О некоторых "истоках" и "смыслах" русской публичной политики Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Ю.С.ПИВОВАРОВ

О НЕКОТОРЫХ «ИСТОКАХ» И «СМЫСЛАХ» РУССКОЙ ПУБЛИЧНОЙ ПОЛИТИКИ

Сообщество русских исследователей политики взбудоражено. Колесо отечественной истории повернулось вспять. — Председатель Межрегионального объединения избирателей Андрей Бузин: «Круг завершился, и избирательная система пришла в стационарное состояние, при котором она внешне отличается от советской системы, но, по сути, является такой же безальтернативной. Она в целом удовлетворяет европейским стандартам, но государство сумело приспособиться ко всем юридическим требованиям»1.

Заведующий отделом социально-политических исследований Левада—Центра (т.е. аутентичного ВЦИОМ-а) Лев Гудков: «Разложение старой партийно-хозяйственной советской номенклатуры в 1989— 1991 гг. сопровождалось выделением реформистских фракций, взявших верх в руководстве России и других союзных республик... Но сам принцип конституирования общества «сверху вниз» — формирование «управляющего контура» и затем реорганизация зависимых от него подсистем общества — не изменился. Выход на сцену Путина (не лица, естественно, а политического явления) означал удержание основных особенностей системы и подавление процессов социальной дифференциации, что, однако, было оплачено довольно дорогой социаль-

1 Коммерсант, 26.05.2004.

ной ценой: архаизацией и склеротизацией социальной жизни, внешне напоминающей последние годы брежневской эпохи»1.

И еще, он же: «...Можно сказать, что, по сути дела, наша "правовая" традиция ("произвол власти" или "самодержавие" власти как принцип конституции социального порядка). не разрушена»2.

Сотрудник Центра-Карнеги Лилия Шевцова: «.Формируется новый традиционализм, на сей раз без коммунистической шелухи. Под «традиционализмом» я понимаю персонифицированную и никем не ограниченную власть лидера.»3.

Я не случайно, разумеется, привел мнения этих людей. Они — известные и авторитетные (особенно двое последних) аналитики сегодняшней нашей социально-политической жизни. И в принципе в один голос утверждают: после всех перестроек и реформ эссенция русской политии сохранилась. То есть что-то ушло, что-то появилось новое, однако главное, фундаментальное, «природа» все та же.

Для меня эти утверждения важны по двум причинам. Во-первых, я довольно долго на рубеже 80-90-х годов надеялся, что Россия на этот раз изменится содержательно. Но в последние годы эти мои надежды испарились. Во-вторых, я никогда не занимался профессионально исследованием современности. Потому-то своим ощущениям и наблюдениям не очень и доверял. Мне казалось (отчасти кажется и сегодня), что, занимаясь русским прошлым, я через него вижу настоящее и, тем самым, не замечаю многого народившегося впервые, недооцениваю масштаб свершившегося в конце — начале столетий. И вдруг неудержимо повлекло писать и говорить о том, что происходит ныне, а не в 1893 любезном мне году.

Если не обманывает инстинкт, это связано со следующим. К началу второго срока президентства В.В.Путина в основном завершилась эпоха «транзита». Выйдя из пункта «А», Россия пришла к пункту.. «А». Я не случайно написал слово «транзит» в кавычках (правда, лучше бы вообще им не пользоваться; вот уж воистину что наводит тень на плетень — все эти неуклюжие «транзитологии»). Ведь транзит предполагает попадание в пункт «Б». Однако русский транзит обладает особыми свойствами. Его траектория всегда замысловата, так сказать,

1 Независимая газета, 28.05.2004.

2 Там же.

3 Известия, 25.02.2004.

в процессуальном отношении, но «провиденциальна» в содержательном. Я бы сформулировал это так: отречемся от старого мира, разрушим его до основания, построим новый и вдруг обнаружим, что все это на самом деле было спасением мира старого — не по форме, по существу.

Однако прежде чем напрямую говорить о современности (об эпохе в которую мы живем), я хотел бы еще немного поцитировать. Политических публицистов начала ХХ в., то есть столетней давности предшественников Л.Шевцовой и Л.Гудкова.

Вот, например, С.Н.Сыромятников, человек идейно близкий П.А.Столыпину и один из ведущих авторов влиятельной газеты «Россия». Он подчеркивал: государственный строй России основывается на сотрудничестве самодержавного царя и народного представительства. Причем роль парламента заключается в «непосредственном» осуществлении единства императора с народом1. Для Сыромятникова важнейшим качеством русской власти была ее самодержавность. И даже после октроирования Николаем II первой русской конституции (23.04.1906) он полагал, что русская власть осталась самодержавной, но ограниченной в формах ее проявления. Кстати, Сыромятникову принадлежат слова, которые можно было бы поставить эпиграфом ко всей русской политической мысли: «Власть есть самое драгоценное, что вырабатывает государство»2.

Так же, как мне представляется, весьма интересна трактовка Сыромятниковым формировавшейся в начале ХХ столетия русской демократии. — «Восточная (наша, отечественная. — Ю.П.) демократия тем отличается от западной, что она обращается около сильной власти. Для того чтобы обязанность народного представительства была хорошо отправляема в России., необходимо., чтобы власть правительственная (не правительства, конечно, а царская. — Ю.П.) была сильна и не зависела от палаты (парламента. — Ю.П.) и прежде всего, чтобы великая монархическая идея сохранялась и развивалась в умах и сердцах населения»3. И, наконец, о «соотношении» власть-партии. «.Русская историческая власть. может и должна противоречить всем

1 Россия, 18.11.1907.

2 Россия, 22.04.1907.

3 Там же, 07.10.1907.

партиям», поскольку ее голос «есть голос настоящего, прошедшего, будущего»1.

Другой столыпенец и автор «России» А.Н.Гурьев называл депутатов Государственной Думы «выборными от народа служителями верховной власти самодержавного государя», возлагающего «на народных выборных новые обязанности, которые прежде плохо исполняли чиновники»2.

Кстати говоря, на своем языке и в своем контексте то же самое утверждал и В.И.Ленин. По его словам, Конституция 1906 г. была «монархической», Государственная Дума — «псевдопарламентом», а политический режим — «абсолютизмом, прикрытым лжеконституционными формами».

.Итак, то, что мы видим сегодня, не только и не просто «возвращение» к советским временем. Это вообще возвращение. К тому, что было всегда. Было, несмотря на шелуху реформ, поверхностный политический плюрализм, кратковременные эпохи публичной политики и т.п.

Но почему всегда неизбежно это возвращение? Почему краткие периоды демократии — а в ХХ столетии это случилось дважды — неизбежно уходят? И почему даже эти недолгие времена русских публичных политик расцениваются проницательными русскими аналитиками, в конечном счете, лишь как вынужденно-переходные формы и этапы аутентичного, равного самому себе, неизменного в принципе исторического бытования русской политики?

