CC BY
151
В ПОРЯДКЕ ДИСКУССИИ AS A BASIS FOR DISCUSSION
О первобытном искусстве и этических принципах научной дискуссии:
диалог с оппонентом.
Дикова М. А.
About the primitive art and ethical principles of scientific discussion: dialogue
with the opponent.
Dikova M.A.
Abstract
The article of Lebedintsev, published in all respected magazine № 2, forced me to discuss this topic again. Author’s approach of negative denial is deadlock in the decision of complex and, really, debatable problems of an origin, the maintenance, semantics and purpose of the primitive art, mentioned by me in the monography « Ancient art of the north of the Far East as a historical source (Stone Age) » [2003].
In a format of scientific research only the dialogue based on knowledge of a point of issue with use of modern research methods and the account of positive experience of predecessors can become fruitful. Any polemic assumes the most different points of view and own vision of discussed problems, however only proved versions supported by an actual materials can be recognized as scientific.
Введение.
Наиболее уязвимой для критики категорией первобытного искусства является скульптура малых форм (или «кремневая скульптура» по терминологии первого её исследователя С.Н.Замятнина). Знакомство общественности со своеобразными фигурными изделиями из камня (кремня) произошло в 1878 г. после публикации Н.К.Зенгером кремневого изображения тюленя из неолитического комплекса селения Зимняя Золотица (Белое море) [Замятнин, 1948. С. 85]. Эта находка в числе других фигурок из неолитических стоянок под Казанью и близ Мурома (памятники волосовской
культуры) экспонировалась на Антропологической выставке 1879 г. в Москве. В 1881 г. большая часть известных к тому времени фигурных находок была воспроизведена в капитальной работе А.С.Уварова «Археология России. Каменный период. Т. 1-2» [1881. Т. 1. С. 323, 324; Т. 2. Табл. 14, 16]. Но после необоснованных высказываний крупнейшего авторитета того времени Г.Мортилье о поддельности «опубликованных Уваровым вещей» внимание к ним ослабевает [Там же. С. 86]; вместе с тем закрадывается трудно преодолимое до настоящего времени недоверие к фигурным изделиям изобразительного характера, зачастую относимым к обобщённо-неопределённой категории артефактов «со сложным контуром». Последнее объясняется также отсутствием принятых археологическим сообществом принципов, позволяющих изобразительный (фигурный) предмет выделить из «орудийных наборов», т.е. артефактов утилитарного назначения. Утвердилось представление о том, что последнее слово по «распознанию» в предметах со сложным контуром памятника искусства должен сказать трасолог, так как наличие следов утилизации якобы не позволяет считать артефакт изобразительным. Такой посыл нельзя принять бескомпромиссно. Во-первых, те, кто единственным методом определения изобразительного статуса артефакта считает трасологию, становится на позиции сторонников гипотезы «искусство для искусства»; её основоположниками были Лартэ и Пьетт. По мнению её приверженцев, древнейшие изображения малых форм делались людьми в часы досуга ради собственного удовольствия, для украшения, и иного, более глубокого смысла, не имели. В XX в. эта гипотеза утратила свою популярность в научной литературе [Первобытное искусство, 1998, с. 24].
Во-вторых, значение трасологии в окончательном вынесении «вердикта» о принадлежности артефакта к категории искусства может оказаться ошибочным.
В ряде случаев один и тот же предмет сочетает в себе утилитарную и символическую функции, то есть, является «вещным» и «знаковым»
одновременно [Зайберт, 1993]. По этому поводу можно привести множество примеров: скульптуры рыб, молоты и песты с фаллическими и медвежьими навершиями в неолитических и энеолитических культурах Прибайкалья [Окладников, 1950], Зауралья и Западной Сибири [Косарев, 1984], уральская, зауральская и западносибирская керамика, края которой завершены иногда скульптурными изображениями животных, не связанными с общей орнаментацией сосудов [Эдинг, 1940; Буров, 1992], деревянная скульптура Урала утилитарного назначения [Эдинг, 1940]. Яркими образцами сочетания «вещности» и «знаковости» археологических предметов могут служить уникальные изделия древних эскимосов из моржового клыка (карабинчики, крючки, рукоятки ножей «уло» и пр.), смоделированные в виде скульптурных поделок, изображающих морских и сухопутных животных и птиц [Leskov, Muller-Beek, 1993]. Подобная бифункциональность была присуща, вероятно, и малой каменной скульптуре, изготовленной посредством ретуширования и других технических приемов каменного века и относимой многими археологами к «первобытному примитиву».
В упомянутой выше книге [Кирьяк (Дикова), 2003] мной изложено собственное видение этой категории памятников первобытного искусства и обозначены критерии их выявления. Эти критерии отражают предмет исследования. В качестве объекта нашего исследования выступает малая каменная скульптура, в изучении (описании и интерпретации) которой я придерживаюсь концептуального подхода ведущих специалистов в области первобытного искусства [Топоров, 1972, с.78; Фролов, 1975, с. 16, 27; Шер, 1980, с. 181; он же, 1981], исходя из того, что «речь идет не об искусстве в современном понимании, а об особом виде образного восприятия, мышления и мифологического моделирования внешнего мира изобразительными средствами» [Шер, 1980, с. 181].
Территориально исследование охватывает Магаданскую и Камчатскую области, Чукотский и Корякский автономный округа, где проживают малочисленные народы России: эскимосы, чукчи, коряки,
ительмены, эвены, юкагиры, якуты, до настоящего времени сохранившие некоторые архаичные черты своей традиционной культуры. Однако многое размыто временем, утрачено и ушло навсегда из их культурного наследия, поэтому изучение памятников первобытного искусства, созданных руками их далеких предков, актуально и важно в контексте развития мировой общечеловеческой культуры.
