CC BY
59
О НЕКОТОРЫХ КОНЦЕПТУАЛЬНЫХ ОСНОВАХ УГОЛОВНО-ПРАВОВОЙ ПОЛИТИКИ РСФСР В 1917-1919 гг.
Российская уголовно-правовая мысль вошла в XX в. в состоянии жесткого противостояния между сторонниками классического и социологического направлений права. Революционные потрясения 1917 г. положили конец этому затянувшемуся спору. В новых условиях как нельзя кстати вдруг стали востребованными взгляды представителей социологической школы, воспринявших идеи социалистической революции как практическую реализацию наработок своего направления юридической науки. Поэтому многие, ранее уже «заклейменные» (подчас как реакционные) официальной правовой школой институты социологического направления права в определенном их преломлении оказались весьма удобными и нашли свое место в последующем переустройстве общества (например, опасное состояние личности, меры социальной защиты)1.
Отрицание основ классического направления позволило в первые годы советской власти практически полностью отказаться от векового опыта, создать «живое революционное право», основанное на принципах «пролетарской совести», «революционного правосознания» и «революционной самодеятельности» (Руководящие начала по уголовному праву РСФСР 1919 г.). Такое положение дел было неслучайным, так как большинство революционных криминалистов были приверженцами социологических взглядов, считая их социалистическими.
Однако в первые годы Советской республики еще сильны были позиции старой школы и уголовное право периода «некодифицированного законодательства» (1917—1922 гг.) в целом сохранило классический подход, существенно корректируемый в соответствии с явно прослеживающейся тенденцией специального предупреждения2. Значительное влияние на формирование советской уголовной и исправительно-трудовой политики оказали взгляды В.И. Ленина. По меньшей мере в первые годы существования советского государства, когда влияние вождя революции было еще велико. Так, в числе многих точек зрения на цели и средства борьбы с преступностью он предлагал: «1. >% условного осуждения; 2. общественного порицания; 3. замена лишения свободы принудительным трудом с проживанием на дому; 4. замены тюрьмы воспитательными учреждениями; 5. введение товарищеских судов (для известных категорий и в армии и среди рабочих)» и др.3
В то же время, следуя общим целям правовой политики того периода — воспитанию масс и слому со-
А.А. ИВАНОВ, кандидат юридических наук, доцент;
АН. ГОЛОВИН
противления свергнутых классов, — право с первых дней революции служило средством защиты складывающихся новых общественных отношений и носило четко выраженный классовый характер.
Не случайно уже Декрет о суде № 1 отменял все прежние законы «свергнутых правительств»4 (хотя можно полагать, что целесообразней было бы отменить лишь те из них, которые были направлены против революционной деятельности, а не на борьбу с общеуголовной преступностью). Как представляется, это было сделано, с одной стороны, для демонстрации полного разрыва с прежней историей страны, для привлечения массы населения5, а с другой — для развязывания себе рук в уничтожении не только политических противников (представителей свергнутых классов, а также скорейшей ликвидации иных партий и политических течений, не принявших новую рабоче-крестьянскую власть), но и просто недоброжелателей или лиц, ведущих себя индифферентно. Новая власть тем самым полностью освободилась от всяческих пут закона и действовала с позиций повсеместной и повседневной революционной целесообразности (читай — произвола)6.
Таким образом, сразу после октябрьского переворота большевики, провозгласившие построение государства диктатуры пролетариата и особо не нуждавшиеся в прежних буржуазных ценностях, с которыми этот пролетариат ничего не связывало, упразднили саму идею права вообще7. Первые шаги советской власти показали, что большевистское правительство взяло курс на создание нового, «высшего» типа права — права революционной целесообразности, отвергающего и даже презирающего «формальное право» как насквозь буржуазное. «Плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона. И если закон препятствует развитию революции, он отменяется или исправляется», — отмечал В.И. Ленин летом 1918 г.8 Об этом примерно в то же время говорил и П. Стуч-ка: «Нам сейчас нужны не столько юристы, сколько коммунисты».
