CC BY
10
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2021. № 3
Элла Григорьевна Задорожнюк,
доктор исторических наук, заведующая Отделом современной истории стран Центральной и Юго-Восточной Европы Института славяноведения РАН (Ленинский просп., д. 32А, 119991, Москва, Россия), e-mail: elzador46@mail. ru
0 НОВОМ ПОДХОДЕ К ИЗУЧЕНИЮ ПОЛИТИЧЕСКОГО МЕНТАЛИТЕТА ПРОФЕССОРА Н.М. РАКИТЯНСКОГО1
В публикации обсуждается монография профессора Н.М. Ракитянского, в которой изложен опыт ментальных исследований политических миров современности, представлен теоретико-методологический потенциал концепта «менталитет», изучены его операциональные возможности. Монография опирается на методологические основания ряда наук, ключевое место в ней занимает политическая психология. В работе дан системный анализ феномена менталитета с позиций разных предметных областей социально-политического знания. Методологическую модель исследования политических менталитетов, представленную автором, можно считать новым словом в отечественной политической науке. Ядром ментальной модели выступает догмат (догматический принцип), который трактуется как первичная система знания об устройстве мироздания и смысле человеческого существования. Догмат обусловливает характер политической власти той или иной страны, особенности системы права, ее экономический уклад, духовность; задает направления жизни и судеб народов и их политических элит. Книга наполнена гуманистическим содержанием, выводимым из представлений автора о природе человека и ментальном потенциале наций. Его прогностические суждения о будущем человечества допускают возможность мирного сожительства носителей различных менталитетов.
Ключевые слова: менталитет, ментальная экспансия, феномен веры, догматический принцип, субъект, политическая психология, полименталь-ность, политический инфантилизм, политико-психологическое моделирование, политические миры.
Ella Grigor'evna Zadorozhnyuk,
Doctor of Historical Science, Head of the Department of Contemporary History of Central and South-Eastern Europe, Institute of Slavic Studies, Russian Academy of Sciences (Leninsky prosp. 32A, 119991 Moscow, Russia), e-mail: Elzador46@mail.ru
1 Ракитянский Н.М. Ментальные исследования глобальных политических миров. М.: Издательство Московского университета, 2020. 463 с. (Библиотека факультета политологии МГУ).
ABOUT THE NEW APPROACH OF STUDYING
POLITICAL MENTALITY DEVELOPED BY
PROFESSOR N.M. RAKITYANSKY
The article reviews the recent monograph published by professor N.M. Raki-tyansky, Mental Studies of Global Political Worlds (Moscow: Moscow University Press, 2020). The book describes the experience of researching various 'mentalities' of modern political worlds; the theoretical and methodological potential of this concept and its operational capabilities. In his research, the author draws on methodological assumptions from several disciplines, especially political psychology, conducting an in-depth systematic analysis ofthe phenomenon of 'political mentality'. The author's modelfor the study of'political mentality' represents a novel approach in Russian political science. The core of the mental model is dogma — the primary system of knowledge about the structure of the universe and the meaning of human existence. Dogma determines the nature of the political power in the country, the peculiarities of the legal system, its economic structure and spirituality. It also sets the direction not only for people's lives and destinies, but also for the countries' political elites. The book is filled with humanistic content which draws on the author's approach to human nature and cognitive potential of nations. Thus, the author's reasoning about the future of mankind admits the possibility ofpeaceful coexistence between bearers of different 'mentalities'.
Key words: mentality, mental expansion, the phenomenon of faith, dogmatic principle, subject, political psychology, polymentality, political infantilism, political and psychological modeling, political worlds.
Глобальные противостояния в современном мире все чаще трактуются как столкновение менталитетов. Потребность, причем форсируемая, в анализе этого феномена и особенно специфики различных национальных и наднациональных менталитетов у специалистов по социальным наукам самого различного профиля сомнений не вызывает. Соответствующий круг проблем находится в центре исследовательского поиска автора фундаментальной монографии, доктора психологических наук, разработчика методологий психологического портретирования — причем не только личностей политиков, но и разнородных социально-политических групп, профессора факультета политологии МГУ Н.М. Ракитянского.
