CC BY
84
В целом монографию Филиппо Галло можно рекомендовать в качестве учебного пособия или введения в проблематику, связанную с концепциями права и типами правопонимания в [греко-]римской правовой традиции. Необходимо также подчеркнуть, что исследователь в своем труде затрагивает целый ряд вопросов, которые еще ждут своего исследователя (к примеру, Цельсово определение иска и его дальнейшая судьба в истории европейской правовой мысли).
Е. В. Сильвестрова (ПСТГУ)
О. Павел Флоренский и В. В. Розанов:
ДИАЛОГ СВЯЩЕННИКА И СЕМЬЯНИНА
[Рец. на: Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Книга вторая. М.: Республика; СПб.: Росток, 2010. 957 с.]
Вышедшая в 2010 г. в издательстве «Республика» книга является 29-м, предпоследним, томом собрания сочинений В. В. Розанова, издаваемого под редакцией
A. Н. Николюкина. В первом томе «Литературных изгнанников»1 была опубликована переписка В. В. Розанова с Н. Н. Страховым и К. Н. Леонтьевым. Рассматриваемая здесь вторая книга состоит из переписки В. В. Розанова с П. А. Флоренским и С. А. Рачинским, нескольких писем Ю. Н. Говорухи-Отрока, писем
B. А. Мордвиновой к В. В. Розанову с его комментариями, а также приложения, в котором представлены произведения В. В. Розанова, не вошедшие в собрание сочинений. Ключевое значение среди этих текстов имеет переписка В. В. Розанова и П. А. Флоренского, занимающая значительную часть издания2 (с. 9—412).
Важность этой публикации сложно переоценить. При том, что в последние два десятилетия тексты из архивов обоих мыслителей выходят в свет достаточно регулярно, появление новых документов эпистолярного жанра имеет особую значимость, позволяя проникнуть в ту творческую лабораторию, в которой рождались идеи философов и которая обыкновенно остается скрытой от глаз читателей их произведений.
13 Ibid. P. 306.
14 2i)VTaY^a tmv BeCmv xai iepwv xavovMV. VI / G. A. Rhalles, M. Potles, eds. Athenai, 1859. P. 400.
1 Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники: Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М., 2001.
2 Различные фрагменты этой переписки публиковалось в разное время. В частности, на ее материалах основывается большая статья игумена Андроника (Трубачёва) и С. М. Половин-кина, посвященная рассмотрению взаимоотношений и диалога В. В. Розанова и П. А. Флоренского (Розановская энциклопедия / А. Н. Николюкин, ред. М., 2008. С. 1079—1099). Однако в полном виде рассматриваемый материал публикуется впервые.
Надо отметить, что оба автора оценивали значение переписки как жанра очень высоко. В. В. Розанов планировал включить публикуемый материал в очередной том «Литературных изгнанников» и в качестве эпиграфа к планировавшейся книге выбрал цитату из письма П. А. Флоренского к нему: «Единственный вид литературы, который я признавать стал, — это ПИСЬМА. Даже в “дневнике” автор принимает позу. Письмо же пишется столь спешно и в такой усталости, что не до поз в нем. Это единственный искренний вид писаний» (с. 5, 96).
Ключевое слово в приведенной цитате — искренность. Действительно, в рассматриваемом тексте каждый из авторов нередко предстает без тех излишних покровов, которыми в других случаях маскируются самые глубокие мысли3.
Первые письма датируются 1903 г., однако регулярная переписка начинается в конце 1908 г. и завершается в 1917 г., с переездом В. В. Розанова в Сергиев Посад, то есть охватывает десять лет жизни мыслителей.
В переписке затрагивается целый ряд проблем, важных для обоих авторов. Основной круг тем можно обозначить следующим образом: вопросы религии; проблемы семьи и пола вообще и вопрос содомии в частности; Россия и русский народ; евреи и дело Бейлиса; личный, бытовой пласт; нумизматика; сотрудничество, совместные проекты, как реализованные, так и неосуществленные.
Интерпретация всех этих тем двумя мыслителями представляет глубочайший интерес, однако, возможно еще более интересно само живое общение, соприкосновение личностей В. В. Розанова и П. А. Флоренского, впервые предстающих в диалоге друг с другом. При знакомстве с творчеством каждого из авторов переписки по отдельности может сложиться впечатление, что В. В. Розанов и П. А. Флоренский — мыслители совершенно разнонаправленные. И отчасти это верно. Однако обращение к их переписке позволяет увидеть также и их глубинное сродство, укорененность в одни и те же сокровенные сферы бытия. Каковы же эти сферы?
