CC BY
39
УДК 165.1
О некоторых противоречиях концепции эволюционной эпистемологии
А. Б. Тазаян, А. Е. Аства цату ров
(Донской государственный технический университет)
Рассмотрены предпосылки эволюционной эпистемологии. Выявлены её концептуальные изъяны, даны возможные подходы их преодоления.
Ключевые слова: эволюционная эпистемология, гипотетический реализм, фаллибилизм, критический рационализм, фапьсификационизм, кумуляция, инструментализм, психическое, физическое, физиологическое, принцип дополнительности.
Введение. В последнее время широкое распространение получила эволюционная теория познания. Она рассматривается Л. А. Микешиной в контексте принципа доверия субъекту познания. Некоторые результаты, полученные этой концепцией, как показывает в своём исследовании Л. А. Микешина, представляются вполне удовлетворительными. Предпосылки эволюционной теории познания Л. А. Микешиной сформулированы в форме утверждения: «человек принадлежит природному миру и должен рассматриваться наряду с другими его составляющими; само приспособление к этому миру и вся жизнь человека есть процесс познания; модели эволюции и самоорганизации сложных систем необходимо применять и к познавательной деятельности» [4].
Аргументы, обосновывающие эволюционный взгляд на эпистемологию, станут предметом рассмотрения в данной статье.
Предпосылки эволюционной эпистемологии: критический анализ. Первый аргумент эволюционной теории познания основывается на положении «гипотетического реализма» (Д. Кэмпбелл): «следует опираться на предположение о существовании реального мира, структуры которого могут быть частично познаны, состоятельность же самого предположения может быть проверяема» (курсив наш. — А. Т.) [4]. Далее даётся пояснение, что лидеры этой доктрины, К. Лоренц и Г. Фоллмер, интерпретируют гносеологический статус истины в качестве рабочих гипотез, от которых в принципе можно отказаться. То есть принцип фаллибилизма определяет пределы компетенции эволюционной эпистемологии.
Первый аргумент, являющийся «синтезом» наивного реализма с методологией критического реализма, в целом отражает гипотетико-дедуктивную модель эволюции научного знания. Но этот аргумент не обладает новизной и поэтому не добавляет ясности в основания самой эпистемологии. Если внешний мир частично познаваем, то почему знание о нём является «рабочей гипотезой», а не истиной? В эволюционной эпистемологии остаётся открытым вопрос, имеющий фундаментальное значение в эволюционной парадигме: каково соотношение понятий «истина», «эволюция» и «гипотетичность»? Как можно объяснить соответствие знания действительности, которое в то же время не является истиной? Следует признать, что концепция частичной репрезентации в эволюционной эпистемологии не получила удовлетворительного решения.
Теоретико-познавательный статус «рабочей гипотезы» и вся концептуальная схема эволюционной эпистемологии повторяют концепцию роста научного знания критического рационализма. Принципиальная разница между ними заключается в том, что К. Поппер, автор методологии критического рационализма, критикуя наивный реализм, показал несостоятельность корреспондентской концепции истины в её традиционной интерпретации. Нет удовлетворительного решения проблемы критерия соответствия. Только учитывая это обстоятельство, знание приобретает статус гипотезы и в принципе всегда может быть опровергнуто. В этом видится новизна критического рационализма. Критерии верификации и фальсифицируемости не симметричны, послед-
1681
ний обладает большим логическим ресурсом. Фальсификационизм Поппера поставил под сомнение претензии картезианского рационализма на обладание достоверным знанием. Он показал, что исключительно рациональными средствами, во-первых, нельзя получить истинного знания; во-вторых, если даже гипотетически такая цель была бы достижима, у эпистемологии нет необходимых средств, чтобы удостовериться в этом. Только критерий фальсификации устанавливает статус рациональной приемлемости знания в качестве гипотезы. Ненаучные утверждения в принципе невозможно опровергнуть.
Принимая тезис о частичной познаваемости, мы должны принять факт кумуляции знания. «Сумма относительных истин» не может быть в целом отброшена, считают представители эволюционной эпистемологии. Но это утверждение в их концепции не получает теоретического обоснования.