Смешно было бы заявить, что я знаю ответы на эти вопросы. Как исследователь, хочу лишь поразмышлять о некоторых измерениях

и качествах отечественных «political culture», «politics» и «government».

* * *

В нашей стране господствует «самодержавная политическая культура». Ее главная характеристика — властецентричность. Причем «власть» должна писаться с большой буквы — «Власть». Она ведущее действующее лицо исторического процесса, в ходе которого лишь меняет свои наименования — царь, император, генсек, президент. Важно

1 Россия, 09.12.1907.

2 Там же, 04.12.1907, 10.05.1909.

также подчеркнуть, что эта Власть всегда персонифицирована, т.е. обязательно предполагает определенного ее носителя (в отличие от этого на Западе власть имеет абстрактную природу — отделена, независима от правителя, не является его личной прерогативой).

Соотношение самодержавной Власти и иных типов власти, существующих в обществе, было хорошо понято еще русской наукой XIX в. «Права государственной власти, во всем их объеме, принадлежат Государю Императору. Нет той сферы управления, которая бы не была подчинена его самодержавию. Но из этого не следует, чтобы император осуществлял свои права непосредственно. Правильная организация. предполагает существование посредствующих властей, действующих именем императора, но самостоятельно в кругу представленных им дел. Эта мысль выражена в наказе императрицы Екатерины: "Основные законы государства предполагают по необходимости средние протоки, т.е. правительства, через которые действует власть государства"».

Система подчиненных властей, имеющих свою компетенцию и определенную степень власти. удовлетворяет и требованию разделения властей, необходимого во всякой форме правления. Во всяком государстве какое-либо учреждение сосредотачивает в своих руках всю полноту верховной власти. Оно является источником всякой власти, и все прочие установления действуют его именем и по его полномочию. Но принцип разделения властей находит себе применение там, где возникает вопрос об осуществлении различных прав государственной власти»1.

Таким образом, Россия в полном объеме управляется персонифицированной Властью. Но реальные административные задачи требуют, «предполагают» наличия «посредствующих властей», «подчиненных властей», «средних проток. через которые действует власть государства». То есть суверенитет находится в руках у Власти, а «посредствующие власти» имеют «свою компетенцию» и определенные полномочия. Здесь действует принцип разделения властей. Самодержавная же Власть правит вне системы разделения властей; она не просто не вписана туда, она существует в иных измерениях, в иных коор-

1 Градовский А.Д. Начала русского государственного права. - Т.1. О государственном устройстве. - СПб., 1875. - С.143- 144.

динатах. Она — субстанция и субстанциальна, «посредствующие власти» — функции и функциональны.

В этом контексте становится понятным, почему Россия на протяжении всех пяти столетий ее современной истории имеет два параллельных типа высших административных организаций, управляющих страной.

Система высшего административного управления в России

Приказы ХУ1-ХУ11 вв.

Коллегии XVIII в.

Министерства XIX- XX вв.

XVI- XVIII вв. Государев двор (в XVIII в. - Императорский двор)

XIX в. Собственная Его Императорского Величества Канцелярия

ХХ в. ЦК КПСС

I

ХХ в. Администрация Президента РФ

Приказы, коллегии, министерства — это суть функциональные органы, «посредствующие», «подчиненные власти». К тому же они специализированы, т.е. точно определена сфера их деятельности (например: Министерство иностранных дел). Что касается Государева двора, Собственной Е.И.В. Канцелярии, ЦК КПСС, Администрации Президента РФ, то они (через них) осуществляют связь между Самодержавной Властью и «посредствующими властями», руководят этими властями, направляют их. При этом Двор — Канцелярия — ЦК — Администрация занимаются всем; сфера их деятельности и полномочий не ограничена, поскольку они действуют от имени и по поручению неограниченной Власти. В этом коренная специфика русской административной системы.

Эта специфика проявляется в том числе и в борьбе между при-казно-коллегиально-министерским началом и Двором — Канцелярией — ЦК — Администрацией. И так будет до тех пор, пока сохраняется «самодержавная политическая культура» (но она никуда не собирается «уходить»; выжила и господствует даже после демократических преобразований 90-х годы ХХ в.). Государев двор (Канцелярия, ЦК, Администрация) обслуживает Власть, транслирует ее волю и решения и «посредствующим властям», и обществу. Это не может не привести к противостоянию «нормальных», министерского типа, учреждений и этих при-Властных. Ведь объект управления один и тот же — страна. На одной и той же «площадке» сталкиваются различные «команды» с разными видением и подходами.

Но проблема соперничества различных типов управленческих структур этим не исчерпывается. Напомним формулу В.О.Ключевского: в России нет борьбы партий, но есть борьба учреждений. Великий историк имел в виду следующее: неразвитость гражданского общества в России одним из своих следствий имеет неразвитость партийной системы. Политические партии возникли у нас довольно поздно и не играли значительной роли. Кроме того, нередко то, что мы называем «партиями», таковыми в классическом смысле не являются.

Вместе с тем в каждом (и русском тоже) обществе имеются различные интересы, у различных социальных групп неодинаковое понимание того, каким путем должно идти, какие средства и как применять. Запад решает эти задачи во многом через партии, выражающие и представляющие волю и интересы того или иного сектора (сегмента) социума. У нас - тоже во многом - роль партий играют учреждения (министерства, ведомства).

Классический исторический пример: острое соперничество во второй половине XIX в. либерального Министерства финансов и консервативного Министерства внутренних дел. Два этих министерства играли в русской политике тех лет роли, сопоставимые с ролями либеральной (виги) и консервативной (тори) партий в Великобритании. У них - партии, у нас - учреждения.

Эта русская специфика неизбежно снижала эффективность деятельности административного аппарата. Когда две его важнейшие части находятся в состоянии непрекращающейся борьбы, не возможно строить и осуществлять единый курс, единую стратегию управле-

ния. Но это не девиантность нашего социально-политического развития. Это наша норма. В измененном, «превращенном» виде ситуация сохраняется и сегодня.

Одно из важнейших свойств русской системы управления ее не-институциональность. Основным элементом, «актором» администрации является не «институт», а всякого рода «чрезвычайные комиссии» (ЧК). Разница между институтом и ЧК состоит в том, что первый — орган конституционный, его существование закреплено в основополагающих нормативных актах; он действует в границах правового поля, его функционирование не ограничено во времени, его полномочия четко определены и известны обществу. Это — «правильный» (с формальной точки зрения) способ управления (для современного общества).

Вторые («чрезвычайные комиссии») создаются тогда, когда задачи управления не решаются посредством институтов. Существование ЧК не закреплено в фундаментальных нормативных актах. Для этих органов возможен выход за пределы права; их действия нередко носят полусекретный (или даже секретный) характер; во всяком случае, общество знает о деятельности ЧК далеко не все. Это — «неправильный» способ управления.