Если говорить о теме, которая стоит в самом центре этой переписки, равно как и в центре диалога Розанова и Флоренского вообще, задает тон и является доминантой — то, безусловно, это тема соотношения религии и пола.
И если изначально Розанов выступает адептом пола, тогда как Флоренский — апологетом религии (православного христианства), то в процессе общения стороны взаимно обогащаются: Розанов в известной мере становится ближе к христианству, а Флоренский, пережив период «тихого бунта»4, обретает семью, и его творчество в целом обогащается новым пониманием проблем пола. Так, в созвучиях и отражениях мы имеем возможность увидеть личность каждого мыслителя в движении и объеме. Помимо этого надо отметить, что в диалоге Розанов и Флоренский как бы стимулируют друг друга к мысли, расширяют и углуб-
3 Так, объясняя особенности стиля своих трудов, выходящих в свет, П. А. Флоренский неоднократно пишет В. В. Розанову об отнимающей большое количество сил работе по адаптации собственных идей к формальным требованиям научного сообщества того времени (см., например: с. 35, 46, 66)
4 См.: Андроник (Трубачёв), игум. Предисловие / Флоренский П. А., свящ. Автореферат; Троице-Сергиева лавра и Россия. Иконостас. М., 2007. С. 11.
ляют кругозор друг друга, и иногда кажется, что их гении как бы умножаются от этого5.
Можно сказать, что проблема взаимодействия религии и пола в творчестве Розанова и Флоренского соотносится с вопросом сходства и различия личностей мыслителей. Флоренский пишет об этом следующим образом: «Вот, дорогой Василий Васильевич наше сходство, глубочайшее, и наше расхождение, тоже глубочайшее. Наше сходство: это острая, до боли, любовь к конкретному, к сочному и, скажу определенно к КОРНЮ, — к корню личности, истории, бытия, знания. Думается, что эта любовь — костромская, ибо нет во всей России, а, м. б., и на земном шаре, никого более коренного по вкусам, по укладу, по организации души, чем костромичи, особенно заволжского района. И отсюда — органическая же нелюбовь ко всему, что безкоренно, что корни подъедает, что хочет расти не на корне, а «само по себе». Но тут-то и расхождение. Чувствуя себя в литературе, «как дома», Вы говорите все, что блеснет в душе; а я не хочу чувствовать себя дома нигде, кроме родной, темной колыбели-могилы в родимой земле, и свою боль и свою радость, в наибольших их точках, скажу лишь Матери-земле. Мне думается, что это тяготение к лону — тоже костромское: костромичи скрытны, и души своей не показывают» (с. 178—179).
Если воспользоваться приводимыми автором образами корня и почвы, то, пожалуй, можно отметить, что П. А. Флоренский сам ассоциирует себя именно с «корнем», обретающим свою полноту «в родимой земле», тогда как личность В. В. Розанова он соотносит с «почвой»6. Быть может, в этом секрет взаимного тяготения столь различных Розанова и Флоренского? И может быть, в этом причина того, что обыкновенно сдержанный и скрытный Флоренский в этой переписке говорит столько сокровенных вещей.
В первом письме Розанову Флоренский подписывается «удивляющийся Вам П. Флоренский» (с. 11). Однако надо отметить, что удивление Флоренского Розановым не односторонне. О Флоренском в одном из писем Э. Ф. Голлербаху Розанов заметил: «Он о фаллизме все понимает, все и до глубины; и признает, ставит “полный плюс на фаллос”. Но как у него это сочетается с преданностью и церкви, и Христу — мне это совершенно непонятно»7.
5 См. цитату из письма П. А. Флоренского: «Право я не знаю, что “приятно Богу”. Но я знаю, что для Розанова и для Флоренского полезно взаимное трение, ибо в этом трении они обретают себя самих» (с. 95).