Всю скульптуру малых форм, представленную в данной статье, можно классифицировать по тематике и сюжету на 3 группы. Первая -антропоморфная скульптура: изображения человека в рост (рис. 1, 1-4; рис. 2, 1, 2,), изображения голов (рис. 1, 8,11), мифологические персонажи (рис. 1, 5-7, 9-10). Вторая - зооморфная скульптура: сухопутные и морские млекопитающие (рис. 1, 12-17, 20-22, 24; рис. 2, 4), земноводные (рис. 1, 23) и пресмыкающиеся (рис. 1, 25), рыбы (рис. 1, 18-21), птицы (рис. 1, 26-28). Третья - изображения символического характера: астральная и лунарная
фигурки (рис. 1, 29, 30), женские символы (рис. 2, 3), фаллоид (рис. 1, 31). Остановимся выборочно, на отдельных предметах, поскольку объём статьи не позволяет охватить весь ансамбль фигурных изображений (об остальных см. [Кирьяк (Дикова), 2003]).
Сюжеты и семантика.
Наиболее ранними скульптурными изделиями малых форм можно считать некоторые из миниатюрных каменных подвесок, полученные при раскопках VII слоя ушковской верхнепалеолитической культуры Камчатки. Некоторые из них символизируют женский образ (рис. 2, 16-20), есть одно
редуцированное изображение мамонта (рис. 2, 15).
Фигурки антропоморфного вида, изображающие человека в рост, найдены на Камчатке (рис. 1, 1-3) и Восточной Чукотке (рис. 1, 4); они относятся к разным этапам неолита*. [Сноска: подробное описание см. в кн. Кирьяк (Дикова)
М.А. Древнее искусство севера Дальнего Востока как исторический источник (Каменный век) Магадан, 2003].
В ансамбле антропоморфных изображений наибольшее количество скульптурок принадлежит древнеительменской культуре (рис. 1, 1-3),
существовавшей довольно длительное время (на разных этапах неолита) и давшей исток нынешнему коренному населению Камчатки - ительменам. Отдельные элементы духовного наследия фрагментарно сохранились в их среде не только в устном народном творчестве, но и в виде культовых предметов. Эти материалы, помимо археологических источников, наиболее перспективны для раскрытия семантики и функционального назначения памятников мобильного искусства.
Этнография ительменов получила наиболее полное освещение в трудах С.П.Крашенинникова, который оставил подробное описание сезонных праздников, связанных с годовым хозяйственным циклом у ительменов (камчадалов). Исследователь вникал в мельчайшие подробности обрядовых действий ительменов во время праздничных церемоний, старался не упустить ни одного из вариантов проводимых ими обрядов.
С.П.Крашенинниковым описана целая галерея антропоморфных фигур, имеющих определенное назначение в повседневном быту ительменов или в качестве персонажей ритуальных действий, магических церемоний. Одним приносится благодарственная жертва, другим - умилостивительная, цель которых - обеспечить благополучие рода, семьи через изобилие от промыслов, сохранить здоровье членов коллектива. Бесспорным представляется вывод комментатора фундаментального труда этнографа о том, что «религиозные представления и обряды камчадалов, зафиксированные Крашенинниковым..., являются прекрасным источником по ознакомлению с древнейшим периодом этой народности» [Там же. С. 415].
Кроме скульптуры, изображающей человека в рост, в нашей коллекции есть сугубо индивидуализированные изображения голов. «Каменная голова» (рис.
1, 11) представлена скульптурным изображением на гальке, в котором естественные детали (трещеноватость, имитирующая глаза спящего? мёртвого? человека) дополнены петроглифически исполненными деталями (ноздри, рот). Изображение получено при раскопках раннеголоценовой стоянки Сибердик (Верхняя Колыма). Скульптура сопоставима с находками каменных голов на берингоморских территориях Аляски [Platt, Shaw, 1988]. Изображение человеческого лица считается одним из наиболее обычных традиционных художественных мотивов в эскимосской культуре Аляски. Традиционное эскимосское искусство, подкрепляемое археологическими находками, в том числе изображениями голов в петроглифической или скульптурной форме, а также масок, исследователи рассматривают в тесной связи с религиозной и обрядовой практикой, в свою очередь переплетающимися с мифологическими элементами. Мифологические и религиозные параллели, связанные с поклонением каменным антропоморфным изображениям, известны на всей территории проживания эскимосов: на Аляске, в Канаде и Гренландии. Жертвоприношения каменным изображениям делали эскимосы восточной Канады. Биркет-Смит описывает крупный валун на о. Сентри (зал. Гудзон), которому эскимосы карибу делали подношения табаком и ножами, чтобы обеспечить удачу в охоте на тюленя и наземных животных [Platt, Shaw, 1988].
Те немногочисленные данные, которыми мы располагаем при анализе петроглифической скульптуры со стоянок Сибердик (Верхняя Колыма), Лопатка III (Южная Камчатка) [см. Кирьяк (Дикова), 2003] в совокупности с приведенными выше материалами по аляскинским эскимосам, позволяют говорить о существовавшей в древности на сопредельных территориях - в Северо-Восточной Азии и в Северо-Западной Америке - традиции изготовления «каменных голов», в основе которой, возможно, лежат культурные заимствования.
Происхождение идей, связанных с этим своеобразным видом памятников, обязано, вероятно, культу предков, который наглядно проступает в
миниатюрном изображении головы, изготовленном в виде подвески (рис. 1, 8) из комплекса токаревской культуры (вторая половина I тыс. до н.э., северо-западное Приохотье [Лебединцев 1990], давшей исток традиционной культуре коряков. В качестве субстрата также была использована галька небольшого размера; скульптурка изготовлена в технике резьбы (глиптики). На смысловой контекст изображения головы человека в интерпретации древнего мастера токаревской культуры проливают свет эскимосские материалы.
Обратимся к исследованию С.В.Ивановым двух женских статуэток американских эскимосов (зал. Нортон, Аляска), хранящихся в коллекции МАЭ (Санкт-Петербург). Обе костяные фигурки (одна высотой 18,8 см, другая 5 см), датируемые первой половиной XIX в., представляют собой «изображения женщин с подчеркнутыми признаками пола, трактованные в реалистической манере» [Иванов, 1949. С. 164]. Привлекают внимание, в частности, детали оформления головы, через которые и раскрывается смысл изображений.