С учетом реалий тех первых месяцев, что понадобились для установления советской власти хотя бы в центральных местностях страны, такой подход, вероятно, был вполне оправданным. В первые дни Октября по Петрограду прокатилась волна погромов, особенно «пьяных» (пивоваренные заводы, винные подвалы и склады), которые начали стихать только с началом 1918 г., участились уличные и квартирные кражи и грабежи, нападения даже на государствен-
ные учреждения, на иностранные посольства и представительства. Наиболее активным криминогенным элементом были безработные, рабочая молодежь и солдаты, самовольно прибывавшие со своих позиций. После октябрьских событий дезертирство с фронта и из тыловых частей стало лавинообразным. Во многих городах были целые слободы, заселенные уголовниками, дезертирами, где милиция боялась появляться. Были и «идейные» грабители — анархисты. Они активно занимались самочинными реквизициями, грабежами и разбоями. (Массированный удар по основным пунктам их дислокации удалось нанести в апреле 1918 г.) Порой разворачивались настоящие бои между преступниками и силами правоохраны. Оружие широко применялось и в бытовых преступлениях. В феврале 1918 г. была введена наружная охрана домов силами нанимаемых домовладельцами и домовыми комитетами сторожей. В период осадного положения Петрограда (с мая 1919 г.) была введена всеобщая повинность домовой охраны всех жильцов в возрасте от 18 до 50 лет9.
В первой половине 1918 г. особо широкий размах получили самосуды, которые зачастую перерастали в погромы; в них нередко страдали и совершенно посторонние лица, чем-то не понравившиеся разъяренной толпе. Правительство было вынуждено выступать с призывами к населению: «Самосуды — пятно на революции, они позорят ее честь. Не совершайте безрассудных расправ над кем бы то ни было!»10 Но обуздать разгул самосудов и постепенно сбить волну преступности11 удалось только после налаживания правоохранительной и судебной систем ко второй половине 1919 г.
После Гражданской войны четкие нормативные установки оказались чрезвычайно востребованными и в виде законов вновь были введены в практику12. Тем не менее всякий раз подчеркивался временный (вынужденный) характер этого обращения: «Значит ли, что изданием писаных законов революционное правосознание как база решения приговоров сдается в архив? Отнюдь нет. Революцию в архив еще никто не сдал, и революционное правосознание должно проходить красной нитью в каждом приговоре или решении: оно лишь ограничено писаными нормами, но оно не упразднено»13. «...Польза революции, польза рабочему классу — вот высший закон»14.
Уголовная ответственность (ее основание и мера) ставилась в зависимость от характера и степени опасности преступника и его социальной принадлежности. При этом процесс применения норм об ответственности был полностью подчинен принципу целесообразности. Идеи законности и формальной определенности права заменялись «социальным чутьем пролетарского суда», «революционным правосознанием» и правом суда на самодеятельное творчество15. Пользуясь правом самодеятельного творчества, суды широко применяли наказания, совершенно неизвестные законодательству. Например, выговоры в присутствии суда, запрещение выступать на собрани-
ях либо наказание — «лишить свободы до окончания Гражданской войны и победы мировой революции», «до полной ликвидации бандитизма». Нередки были приговоры к «двум месяцам исправительного дома и лишение общественного доверия на шесть лет» или «к пяти годам условной смертной казни», «о замене высшей меры на 10 лет с отправкой на фронт» и т.п. В.И. Ленин по этому поводу отмечал: «Разнообразие здесь есть ручательство жизненности, порука успеха в достижении общей единой цели: очистки земли российской от всяких вредных насекомых, от блох — жуликов, от клопов — богатых и прочее и прочее. В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы... В другом — поставят их чистить сортиры. В третьем — снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом — расстреляют одного из десяти, виновных в тунеядстве. В пятом — придумают комбинации из разных средств и путем, например, условного освобождения, добьются быстрого исправления исправимых элементов...». «Только практика может выработать — наилучшие приемы и средства борьбы»16.