6 Интересно сопоставить с этим рассуждение П. А. Флоренского об устроении своей души: «Меня влекли и корни, клубни, луковицы, — все то, что сокрыто в сырой земле... Может быть, в связи с этим стоит и мой вкус к пище: я люблю все сырое, вытащенное из земли... неопределенные вкусы — репа... и т. п.» (с. 24) и далее: «А потому левкой, пахнущий репой, гнусен, хотя репа сама по себе тонка и благородна, что репа растет в земле и, так сказать, сознает себя корнем... а левкой желает быть цветком. У репы — глубочайшее сродство с полом. Поэтому она прикрывается, прячется, ищет темноты» (с. 35). Так, любопытным образом в рассуждениях П. А. Флоренского переплетаются вкус и запах, с одной стороны, и стихия пола и родной земли — с другой.
7 Розанов В. В. Собрание сочинений. В нашей смуте (Статьи 1908 г. Письма к Э. Ф. Голлербаху). М., 2004. С. 360.
Действительно, для Розанова сама личность Флоренского была парадоксом, ведь Розанов был убежден в глубинной вражде христианства к полу и, находя в мировоззрении Флоренского противоположное, он не переставал удивляться.
Для восприятия Флоренским идей и личности Розанова важна также категория запаха. Запах, по Флоренскому, — «субстанциальная характеристика» (с. 34). «В современную науку, — пишет он, — начинает (наконец-то!) проникать взгляд, согласно которому запахи — не просто материя, а квинтэссенция, тончайшая стихия, из которой образована материя. Значит, запах характеризует самое сокровенное веществ, вещей и существ». Однако «если одни только запахи, — то это слишком — душно, нет солнечности. Но без запахов все стало бы призрачным» (там же). Размышляя об одной из статей Розанова, Флоренский говорит о том, что она «пахуча до одурения, — тяжелым, сытным запахом. А пахуча — значит — и не поддельна» (там же). Эти размышления об отдельной статье Розанова Флоренский переносит и на все его творчество, и на саму его личность: «Вы — запах человечества и, притом не просто запах, а какой-нибудь Ігіріе-ехігасіе. Что ж! И будьте запахом...» (там же). Категория запаха крайне существенна и для Розанова. Достаточно вспомнить, что одна из его работ называется «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови». Надо отметить, что внимание и интерес к обонянию и его отношению к сущности религиозного реализуется, в частности, в совместной работе двух мыслителей над этой книгой, в которой Флоренскому, как известно, принадлежат две статьи за подписью «омега». В отношении к евреям вообще и к вопросу о ритуальных убийствах и делу Бейлиса в частности, Розанов и Флоренский демонстрируют глубокое единомыслие. Диалог мыслителей на эти темы составляет важную часть переписки и является существенным дополнением к работам В. В. Розанова по указанной проблематике.
Размышления Розанова и Флоренского о еврействе прямо связаны с рассмотрением вопросов соотношения религии и пола, ключевыми в котором, по глубокому убеждению авторов, являются мифологемы крови и семени. С точки зрения Флоренского, «переживание мистической стороны рождения концентрируется в фаллосе. Переживание мистической стороны смерти концентрируется в жертве. Всякая жертва есть victinia vicaria, жертва заместительная. Всякий фаХХбс; есть фаллос (фаХХбс;) vicarius, фаллос заместительный. Но замещение идет далее. Семя — вот сущность фаллоса; кровь — вот сущность жертвы. В семени — жизнь, в крови душа. Семя — сома (ойца), тело (но не как материя, а как форма); кровь — психе ('фих'ф. Кроме семени и крови все на свете скучно и все предназначено только для обслуживания того и другой (курсив мой. — А. Г.). Рождаемся, чтобы умереть. Умираем, чтобы (б. м.) родиться. То, что между рождением и смертью, то, что между семенем и кровью — это изолирующая прокладка, мешающая соединению + электричества с — электричеством. Но ни рождение, ни смерть не удовлетворены, ибо они — друг для друга, а не в себе и для себя. Они только тогда могут быть достаточными, когда одно есть другое, а другое — первое. Только в вечном единстве рождения и смерти, семени и крови, может быть высшее, ценное. Семя — плоть, кровь — святость. Семя — кровь — святая плоть. Рождение — смерть — вечность и полнота» (с. 23).
Так, в этом отрывке намечены два смысловых ряда:
Розанов фалл семя рождение тело
Флоренский жертва кровь смерть душа
И синтез этих рядов Флоренский видит в «святой плоти», в «вечности и полноте».
