подобного «стереоадаптивного» диалога в разговоре с лидером литовских националистов Р. Мурзой. В ходе одной из телевизионных передач («Есть ли в Литве пятая колонна?») Р. Мурза задал автору вопрос: «Действительно ли нельзя говорить ничего плохого о евреях?» Автор предложил лидеру партии националистов высказать свои претензии в адрес евреев. Состоялся примерно такой разговор: «Вы правите миром со времен Римской империи, затеваете заговоры, совершаете революции и т. д.» - «Да, я с Вами согласна, но если мы способны в течение тысячелетий, как вы говорите, управлять миром, то не свидетельствует ли это о силе и мудрости моего народа?» - После некоторого молчания: «Согласен». Несмотря на успех «переговоров», подчеркну, что он стал возможен только потому, что литовский ксенофоб осознавал нелигитимность своего дискурса в сложившемся коммуникативном пространстве социума. (Впрочем, следует заметить, что приятие собеседника Р. Мурзой в ходе описанного разговора не остановило потока его «нелиги-тимных» антисемитских выпадов в дальнейшей «политической» деятельности, так что «стереоадаптивный диалог» вызвал лишь кратковременное облегчение у обеих сторон.) И тут встает вопрос о факторах, способных сделать такой дискурс легитимным, а именно, - вопрос о роли средств массовой информации в формировании «политкорректных» и «неполиткорректных» речевых практик. На мой взгляд, более предпочтительными являются «политкорректные» тактики СМИ, даже если кому-то покажется, что неозвучивание опасности, которая исходит, как это представляется сегодня, от представителей другого этноса или расы, чревато опасностями для европейской цивилизации в целом. Европа действительно находится перед лицом угрозы своим ценностям - эти ценности не носят религиозного или государственного характера, что позволяет некоторым говорить об их отсутствии у современного либерального общества вообще. Этическая аксиома либеральных ценностей, укрепившихся в Европе - это уважение к Другому - и Европа должна не сдавать их, даже находясь в прямом противостоянии с теми, для кого жизнь Другого ценностью не является. Но отказываться от ува-
жения к Другому - значит, отказываться от своих завоеваний, а без них - в чем же тогда ценность европейской цивилизации?
Таким образом, политкорректность есть идеология уважения к Другому, а инструментом ее реализации является эвфемистическая реорганизация речевых практик (не языка!). Постмодернистское мироощущение, разрушавшее традиционные для сознания оппозиции, покусилось и на оппозицию свой-чужой, - эта попытка реализовалась в идее политкорректности, апологеты которой, возможно, даже не представляли, на какую опасную территорию - царство инстинкта - они вторглись.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гржегорчик А. Духовая коммуникация в свете идеалов ненасилия. // Вопросы философии, 1992, № 3.
2. Колаковская А. Imagine... Интеллектуальные истоки политкорректности. // Новая Польша. Варшава, 2004, № 3 (51), март http://www.novpol.ru
3. Лоренц К. Агресия (так называемое Зло). // Вопросы философии. 1992, № 3.
4. Сапецл Р. Извращения любви и ненависти. - М., 1999.
5. Шульгин Н. Н. За горизонтами политкорректности. // Вопросы философии. 2003, № 6.
6. Merriam Webster Collegiate Dictionary, Electronic Edition, 1994-1995.
7. Wikipedia. Энциклопедия. http://pl.wikipedia.org/wiki)
© Лассан Э.Р., 2006