Классовость и целесообразность как две основополагающие идеи законотворчества и правоприменения рассматриваемого периода отечественной истории порой выступали в «чистом» виде. Так, именно целесообразностью применения кары объяснялось широкое допущение возможности вынесения решений по аналогии права и закона; в Положении «О полковых судах в воинских частях» от 10 июля 1919 г. говорилось, что полковой суд «в случае неполноты, неясности или противоречия (в действующих законах, уставах, декретах. — А. И.) должен обосновать свое решение на соображениях своего революционно-социалистического правосознания и целесообразности»17.
Характерная черта права того периода — практически беспредельная возможность усмотрения правоприменителей, санкционируемая властью. Это звучало, например, так: «В случае явного саботажа со стороны почтово-телеграфных чиновников местные Советы рабочих и крестьянских депутатов уполномочиваются применять самые решительные и беспощадные меры подавления (курсив наш. — А. И.)» (п. 11 Декрета СНК от 11 апреля 1918 г. «Об организации управления почтово-телеграфным делом»)18. Право широчайшего правоприменительного усмотрения и, соответственно, значительные возможности для индивидуализации юридической ответственности и наказания предусматривались и Инструкцией НКЮ от 19 ноября 1917 г. «О революционном трибунале, его составе, делах, подлежащих его ведению, налагаемых им наказаниях и о порядке его заседания». В данном нормативном акте все составы преступлений, подведомственные трибуналу, были закреплены в одном пункте, а налагаемые за их совершения наказания — в другом. При этом порядок соотнесения их друг с другом по конкретным делам определялся так: «Меру
наказания революционный трибунал устанавливает, руководствуясь обстоятельствами дела и велениями революционной совести»19. Подобные конструкции — руководствоваться при вынесении приговоров исключительно оценкой обстоятельств дела и интересами пролетарской революции — встречались и в законодательстве более позднего периода. «Народный суд имеет право по своему убеждению определять меру наказания, а также постановлять приговор об условном или безусловном освобождении обвиняемого от всякого наказания» (ст. 23 Декрета «О народном суде РСФСР» от 30 ноября 1918 г.).
При этом следует отметить, что «принципы определенности и индивидуализации при формировании системы наказаний в то время еще не учитывались, о них не упоминали нормативные акты, не предписывалась их практика»20. Более того, они не только не выделялись, но и вместе с требованиями персо-нализации ответственности и личной вины зачастую прямо игнорировались, заменялись началами коллективной ответственности. Особо наглядно это положение проявилось в Постановлении Совета рабочей и крестьянской обороны от 3 июня 1919 г. «О мерах по искоренению дезертирства», в тех случаях, когда ревтрибуналы наделялись правом изъятия земельных наделов (на время или навсегда) у семей уклонистов от призыва в Красную армию и дезертиров либо наложения денежных штрафов на целые села (в случае круговой поруки), «виновные в укрывательстве» дезертиров21. Во время Гражданской войны в Красной армии применялась даже децимация. Так, 12 апреля 1919 г. за бегство с поля боя двух батальонов ревтрибунал 5-й армии Восточного фронта постановил расстрелять каждого двадцать шестого бойца22. Вплоть до издания декрета ВЦИК от 21 марта 1921 г. «О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом» крестьяне подвергались коллективной ответственности за невыполнение налоговых требований.
Классовость советского права во многих случаях напрямую дополняла и корректировала идея целесообразности. Например, классовое назначение штрафа определялось так: «Налагаемый штраф должен быть таким по величине, чтобы он выполнял одновременно роль экспроприации капитала и лишал бы наших активных противников их главного орудия борьбы с нами — капитала»23.
Отказ от упоминания терминов «вина» и «вменяемость» при сохранении умысла как основания уголовной ответственности обеспечивал возможность применения мер уголовной репрессии не только к отдельным лицам, но и к целым организациям без персонификации субъектов, установления личной вины и индивидуализации ответственности их конкретных членов24.