На одной статуэтке вокруг головы (на границе лицевой и затылочной части) прорезан неглубокий канальчик, к которому, по предположению С.В.Иванова, был привязан шнурок с волосами, впоследствии утерянный [Там же. Рис. 1]; вторая такого желобка не имеет. У обеих скульптур высверлены на макушке отверстия (у первой - одно, у второй - два), заткнутые деревянной пробкой. При исследовании обеих статуэток в отверстиях, закрытых пробками, были обнаружены черные пряди человеческих волос, сложенные вдвое [Там же. С. 165]. С.В.Иванов ссылается и на другие (археологические) материалы, среди которых есть человеческие фигурки с углублением в голове; среди них встречаются и мужские изображения. Приведенные образцы древнего и современного эскимосского искусства «...свидетельствуют о том, что среди человеческих изображений ... были фигурки, предназначавшиеся для помещения внутри их волос или каких-либо других частей тела» [Иванов, 1949. С. 166].
В манере трактовки головы древнеэскимосских скульптур исполнена подвеска из бух. Токарева (рис. 1, 8). Судя по прическе, на ней изображен мужчина, антропологический тип которого очень близок к описанным С.В.Ивановым персонажам, воплощенным в скульптурах из зал. Нортон. Характерны и приемы уплощения головы, а также наличие головных отверстий. У токаревской фигурки отверстие просверлено наклонно: начинаясь на затылке, оно выходит к макушке широким устьем, диаметр которого занимает 1/3 по отношению к ширине лица. Можно предположить, что отверстие служило также для вкладывания человеческих волос и имело деревянные (или костяные) пробочки; в этом случае шнурок для подвешивания мог вкладываться в глубокий шейный желобок. Возможно также, что через головное отверстие продевалась кисточка из волос или жгутик, закрепляемые на шнурке между двумя узелками, которые выполняли функцию пробок. Столь близкие параллели предполагают и идентичное назначение токаревской и приведённых выше древнеэскимосских скульптур. Обращаясь к этнографии азиатских и американских эскимосов, исследователи отмечали особое отношение к волосам умершего, в которых, по их представлениям, содержалась душа человека. Поэтому существовал обычай отрезать у умершего часть волос, «чтобы он вновь «пришел» к людям, то есть возродился в ребенке» [Иванов, 1949б. С. 167]. Подобный обычай существовал и у индейцев-тлинкитов: девушка носила за поясом прядь волос покойного сородича, полагая, что его душа возродится в ее будущем ребенке [Там же]. Культ мертвых, тесно связанный с культом предков, нашел отражение в религиозной скульптуре целого ряда народов, в том числе и коряков. Деревянные изображения умерших соплеменников с клоком волос покойника помещались на столбах в селениях племен кШкБап (Британская Колумбия). Пережженные кости умершего вкладывали в головное отверстие «кукол» у некоторых африканских племен [Там же. С. 168].
Исследователи считают, что эскимосские статуэтки отражают более раннюю стадию культа мертвых, «основу которого составляет забота о
возрождении души умершего в его ближайших потомках» [Там же]. Приведенные свидетельства позволяют, опираясь на факты, полагать, вопреки мнению А.И.Лебединцева [2005], что и токаревская подвеска служила временным пристанищем души умершего предка, отражая идею реинкарнации, свойственную целому кругу тихоокеанских народов*. [Сноска: Мнение исследователя токаревской культуры А.И.Лебединцева [2005. C.565] о том, что «все корякские антропоморфные «защитки» (в том числе и «охранители» в виде грубой деревянной скульптуры, устанавливаемой возле жертвенных мест «аппапилей» - М.К.) имели схематичное изображение, поскольку для коряков образ предка не был персонифицирован» (выделено мною - М.К.) представляется ошибочным. И.С.Вдовин, посвятивший свой фундаментальный труд этнографии коряков, отмечал, что все аппапили «дедушки» и ыллаапили («бабушки») «имеют ещё и имена собственные, что служит одним из свидетельств их связи с реальными людьми», покровителями, наставниками и защитниками [Вдовин, 1971. С. 277, 298-299]. ]
В блоке антропоморфных изображений есть необычные фигурки - без головы (рис. 1, 6), с приострённым стерженьком вместо головы (рис. 1, 7) и «гибридные» персонажи (рис.1, 9).
Подобная разработка образа, на мой взгляд, отражает представления древних ительменов, связанные с громом. Прежде всего, это относится к самому сырью - обсидиану, который у чукчей
считался «громовым камнем, якобы падающим с неба в виде шаров или шероховато обделанных наконечников стрел и копий» [Фрайкопф, 1996. С. 15]. Коряками-карагинцами, перенявшими некоторые элементы культуры ительменов, обсидиан воспринимался как порожденные громом скребки [Вдовин, 1973. С. 42]. Порождениями грома и молнии считали ительмены описанных С.П. Крашенинниковым камучючей (или камуда), которые, по нашей версии, имели материализованное воплощение, близкое к наконечникам стрел. «Сии боги, - пишет С.П.Крашенинников, - или по тамошнему враги, живут на высоких, особливо дымящихся горах...» [1949.
С. 408]. Они имеют антропоморфный вид, о чем свидетельствует его короткое замечание: «Гром и молнию иные врагам, а иные людям, живущим в горелой сопке приписывают...» [Там же. С. 371]. Вполне приемлемо предположение, что порождением этих богов являлись громовые стрелы (те самые камучючи у ительменов или эффев’ у коряков), материализованные в древности в форме наконечников.
Если обратиться к экипировке селькупских или эвенкийских шаманов, то среди атрибутов ритуальной одежды можно встретить антропоморфные изображения причудливого характера: без головы или с головой в виде стерженька [Иванов, 1970].
В мифологии чукчей вид остроголовых людей имели злые духи (келе), несущие болезнь или смерть; они живут под землёй или в пустынных местах на западе, в жилище проникают с левой стороны через очаг (МНМ, 1988. С. 276).