Важнейшая причина возникновения ЧК также связана с господством в нашей стране «самодержавной политической культуры». Русская Власть не может допустить становления «правильной» институциональной системы. Такая система была бы вызовом Власти, ограничивала бы ее, ставила под вопрос ее доминирующее положение. В известном смысле, Русская Власть и система институтов — взаимоисключающие феномены.

Поскольку же в России так и не сложилась правильная институциональная система, все задачи управления становятся чрезвычайными. В каком-то смысле современное МЧС — это символ и псевдоним наших административных органов. Власть вынуждена создавать различные «чрезвычайные комиссии» для решения постоянно возникающих чрезвычайных ситуаций. Эти ЧК всегда полностью зависят от нее, а не от «объективной» правовой системы. С их помощью Власть легко перепрыгивает через барьеры права. Кроме всего прочего, ЧК гораздо менее опасны для Власти, чем институты. ЧК можно легко уничтожить, заявив, что дело сделано и для дальнейшего существования данного органа нет никаких оснований.

С такой точки зрения русская административная система имеет три измерения. Назовем их по степени влияния и близости к Власти. 1. Государев двор — Канцелярия — ЦК — Администрация. 2. Чрезвычайные комиссии. 3. Приказы — Коллегии — Министерства.

Заметим: относительная слабость последнего, третьего, измерения в полной мере отражена в традиционной слабости российского правительства как такового. До 1906 г. у нас не было правительства вообще; министерства и министры были напрямую подчинены императору и «выходили» на него каждый сам по себе. Кстати, все это — и сложную, «двойную-тройную», систему управления, и связанную с этим специфическую «недостаточность» Совета министров — хорошо понимали еще дореволюционные отечественные государствоведы. Так, один из них, князь З.Д.Авалов, писал: «Совет министров не объединяет всего управления: есть целый ряд задач административного порядка, в осуществлении которых Монарху содействует не Совет министров, а другие органы, компетенция которых (далеко не маловажная) основана и на основных, и на обыкновенных законах. Рядом с обычным и более нормальным осуществлением функций верховного управления Монархом при посредстве и содействии Совета министров, целый ряд функций этого управления осуществляется Государем Императором мимо Совета. Иными словами, имеется двоякое управление: советское и внесоветское»1.

Крупнейший же русский юрист первой трети ХХ столетия барон Б.Э.Нольде подчеркивал: русские монархи не хотели создавать «совета министров», но, «напротив того, ценили, что единственным и нормальным центром объединения администрации была верховная власть»2. По его мнению, «настоящее», влиятельное и эффективное, правительство возникает в основном в странах с парламентским типом правления. «Нормально организованный, воплощающий идеи единства и солидарности, совет министров возможен, конечно, и вне наличности принципа ответственного кабинета. Однако во многих

1 Авалов З.Д. О законодательных функциях верховного управления // Известия Петербургского политехнического института. Отделение наук экономических и юридических. - Т.Х. № 1. - СПб., 1908. - С.32.

2 Нольде Б.Э. Очерки русского государственного права. - СПб., 1911. - С.89.

странах именно принцип ответственности создал институт совета министров»1.

При советской власти министерства дублировались отделами ЦК и во многом управлялись ими. Такого «единства», субстанции как правительство фактически не существовало. ЦК и его генсеки не могли терпеть рядом с собой еще одну реально управляющую инстанцию. Во многом в этом причины поражения Г.М.Маленкова и А.Н.Косыгина. В постсоветской России в этом смысле правительства тоже нет. «Силовые» министерства (и МИД) напрямую подчинены Президенту, остальные — под контролем Администрации. Вновь правительство — функционально, а не «субстанциально».

Кроме того, власть создает ЧК и для того, чтобы делом занимались люди, менее пораженные болезнью коррупции. «Традиционные» министерства, «традиционная» бюрократия, как правило, коррумпированы донельзя. В ЧК особый подбор людей, с упором на тех, в чьей репутации позорных пятен поменьше. В начальство же выводят (зачастую) лично близких, личных знакомых и облеченных доверием самой Власти.

Адекватное понимание русской политики невозможно и без учета темы «унитаризм - федерализм». Здесь Россия тоже представляет собой особый случай. При этом необходимо отметить, что именно относительно данного вопроса существует, наверное, самая большая путаница. Господствует мнение: до 1917 г. Россия была унитарным государством, после Революции формально-федералистским, на практике же — жестко-централизованно-унитарным, постсоветская Россия строит федеральное государство, но пока не очень успешно.

В действительности за свою более чем тысячелетнюю историю Россия «попробовала» различные способы властной самоорганизации. Однако нередко оказывалось, что наше прошлое неожиданно становится настоящим. К примеру, российский федерализм 90-х годов ХХ столетия напоминает «Московскую федерацию» конца XV в. (эпоха Ивана III). Это тоже была разноуровневая федерация, т.е. субъекты федерации не являлись равноправными (и «равнообязанными»). Это тоже была федерация, в рамках которой Центр (Власть) заключал договоры с участниками союза («federatio» (итал.) — союз). Царство Польское, Великое княжество Финляндское, казачьи области, средне-

1 Нольде Б.Э. Очерки русского государственного права. - СПб., 1911. - С.147.

азиатские ханства, кочевники (нынешних Казахстана и Калмыкии) имели существенную (в разных объемах) самостоятельность в управлении, в религиозных, образовательных, культурных вопросах. Кстати, разные системы администрации существовали в европейских и сибирских губерниях. В первой половине 90-х годов прошлого века РФ напоминала также «Киевскую федерацию» X—XII вв.1.

Не была жестко-унитаристским государством и дореволюционная Россия. В ее устройстве явно проглядывали федералистские черты.

Трудно назвать совершенно формальным и советский федерализм. Так, например, распад СССР далеко не случаен, он не есть только следствие ошибок или близорукой позиции союзного руководства (это было, но не было решающим фактором). Под покровом вроде бы декларативного федерализма формировались новые нации, с новым национальным самосознанием, государственническими инстинктами, волей к самоуправлению и самоорганизации (у прибалтийских народов все это было и ранее). В конечном счете, нельзя отрицать и определенную самостоятельность республик и в доперестроечное время. Элементы реального федерализма мы находим и в 20-е годы, и в хру-щевско-брежневском периоде.

Говоря о современном российском федерализме, следует подчеркнуть его традиционную разноуровневость и в то же время традиционную замкнутость на Центр (Власть). Договоры между субъектами и Центром в эпоху Ельцина не были чем-то чуждым духу федерализма (в его российском варианте). Только так и возможно в рамках «самодержавной политической культуры». Только так и возможно «примирить» властецентричность русской цивилизации и, видимо, имманентные ей элементы федерализма.

Один важнейший вопрос строительства федеративного государства в России (пока весьма спорный, неясный и, по всей видимости, трудно разрешимый) состоит в том, какое количество субъектов оптимально. Исторически предлагалось несколько способов решения этой проблемы. Петр Великий разделил Россию на восемь губерний, в состав которых входило 50 воеводств. Павел Пестель — стопроцентный враг федерализма — предлагал поделить Россию на десять облас-

1 См. об.: Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская Система / Политическая наука. - М., 1997. - № 2, 3.