Второй аргумент эволюционной теории познания утверждает, что априорные и апостериорные познавательные инструменты субъекта должны быть корректно применены. Они утверждают о наличии соответствия между «вещью в себе» и рациональными структурами мыслительной деятельности. Это соответствие, согласно эволюционной теории познания, есть результат адаптации человека к среде его обитания. «Организация органов чувств и нервов, дающая возможность живому существу ориентироваться в окружающем мире, — пишет К. Лоренц, — возникла эволюционным путём, в столкновении и приспособлении к действительности — той самой действительности, которую эта организация заставляет нас переживать в нашем созерцании как феноменальное пространство» [3]. Указанное положение у К. Лоренца служит для решения двух задач: во-первых, для критики априоризма Канта, который не усматривал содержательной связи между мыслительными структурами и изменяющимся внешним миром, во-вторых, для развёртывания собственной концепции априоризма, содержательно увязанной с процессом эволюции. Гипотеза об эволюционных основаниях априоризма не имеет убеждающих фактических свидетельств, она не опровергает сомнения Канта о невозможности обосновать обусловленность форм мыслительной деятельности внешним миром. Из условий адаптации человека к внешнему миру с необходимостью не следует, что его мыслительные структуры должны соответствовать структуре внешнего мира. В качестве гипотезы это положение может быть принято для систематизации фактов и постановки исследовательских задач. Но при этом надо иметь в виду, что нельзя исключить альтернативные гипотезы, решающие эти задачи. Так, в частности, инструментальный подход объясняет процесс адаптации, не прибегая к эволюционистской интерпретации.
Следует признать, что этот методологический «изъян» эволюционной эпистемологии является нормой неклассической рациональности. Поэтому методология инструментализма находит большее понимание научного сообщества. Интерпретация человеческой эволюции, выраженная в терминах инструментализма, выглядит более привлекательной, ибо она исключает спорную гипотезу онтологизации знания.
Кстати, третий аргумент эволюционной эпистемологии согласуется с инструментальной интерпретацией, он утверждает, что врождённые структуры познания — это адаптивные структуры. То есть он избегает конкретизации, которая с неизбежностью порождает степень его проблематичности.
Аргумент четвёртый частично опровергает второй аргумент. В нём утверждается, что у человека формируется образ действительности, напоминающий «...то, что знает о природе своей добычи грубый и примитивный охотник на тюленей или китобой, — только то, что представляет для него практический интерес. Но то немногое, что позволяет нам знать устройство наших органов чувств и нашей нервной системы, выдержало испытание в течение эонов. И этому знанию мы можем доверять — насколько его хватает!» [3]. С этими доводами К. Лоренца можно согласиться. Однако из этого утверждения, которое прекрасно согласуется с инструментализмом, нельзя вы-
1682
вести соответствие мыслительных структур внешнему миру. Ведь процесс адаптации человека к окружающей среде можно рассматривать в контексте его деятельности. Но эволюционная теория познания, следуя традициям наивного реализма, проблематичные аргументы представляет в качестве достоверных.
Пятый аргумент эволюционной эпистемологической доктрины разрушает целостность, взаимосогласованность её концептуальной схемы. Лоренц во втором аргументе указывает на наличие логической связи между «вещью в себе» и априорными формами созерцания и мышления. Фоллмер обращает внимание на то, что между формами созерцания и внешним миром нет однозначной и необходимой связи. Образы мира выступают синтезом врождённых способностей и культурных контекстов [8]. Неявно Фоллмером отрицается логическая связь между образами и их референтами. Различие подходов Лоренца и Фоллмера к этому вопросу имеет фундаментальное значение. Во-первых, если «образы» не есть копии реального мира, тогда вопрос о частичной познаваемости мира снимается. Во-вторых, позиция Фоллмера по этому вопросу свидетельствует о неприятии им принципа эссенциализма. Констатация Фоллмером логического разрыва между образом предмета и самым предметом повторяет общепринятые стандарты современной эпистемологии. Безусловно, существуют логические разрывы «между опытом и разумом, так же как между чувственными восприятиями и объективным миром» [9]. На данный факт обращал внимание А. Эйнштейн. Учитывая это обстоятельство, К. Поппер отмечал несостоятельность использования принципа соответствия в качестве критерия истины. Ревизия классической концепции истины породила новое толкование «объективности» в терминах интерсубъективности. И в этом смысле Фоллмер совершенно справедливо акцентирует внимание на коммуникативном аспекте познавательной деятельности. Перевод онтологических проблем в контекст философии языка не открывает продуктивных перспектив их решения или элиминацию из эпистемологии.
Предпосылки, на которых строится эволюционная теория познания, обнаруживают себя в различных эпистемологических доктринах. Ясности в познавательный процесс они не вносят. Эволюционная теория познания предстаёт как доктрина, которая достижения биологической науки использует для решения проблем эпистемологии. Но дело в том, что эти результаты биологической науки достигнуты посредством тех мыслительных рациональных структур, которые они призваны обосновать. Поэтому разорвать злополучный «логический круг» процесса познания, познания без метафизических предпосылок, не удалось и эволюционной теории познания.