Синкретичной скульптуркой, воплотившей образ птицечеловека, является найденное мною на неолитической западночукотской стоянке Большой Эльгахчан IV изображение (рис.9), по форме напоминающее наконечник стрелы, значение которого становится понятным в контексте этнографических параллелей.
У одного из подразделений коряков-карагинцев существовал осенний праздник благодарения всех существ, от которых, по их представлениям, «зависели удачные промыслы на море, суше, здоровье и вообще благополучие в жизни» [Вдовин, 1973. С. 40]. В процессе церемоний, связанных с этим праздником, был обряд с внесением деревянных фигурок - эффев'. Сама их форма напоминает наконечники стрел; соком ягод обозначены глаза, нос и рот.
Изображение эффев’, приведенное И.С.Вдовиным [Там же. Табл. III, 3], синтезирует не только антропоморфные черты (обозначены детали лица), но и элементы орнитоморфного персонажа (намечены опущенные крылья и обозначена форма хвостового оперения). Форма головы также напоминает
птичью голову в анфас, а фигура эффев’ в целом проработана как наконечник стрелы (рис. 1, 10).
В русле аналогичных представлений, на мой взгляд, находятся некоторые палеоэтнографические источники, обнаруженные В.В. Леонтьевым у кереков. В губе Гавриила на обнажении поселения Каныйун он поднял два предмета: костяной наконечник стрелы и фигурку птички с нерпичьей головой (рис. 3, 3) [Леонтьев, 1983. С. 49]. У наконечника отмечена особенность - на одной стороне пера изображено человеческое лицо (рис. 1, 5): двумя
горизонтальными черточками обозначены глаза, треугольником, направленным углом вниз, - нос, ниже короткой насечкой прорезан рот. По словам старика-керека, такими стрелами они раньше охотились на китов, стараясь попасть в позвоночник хвостового плавника [Там же. С. 49]. Можно предположить, что своеобразный дизайн подобных наконечников определял их ритуальный характер.
Каменный наконечник антропоорнитоморфного вида (рис. 1, 9), возможно, отражает ранний этап зарождения обрядов, аналогичных тем, которые существовали у ительменов и коряков-карагинцев (и, вероятно, кереков), связанных с идеей благодарения природных стихий и существ, дарующих благополучную жизнедеятельность небольшим коллективам и отдельным семьям.
В ансамбле древней скульптуры северо-восточных палеоазиатов
представлена репрезентативная группа зооморфных изображений (рис. 1, 1225; рис. 2, 4).
Фигурки с верхнепалеолитических и мезолитических стоянок изготовлены преимущественно из грубых и неярких каменных пород (песчаников, сланцевых плиток, сколов с андезитобазальтовых галек), исключение составляют единичные предметы из высококачественного сырья.
В блоке верхнепалеолитической и мезолитической скульптуры ведущее место занимает мамонт (рис. I, 12, 13), иногда это гибридный мифический персонаж — «мамонтобизон»* (рис. I, 14).[Сноска: У моего непримиримого
оппонента вызывает возражение сам термин и возможность «существования в палеолите Северо-Востока гибридного, мифического персонажа — «мамонтобизона». Таких образов, по его мнению, нет даже в палеолитическом искусстве Европы» (Лебединцев, 2005. С.68). Отсылаю к статьям В.Е.Ларичева и А.К.Филиппова (см. выше), есть эти материалы и в моей монографии].
Самое древнее на Северо-Востоке Азии изображение мамонта найдено
Н.Н.Диковым в раннем верхнепалеолитическом слое VII стоянки Ушки I (Камчатка), хотя персонаж не был «узнан» автором находки и отнесён им к разряду подвесок, но абрис фигуры животного передан в рисунке с достоверной точностью [Диков, 1979. С. 39. Рис. 6, 8]. Скульптурка изготовлена из тщательно отполированной тонкой агальматолитовой пластинки. Фигура мамонта показана в профиль, лаконичный контур подчеркивает все детали, три небольших выступа внизу как бы обозначают хобот и ноги (рис. 2, 3). Отверстие просверлено там, где должен находиться глаз животного. Высота фигурки 1,8 см, ширина 1 см. * [Сноска: А.И. Лебединцев (2005) высказывает ошибочное мнение о том, что нижние следы отверстий остались от слома пластинки в древности и это, якобы побудило древнего «мастера» сделать просверлину на противолежащем крае . Во-первых, никаких следов слома не наблюдается (нижняя часть изделия также тщательно отполирована, как и обе его плоскости); во-вторых, диаметр нижних полудуг значительно меньше диаметра «глазного» отверстия и по технике их нанесения, учитывая контур кромки, напоминают скорее пиление или прорезание, нежели сверление, кроме того, судя по сужаещемуся краю пластинки, не было потребности сверлить два отверстия, т.к. можно было обойтись одним; в-третьих, сама морфология артефакта подсказывает образ мамонта, выполненный схематично, но достоверно].
В ансамбле мамонтовых скульптур есть макроизделие (41,5 х 27,5 см) из диабаза, обнаруженное И.Е.Воробьём во время раскопок стоянки Дручак-Ветреный на Охотско-Колымском водоразделе (рис. 1, 12)*[Сноска: На археологической конференции во Владивостоке во время презентации материального комплекса названной стоянки, услышав мнение коллег об упомянутом макроизделии как изображении мамонта, И. Е.Воробей сообщил мне, что не имеет ничего против такой интерпретации. А.И.Лебединцев (2005), вероятно, от себя, высказывает обратное мнение
автора находки] и миниатюрная фигурка из зеленовато-жёлтой окремнелой породы (3,3 х 2,3 см), найденная нами на поверхности моренного холма на западной Чукотке (рис.1, 13). Изображение мамонта со стоянки Дручак-Ветреный по иконографии близко к находкам на более древних палеолитических стоянках, в частности, редуцированным изображениям в костёнковских комплексах (рис. 2, 5, 8). Чукотская фигурка (рис. 1, 13) найдена на раздернованной поверхности стоянки Тытыль V в смешанном культурном комплексом (в культурном слое стоянки в процессе раскопок обнаружены артефакты от раннего мезолита до позднего неолита). Фигура мамонта, воплощённая в настенной живописи пещер и мобильном искусстве зачастую схематично, в редуцированном виде передаёт образ этого зверя (рис. 2, 1-9).