тей, куда бы входило 50 губерний. Никита Муравьев — автор первого классически федералистского проекта российской Конституции — полагал необходимым ликвидировать губернское (областное) управление. Построить федеративную Россию из 13 держав, в свою очередь состоящих из 569 уездов. Известно, что в окружении П.А.Столыпина вынашивались планы по разделению России на 11 округов, каждый из которых включал бы в себя определенное количество губерний.

Что касается большевиков, то они в начальный период своего владычества прямо пошли по схожему пути. — «Большевистское правительство. создало весной 1918 года крупные территориально-административные образования под именем областей. Их было выделено шесть, с несколькими губерниями в каждой и полуавтономным статусом. Такими областями были: Москва с девятью прилегающими губерниями; Уральская, сосредоточенная вокруг Екатеринбурга; "Коммуна трудящихся Северного Края", охватывающая семь губерний со столицей в Петрограде; Северо-Западная, расположенная вокруг Смоленска; Западно-Сибирская с центром в Омске и Центрально-Сибирская вокруг Иркутска»1.

Таким образом, этот вопрос волновал умы как сторонников федерализма, так и приверженцев унитаризма. Это означает, что он действительно требует решения. Но какого? Более традиционного, когда области входят в округа и постепенно отдают им часть своих властных полномочий? Или на повестке дня стоит реализация модели Никиты Муравьева? — Последнее, конечно, менее вероятно. Поднять руку на более чем двухсотлетнее губернско-областное управление России (в 1775 г. ввела Екатерина II)? Кто решится?

С «унитаризмом-федерализмом» связана и тема местного самоуправления. — А.И.Солженицын утверждает, что от бюрократии, коррупции, неэффективности управления нас спасут земства. Да, действительно, между 1864 (когда были введены) и 1917 гг. эти органы местного самоуправления проявили себя весьма эффективно. Но возможно ли вернуться к земствам (или чему-то подобному) сегодня?

1 Пайпс Р. Создание однопартийного государства в Советской России (19171918) / Минувшее: Исторический альманах. 3. - М., 1991. - С.94. - В одной из сносок к этому тексту Р.Пайпс пишет, что в майском выпуске 1919 г. издания «Власть Советов» (№ 617) один из авторов квалифицировал эту акцию как начало процесса «собирания русских земель». Звали этого автора ... Б.Ельцин. Поразительное совпадение.

По-видимому, нет. И причин этому две. Во-первых, основой работы земств был опыт дворянских, купеческих, ремесленных, городских и других обществ (гильдий), который к тому времени исчислялся уже семью-восемью десятилетиями. Во-вторых, земства были финансово независимы от государства. Их бюджет составлялся из местных налогов.

Ныне это маловероятно. Обыватель (в основном) беден, богатые прячут свое богатство; идея «общего дела», «общей пользы» мало трогает сограждан-современников, «специализирующихся» в индивидуально-индивидуалистическом выживании.

Попытки же разыграть карту: «местное самоуправление против губернаторско-областной администрации» — не имеют перспективы. Они могут дать некие дивиденды в борьбе Центра против строптивых и эгоистичных местных «царьков»-губернаторов, но не более того. Это

все поверхностно-ситуативные выгоды и удобства.

* * *

Ну, а теперь о несложившейся нашей партийной системе. Или — переформулируем тему — о «Единой России». Это ведь она вытеснила остальные партии и по-хозяйски расселась в Думе. Смею предположить: если мы объясним, кто такие «медведи», откуда взялись, зачем природа произвела их на свет, то, тем самым, получим ответ и на вопрос о причинах провала русской многопартийности.

...В начале ХХ в. в России родились два проекта политических партий. Причем они были взаимоисключающими. О первом из них, ленинском — «партия нового типа», мы вполне осведомлены. Так сказать, вкусили от его плодов. Что касается второго, то до самого последнего времени мы ничего о нем не знали. Не знали до тех пор, пока историк Ирина Глебова не обнаружила в архивах письмо Д.Ф.Трепова Николаю II (сентябрь 1905 г.)1. Сподвижник последнего императора предлагал создать в Думе и по всей России «партию власти». Включить в нее всех начальников всех государственных уровней, взять под контроль прессу, подтянуть к этой партии солидные финансы и т.п. Однако тогда, в последнее десятилетие царизма, этот проект в силу различных причин не был реализован. Видимо, еще не созрели исторические

1 См. об этом в настоящем издании.

условия. Ведь он был принципиально новым для Русской Системы — предполагались действия с позиций, расположенных внутри, в рамках status quo.

Ленинский проект — «партия нового типа» — был абсолютной новацией для мировой политической практики и мысли (точнее: стал таковым после своей триумфальной победы). В этом его можно сравнить с «Государем» Макиавелли. Но для России и Русской Системы был вполне традиционным (каков парадокс: «отживающая» монархия порождает новацию, а идущая ей на смену сила — традиционную модель). Ведь Русская Власть, сформировавшись в ходе своей эволюции как дистанционная, могла преобразовывать и образовывать общество лишь по своему образу и подобию. Естественно — извне.

Для этого Русская Власть создает внесистемные, внесоциальные организации. Классический пример — опричнина и петровская гвардия. Причем эти внесистемные организации являлись не только и не просто хирургическим инструментом, с помощью и посредством которого Власть производила операции над обществом. Они были также носителями новых мировоззренческих ценностей, альтернативных по отношению к традиционным. И хотя в опричнине это воплощено не столь ярко и определенно, но и в ней мы можем обнаружить начатки новой «идеологии».

В этом смысле Ленин действовал в русле самодержавной традиции, хотя внешне его акции и идеи выглядели прямо противоположными всему тому, что тогда господствовало в русском обществе.

Ленинский проект победил еще и потому, что историческая власть — самодержавие — к этому моменту изжила себя (это не означает, что изжила себя вообще Русская Власть). Самодержавие уже не могло (а отчасти и не хотело) контролировать основные социальные процессы, развертывавшиеся в стране. И прежде всего то, что происходило в стомиллионной крестьянской массе. В таких условиях создание «партии власти» было обречено на неудачу. — Те силы, на которые могла бы опираться Власть, сами хотели стать (быть) Властью, а не ее партией. К тому же «партия власти» не могла предложить обществу альтернативную систему ценностей. Общество же еще нуждалось в определенном мировоззрении, но традиционное, подобно Власти, изжило себя (во всяком случае — в привычных формах).

Парадоксальным образом победа «партии нового типа» стала одновременно (в тот же миг!) и ее поражением. Придя к власти, она

сразу начала умирать. Ведь захват власти и был исполнением ее исторического призвания. Ей уже ничего не оставалось делать. Правда, ни она (эта партия), никто другой (включая ее противников) не знали, что Русская Власть и Русская Система спасены от гибели. Только не путем реставрации, ибо это и есть умирание, но — в новых формах, в новом обличье.