Книга погружает в истоки формирования и противостояния менталитетов, а также содержит наблюдения за ламинарными и турбулентными их проявлениями. Ей присущи проницательные суждения и релевантные прогнозы о глобальной деструктивности столкновений носителей несходных менталитетов. В целом она базируется на академически выверенных предпосылках и доказательных выводах, касающихся самого статуса понятия, а точнее сказать — интегрального концепта «менталитет».
Положения монографии апробированы в ходе многочисленных авторских эмпирических исследований, опираются на анализ массивов научной литературы на разных языках, они звучали в выступлениях на научных форумах и, наконец, в лекционных курсах, в первую очередь для студентов-политологов, на которых присутствовали и представители других факультетов МГУ, причем не только гуманитарных.
Достоинства монографии безусловны, но это не значит, что они принимаются безоговорочно. Более того, они как раз побуждают к острейшим дискуссиям — такова особенность заявленной темы. Не обойдется без них и предлагаемая рецензия.
Центральная тема рассматриваемого труда — этно-культурно-религиозные материки менталитетов и их соприкосновения. В их числе — иудейский, британский, исламский, китайский, польский менталитеты, а также интегральная модель западной полименталь-ности. Неизбежен и естественен анализ русского менталитета и российской полиментальности, хотя он дается через их сопоставление с «другим» и «другими».
Методология такого сопоставления — особая тема, но в рамках ее проработки автор доказательно подчеркивает: сколь бы агрессивно ни выступал этот «другой» и «другие» — причем в немыслимых комбинациях, наш менталитет не проявлял агрессию первым.
Свидетельства тому — события из более чем тысячелетней истории отечественной государственности. События крайне непростые. Характеризуя то или иное из них, невольно вспоминаешь известную формулу Ф.М. Достоевского о «всемирной отзывчивости русских», но с отрицательной эмоциональной коннотацией: проклятая и неосмотрительная... Доказательную базу такого оценивания любой пытливый читатель может отыскать сам, причем не только в истории, но и в сегодняшней злободневности.
Признаем, что политические миры и в прошлом, и в настоящем имеют свои ментальные референции. Слово «глобальные» в названии книги указывает, кроме прочего, на то, что эти миры характеризуются установкой на их безостановочное расширение, которое автор трактует как ментальную экспансию.
С чем же автор идентифицирует концепт «менталитет»? Как в дальнейшем идут одновременно препарирование и конструирование указанного концепта в монографии?
Сфокусируем внимание на следующем определении автора: «Менталитет, вырастая из веры, проявляется в разуме, чувстве, мотивационно-волевых качествах, бессознательных установках каждого отдельного члена общества на основе общности языка, традиций, истории, культуры и ценностей» (С. 29).
Определение интегральное, но при этом операциональное и даже инструментализованное. Это надо иметь в виду при обращении к тем или иным аспектам феномена менталитета, соотнося их с аллюзиями на ключевые идеи Н.Я. Данилевского, А. Тойнби, С. Хантингтона и основателя отечественной политической психологии профессора А.И. Юрьева.
В первой части труда панорамно выявляется эвристический потенциал концепта «менталитет» в соотношении с концептом «глобальные политические миры». Расшифровывая его формулу, автор полагает, что она является репрезентативным выразителем как своеобразия и уникальности, так и инаковости психологических качеств, морально-этических принципов, нравственных, духовных и религиозных ценностей этносов, наций и культурно-цивилиза-ционных общностей. И не только выразителем — менталитет есть условие возможности социального и политического бытия в его своеобразии и уникальности.
Соответственно, политический менталитет — выражение и условие существования самой политейи по Аристотелю как любой единичной формы общественного управления, от малой (семейный клан) до сколь угодно большой (союз государств). Это наша попытка уяснения сути понятия. Ее можно и проигнорировать, вернувшись к выделенным автором базовым структурным элементам политического менталитета. Таковыми являются «преобладающие в той или иной общности установки мышления, веры, воли, подсознательного и сверхсознательного, которые определяют характерные типы повседневного, социального, правового, экономического и политического поведения, свойственные как религиозным, так и секулярным группам. Вместе с тем концепт менталитета включает в свой состав разнообразие широких и узких тем и понятий, которые в совокупности дают многоохватную картину той или иной общности» (С. 27).