Скульптурка, соединяющая в себе два персонажа (рис. 1, 14), мамонта и бизона, развёрнутых головами в разные стороны, найдена на палеолитической стоянке Тытыльваам II в несмешанном комплексе* [Сноска: А.И.Лебединцев (2005), не будучи знаком с археологическим материалом стоянки, вводит читателя в заблуждение, характеризуя его как смешанный. По сырью и техникотипологическим характеристикам комплекс однороден; по типологическому набору инвентаря он верхнепалеолитический.]
Оппозиция мамонт - бизон - не плод пустой фантазии. Аналогичное сочетание двух персонажей в единой композиции присутствует в скульптурно-барельефных изображениях верхнепалеолитической стоянки Малая Сыя; среди них есть композиция, соочетающая фигуры мамонта и самки бизона (Ларичев, 1980. С.168. Рис. 5-7). Подобный синкретизм, причудливо объединивший “примечательные черты мамонта и бизона” характерен и для пещерного искусства. Известный исследователь палеолитического искусства В.Е. Ларичев отмечает многократное повторение композиции мамонт-бизон на стенах пещер Фон де Гом, Альтамира, Пеш-Мерле, относя это явление к “каноничной в строгой выдержанности закономерности” (Там же. С .189-190).
Оппозиция слон-бизон (или бык) присутствует в мобильном палеолитическом искусстве Америки: на пластине, полученной при
расщеплении бивня слона, изображёно мифическое животное (рис. 2, 7); влево «смотрит» голова слона, вправо — голова бизона (или быка).
С мамонтом, по мнению В.Е. Ларичева, связана стержневая тема мифологической концепции Вселенной - процесса возникновения и эволюции мироздания [Там же. С. 198]. В мире, окружавшем
палеолитического человека, мамонт выступал в разных ипостасях: творец Вселенной и ее символ, обобщающий символ мужского начала в аспекте творения Вселенной, обобщающий образ Вселенной, творец и устроитель Земли, дух Преисподней [там же. С. 187]. Эти представления, передаваясь из поколения в поколение и трансформируясь, сохранились в этнической памяти многих поколений.
Особую роль в мифологическом сознании человека позднеплейстоценового - раннеголоценового времени на Северо-Востоке Азии играла вторая по своей монументальности фигура — бизон, которая иногда прослеживается в связке с мамонтом. О роли бизона в ритуальнообрядовой практике древних ушковцев свидетельствует тот факт, что погребение детей и часть сопроводительного инвентаря после обильной засыпки ярко-красной охрой были прикрыты бизоньей лопаткой [Там же]. Засыпка погребения красной охрой, символизировавшей жизненную силу, использование лопаточной кости животного, служившей (по этнографическим свидетельствам) в качестве инструмента для гадания, подчеркивают, вероятно, магический обряд, совершённый древними ушковцами при ритуальном погребении детей, особый смысл которому придаёт положенная в могилу фигурка мамонта (рис. 2, 11); Н.Н.Диков видел в ней (в перевёрнутом положении бизона). Не должен вызывать недоумение термин «мамонтобизон», понятный палеолитоведам. Вот что пишет по этому поводу А.К.Филиппов: «В археологии палеоискусства часто приходится оперировать названиями животных или условными понятиями
«человекобизон», «человеколось»... Естественно это упрощение — следствие ущербности ископаемого материала. Здесь не учитывается субъект с его архаичным сознанием, эмоциональной чувственностью и восприятием целостности Мира» (Филиппов, 2005. С. 260)* [Сноска: Все скульптурки мамонтов А.И. Лебединцев идентифицировал как скребки, мотивируя ошибочность моей интерпретации их как изобразительных предметов на том основании, что не был проведён трасологический анализ. Как же самому оппоненту удалось определить вещную функцию этих предметов без трасологии ?]
Насколько можно судить по малой скульптуре, начиная с мезолита и особенно в неолите у племен, населяющих внутриконтинентальные районы Северо-Восточной Азии, в религиозных представлениях и обрядовой практике ведущее место занимал медведь. В коллекции представлены 2 фигурки (рис.1, 15,16) и изображение медвежьей шкуры (рис. 1, 19).
В мифологии всех сибирских народов и северо-восточных палеоазиатов медведь являлся объектом глубочайшего почитания. С образом медведя связаны мифологические представления, «медвежьи» праздники [Подробнее см. (Кирьяк (Дикова), 2003].
Изображения медведя могли использоваться как средство, отталкивающее злое начало, в том числе исходящее и от медведя. Такие фигурки служили в качестве личных охранителей.
Можно предположить их использование в качестве магического фетиша для привлечения зверя или удачной охоты.
Нельзя исключить изготовление медвежьих скульптурок в качестве вместилища души убитого или живого зверя.
Скульптурное изображение шкуры медведя могло выступать в качестве замены целой особи («часть как целое»); в этом случае на нее распространялся сакральный смысл цельного изображения медвежьей фигуры.
В приморских районах акцент смещается в сторону морских млекопитающих. Преломляясь в общественном сознании и обретая фантастические черты, эти животные с учетом их индивидуальных
характеристик и поведенческих особенностей становились героями мифов, легенд и сказок. Овеянные культом, они находили образное воплощение в наскальной живописи и искусстве малых форм, выполняя самые разнообразные функции, и в первую очередь призванные обеспечить удачный промысел, а следовательно, благополучие рода и семьи.
Репертуар скульптуры этой категории включает кита (рис.1, 17), косатку (рис. 1, 20) и ластоногих. Все находки представлены единичными экземплярами и относятся к комплексам неолитических культур, экономика которых не имеет ярко выраженных показателей развитого морского промысла. Древнеительменская культура (Камчатка), среди артефактов которой есть два изображения кита, по одному - тюленя и косатки, была в основе своей рыболовческой, не воспринявшей традиции морских зверобоев [Пономаренко, 19S5. С. 19S]. Сезонным занятием являлся зверобойный промысел и в токаревской культуре Северо-Западного Приохотья [Лебединцев, 1990. С. 1S5], откуда происходит серия стилизованных фигурок, в том числе и моржей (рис. 22, 24). Охота на крупных морских животных носила, как полагают исследователи, случайный характер [Там же. С. 193]. Основу промысла составляли тюлени, которых добывали на лежбищах или на льду.