И это заложило в основание революционного порядка новые фундаментальные конфликты, которые, в конечном счете, через много-много лет и подточили устои коммунистического рейха. Дело в том, что, как уже подчеркивалось, Русская Власть предполагает режим персонификации. Она не может быть разделена, распределена, размазана. Однако большевики создали порядок, который на языке концепции «Русская Система» называется «Властепопуляция». То есть Популяция была Властью, а Власть — популяционной.

Действительно, тот, кто был ничем, стал всем. Кухарка управляла государством. В то же время это совсем не означает, что ранее бесправный русский народ вдруг обрел реальное самоуправление. Случилось следующее: основанная на насилии и презрении к человеческой личности Русская Власть попала в руки миллионов и миллионов. И здесь-то, повторим, коренился новый разрушительный конфликт.

Вожди «партии нового типа» (Ленин, Троцкий, Сталин, другие), следуя (бессознательно, не рефлектируя по этому поводу) русской исторической логике, стремились к персонификации власти. Но на их пути встала та самая «партия нового типа», которая, разумеется, не «хотела» умирать, не «соглашалась» с ролью «лишь» инструмента по спасению Русской Власти и Русской Системы. На пути к персонификации стояла и Властепопуляция в целом, которая не «желала» отдавать то, что получила и что всегда было идеалом народных масс (вспомним «идеологию» Болотникова, Разина, Пугачева и т.п.). Кстати, еще много десятилетий назад Н.Н.Алексеев точно описывал этот властепопуляционный порядок. — «В обществе, где исчезнут классы, должно исчезнуть и государство. Общество станет безгосударственным, однако не анархическим. Оно сохранит начало властности, аппарат принуждения и централизованный характер. Даже все эти особенности в коммунистическом обществе более развиты, чем в буржуазном государстве. Но, с другой стороны, по учению коммунистов, в таком обществе не будет господствующих классов; властвовать в нем будут все трудящиеся. Отношения властвования приобретут характер

текучий, бюрократия уничтожится, властные функции все будут отправлять по очереди. Загадочность подобного общественного устройства состоит в том, что оно, обладая всеми чертами государства, объявляется, однако, обществом безгосударственным; и что оно, обладая явно выраженным принудительным характером, в то же время объявляется «царством свободы»»1.

В начальной стадии этого конфликта («персонификация Власти и Властепопуляция») погибает Ленин. Конечно, физически он умер своей смертью. Но в историческом плане (перспективе) уход теоретика и создателя «партии нового типа» оказался прологом исчезновения самой этой партии. Следующим этапом стало уничтожение в качестве политически значимой фигуры Троцкого, а заключительным аккордом этой трагедии (прежде всего для народов СССР) — массовое избиение ленинской гвардии в 1936—1938 гг. В борьбе за персонификацию власти и превращение своего господства в абсолютное Сталин создает и пестует номенклатуру, которая становится его приводным ремнем по управлению страной. Здесь Сталин такой же гениальный новатор и первопроходец как Ленин со своей «партией нового типа».

Далее Сталин делает вновь гениальный шаг — он не разрушает Властепопуляцию, но закабаляет ее. С исторической точки зрения это — беспрецедентно. Вековые чаяния народных масс удовлетворены — они получили полноту власти. И одновременно сохранены традиционные рабские условия их существования. Гражданин СССР — и полновластный властелин, и бесправный раб в одном лице. Никогда ранее и позднее в русской истории народ не получал таких возможностей к самореализации и никогда не переживал эпоху такого беспросветного и тотального рабства. — Действительно, Властепопуляция — это полное смешение «безграничной свободы» и «безграничного деспотизма» (термины социолога Шигалева — см. роман «Бесы»).

Но такой режим долго существовать не мог. Он зависел от слишком многих внутренних и внешних условий. Слишком зыбок был его фундамент и ненадежна «гармония». — В итоге окрепнувшая в ходе Войны номенклатура уничтожила своего хозяина и создателя (речь, разумеется, идет не о физическом убийстве Сталина; хотя это возможно и было). В этом смысле смерть Сталина подобна смерти Ленина. Началось разложение этого кровавого порядка. Постепенно

1 Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. - М., 1998. - С.223.

умирает, мельчая в карикатурных вождях, персонификационное начало власти; разлагается номенклатура, перерождаясь в «боярство», которое стремится к контролю над вещественной субстанцией. Следовательно, хочешь-не-хочешь, потихонечку встает вопрос о наследственной частной собственности. С размыванием дикого тотального рабства (в 50-е) пошел процесс распада Властепопуляции. Под покровом «общенародного государства» и «новой исторической общности — советского народа» формируются новые социальные группы: массовая советская интеллигенция, массовый рабочий класс, массовое колхозное крестьянство. А также: массовый слой работников «теневой экономики» (в начале 1980-х годов в «тень» ушло до 25% советской экономики, т.е. миллионы работников). Кроме того: новые «нации», те самые, что взорвут СССР на рубеже 80—90-х.

М.С.Горбачев и его окружение попытались всему этому придать более современный, открытый и управляемый вид. При этом, не покушаясь на по-прежнему провозглашаемые основополагающие принципы: социализм etc. И здесь вновь, как во времена Николая II — Д.Ф.Трепова, на повестке дня оказался вопрос о «партии власти» (хотя, конечно, никто этим термином не пользовался). По сути тогдашняя КПСС годилась на эту роль. Это была массовая организация с хорошими (в специфическом смысле) навыками управления. Михаил Сергеевич и делал на это ставку (не важно, что он думал на самом деле; он был «орудием истории»). Горбачевцы хотели приспособить КПСС к руководству сложным и многосоставным, но «еще» не структурированным и не способным к самоуправлению обществом. Для этого допускалась и определенная плюральность внутри самой партии (это было свидетельством признания разнородности социума). Такая партия должна была учитывать реальные интересы различных социальных групп и слоев.

Казалось бы, ситуация для реализации треповского проекта была идеальной: готовая структура плюс стремление власти иметь в руках именно такой инструмент. Но вновь попытка оказалась неудачной. Власть не сумела удержать власть в своих руках. Россия вошла в эпоху социальной революции. В этом смысле в конце века повторилось его начало.

Однако сразу же после установления нового российско-федеративного порядка идея «партии власти» оказалась востребован-

ной. ДВР-93, НДР-95, «Единство»-99 и, наконец, апофеоз выборов 2003 — «Единая Россия». Почему?

.«Партия власти» — это один из инструментов перехода к третьей исторической форме и способу, наряду с Самодержавием и Властепопуляцией, существования Русской Системы. При том, что эссенцией Русской Системы в конечном счете остается властецен-тричность. Но это — самая сложная и трудноосуществимая форма Русской Системы. Она характерна для той стадии исторического бытования русского общества, когда население уже не является Популяцией по-преимуществу. И власть вынуждена с этим считаться. — При чем, когда мы говорим: «население уже не является Популяцией по-преимуществу», это не означает, что когда-то похищенная у него субъектная энергия возвращена ему (хотя отчасти это так). Дело в том, что большая доля русского народа вышла за пределы социального пространства, превратилась в асоциалов. Она находится вне зон права, общественного контроля, официально господствующих (но совсем не обязательно господствующих в наличной реальности) разного рода норм, табу и пр.