Выделив их, автор прочерчивает траектории осмысления менталитета в первую очередь в пространстве политической психологии — отечественной и зарубежной. Но логика научного поиска выводит его на более широкие контексты, обозначенные в свое время классиками русской философии Ф.М. Достоевским, Н.А. Бердяевым, Б.П. Вышеславцевым, И.А. Ильиным, Н.О. Лосским, И.Л. Солоневичем такими метафорами, как дух народа, национальный характер, народное мироощущение / мировоззрение. При этом автор монографии особо подчеркивает, что менталитет вырастает из веры и кладет свой отпечаток на строй разума и проявления чувств, формирует как демонстрируемые мотивационно-волевые качества своих носителей, так и их бессознательные установки. Практически каждый носитель таким образом проявляемого менталитета — член
узнаваемого общества — политейи с присущими ему языком и традициями, культурой и ценностями.
При этом, по аргументации автора, как раз вера задает матрицу духовной жизни, культурные и поведенческие коды этносов, наций и даже наднациональных образований, образуя культурное разнообразие. Чисто религиозным содержанием вера не исчерпывается, считает автор, тем более в качестве сущностного элемента политического менталитета. Вера эта свойственна религиозным и секулярным группам («группы определяются доминирующим в них исторически утвердившимся вероисповеданием»), детерминируя доминирующие установки мышления и воли, проявления бессознательного и сверхсознательного. Они же, в свою очередь, формируют характерные для того или иного менталитета типы социального, правового, экономического, политического и повседневного поведения, типы, зачастую мгновенно узнаваемые.
Прежде чем рассмотреть авторские параметры субъектности менталитетов различных политических миров, остановимся на такой исследовательской новации автора, как анализ феномена догмата. Последний обычно трактуется как основное положение вероучения, принимаемое безоговорочно и подтвержденное высшим авторитетом. У автора более углубленная трактовка данного концепта, соотносимая не только с тем или иным вероисповеданием.
Так, во второй части детально анализируется то, что можно назвать диалектическим противоречием между догматом и поли-ментальностью. Почему противоречием? Потому что догмат (догматический принцип) трактуется в книге как «первичная система априорного знания об устройстве мироздания и смысле человеческого существования, являясь ядром менталитета, обусловливает и характер политической власти целой страны, особенности системы права, ее экономический уклад, нравственность, духовность, саму жизнь и судьбу народов и их политических элит, государств, каждого отдельного человека» (С. 115-116).
Значит ли это, что полиментальность предполагает множественность ядер? Да, утверждает автор, полиментальность коренится в том факте, что «современная политика, как и прежде, осуществляется в контексте как тысячелетней религиозно-догматической, так и современной секулярно-догматической практики и является ее следствием и результатом» (С. 138). Поэтому и Россия в историческом ракурсе предстает как хранитель догмата в духовном, культурном и политическом его значении с более чем тысячелетним прошлым и современными секулярными устремлениями, если не пароксизмами. Вся ее история — это в целом согласительное проживание носителей менталитетов, а не их подавление или вытеснение. Тем самым
указанное противоречие является философски диалектическим и культурно продуктивным — при условии сохранения субъектности политического мира. Субъектности, выявляемой весьма рельефно в условиях современной России.
Автор в русле разрешения этого противоречия выделяет три богословские системы, которые стали догматическим основанием западных субменталитетов: ортодоксально-католическая, континентально-протестантская и английский номинализм или терминизм.
Как-то так получается, что противостояния Англии и Франции, вылившиеся, в частности, в наиболее длительную на континенте Столетнюю войну, или Франции и Германии — сменяются обострениями общеевропейского единения против России. То под верховенством псов-рыцарей в Средние века, то при Стефане Батории и целых трех Лжедмитриях в конце XVI — начале XVII в., то при Карле XII в начале XVIII в. — ну и далее: при Наполеоне, кайзере Вильгельме, Гитлере... Неужели это сущностная референция западной полиментальности?
Мы ставим этот вопрос, не всегда адресуясь лишь к авторскому изложению. Но его достоинство в том, что даже присущий труду академический дискурс не препятствует тому, чтобы нам самостоятельно и в то же время рефлексивно достраивать некоторые ходы его мысли, включая, например, такие наблюдения, что польский король Баторий был трансильванским венгром, Наполеон — корсиканцем, а Гитлер — австрийцем.