В Руководящих началах по уголовному праву РСФСР 1919 г., обобщивших многочисленные декреты и распоряжения в сфере уголовного права, а также опыт правоприменительной практики судов
и революционных трибуналов25 все рассмотренные, достаточно противоречивые, тенденции были сведены воедино. Руководящие начала были разработаны в недрах НКЮ и, хотя и были опубликованы в собрании законодательных актов, СНК утверждены не были и, по сути, представляли собой общую инструкцию НКЮ, а в более широком масштабе — во многом утопичную (как показало дальнейшее развитие истории) декларацию целей и принципов уголовной политики советского государства. Особенная часть этого нормативного акта, подготовленного по инерции развития старой дореволюционной школы российского уголовного права — конкретные составы преступлений, — развивалась посредством декретов (к 1922 г. они присутствовали более чем в четырехстах декретах).
1 A.A. Пионтковский, будучи, как и многие дооктябрьские правоведы, сторонником социологического направления и с этих позиций обосновывая необходимость принципа аналогии уголовного закона, отмечая эту особенность, писал: «Уголовно-правовые нормы империализма частично являются прообразом уголовно-правовой формы переходной эпохи. Тем самым и особое внимание со стороны теоретиков советского уголовного права должны привлечь буржуазные уголовно-правовые теории эпохи империализма (уголовно-социологическая школа)». — Пионтковский A.A. Марксизм и уголовное право. — М., 1929. — С. 69.
2 В дальнейшем, особенно с созданием Основ уголовного законодательства Союза ССР 1924 г., многие элементы классического направления вновь заняли свое место в крепнувшей командно-административной системе и проявление чрезмерной активности «юристами-социологами» стало далеко не безопасно.
3 Ленин В.И. Полн. собр. соч. — Т. 38. — С. 408. Кроме того, о концепции наказания, принципах его назначения и исполнения в новых, социалистических условиях см. также: Ленин В.И. Полн. собр. соч. - Т. 4. - С. 224; Т. 43. - С. 230; Т 45. - С. 199; Т. 50. - С. 70 и др.
4 См.: СУ РСФСР. - 1917. - № 4. - Ст. 50.
5 Отчасти это подтверждают слова В.И. Ленина: «Новая власть как диктатура огромного большинства, могла держаться и держалась исключительно при помощи доверия огромной массы, исключительно тем, что привлекла самым свободным, самым широким и самым сильным образом всю массу к участию во власти». — Ленин В.И. Полн. собр. соч. — Т41.-С. 5.
6 Только за первый год существования советской власти ВЦИК и СНК РСФСР приняли около пятисот декретов. Однако принимаемые с первых лет революции декреты советской власти, по словам М.С. Строговича, «примерно до осени 1918 г. не могли претендовать на то, чтобы все их содержание, все нормы полностью входили в жизнь, осуществлялись». — См.: Рабинович П.М. Борьба за советскую социалистическую законность в РСФСР (1917-1920 гг.) //Правоведение. - 1967. -№ 5; Строгович М.С. Основные вопросы советской социалистической законности. — М., 1966. — С. 80.
7 В этой связи весьма примечательны слова одного из со-
здателей Декрета о суде П.И. Стучки, в которых подчеркивалось его особое значение: «Развенчана Фемида! Низложена и объявлена вне пролетарского закона эта продажная богиня буржуазного правосудия! Из ее рук пролетариатом вырван жестокий меч, и ее фальшивые весы сданы в музей революции. А на костре горят ее законы и сенатские разъяснения...». См.: Стучка П.И. Годовщина первого декрета о суде // Правда. — 1918. — 7 декабря.
8 Ленин В.И. Полн. собр. соч. - Т. 36. - С. 504.
9 См: Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны / Отв. ред. В .А. Шишкин. - СПб., 2000. - С. 80-86.
10 См.: Известия. — 1918. — 9 января. — Цит. по: Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны. — С. 84.
11 Так, в Петрограде в первую половину 1919 г. было зафиксировано хищений — 3806 случаев, налетов — 19, убийств — 58 (за половину 1918 г., соответственно, 5902, 54, 153). См: Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны. - С. 89.