Попутно заметим: все это, т.е. то, что сейчас только складывается в России, ни в коей мере не новое издание бонапартизма, о котором все чаще говорят отечественные политологи. Бонапартизм строится на маневре власти, смысл которого — опора то на одну общественную силу, то на другую. Цель маневра: сохранение личного господства и поддержание социального мира. Система же «партии власти» — это реализация властных полномочий с помощью некоего новообразования, которое, по аналогии с термином Ральфа Дарендорфа — «социальная плазма», можно было бы назвать — «властной плазмой».

Р.Дарендорф, создавая теорию социального конфликта (во многом дискутируя с марксизмом), утверждал, что внимание следует концентрировать не на причинах, а на формах конфликта. Ни в коем случае вообще нельзя посягать на причины конфликтов, так как конфликты суть одна из форм существования общества. Конфликты должны сохраняться. Но поскольку они все же опасны для стабильности и устойчивости общества, их необходимо поместить в некую среду, которая не поглотит их окончательно, но минимизирует разрушительную силу. Конфликты локализуются и перестанут носить интенсивный характер. — Основной элемент этой среды, или «социальной плазмы», — обширный средний класс. Главные характеристики -со-

хранение определенного социального неравенства, наличие различных интересов и воззрений. Важнейшие организационные принципы — институты и процедуры по регулированию конфликтов, внятные правила игры для всех.

В известном смысле, современная Россия столкнулась со схожими проблемами (т.е. такими, которые вызывают необходимость «социальной инженерии» дарендорфовского типа). Если коммунистический режим был ориентирован на уничтожение причин конфликта (хотя, как мы знаем, на последней стадии своей эволюции был вынужден смириться с фактом их неизбывности), то нынешний уже не может и не хочет бороться с конфликтами как таковыми. Он существует в условиях острых общественных противоречий. И потому обязан их минимизировать.

«Партия власти», наряду с другими путинскими новациями (так называемое укрепление властной вертикали, ослабление реальных полномочий субъектов федерации, проведение в том же духе административной реформы и т.д.), и есть создание русской «плазмы», в которой конфликты будут протекать, но не разрушать общество. Только если на Западе эта плазма — социальная, то здесь — властная. На смену Властепопуляции приходит «властная плазма». Властепопуляция потому и была сочетанием абсолютной власти и абсолютного бесправия, деспотизма, свободы, рабства, возможностей, безысходности и т.п., что строилась на принципах бесконфликтности и превентивного уничтожения причин конфликтов. «Властная плазма» есть принятие конфликта an sich, принятие конфликта вовнутрь себя, там его внутреннее сгорание и одновременно — энергетическая подпитка.

Далее. Если «социальная плазма» функционирует, как уже отмечалось, с помощью четких процедур и обязательных для всех правил игры, то «властная плазма» строится на основе коррупции. Именно коррупционный механизм, механизм передела финансовых и материальных средств является важнейшим измерением «властной плазмы». В известном смысле коррупция и есть плазма, в которой протекают конфликты — переделы. Коррупция — это среда, в которой развертывает себя в пространстве и времени «государство».

Главным принципом эпохи Властепопуляции была перманентная революция. Она не удалась по Троцкому — вширь, «по дорожке, по бульвару, по всему земному шару». Но удалась по Сталину — вглубь, во внутрь русского социального пространства. По всей видимости, сего-

дня мы входим в эпоху перманентной коррупции, которая не есть де-виантность, которая не может быть побеждена, остановлена и т.п.

Здесь, в этих новых исторических условиях, «партия власти» просто находка. Если бы ее не было, ее следовало бы придумать. Ведь коррупция крайне опасная «штука». Я не имею в виду те опасности, о которых во всем мире абсолютно справедливо говорят все. Я имею в виду опасности для стабильности существования Русской Системы. И хотя, как известно, ее «порядок» есть принципиальный беспорядок, смута, диссипативность базовых элементов, но в этом и через это она обретает определенную устойчивость и равновесие. А жестокие коррупционные игры могут поставить под вопрос эту хрупкую и странную для «гордого иноплеменного взора» гармонию.

Но вот является «Единая Россия» и ограничивает — во всяком случае призвана к этому — эти «игры». Дисциплинирует их участников. Хотя поле для игр широкое и удобное. И драка между чиновничеством и бизнесом, между федеральным и местным чиновничеством, между Администрацией Президента и правительством, между отдельными министерствами, между Кремлем и Тверской 13, между многими другими продолжается и несть ей конца.

В рамках же «Единой России» их помирят. В случае недисциплинированного поведения напомнят, накажут, определят линию поведения и «полагающуюся» долю в коррупционном переделе.

Таким образом, «Единая Россия» есть и будет формой организации служилых людей в новое управляющее сословие. Вспоминаю слова, сказанные умным В.В.Шульгиным в эмиграции: «.Для того, чтобы Россия опять стала Россией, необходима порода людей, способная быть служилым сословием». Вот людей такой породы и подбирают (помните «правящий подбор» евразийцев?1) в «ЕР». Иначе говоря, «властная плазма» предполагает создание обширного «среднего властного слоя».

Существен вопрос: почему вдруг (или не вдруг?) коррупция стала «нашим всем»? — Здесь, на мой взгляд, интересные соображения мы можем найти в книге известного социолога Льва Тимофеева «Ин-

1 Кстати, евразийцы (П.Н.Савицкий и Л.П.Карсавин) тоже выдвинули свой партийный проект. Который был напрямую связан с ленинским, являлся его продолжением и отрицанием одновременно. Однако, как выясняется сегодня, евразийский проект имел общие черты и с треповским.

ституциональная коррупция». В ней утверждается: «Кризис социалистической системы, за которым последовал ее полный крах, в конце концов показал, какого рода институциональные ценности подсовет-ского общества на деле были альтернативой коммунистической доктрине и определили характер происшедших изменений: кризис системы, совершенно неожиданно для всех, проявился как всеобщий бунт собственников»1. Далее автор говорит, что в СССР десятилетиями складывалась теневая реальность. «.Еще в семидесятые годы некоторые исследователи обратили внимание на происходившее в течение всей истории коммунистического государства развитие теневых отношений. Причем развивались эти внелегальные отношения в тесной связи с формированием специфических институтов коммунистического государства. Однако теневая собственность, теневое право, теневая экономика — весь комплекс «теневой реальности» — мыслился не как всеобъемлющий общественный институт и уж вовсе не как альтернативный коммунистической доктрине системообразующий фактор исторического процесса. Авторы большинства работ, посвященных теневой (или второй) экономике, говорили, прежде всего, о явлении экономического порядка и трактовали его как «негативные черты системы», как нарушение ее институциональных норм или, в лучшем случае, как их спасительную самопроизвольную коррекцию.»2.