Заимствуя концепт догмата из античной юридической и философской мысли, а также из теологии, Н.М. Ракитянский все же дает ему свое расширительное толкование. Посылки такового изложены следующим образом: «Политика государств, союзов и блоков проявляется и реализуется в различных стратегических установках. Так, единым догматическим основанием евроатлантических типов субъектности стало христианство, на основе которого сформировались типы политической субъектности: православный, католический и протестантский» (С. 101).
Выводы же сводятся к тому, что и в век глобализации ценностные ориентации масс определяются монотеистическими системами, выстраивая ментальную архитектонику человечества. Каждая из систем определяет культурно-цивилизационные различия, составляя основу мировоззрения и векторы жизненной позиции как отдельных людей, так и их сообществ. «Догматы прямо или косвенно детерминируют природу и специфику политической власти нации, ее экономический уклад, устроение права, нравственность, духовность и саму судьбу цивилизаций и государств» (С. 103).
Во второй части монографии автор делает, на наш взгляд, весьма важный вывод о том, что догматический принцип, кроме своего непосредственного значения, имеет более широкий, собственно методологический смысл: он предполагает изучение закономерностей и механизмов догматического мышления.
Предваряя конкретное рассмотрение политически мощных менталитетов, правомерно вспомнить рекомендацию Б. Спинозы: не плакать, не смеяться, а понимать. То, что можно назвать старым русским словом «удобопревратность», иллюстрируется на примере первых монотеистов — евреев. Они, опираясь на свои догматы, получили возможность обретения уникальных субъектных политических качеств, которые в историческом плане обусловили кардинальное преобразование народа Израилева в суперсубъект ментальной, финансовой, информационной и политической экспансии в глобальном масштабе. Удобопревратны и все другие догматы, и скрупулезное выявление их трансформаций — несомненное достоинство авторского анализа и изложения.
Остается заверить потенциального читателя в оригинальной интерпретации концепта «догмат» на материале комплексных исследований и с апелляциями к истории. Эрудиция богатейшая, но выводы четкие и нацелены на саму суть проблемы. К примеру, такой: «Политика государств, союзов и блоков определяется их стратегическими установками, которые детерминированы догматическими основаниями субъектности, сформированными в течение столетий под воздействием монотеистических религиозных систем. Современная политика, как и прежде, осуществляется в контексте как тысячелетней религиозно-догматической, так и современной секулярно-догматической практики и является ее следствием и результатом. В политико-психологических исследованиях глобальных политических миров методологический потенциал и эвристический ресурс концепта догмы / догмата позволяет осуществлять исследования глубинных основ как национальных менталитетов, так и менталитетов культурно-цивилизационных систем» (С. 138).
Как раз анализ системы догматов позволяет выявить и глубинную суть, и формы проявления одного политического менталитета наряду с другими, детерминируя их существование в реальной (конфликтной) и идеальной (общежительской) формах. На этих методологических основах автор выстраивает и их политико-психологическое моделирование. Задача эта непростая и решается автором через анализ разного рода дихотомий, и в первую очередь политеизма и монотеизма.
Итак, догматы, обладая интегративным свойством, формируют модель мира в сознании организованных людских масс. Они создают
узнаваемые доминантные ментальные матрицы, а их сосуществование в форме конфликтности или общежительности детерминирует ход и результаты многих политико-психологических процессов.
Третья часть книги открывается исследованием конкретных моделей политического менталитета. Первая из них сформирована иудаизмом, противостоящим политеизму. Это религия Закона (завета), дарованного Богом лишь «Своему» народу и одухотворяющего его бытие. Он-то и способствовал сохранению ментальной идентичности современных евреев и позволил влить новое вино в старые мехи — создать модерное национальное государство по образцу древнееврейского.
«Догматически утвержденная идея единого избранного народа требовала тотального подчинения частных мотивов и побуждений интересам общины» (С. 153). Парадоксально, но как раз эта идея побуждала к максимальному появлению индивидуальной инициативы, эмпирическими коррелятами которой служили, несомненно, успехи представителей древнего народа в самых разных областях современной жизни. При этом «вертикаль веры трансформировалась в горизонталь земных расчетов, выгод и вожделений» (С. 159). Их следствие — рано наступающая психологическая зрелость и реалистическое мышление, речевая компетентность и мотивация к достижению.