12 В это время начался переход, по словам М.А. Рей-снера, «к известному компромиссу и восстановлению некоторых институтов классового права противника в качестве составной части правопорядка». Рейснер М.А. Наше право. Чужое право. Общее право. — JL; М., 1925. — С. 267. — Цит. по: Плотниекс A.A. Развитие взглядов на
сущность советского права (1917—1936 гг.) // Советское государство и право. - 1980. - № 1. - С. 118.
13 Гжегодник советской юстиции. — 1922. — № 1. — С. 7. — Цит. по: Гимпелъсон Е.Г. Политика и НЭП: неадекватность реформ // Отечественная история. — 1993. — № 2. — С. 33.
14 Ленин В.И. Полн. собр. соч. - Т. 35. - С. 185.
15 См.: Декрет «О суде в РСФСР» от 17 апреля 1918 г. // СУ РСФСР. - 1919. - № 26. - Ст. 420.
16 Ленин В.И. Полн. собр. соч. - Т. 35,- С. 204.
17 СУ РСФСР. - 1919. - № 31-32.
18 Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР 1917-1952 гг. / Под ред. И.Т. Полякова.-М., 1953.-С. 24.
19 Там же. - С. 20.
20 Багрий-Шахматов А.В. Система уголовных наказаний и исправительно-трудовое право. — М., 1969. — С. 10—11.
21 См.: СУ РСФСР. 1919. № 25.
22 См.: Францифиров Ю. Смертная казнь: должно ли наказание быть равным преступлению? // Правозащитник. — 2002. - № 4.
23 Правда. — 1918. — 4 декабря. — Цит. по: История государства и права СССР //Под ред. Г. С. Келина, Г.В. Швеко-ва. 2-е изд. Ч. II. - М., 1981. - С. 93.
24 Ярким примером объективного вменения такого рода служит объявление «партией врагов народа» партии конституционных демократов в ноябре 1917 г.
25 См.: СУ РСФСР. - 1919. - № 66. - Ст. 590.
СИСТЕМА ЮВЕНАЛЬНОЙ ЮСТИЦИИ И СЛУЖБА ПРОБАЦИИ ДЛЯ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ КАК УСЛОВИЕ СНИЖЕНИЯ ПРЕСТУПНОСТИ
Одна из наиболее важных и актуальных проблем всего человечества — преступность среди несовершеннолетних. Необходима непрерывная борьба с этим явлением, прежде всего правовыми средствами. Особое значение имеет формирование так называемой ювенальной юстиции, т.е. необходимо создать специализированные суды для несовершеннолетних. На эти суды можно возложить обязанность рассмотрения дел о преступлениях несовершеннолетних, а также материалов о лишении родительских прав.
Необходимо уделить внимание системе уголовных наказаний, применяемых по отношению к несовершеннолетним. В России проценты приговоров к лишению свободы несовершеннолетних и взрослых почти одинаковы. Для сравнения: на Западе несовершеннолетних приговаривают к лишению свободы в 10 раз реже, чем взрослых преступников. Если правонарушение совершает ребенок, с ним нужно больше работать. Один год заключения сильно меняет пси-
М.С. ИНШАКОВА
хику ребенка, поэтому недопустимо, чтобы несовершеннолетних приговаривали к длительным срокам лишения свободы. Для них места изоляции от общества становятся некой преступной школой. В России 14,5 тыс. несовершеннолетних отбывают наказание в колониях. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 14 февраля 2000 г. № 7 «О судебной практике по делам о преступности несовершеннолетних» ориентирует суды на решение вопроса о возможности применения к ним наказания, не связанного с лишением свободы, наиболее строгой мерой наказания.
Сегодня во всем мире идеи примирительного, а не карательного правосудия внедряются в практику. «Современная ювенальная юстиция» — это прежде всего правовая система, защищающая человека в наиболее уязвимый для него жизненный период — «детство»1. В п. 4 ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах отмечено: «В отношении несовершеннолетних процесс должен быть