Тем не менее, морские животные занимали важное место не только в палеоэкономике приморских племен, но и в мифологическом сознании древнего человека.
Не без основания можно предположить, что каменные фигурки кита изготовлялись древними ительменами как средство симпатической магии, призванное обеспечить удачу в добыче морского зверя.
В мифологии и культе эскимосов и приморских чукчей особое место занимает могущественная старуха, живущая на дне морском и владеющая морскими животными. Изображали её в виде большой моржихи. По эскимосским мифам у неё несколько имён: Седна, «та внизу», «не желающая
идти замуж» [Богораз, 193б]. Возможно, подобный мифологический
персонаж запечатлён в токаревской подвеске (рис. 1, 22).
Морская косатка (рис. 1, 20) не являлась объектом охоты; ее почитали как покровительницу морской охоты; считалось, что она подгоняет кита к берегу. В чукотской мифологии зимой косатки превращаются в волков и выходят на сушу [Эскимосские сказки и легенды, 19б9. С. 1S9].
В коллекции малой каменной скульптуры есть изображения рыб (рис. 1, 18, 21).
Развитого культа определенных видов рыб у северо-восточных палеоазиатов в этнографической литературе не отмечено. Использование изображений рыб в качестве лечебного средства или апотропея от боли отмечалось у юкагиров [Иохельсон, 1910-192б]. У них существрвало особое отношение к налиму, который, по юкагирской мифологии соотносился с нижним миром.
В слое VI на стоянке Ушки I было выявлено на полу наземного жилища изображение рыбы, вылепленное из красной охры [Диков, 1993. С. 32]. Дошедшие до нас памятники мобильного искусства отражают определенный круг идей, связанных с рыбой, не только входившей в рацион питания большинства народов Севера Дальнего Востока, но и выступающей в качестве действующих персонажей мифов и народных сказок [Эскимосские сказки и легенды, 19б9. С.42].
Совершенно особое место в коллекции занимает тритон - земноводное, которое и для нас остается в некотором роде загадкой (рис. 1, 23).
О тритоне и связанных с ним представлениях пишет В.Г.Богораз: «Я никогда не видел его, но неоднократно слышал описание его от представителей различных племен... Множество поверий связано с тритоном. Чукчи утверждают, что он показывается только тем людям, которые должны умереть в скором времени. Пойманный тритон должен быть разрезан на кусочки. Если куски кровоточат, несчастливец, повстречавшийся в ним, может быть спокоен; если же нет крови, смерть неминуема. У обруселых юкагиров существует то же самое поверье» [1939. С. 40]. Исследователи
отмечают, что «в чукотской демонологии, отчасти совпадающей с эскимосской, имеется целый ряд существ, занимающих промежуточное положение между духами-хозяевами земли и сакрализованными животными». К этому кругу относится и тритон [Мифы..., 19SS. С. 27б].
В коллекции токаревской культуры есть подвеска с рельефным изображением змеи (рис. 25). Гипотетически, опираясь на приведенные параллели, можно предположить солярную или (в широком смысле) космическую символику, заложенную в спиралевидном рельефе*[Сноска: Трактовка барельефа на токаревской подвеске как изображения змеи (рис. 1, 25; рис. 3, 2), вопреки мнению автора находки, оправдано не только формой и иконографией. На стоянке Спафарьева А.И.Лебединцевым найден артефакт из кости (рис. 3, 4), который, функционально, по его мнению, мог служить в качестве лопаточки для нанесения орнамента на керамику [Лебеднцев, 1990. С. 11 б; рис. 103, 9]. “Головка” предмета по форме напоминает голову змеи (в плане), на “брюшке” прорезана зигзагообразная линия (в южных культурах символизирует змей), своеобразен орнамент на “спинке”изделия. Идея и образ змеи могли придти к токаревцам с юга - с Нижнего Амура и Сахалина; именно с этим регионом А. И.Лебединцев связывает культурные влияния и орнаментику токаревских памятников [Там же. С. 241-242] То, что отверстия-«глаза» были просверлены с обратной стороны изделия принципиально образа не меняет: возможно, отверстия стали образующим центром формирования экспозиционной стороны -вырезания и пришлифовки барельефа].
В небольшой группе скульптурок птиц представлены разные виды орнитофауны региона (рис. 1, 26-28). Наиболее «ярким» персонажем выступает филин (сова). Исходя из того, что в большинстве традиций совы и филины квалифицируются как «плохие», предвещающие беду птицы [Мифы..., 19SS. С. 347], можно предположить, что и чукотские скульптурки имели аналогичное смысловое содержание. Семантика птицевидных фигурок (из камня, металла и других материалов) чрезвычайно сложна, «так как здесь часто переплетались тотемистические и анимистические представления, элементы разнохарактерных культов и магических действий» [Косарев, 19S4. С. 1SS].
В исследуемой коллекции с севера Дальнего Востока есть символические изображения: астральный символ (рис.1, 29), лунарное изображение (рис.1, 30), фаллоидная фигурка (рис. 1, 31). Многоугольное (многолучевое) изображение могло символизировать солнце или яркую планету.
Астральный символ в виде небольшой многолучевой фигурки являет собой существенный элемент в системе космологических представлений древнего населения Чукотки, соотносимый с солнцем или звездой (планетой). Наблюдения человека за рождением месяца (появление лунного серпа), его ростом и обретением полной формы (лунный диск) и последующим убыванием формировали в мировоззрении древних племен идеи смены жизненных циклов - умирания и возрождения [Демирханян, 1985. С. 131]. Мотив рождающегося месяца символизировал плодородие животных и растений, а также продолжение человеческого рода.