В разделе детально изложены и психологически интерпретированы проявления этой достижительности на длинном пространстве истории. Сегодня же, утверждает автор, имеют место ментальные диссонансы в еврейских общинах, но иудейский менталитет все же сохраняет свой мощный интеграционный политический потенциал. Важно то, что «богословско-мистические доктрины иудаизма были конверсированы в политические установки, и центральной из них в настоящее время является сионизм как еврейский секуляризованный националистический мессионизм» (С. 171).
Такая конверсия присуща и другим монотеистическим религиям. Произошла она и в западном менталитете, причем по-разному в трех его субменталитетах. Что касается их генезиса, то, по мнению автора, в предренессансной Европе «получили развитие три богословские системы, впоследствии сформировавшие установки веры, которые пронизывали все практическое и научное знание, этику и бессознательное. В основе своей они сохранились и до настоящего времени» (С. 175). Это, во-первых, ортодоксально-католическая система, связанная с именем Фомы Аквинского, вторая, контрарная ей — континентально-протестантская, третья — английский номинализм (терминизм). Важнейшую роль в его формировании играл У. Оккам (1285-1347), номиналист, монах-францисканец,
наметивший вектор отхода власти монарха от авторитета римского папы, мыслитель, который изобрел «бритву», отсекающую лишние сущности — но их не отбрасывающих, а предоставляющих конторам по ментальному экспорту.
На наш взгляд, разгадка доминирования островного номинализма над континентальным реализмом заключается в том, что носителям британского менталитета удавалось и удается демонстрировать супрематию номины (имени) над реалией (действительностью). В свете сегодняшнего дня представляется возможным предположить, что именно догматически детерминированный номинализм как таковой является концептуальной основой в проектировании и проведении англо-саксонским миром ментальной экспансии в варианте ментальных войн. Это продемонстрировано автором с должной полнотой на примере Британской империи — единственной страны, которая утвердилась на пяти континентах и чья субъектная идентичность «позволяла англосаксам выходить за пределы возможного в кризисных ситуациях» (С. 209). Во всех испытаниях империя была для своего народа своеобразным «предметом национальной гордости», при этом британская политическая элита «побуждала представителей всех слоев общества чувствовать себя органической частью великой нации избранных» (С. 221).
Параграф насыщен меткими наблюдениями и глубокими мыслями, предостерегающими от убежденности в идее исключительности США и англо-саксонского мира, а также аргументированно и бескомпромиссно предупреждающими, что слепое заимствование навязываемых образцов ментальности — это дорога в пропасть бессубъектности.
При этом, как отмечено автором, «такие понятия, как "демократия", "рынок", "частная собственность", "индивидуализм", "толерантность", "права меньшинств", "мультикультурализм" и многие другие, догматически и непререкаемо утверждаются. Эти универсалии a priori всегда полагаются непреложно позитивными и сверхценными, хотя никто не может внятно объяснить, почему они имеют "общечеловеческую" ценность и обязательны для всех людей, живущих на планете» (С. 177). Непонимающим — навязывают, сомневающимся — демонстрируют силу, непокорных — ломают. Так было, так и есть. Меняются лишь способы донесения этих «вечных истин» и средств, которые при этом используются. В книге об этом написано ярко и убедительно.
Но процесс ослабления субъектности затронул сегодня и США. Как правомерно констатирует автор, сама догматика протестантизма как «гражданской религии» Америки, выраженная в ценностях буржуазной демократии, рыночной экономики, либерализма, культа
индивидуалистической самореализации, вступила в противоречие с изначальными христианскими ценностями (С. 195).
На родине номинализма политическая ментализация элит выстраивалась на догматически детерминированном убеждении в своем статусе как хозяйки не только морей, но и континента, а затем и всего мира. Великобритания именовала себя «мастерской» этого мира, но часто ее «мастерство» сводилось к манипулированию конфликтами посредством сконструированных к своей выгоде nominations, а также кроющихся за ними интриг и провокаций. При этом, как отмечено в параграфе, местной элите удалось «переваривать» «ментально-политические и психологические последствия христианизации», сформировав имперский политический суперсубъект.