В другом месте переписки, размышляя о соотношении своей мысли с идеями Розанова и Н. Н. Страхова Флоренский говорит о том, что «гегелевское самораз-вивающееся абсолютное понятие превратилось у Страхова в “это” живое тело, а у Розанова живое тело собралось в одну каплю семени». Еще одно движение — и у Флоренского оно окончательно ускользает от реторт и щипцов, делаясь зримой и незримой, временной и вечной идеей — именем. Но в устремлении своем Розанов и Флоренский, кажется, смотрят в противоположные стороны, снова встречаясь взорами в бесконечности. Это яснее всего из их стиля. Розанов хочет «субъективизировать» литературу, сделать ее насквозь интимной. «Писать так, как говорят» — до последнего предела, «разрыхлить душу читателя». Флоренский же, наоборот, хочет сделать писания совершенно объективными, писать «совсем не так, как говорят». Для Розанова разговор и книга — одно, для Флоренского — совсем разное, по природе разное. Розанову хочется опростить церковь, ввести жизнь в церковь; а Флоренскому мечтается — иератический строй и священная символика, внушающая трепет, но непостижимая непосвященным. Поэтому ему хочется стиля монументализма, а Розанову — т. сказ., эфемерного, но моментного. Язык Розанова — как еле ласкающиеся дохновения теплого ветерка, как пахнувший откуда-то запах, овевающий, но бесформенный. А Флоренский думает о языке, который бы как удары молота по резцу высекал священные глифы в подземных пещерах. Розанов (в истории) никогда не был жрецом; а Флоренский никогда не был чем-либо, кроме жреца» (с. 122). Дополняя рассмотрение П. А. Флоренского, можно сказать, что если он был в первую очередь «жрецом», нашедшим, впрочем, свою реализацию также в семье и отцовстве, то
B. В. Розанов был в первую очередь «отцом» и семьянином, для которого литературное творчество стало священнодейством8. Так, можно сказать, что в самих личностях Розанова и Флоренского мы находим персонификации ключевых категорий религиозного — крови (Флоренский) и семени (Розанов). И на «дуговой растяжке» этих олицетворенных полюсов бытия строится композиция рассматриваемой переписки.
Однако при наличии многочисленных сходств позиции Розанова и Флоренского по ряду вопросов в их идеях нередко присутствуют и существенные расхождения. В частности, в переписке поднимается вопрос о содомии (авторами в тексте она обыкновенно обозначается буквой «s»). Непосредственным поводом к обсуждению этой темы является то, что Розанов обвиняет христианство во-
8 Более подробно о соотношении различных уровней творчества у В. В. Розанова см. мою рецензию: Ure A. Vasili Rozanov and the Oration: Edenic vision and the rejection of eschatology. N. Y.: Continuum, 2011 // Вестник ПСТГУ. Серия 1: Богословие. Философия. 2012. Вып. 4 (42).
C. 135-139.
обще и монашество в особенности в тотальной пораженности этим пороком. Флоренский в этом случае выступает как апологет христианства и пытается развеять предубеждение Василия Васильевича. Так, Флоренский дает серьезную отповедь розановским обвинениям христианства в содомии, в частности рассматривая «эллинизм как содомический цветок», то есть, по большому счету, содомию как краеугольный камень эллинства. Тогда как христианство, как пишет Флоренский, «высказалось против содомии, мощно задержало ее, парализовало, изгнало» (с. 14).
Помимо рассмотрения проблем пола и религии ключевое значение этой переписки составляет попытка П. А. Флоренского осмыслить идеи В. В. Розанова с точки зрения православного христианства. Восприятие В. В. Розанова и его идей как при его жизни, так и после его кончины было весьма неоднозначным9. Можно сказать, что и сейчас, в современной православной культуре встречаются диаметрально противоположные оценки его личности и творчества. Говоря о значении переписки, надо отметить, что она, как думается, представляет собой значительный шаг в восприятии творчества В. В. Розанова с позиций православия.
Как известно, одна из книг Розанова называлась «Около церковных стен»10. Можно сказать, что о. Павел пытался, с одной стороны, ввести в Церковь Розанова как личность, с другой стороны — осмыслить его творчество с точки зрения православного христианства.