Л.Тимофеев не согласен с таким подходом. Внелегальная, вторая, теневая реальность была связана с институтами коммунистического государства. А теневые собственность, экономика, право образовывали всеобъемлющий общественный институт, альтернативный господствовавшему коммунизму и подготовили всеобщий бунт (теневых) собственников. По мнению Л.Тимофеева, лишь один западный ученый «близко подошел к пониманию сути теневых отношений при социализме»3. Это — француз Ален Безансон. Прежде чем дать ему слово, подчеркнем: вслед за ним Тимофеев всю «теневую реальность» объемлет одним термином: коррупция. Итак, А.Безансон писал: «Коррупция есть болезнь коммунизма, и поэтому в рамках противопоставления между "ними" и "нами", между партией и обществом коррупция для последнего есть признак здоровья. Она есть не что иное,

1 Тимофеев Л. Институциональная коррупция. - М., 2000. - С.78.

2 Там же. - С.79- 80.

3 Там же. - С.82.

как проявление жизни, жизни патологической, но которая все же лучше, чем смерть. В ней проявляется возрождение частной жизни, ибо сама фигура спекулянта есть победа личности, индивидуальности. Отношения между людьми вместо того, чтобы выливаться в искусственные формы идеологии, возвращаются на твердую почву реально -сти: личной выгоды, спора о том, что положено мне, что — тебе, сделки, заключаемой в результате соглашения между сторонами, пользующимися определенной автономией. Фальшивые ценности, существующие лишь на словах, и чье принудительное хождение обязано лишь непрочной магии идеологии, быстро оказываются погруженными в "ледяную воду" эгоистического расчета. Это возрождение общества, идущее окольным путем коррупции, может быть охарактеризовано в терминах экономики как возрождение рынка»1.

Комментируя этот гимн коррупции, Л.Тимофеев делает вывод: теневые отношения были систематической альтернативой коммунистической доктрине. Когда же коммунизм рухнул, именно «теневая реальность» стала фундаментом и источником новой социальной жизни. «Теневые отношения были важнейшей органической частью коммунистической системы, и когда вся система в целом была снята, теневая сфера осталась как самая прочная, как самая жизнеспособная ее институциональная сердцевина.»2. С некоторой иронией (на самом деле восхищаясь исследователем Л.Тимофеевым) скажем: эта научная логика напоминает советскую — марксистскую, ту, с которой мы знакомы со школьных лет. Феодализм как системная альтернатива складывался в недрах рабовладельческого строя, капитализм — феодального, социализм — капиталистического. Вот только на смену социализму, в качестве его высшей, неальтернативной, а, напротив, реализующей именно его интенции и потенциалы формы, должен был придти коммунизм. Явился же коррупционно-передельный порядок — хаос (играя в слова и словами: Россия сегодня «коррупция-хаус»). Таким образом, предшествовавший ему закат социализма (парадоксальным образом «закат» оказался и «расцветом»; безусловно, для массового обывателя это был лучший, т.е. наименее травмировавший и уг-

1 Безансон А. Краткий трактат по советологии, предназначенный для гражданских, военных и церковных властей // Русское прошлое и советское настоящее. - Лондон, 1984. - С.182- 184.

2 Тимофеев Л. Указ. соч. - С.83.

нетавший, период социализма; однако «расцвет» обернулся не только «закатом», или — наоборот, все равно, но и «рассветом» new brazen world; таким образом: «закат» социализма = его «расцвету» = «рассвету» его «могильщика») можно квалифицировать как коррупционал-социализм.

.Разумеется, и это хорошо известно, у коррупции не только советские корни. Но и — дореволюционные. Причем не одни лишь, так сказать, чисто-коррупционные. Вне всякого сомнения (для меня), коррупция советского периода есть наследник (по прямой) социальных отношений, господствовавших в передельной общине. В самой-то общине никакой коррупции, конечно, не было. Однако после ее уничтожения Сталиным, когда миллионы крестьян пришли в город, они принесли вместе с собой навыки перманентного передела. И это-то во многом стало питательной средой для коррупции. Которая, согласимся отчасти с Львом Тимофеевым и Аленом Безансоном, была

способом существования, выживания подсоветского человека.

* * *

Но что же происходит в стране сегодня? — Вот мнение известного социолога Ольги Крыштановской. Россия в последние пятнадцать лет, безусловно, продвинулась вперед в смысле свободы, открытости, плюральности. Вместе с тем В.В.Путин дефакто восстанавливает советскую систему, которая, хотя и пришла на смену самодержавию, во многом сохранила его «характеристики». «.Несколько лет посвятили тому, чтобы жить "как там" (на Западе. — Ю.П.), не получилось, и теперь приветствуется возврат к самодержавной модели, которую люди помнят в советском обличии. Либеральную дискуссию заменяет мнение начальника»1.

Согласно О.Крыштановской, главным фактором русского социального развития является власть. «В социологии есть термин "кумулятивное неравенство", означающий, что один параметр обусловливает все остальные. .В России обладание властью давало все остальное — богатство, связи, влияние. Не богатство приводило к власти, а власть вела к богатству»2. Именно поэтому «сейчас проблема

1 Независимая газета, 31.08.2004.

2 Там же.

номер один в стране — не льготы и даже не ВВП. Это проблема наследования власти»1. Запомним эту тему — «наследование власти».

«Путин, по сути дела, — говорит О.Крыштановская, — структурно воссоздал политбюро ЦК КПСС. Наш президент предпочитает работать не с формальными структурами (выделено мной. — Ю.П.), а с "рабочими группами". Так, по субботам он встречается с силовиками из Совбеза. По понедельникам в Кремле проходят совещания с членами правительства, но это не все правительство в полном составе, а только некоторые его члены. Если мы сличим списки заседающих, эту "головку" из 20—25 человек, то увидим, что они сегодня занимают посты, которые были представлены в Политбюро ЦК КПСС»2.

Еще одно явление последних лет привлекает внимание О.Крыштановской и свидетельствует, по ее мнению, о возвращении к советским порядкам. Это — резкий рост влияния во властных структурах представителей ФСБ, милиции, армии и т.п. Одним словом, силовиков. «.В обществе не случайно возникло это понятие: "силовики". Что-то, значит, их объединяет. Кстати, такого термина, объединяющего всех людей в погонах, нет ни в одном языке мира»3.

По данным социолога, доля силовиков в российской политической элите на середину 2004 года составляет 25%4. Элитой О.Крыштановская называет «правящую группу страны, куда входят члены правительства, руководящие сотрудники администрации президента, Совета безопасности, полпреды, региональные лидеры, депутаты Госдумы и сенаторы Совета Федерации»5. Самая же большая концентрация силовиков в том самом восстановленном «политбюро» — 58%. В Думе — 18% (в предыдущей было 12%), Совете Федерации — около 20%, в правительстве — 34%6.