А тут еще зафиксированный автором рост сферы экспансии исламского менталитета — тоже, по выдвинутой в монографии гипотезе, с его бессубъектностью. Глава об исламском менталитете характеризуется, с одной стороны, выявлением его специфики в контексте принципа субъектности, а с другой — вовлеченностью в анализ, можно сказать, полевых его проявлений в России на примере Ставропольского края. Приведем его итоговую формулировку: «Ислам, несмотря на известные социальные и экономические проблемы, в наибольшей мере способен к осуществлению экстенсивной — массовой, расширительной, количественной — политической экспансии таранного типа в глобальном масштабе. Сочетание абсолютной догматичности, которая имеет аффективный, страстный, нетерпимый, жертвенный характер, и абсолютной бессубъектности делает исламский менталитет в наступающей эпохе "религиозных масс" энергетически напряженным, пассионарным менталитетом» (С. 254). При этом автор предупреждает о возможности очередного сверхпассионарного взрыва ислама в ходе его экстенсивного геополитического наступления.
Но как раз Россия, и в частности Ставропольский край, демонстрирует, как попытки реисламизации канализируются в общежи-тельность этносов и народов с разными менталитетами. Выделение этапов ее становления — несомненное достоинство книги, позволяющее видеть перспективу сопоставимости менталитетов на региональном уровне. На примере Ставропольского края в книге доказательно изложены основания конструктивного сожительства всех народов на территории современной России. Это тема, нуждающаяся в дополнительных обсуждениях. Есть основания предполагать, что за нее, как за многие другие, возьмутся слушатели лекций профессора Н.М. Ракитянского, его аспиранты и сотрудники.
В целом же автор — и это безоговорочное достоинство его труда — погружает читателя в такой сгусток проблем, что без попыток
опровержения ряда его тезисов не обойдется ни один даже самый академически подкованный в политологии (и не только в ней) читатель. Возможные же дискуссии при этом, отличаясь страстностью, не могут не иметь позитивного итога: приращения крайне востребованных для понимания нынешней обстановки познавательных средств. Причем таких методологических средств комплексной природы, которые не декларируются, а нацелены на практическое применение, т.е. пригодны для многомерного видения сложностей менталитетов и коренящихся в них основ взаимодействия политических миров.
Добавим и свои соображения об угрозах субъектности современной России со стороны носителей экспансионистских менталитетов, предваряя их обращением к мудрой пословице: страшен сон — да милостив, однако, Бог. Это значит, конечно, не только и не столько упование на Его промыслительную силу, сколько на побуждения и деяния носителей русского и — в более общем плане — отечественного менталитетов. Свидетели их мощи — и труднейшая история страны с судьбоносными победами, и современные ее достижения в жизнеобеспечивающих отраслях, важных для сохранения и всего человечества.
Не будем множить сущности без надобности, но один пример все же приведем: в 1957 г. страна, всего за 12 лет до этого пережившая войну, гибельную для любой другой страны, запускает спутник. Почти шесть с половиной десятков лет спустя она делает человечеству еще один дар: разрабатывает антиковидную вакцину «Спутник V». Так проявлялась, проявляется и будет проявляться ее субъектность.
Особое внимание автор уделяет польскому политическому менталитету, анализу которого посвящена заключительная часть монографии. Ему и будет уделена значительная доля внимания рецензента как слависта и специалиста по региону Центральной Европы — поясу государств между Балтикой и Адриатикой, ставших предместьем Евросоюза и плацдармом НАТО. Хотя любой внимательный читатель многое может обнаружить у носителя этого менталитета — оруженосца современной русофобской риторики, приводимый материал по данному полулимитрофному региону послевоенной Европы особо интересен. Здесь можно найти для себя ответы на самые разные вопросы.
Автор во введении предуведомляет, что эта страна не является «ключевым элементом западного мира», что она — лимитроф и политическое образование с «заимствованной субъектностью»; что она подвергалась и подвергается внешнему управлению в силу того, что ее политической элите присущ «инфантильный ментальный статус» (С. 42). Знакомство с текстом раздела показывает: все так, но не во всем.