Ценность розановского дарования Флоренский видит в том, что Розанов «неизъяснимым, вероятно, и для него самого способом, постигает реальную данность в себе Мощи, Uhrgrund-а Бёме, Бога-Отца» (с. 10). Также Флоренский называет Розанова пророком и говорит о том, что Розанов «постигает То, что оформливается Логосом, первобытную Мощь». Флоренский заключает: «Вот это Ваше проникновение в “густеющую ночь” (сравн. со звуками виолончели, которые тоже хорошо символизируют эту темную первооснову) и дает мне основание для удивления перед Вами». Главной заслугой Розанова Флоренский видит то, что им открыты «новые данные в тайниках быта и духа», что «под разрозненными заметками скрывается громадный материал, запас новых, непосредственных данных для выработки мировоззрения», которые, как считает Флоренский, требуют осмысления и оформления (с. 10).
Надо отметить, что при всей амбивалентности отношения Флоренского к Розанову признание гениальности прозрений последнего и значения его открытий проходит через всю переписку. Флоренский поддерживает Розанова очень во многом — и едва ли не во всем, кроме главного — отношения ко Христу. И именно здесь, в этой ключевой точке, позиции мыслителей расходятся.
Тем не менее уже в последних письмах, как бы резюмируя переписку, Флоренский пишет: «Вы сделали великое дело, м. б., величайшее дело многих веков. Я около Вас и с Вами, м. б. потому понимаю Вас. Но сейчас все же невозможно оценить значение и величину всего, сделанного Вами. Может быть, сто лет должно пройти, чтобы утихли мелкие страсти около Вас и из-за Вас и Вы
9 Рассмотрению различных точек зрения на творчество В. В. Розанова специально посвящен сборник: В. В. Розанов: pro et contra. СПб., 1995.
10 Розанов В. В. Собрание сочинений. Около церковных стен. М., 1995.
Философия? Религии? Рец. на: Философия религии: альманах 2006-2007...
выступили из этого тумана великим открывателем важнейшего начала мира и культуры. Но, зная все это, я не могу не видеть, что мы с Вами находимся под перекрещивающимися и со всех углов бороздящими воздух злобными и ненавидящими взорами скопцов, как пауки ждущих пожрать нас и ненавидящих всем нутром своим. Все острее чувствую это, и знаю, что пока весь дух нашей культуры не переменится, это будет так. Но я с Вами, не в том смысле, что смею себя равнять Вам, а говорю про единомыслие, единочувствие, единовосприятие мира. Вы свершили уже главное своей жизни; я, если Богу будет угодно, только начинаю. Но я чувствую, что то главное, о чем говорили Вы, как-то развернется впоследствии и у меня, и в каком-то смысле я продолжу Ваше дело — углубления мирочувствия» (с. 191).
Книгу, безусловно, стоит прочитать всем интересующимся русской философией и вопросами пола, семьи и религии.
А. А. Гришин (ПСТГУ)
Философия? Религии?
[Рец. на: Философия религии: альманах 2006—2007 / Отв. ред. В. К. Шохин. М.: Наука, 2007. 498 с.
Философия религии: Альманах 2008—2009 / Отв. ред. В. К. Шохин. М.: Языки славянских культур, 2010. 528 с.
Философия религии: Альманах 2010—2011 / Отв. ред. В. К. Шохин. М.: Восточная литература, 2011. 536 с.]
Рецензируемая серия книг представляет собой три первых выпуска международного периодического издания «Философия религии» (под общ. ред. В. К. Шохина), осуществляемого российскими и англо-американскими философами в сотрудничестве с Институтом философии РАН, философским факультетом МГУ им. М. В. Ломоносова (Москва) и «Обществом христианских философов» (США). За прошедшие пять лет состав редколлегии неоднократно варьировался и расширялся, но его неизменное ядро составляют авторитетные отечественные и зарубежные специалисты: В. К. Шохин, А. А. Гусейнов, А. Р. Фокин, М. Мюррей (Университет Нотр-Дам, США), Р. Суинберн (Оксфорд). Все три выпуска альманаха объединяет сквозная проблематика, нашедшая свое отражение в рубриках: «Философия религии как философская дисциплина», «Современный философский теизм», «Из истории естественной теологии» / «Философская теология и христианская традиция», «Переводы классики», «Публикации и архив», «Рецензии и размышления над книгами» и др.