В данной концептуальной схеме необходимо решение двух имеющих фундаментальное значение задач: а) как взаимодействуют психическое и физическое; б) существует ли содержательная связь (и какова она), между знанием о внешнем мире и самим этим миром.
Философия располагает различными решениями этих проблем. В последнее время большое распространение получил подход, опирающийся на принципы квантовой механики. Психические процессы, как и физические явления, с точки зрения данного подхода представляют всего лишь разнообразные комбинации движущейся материи. То есть признаётся тождество психического и физического: любая наша мысль есть событие в нашей центральной нервной системе и головном мозге. В развёрнутой форме эта концепция представлена в философии Дж. Дж. К. Смарта. Его доктрина обновлённого материализма приобрела широкую известность в англоязычной философской общественности. «Образы или чувственные данные, — пишет Смарт, — могут быть зелёными в производном смысле, но это не должно вызывать никакого беспокойства, потому что с точки зрения, которую я отстаиваю, образы и чувственные данные не являются составными частями мира, хотя процессы получения образов или чувственных данных являются реально происходящими процессами. Опыт получения чувственных данных зелёного цвета сам не является зелёным; он есть процесс, происходящий в сером веществе» (цит. по кн.: [7, с. 343]). Особенностью этой концепции является то, что, независимо от способа интерпрета-
1683
ции о соответствии образа и чувственных данных, принимается принцип тождества психических и физических процессов. Она, как и эволюционная теория эпистемологии, не преодолевает «порочный круг», о котором неоднократно писал в своих работах Витгенштейн. «Предложение, — отмечает он, — в одно и то же время может быть истолковано как подлежащее проверке опытом, а в другое — как правило проверки» [2]. Смарт доказывает достоверность принципа тождества психического и физического, привлекая естественно-научное знание. Но естественно-научное знание, по сути, — гипотетическое знание. Концептуальные предпочтения, хотя они не являются произвольными, не имеют необходимого характера, у исследователя всегда есть широкий выбор альтернативных гипотез. Т. Нагелю, например, такое тождество представляется сомнительным. «Отождествление мыслительных событий с физическими (физикализм), — пишет Т. Нагель, — требует объединения этих двух типов свойств в одной вещи, а это сопротивляется пониманию»
[5]. Каузальный аргумент не может обосновать это тождество. Мы осознаём разнообразные ощущения, а не последовательность физических событий, происходящих в мозге. Проблематичность концепции Смарта не свидетельствует о том, что нельзя усилить аргументацию при решении проблемы психического и физического в контексте материалистической парадигмы.
Решение проблемы психического и физического осложняется в связи с семантическими проблемами естественного языка. С одной стороны, многозначностью слов естественного языка, которые мы используем при описании наших переживаний в процессе взаимодействия с внешним миром, с другой — устойчивость смысловой коннотации, аккумулирующая социокультурный опыт, который проводит демаркацию духовного и материального. «Что мешает думать, — вопрошает Нагель, — что состояние переживаемого опыта, осознаваемого мной интроспективно, есть физическое состояние? Проблема состоит в отсутствии какой-то мыслительной связи между изменением моей субъективной точки зрения и изменением физико-химической активности мозга» [5]. Проблема, поставленная Нагелем, не может быть отброшена. Можно ли ослабить его сомнение?
Реалистическая версия предлагает более утончённую систему аргументации в решении проблемы, которой касается Нагель. Она выдвигает гипотезу о наличии корреляции между ощущением и состоянием мозга. То есть определённому типу ощущений должны соответствовать определённые состояния мозга. Концепция корреляции требует уточнения этого термина в связи с результатами, которые были получены К. Прибрамом. «Для объяснения фактов восприятия, — пишет он, — недостаточно изоморфизма, простого („точка в точку") соответствия между стимулом и картинкой возбуждения в коре, обусловленной анатомией системы. Когда в результате удаления коры происходит выпадение 80 % зрительного поля, узнавание осуществляется благодаря оставшейся части зрительного поля...» [6]. Прибрам отмечает, что формирование восприятия не зависит от объёма поступающей информации (от интенсивности раздражителей), угла зрения и т. д. Эти особенности восприятия значительно отличают его от фотографического изображения. «...От обычного фотографического изображения оторвите 98 или даже 80 % у фотографии, — пишет Прибрам, — попытайтесь идентифицировать её; в большинстве случаев это невозможно»
[6]. Таким образом, интерпретация характера взаимодействия психического и физического в терминах корреляции столь же проблематична, как и их толкование в качестве тождественных. И даже если понятие корреляции будет рассмотрено до констатации простой связи между двумя элементами, мы не в состоянии будем установить — какова она.