Начнем с территориального статуса. Да, Польша во многих отношениях — лимитроф, т.е. пограничная территория, обязующаяся содержать войска политически мощной метрополии, и это правильно. Однако она не только так позиционирует себя, но и являет собой своеобразный фронтир Запада — его активную и милитаристски детерминированную границу. Так было в 1612 и 1812 гг., равно как и в другие периоды. С оговоренными исключениями, одно из которых — 45-летний период существования Польской Народной Республики.
Попытаемся доказать допустимость такой трактовки на материале раздела — с правом его автора не согласиться, а то и оспорить интерпретации рецензента. В Польше в течение длительного периода ее феодальной истории не было вассалитета. Но сама-то она как раз выступала в качестве вассала — то Римской католической церкви, то Священной Римской империи германской нации, то Англии и Франции, считая своим сюзереном первого и третьего Наполеонов.
Шляхта еще в XIII-XIV вв., можно сказать, отчаянно боролась за свои привилегии — «привилеи». Но она не могла не подчиняться — частями! — то папе, то королю, то магнатам, вопреки казавшимся незыблемыми своим установкам (nihil novi nisi commune consensus — «ничего нового без всеобщего согласия») и liberum veto — права одного голоса, блокировавшего решение Сейма. Казалось бы, дела давно минувших дней. Однако Н.М. Ракитянский, предлагая свою «разгадку» специфики польского менталитета, справедливо показывает, что эти особенности многое объясняют не только в прошлом, но и в настоящем.
Рассматривая с учетом изложенного такую его сущностную характеристику, как политический инфантилизм, хотелось бы привести слова героини пьесы А.Н. Островского «Бесприданница»: «Наконец слово для меня найдено...» Действительно, Польша являла собой инфантильного, но тщеславного ребенка и весьма часто — enfant terrible на протяжении ее длительной истории.
А вот польский народ с его богатой историей длительное время находился в поиске авторитета — причем с редким простодушием и настырностью. В течение более чем столетия это — французы. Англичане в роли «взрослого» особо не светились, но осуществляли ее, пожалуй, значительно более изощренно, чем французы. Можно проследить эту линию, начинающуюся с Французской революции. Затем — преклонение перед Наполеоном. Заканчивается она «чудом на Висле» в августе 1920 г., когда именно Франция поставила Польше и новое вооружение, и военных специалистов, что в итоге и определило победу над молодой Советской республикой.
На роль «взрослых», однако, приглашались не только французы и англичане, но также немцы, австрийцы, русские и даже. турки.
Да, так было: национальный польский герой и поэт А. Мицкевич встретил смерть в 1853 г. в Константинополе, где формировал легионы для вторжения в Россию в ходе Крымской войны. Сегодня такой «взрослый» — США: доказательств сколько угодно. Та же истовость — без учета собственных национальных интересов, особенно четко явленная в провокациях против «Северного потока - 2». Тот же, можно сказать, двойной инфантилизм в отношениях с Украиной. Та же враждебность и к России, и к Германии по самым различным поводам и без поводов.
Еще один «найденный» концепт сарматизма, производный от названия племен, в дохристинские времена кочевавших в причерноморских степях, и приведенный в тексте книги для указания на национально окрашенное лицо польского инфантилизма. Страницы книги о нем читаются с повышенным интересом — этот феномен мало кто препарировал столь тонко и убедительно. Особенно примечательна его периодизация, начиная с середины XV в. вплоть до репрезентации в XIX в. Польши как «Христа народов» и XX в. — как оплота сначала коммунизма, а затем антикоммунизма (С. 413-418).
Можно сказать, что это новое слово — даже для славистов. «Изначально заложенные в сарматизме комплексы мегаломании, самоидеализации, ксенофобии, сословной исключительности, безответственности и инфантилизма запрограммировали, по существу, ее многократные разделы и утрату государственного суверенитета» (С. 414), — авторская его оценка, с которой трудно не согласиться.
Комплексный анализ проблемы политической инфантильности, которая «имеет не только психологический, но и философский, а также религиозный характер» (С. 379), и сегодня весьма многое объясняет в феномене менталитета польской политической элиты.