Эта тема нашла отражение в мифах и фольклоре многих народов Северной Евразии и сопредельных территорий. В мифологических системах, формировавшихся в традициях материнского рода, представления о Луне находятся в тесной связи с жизненными циклами женщины, диктующими и календарную структуру, основанную на числовых параметрах лунных месяцев. Возможно, скульптурки лунниц передают определенный календарный код (1-, 2-, 3-я четверти Луны), регламентирующий какие-то магически-ритуальные действия. Вера в чудодейственную силу Солнца, Луны и других небесных светил могла определить и функцию подобных изображений как оберегов от злонамеренных сил.
Такое явление макрокосма, как смерть и рождение луны (лунного серпа), имело «важнейший смысл в идеологии древнейших обществ» [Там же].
Идея плодородия заложена и в токаревской фаллоидной скульптурке (рис. 1, 37), [Сноска: Автор находки (Лебединцев, 2003) интерпретирует её как антропоморфное изображение, «у которого есть даже подбородок». Между тем, в токаревской коллекции имеется подвеска также с фаллической символикой (рис 3, 7). Автора можно отослать к статье Есаяна С.А. (1985), в которой он описывает такую категорию культовых памятников, как фаллосы, изготовленные из туфа; в их числе есть фаллос с человеческим
лицом (бог плодородия, по предположению исследователя), есть скульптура, аналогичная токаревской подвеске с линейными полосками].
Культы, связанные с идеализацией мужского начала, существовали у многих народов Евразии и Америки вплоть до начала XX в. Это нашло выражение в изготовлении фаллических символов для ритуальной одежды или использовании этих символов во время исполнения отдельных обрядов. Плоскостное изображение фаллоса из металлической пластины входило в набор атрибутов одежды орочонского шамана; к этому предмету крепились вместилища небесных духов-помощников, переданных образами медведей, парнокопытных и хищных животных и птиц [Мазин, 1984. Табл. 20, 4]. Каменные, керамические и костяные изображения фаллоса известны и в дальневосточных культурах, а их хронологический диапазон довольно широк - от палеолита до нашего времени. Скульптурка змеи-фаллоса обнаружена во время раскопок неолитического памятника Бойсмана II в Приморье [Бродянский, 1993. Рис. 2, 8]. Серия каменных фаллических фигурок, в том числе с изображениями змеи, найдена на Нижнем Амуре [Бродянский, 1996. С. 112].
В Японии, на о. Хоккайдо, в процессе раскопок стоянок, поселений и курганов довольно часто находят фаллические изображения в виде каменных палок - сэкибо [Чан Су Бу, 1978. С. 179]* [Сноска: Сомневающегося оппонента отсылаем к названному труду автора, глубоко и всесторонне изучавшего столь спецефические памятник периода дзёмон].
Анализ исследуемых изобразительных памятников малых форм убеждает нас в том, что развитие древнего искусства в суровейших природногеографических районах Крайнего Севера шло теми же путями, которые были характерны для всего мирового искусства каменного века. Формировавшееся на основе промыслово-хозяйственных и духовных потребностей первобытного общества изобразительное искусство северо-восточно-азиатских племен отражало все грани их бытия.
Материалы, изложенные в статье, в развёрнутом виде с подробным описанием и интерпретацией представлены в моёй докторской диссертации, вышедшей в 2003 году в
виде монографии. Исследование получило высокую оценку со стороны археологов-искусствоведов. «Редкостным явлением в археологии современной России» назвал этот труд В.Е. Ларичев. Он пояснил суть своей оценки. «Редкостность», по его мнению, заключается, во-первых, в актуальности темы: в советской археологии приоритетным было изучение материального (базисного) аспекта культур и оттеснение на обочину науки аспекта «надстроечного», т.е. духовно-интеллектуального, как второстепенного, несущественного. Следствием этого явилось пренебрежительное отношение «к интерпретациям образов древнего искусства и семантическим реконструкциям», в то время как «лица и мысли предков были скрыты от потомков». Во-вторых, «редкостность» темы он определил обстоятельством, объясняющим «бросающуюся в глаза немногочисленность археологов, занятых профессионального уровня изучением древнего искусства: изыскания по проблематике художественного творчества времени первобытности отличаются исключительной сложностью, трудностью и даже.опасностью (постоянное одёргивание исследователя теми, кто считает себя знатоком всего и вся, порой лишь потому, что на плечи его возложены административные эполеты.»).
Читатель заметил, что мои сноски (с поправками, уточнениями, опровержениями) в данной статье касаются одного и того же автора, оппонирующего мне на протяжении четырёх лет. Достойного диалога у нас не получается: мои доводы, обоснования выводов, ссылки на авторитетных исследователей не воспринимаются. У оппонента нет желания и готовности взглянуть на предмет «иными глазами», нестандартно, нет любознательной привычки слушать (и слышать), читать (и перечитывать), вникать в суть спорных вопросов. Его рассуждения сводятся к принципу «этого не может быть, потому что не может быть никогда», иное мнение не обсуждается — оно просто отрицается, иногда это делается непристойно и агрессивно.
Полное отрицание даже очевидных для непосвящённого в археологические тонкости человека изобразительных предметов может происходить по разным причинам. Одну из них приводит В. Е. Ларичев: это «прискорбное отсутствие у иного исследователя артефактов дара образного восприятия объекта, «слепоты» в художественной сфере, сродни дальтонизму, лишающему человека лицезрения многоцветного мира. Такая слепота свойственна даже великим знатокам культур эпохи камня, а её поразительные проявления хорошо известны по эпизодам драматической истории изучения пещерной живописи, гравюр и скульптурных барельефов» (Ларичев, 2001).
Но если позицию моего оппонента можно оправдать отсутствием у него «дара образного» восприятия, то как можно объяснить искажение и подмену фактов,
пренебрежение к археологическим и литературным источникам, упрямое «неведение» и «невидение»? Делается это не во благо науки, а ради собственных амбиций, что создаёт неразрешимую конфликтную ситуацию. Недобросовестность в научном исследовательском поле в конечном счёте стирает границу между профессиональной зашоренностью и безнравственностью.