Трудности данного подхода не ослабляют нашу веру в интуицию существования необходимой связи между психическим и физическим. В качестве гипотезы можно принять тезис о наличии у мозга свойств, не сводимых к физико-химическим процессам. Эта гипотеза о так называемой «встроенной программе».
Формообразующая функция мозга устанавливает связь между психическим и физиологическим. Вся проблема заключается в том, что их взаимосвязь может быть установлена посредст-
1684
вом третьего звена — внешней действительности. То есть проблема сводится к вопросу о возможности физиологических и психических понятий быть референтами одной и той же реальности. В этой связи Нагель справедливо утверждает, что «наша неспособность предложить умопостигаемую концепцию отношения между духом и телом есть свидетельство неадекватности наших теперешних понятий» [5]. Однако положение не столь уж безнадёжно, хотя версия, которая предлагается, не претендует на решение этой проблемы. У М. Борна есть интересное замечание, которое в неявной форме касается и нашей проблемы: два объекта, порознь равные третьему, не обязательно должны быть равны между собой. Такая интерпретация равенства, конечно, нарушает принцип транзитивности. Но это нас не смущает, ибо мы уже отказались от идеи о необходимости установления логической связи между ними. И далее, после того как будет установлено, что физическая реальность в одном и том же отношении может одновременно быть описана в терминах физиологических и психических, мы можем говорить об отношении типа равенства, но ни в коем случае не тождества. «Почему эти различные способы описания никогда не противоречат друг другу? — вопрошает М. Борн. — Бор высказал идею, что это — другой случай дополнительности, такой же, как и дополнительность между частицами и волнами в физике» [1, с. 99].
Можно провести и другую аналогию с физической наукой. Для описания квантовомеханических процессов пришлось ввести целую систему понятий, которая противоречила интуиции классической рациональности и «здравому смыслу». «Новые смыслы» требуют новой интерпретации понятий, конституирующих культурное пространство нашей эпохи.
Многим физикам представлялось, что принцип дополнительности получит широкое применение и в других областях научного знания. Почему их прогнозам не суждено было сбыться? В значительной мере это объясняется тем обстоятельством, что большая часть научного сообщества демонстрирует свою приверженность классическим идеалам и стандартам научности, пытаясь представить традиционные стандарты рационализма как универсальные и «вечные». Развитие науки демонстрирует, что вся классическая наука не дала и не могла дать окончательных и непогрешимых решений, стоящих перед ней. Но сами термины «новый рационализм» и «мягкий рационализм» свидетельствуют о том, что в современной культуре сохраняется сильная зависимость от классических идеалов научности.
Введение в познавательную деятельность новых объяснительных и описательных стандартов — непреложный факт. И если философия будет руководствоваться только ресурсами классической рациональности, можно с уверенностью сказать, что её успехи в решении насущных теоретических проблем будут сомнительными.
Заключение. Подводя итог анализу эволюционной эпистемологии и следствий, вытекающих из её концептуальных оснований, можно заключить, что она оставила открытой проблему характера взаимодействия психического и физического. В ней нет однозначных, убеждающих аргументов, что сознание копирует мир. Принцип соответствия, выступая в качестве метафизической догмы, порождает неразрешимые трудности в эпистемологии и делает скептицизм неизбежным. Но мы вправе отвергнуть и альтернативный тезис идеализма о конституирующей роли сознания. После критики аналитической философией априоризма Канта она практически перестала рассматриваться в качестве концептуального каркаса в эпистемологии. Приговор априоризму Канта вынесла неклассическая наука, — неевклидова геометрия и неклассическая физика.
Уже никого не удивляет, что такие фундаментальные понятия, как «рациональность», «истина», «знание», подвергаются ревизии. Мы осознаём, что наши представления рациональности столь же подвержены влиянию культуры, как и другие сферы человеческой деятельности. Не вызывает возражений утверждение, что идеалы и стандарты рациональности являются продуктами своей исторической эпохи.
1685
Потрясение, вызванное утратой убедительности аргументов в защиту рациональности, можно в какой-то мере сравнить с утратой веры в Бога. Но если второе обстоятельство получило пронзительно эмоциональное отражение в modus vivendi, обретя утешение в безграничном доверии разуму, науке, то необоснованность претензии рационализма на обладание универсальным и достоверным знанием стала темой иронии, широко представленной в постмодернизме. Библиографический список
1. Борн, М. Физика в жизни моего поколения: сб. ст. / М. Борн; под общ. ред. и с послесл. С. Г. Суворова. — Москва: Изд-во иностр. лит-ры, 1963. — 536 с.