Сарматы — древний народ ираноязычного происхождения. Почему именно их в качестве образца для подражания представили польские интеллектуалы середины XVI в. этакими «арийцами»—является загадкой. То, как ее разгадывает автор, представляет несомненный интерес для ученого любого профиля. Даже искушенные слависты, включая полонистов, найдут в анализе профессора Н.М. Ракитян-ского для себя много нового, и причем принципиально нового.
Глубокие психологические и исторические экскурсы объясняют неустранимость ряда парадоксов менталитета польских политических элит: признания себя в качестве свободных от любых, даже освященных авторитетом веры, ограничений — при подчиненности, так и хочется сказать, первому встречному. Относительно современных модификаций сарматизма — политики весьма токсичной инфантильности — можно сказать известными словами: мертвый хватает живого, и делает это очень азартно.
Увы, и сегодня это все тот же инфантилизм и сарматизм, все та же психология никем не признаваемой «жертвенности», столь корректно описанной в книге. При этом и в рамках НАТО Польша, как подозрительный подросток, пренебрежительно относится к ближним соседям по блоку, косо смотрит на Германию и время от времени, как говорится, взбрыкивает даже по отношению к нынешним сюзеренам — США и Британии. На фоне иррациональных реакций по отношению к соседям, в первую очередь России, Республика Польша несет при этом не только потери экономического характера, но и усугубляет свою бессубъектность.
Итог неутешителен и выводы нелицеприятны. Вступление в НАТО и просьбы о размещении элементов ПРО — те же «раздел Польши» и торг суверенитетом в новых условиях, очередная демонстрация политической и интеллектуальной элитой комплекса ее неполноценности. «С одной стороны, это экстернальное ощущение собственного бессилия что-либо сделать, отвращение к труду, отсутствие готовности к жестоким испытаниям. С другой стороны, чувство собственного превосходства, тщеславие, аффективное переживание убежденности в своем благородстве, правоте и величии. Вот два полюса, определяющие шляхетский комплекс. Этот комплекс — следствие инфантилизма элит, который не дает им возможности объективно разобраться в причинах своих вековых проблем, что до сих пор способствует консервации периферийного статуса уже современной Польши» (С. 394).
Но такие ментальные акцентуации ее элиты весьма профессионально и целенаправленно канализируются на Восток Госдепом, спецслужбами США и Британии, вполне оправдывая политически лимитрофную роль современной Польши. Этому мог бы порадоваться покойный политический и государственный деятель США, этнический поляк З. Бжезинский, но стоит ли радоваться современным полякам — большой вопрос.
Достоинство изложения польского сюжета в монографии заключается в том, что даже самые яркие вспышки польской ментальности предстают перед холодным политико-психологическим анализом как скорее воображаемая, чем реальная опасность. Ибо кураж куражом, а жить хочется любому инфанту, даже храброму до безумия.
Рассмотрение основных положений монографии и вызываемых ими дискуссий, причем не всегда «удобных» для автора, приходится прерывать едва ли не на полуслове. Остается заключить, что исследование профессора Н.М. Ракитянского является новым словом в политической науке вследствие, во-первых, фундированности его подходов методологиями самых разных наук. Политическая психология занимает в их ряду, пожалуй, ключевое место, но все же и ее
проблемное пространство соотносится с интересами политической истории, социологии международных отношений, не говоря уже о практически всех предметных областях политической науки.
Во-вторых, богатейшая эрудиция автора в области исторического знания и панорамное рассмотрение столкновения ментали-тетов в нашей сверхсложной современности позволяет видеть их с достаточной рельефностью — чтобы четче понимать возможности их научного изучения и пути их разрешения на взаимно приемлемых условиях.
В-третьих, книга наполнена гуманистическим содержанием: основательные авторские представления о природе человека и наций — носителей специфических менталитетов, прогностические суждения о будущем всего человечества допускают возможность не только сосуществования этих менталитетов, но и их мирного сожительства. По крайней мере, в этом убеждают академически выверенные положения книги, доказывающие неуместность убеждений о неразрешимости этих конфликтов в ходе «взросления» человечества.
ЛИТЕРАТУРА
Ракитянский Н.М. Ментальные исследования глобальных политических миров. М.: Издательство Московского университета, 2020.
REFERENCES
Rakitianskii, N. M. Mental'nye issledovaniia global'nykh politicheskikh mirov. Moscow: Moscow University Press, 2020.