Литература:
1. Абрамова З.А. Палеолитическое искусство на территории СССР. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 19б2. S3 с.
2. Абрамова З.А. Изображения человека в палеолитическом искусстве Евразии. М.; Л.: Наука, 19бб. 223 с.
3. Богораз В.Г. Чукчи. Религия. Л.: Изд-во Главсевморпути, 1939. Ч. 2. 194 с.
4. Бродянский Д.Л. Искусство дальневосточного неолита: опыт предварительной систематизации находок в Приморье//древнее искусство тихоокеанских культур. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 199б. С. 11-3S.
5. Вдовин И.С. Жертвенные места коряков и их историкоэтнографическое значение //Религиозные представления и обряды народов Сибири в XIX-начале XX века. Л.: Наука, 1971. С. 275-299.
6. Вдовин И.С. Очерки этнической истории коряков. Л.: Наука, 1973. 303 с.
7. Гурвич И.С. Чукотские рисунки на яранге // Изв. СО АН СССР. 1977. N 1. Вып.1. С. S3-S6.
S. Демирханян А.Р. К мифопоэтическим истокам геральдических
композиций (в связи с интерпретацией Урартского рельефа из Кеф-Колеси) // Культурное наследие Востока. Л.: Наука, 19S5. С. 131-144.
9. Диков Н.Н. Палеолит Камчатки и Чукотки в связи с проблемой первоначального заселения Америки. Магадан: СВКНИИ ДВО РАН, 1993. 67 с.
10. Есаян С.А. Об урартских дворцовых комплексах Ошакана//Культурное наследие Востока. Л.: «Наука», 1985. С.112-121. (всего - 383 с.)
11. Иванов С.В. Мамонт в искусстве народов Сибири // Сб. Музея антропологии и этнографии. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949а. Т.
11.С. 133-153.
12. Иванов С.В. О значении двух уникальных женских статуэток американских эскимосов // Сб. Музея антропологии и этнографии. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949б. С. 162-170.
13. Иохельсон В.И. Юкагиры и юкагиризированные тунгусы: Машинописный перевод. Нью-Йорк, 1910-1926. 469 с.
14. Кирьяк (Дикова) М.А. Древнее искусство севера Дальнего Востока как исторический источник (Каменный век). Магадан СВКНИИ ДВО РАН, 2003. 278 с.
15. Косарев М.Ф. Западная Сибирь в древности. М.: Наука, 1984. 242 с.
16. Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. М.; Л.: Изд-во Главсевморпути, 1949. 841 с.
17. Ларичев В.Е. Мамонт в искусстве поселения Малая Сыя и опыт реконструкций представлений верхнепалеолитического человека Сибири о возникновении Вселенной // Звери в камне. Новосибирск: Наука, 1980. С. 159-198.
18. Ларичев В.Е. Первые образцы искусства малых форм древнекаменного века Центральной Азии (принципы выявления нестандартных объектов художественного творчества и семантики образов)//Палеолит восточных предгорий Арц-Богдо.
Новосибирск, Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2001. С.69-84.
19. Лебединцев А.И. Древние приморские культуры СевероЗападного Приохотья. Л.: Наука, 1990. 258 с.
20. Леонтьев В.В. Этнография и фольклор кереков. М.: Наука, 1983. 130 с.
21. Любин В.П. Изображения мамонтов в палеолитическом искусстве (по материалам Каповой пещеры) // СА. 1991. N 1. С. 20-42.
22. Меновщиков Г.А. Эскимосы. Магадан: Кн. изд-во, 1959. 142 с.
23. Мифы народов мира. М.: Сов. энцикл. Т. 2. 1988. 719 с.
24. Окладников А.П. Древнее поселение Кондон. Новосибирск: Наука, 1983. 159 с.
25. Пономаренко А.К. Древняя культура ительменов Восточной Камчатки. М.: Наука, 1985. 216 с.
26. Тан-Богораз В.Г. Социальный строй американских эскимосов // Вопросы истории доклассового общества. М., Л.: Изд-во АН СССР, 1936. С. 195-256.
27. Фрайкопф Г. Богораз-Тан, исследователь и путешественник о своей жизни среди шаманов. Адаптация публикаций // Вселенная шамана. СПб.: ICAR, 1996. С. 11-152.
28. Эскимосские сказки и легенды. Магадан: Кн. изд-во, 1969. 239 с.
29. Pratt K.J., Shaw R.D. A petroglyphic sculpture from Nunivak Island, Alaska // Anthropological Papers of the University of Alaska. 16 Oct. 88 draff. P. 1-21.
3
4
Подрисуночные подписи:
Рис. 1. Скульптура малых форм с археологических памятников севера Дальнего Востока.
(1-3, 17, 20 - по Диковой Т.М., 1983; 4 - по Орехову А.А., 1987; 5 - по Леонтьеву В.В., 1976; 6, 7, 21, 30 - по Пономаренко А.К., 1976, 1985; 8, 22,
24, 25, 31 - по Лебединцеву А.И., 1999; 9, 11, 13-16, 23, 26-29 - по Кирьяк (Дикова) М.А., 2003; 10 - по Вдовину И.С., 1973; 12 - по Воробью И.Е., 1996; 18 - по Арутюнов С.А., Сергеев Д.А., 1969).
Рис. 2. Изображения мамонтов (1-6, 8-11, 15), гибридной фигуры (7 - внизу) и женских символов (12-14, 16-20).
1-6, 8, 9 - по Любину В.П., 1991; 7 - по Ларичевой И.., 1976; 10, 11 - по Кирьяк (Диковой), 2003; 12-14 - по Абрамовой З.А., 1966.
Рис. 3. Изобразительные предметы с Охотскго побережья (1,2, 4 - по Лебединцеву А.И., 1999, 2005) и с побережья Берингова моря (3 - по Леонтьеву В.В., 1976).
1 - фаллоидная подвеска (камень); 2 - барельеф змеи (камень); 3 -гибридная фигурка совы-нерпы (кость); 4 - лопаточка для нанесения керамического штампа (?) с символикой змеи (кость).