2. Витгенштейн, Л. Философские работы. Часть I / Л. Витгенштейн; составл., вступ. ст., примеч. М. С. Козловой; перевод с нем. М. С. Козловой, Ю. А. Асеева. — Москва: Гнозис, 1994. — 612 с. — ISBN 5-7333-0485-6.
3. Лоренц, К. Оборотная сторона зеркала. Опыт естественной истории человеческого познания / К. Лоренц. — Москва: Республика, 1998. — 493 с.
4. Микешина, Л. А. Философия познания. Полемические главы / Л. А. Микешина. — Москва: Прогресс-Традиция, 2002. — 624 с. — ISBN 5-89826-108-7.
5. Нагель, Т. Мыслимость невозможного и проблема духа и тела / Т. Нагель // Вопросы философии. — 2001. — № 8. — С. 101—112.
6. Прибрам, К. Языки мозга / К. Прибрам. — Москва: Прогресс, 1975. — 464 с.
7. Вольф, Р. П. О философии: учебник / Роберт П. Вольф; пер. с англ. под ред. В. А. Лекторского, Т. А. Алексеевой. — Москва: Аспект Пресс, 1996. — 416 с. — ISBN 5-7567-0118-4.
8. Фоллмер, Г. Эволюционная теория познания: врождённые структуры познания в контексте биологии, психологии, лингвистики, философии и теории науки / Г. Фоллмер; пер. с нем. и общ. ред.: А. В. Кезин. — Москва, 1998. — 195 с.
9. Холтон, Дж. Тематический анализ науки / Дж. Холтон. — Москва: Прогресс, 1981. —
383 с.
Материал поступил в редакцию 08.12.2011.
References
1. Born, М. Fizika v zhizni moego pokoleniya: sb. st. / M. Born; pod obshh. red. i s poslesl. S. G. Suvorova. — Moskva: Izd-vo inostr. lit-ry', 1963. — 536 s. — In Russian.
2. Vitgenshtejn, L. Filosofskie raboty'. Chast' I / L. Vitgenshtejn; sostavl., vstup. St., primech. M. S. Kozlovoj; perevod s nem. M. S. Kozlovoj, Yu. A. Aseeva. — Moskva: Gnozis, 1994. — 612 s. — ISBN 5-7333-0485-6. — In Russian.
3. Lorencz, K. Oborotnaya storona zerkala. Opy't estestvennoj istorii chelovecheskogo poznaniya / K. Lorencz. — Moskva: Respublika, 1998. — 493 s. — In Russian.
4. Mikeshina, L. A. Filosofiya poznaniya. Polemicheskie glavy' / L. A. Mikeshina. — Moskva: Progress-Tradiciya, 2002. — 624 s. — ISBN 5-89826-108-7. — In Russian.
5. Nagel', T. My'slimost' nevozmozhnogo i problema duxa i tela / T. Nagel' // Voprosy' filosofii. — 2001. — # 8. — S. 101—112. — In Russian.
6. Pribram, K. Yazy'ki mozga / K. Pribram. — Moskva: Progress, 1975. — 464 s. — In Russian.
7. Vol'f, R. P. О filosofii: uchebnik / Robert P. Vol'f; per. s angl. pod red. V. A. Lektorskogo, T. A. Alekseevoj. — Moskva: Aspekt Press, 1996. — 416 s. — ISBN 5-7567-0118-4. — In Russian.
8. Follmer, G. E'volyucionnaya teoriya poznaniya: vrozhdyonny'e struktury' poznaniya v kontekste biologii, psixologii, lingvistiki, filosofii i teorii nauki / G. Follmer; per. s nem. i obshh. red.: A. V. Kezin. — Moskva, 1998. — 195 s. — In Russian.
1686
9. Xolton, Dzh. Tematicheskij analiz nauki / Dzh. Xolton. — Moskva: Progress, 1981. — 383 s. — In Russian.
ON SOME ANTINOMY OF EVOLUTIONARY EPISTEMOLOGY CONCEPT A. B. Tazayan, A. Y. Astvatsaturov
(Don State Technical University)
Some prerequisites of evolutionary epistemoiogy are considered. Its conceptual flaws are revealed. Some possible approaches to overcoming them are suggested.
Keywords: evolutionary epistemoiogy, hypothetical realism, fallibility, critical rationalism, falsificationism, cumulation, instrumentalism, psychic, physical, physiological, principle of complementarity.
1687