Но это надводная часть айсберга. «А вот в подводной части — немало интересного и неожиданного. .Много силовиков занимают

1 Независимая газета, 31.08.2004.

2 Новая газета, 30.08. — 1.09.2004. Если О.Крыштановская сигнализирует о фактическом воссоздании Политбюро, то журналист Константин Смирнов, анализируя систему хозяйственного руководства страны, указывает на «возвращение Госплана» (Власть. — М., 2004. — №34. — С.12).

3 Там же.

4 Там же.

5 Там же.

6 Там же.

посты второго уровня — замминистров, например. Дефакто восстановлена советская система — комиссар при командире. Во многих регионах один из вице-губернаторов — человек "оттуда". Все эти люди — в погонах»1. Развивая эту тему, О.Крыштановская подчеркивает: «Цифры показывают, что количество силовиков во власти после административной реформы несколько снизилось: было 25,1%, стало 24,7%. Но это цифры лукавые. Есть группа людей, в биографии которых открыто написано: служил в КГБ. Но есть и такие, кто служил, но в биографии этот факт не зафиксирован. Многие работали, что называется, "под крышей". У КГБ было много "аффилированных" структур, связанных, как правило, с международной деятельностью. Кроме того, были "уполномоченные": сотрудники первых отделов, например. Официально они могли не состоять на службе, но они курировались органами и были с ними в непосредственном контакте. Так вот, если приплюсовать таких "аффилированных" к известным 24,7% силовиков, то мы получим 77%»2. Правда, уточняет социолог, «эта цифра имеет характер предположения, потому что доказать принадлежность человека к организации, служба в которой не зафиксирована в его биографии, невозможно»3.

Да, отмечает О.Крыштановская, Путин привел с собой силовиков. Но весь политический класс желал их прихода. «Они были призваны на службу (выделено мной. — Ю.П.). Когда встал вопрос о преемнике Ельцина, все кандидаты, так или иначе, оказались силовиками: Бордюжа, Степашин, Примаков, потом вот Путин. Это значит, что в наборе требований к наследнику требованием № 1 значилась его принадлежность к силовым ведомствам — самое востребованное качество кандидата. Нужна была сильная рука, способная, с точки зрения элиты, навести порядок в государстве. Так что не просто Путин привел силовиков. Политическая элита пригласила их навести порядок в стране, признав тем самым свое бессилие»4.

1 Новая газета, 30.08. - 1.09.2004. Если О.Крыштановская сигнализирует о фактическом воссоздании Политбюро, то журналист Константин Смирнов, анализируя систему хозяйственного руководства страны, указывает на «возвращение Госплана» (Власть. - М., 2004. - №34. - С.12).

2 Независимая газета, 31.08.2004.

3 Там же.

4 Новая газета, 20.08 - 01.09.2004.

И Путин по-своему, по своему образу и подобию этот порядок навел. «.Создана очень устойчивая конструкция. Путин создал такую модель власти, которая включает в себя этажи его поддержки, уходящие далеко вниз. Это уже близко к тому, что было в СССР, когда партия имела разветвленную систему низовых организаций плюс комсомол, вертикально интегрированная экономика, единая партийно-хозяйственная номенклатура. Слабость России заключалась в том, что были разрушены управленческие сети, сложившиеся при советской власти, — политические, экономические, военные. Такой огромной стране, как Россия, они нужны как воздух. Сила силовиков. проявилась в том, что они смогли эти сети быстро восстановить или создать новые. Были введены федеральные округа, которые тесно соприкасаются с военными округами, аппараты военных округов аккумулировали работу всех региональных силовиков»1. В новой форме возрождаются не только первостепенные, основные черты старого порядка, но даже и, так сказать, вспомогательные. «Например, возрожден институт "подснежников" (так называли комсомольских функционеров, которые числились на производстве, а фактически работали в аппарате ВЛКСМ). Сейчас это выглядит следующим образом: лояльные предприниматели платят зарплату "подснежникам", которые числятся в их коммерческих структурах, а реально работают в аппаратах федеральных инспекторов. Это действующая вертикаль власти»2.

Все эти действия власти, констатирует О.Крыштановская, население полностью одобряет, поскольку жаждет порядка и спокойной жизни. А исторический опыт подсказывает, что обрести эти утраченные и крайне важные для обывателя ценности можно лишь таким путем. Но социолог убеждена, что власть думает не о людях, а об укреплении собственных позиций. «.Усилия элиты направлены прежде всего на концентрацию власти в своих руках, а не на развитие стра-ны»3.

Кстати, относительно этой самой элиты. «До сих пор (а ведь прошло 13 лет после коллапса советской системы!) 38% нынешней элиты — выходцы из советской номенклатуры, а в регионах — вообще

1 Независимая газета, 31.08.2004.

2 Там же.

3 Там же.

61%:. Да, антикоммунистическая революция в России весьма отличается от коммунистической. Трудно представить себе, что к 1930 г. "бывшие" так уверенно сохранили бы свои позиции. О чем это говорит? — По крайней мере о том, что советская и постсоветская России связаны между собой теснее, чем досоветская и советская. — Вместе с тем, О.Крыштановская приводит факты, свидетельствующие о том, что в России формируется элита нового типа или, как она сама это называет, "коалиция Путина"». — Что же это такое?

Создание «коалиции Пугина» стало возможным в ходе осуществления политики милитаризации руководства страны. «Люди в погонах» (об этом уже было сказано выше) занимают ключевые посты по всей стране. Причем особенно здесь преуспели выходцы из органов безопасности (ФСБ, СВР). Так, в экономических ведомствах они составляют 45,2% от числа всех военных. Из армейской структуры — 38,7%, из МВД — 16,1%. «.В своем большинстве они "направляются" в министерства по рекомендации Кремля, а не по представлению соответствующего министра. При этом замминистры—военные остаются офицерами действующего резерва (ОДР). Этот статус появился еще в советские времена и официально сохраняется в нынешней системе безопасности. ОДР — это офицеры, которые, не прекращая своей службы в военном ведомстве, получая там зарплату и текущие задания, переходят на работу в другую организацию. Их отличие от прочих сотрудников новой службы заключается в том, что они имеют дополнительные обязанности — составление ежемесячного отчета для "материнской структуры". В советские времена деятельность ОДР была полностью нелегальной, теперь же из их прошлого не делается тайна»2.

Это, казалось бы, не столь существенное отличие сегодняшней ситуации от вчерашней, напротив, означает очень многое. Если в советские времена ОДР была хоть и важным, но вспомогательным средством контроля и управления, то ныне она основа формирующегося нового властного слоя. — Далее О.Крыштановская вводит в научный оборот принципиально важный, с моей точки зрения, термин, с помощью которого можно адекватно описывать «коалицию Путина» — «смотрящий» Кремля. Вообще, поясняет социолог, «это слово — из жаргона русской мафии, который так любит использовать политическая элита. В криминальной среде так называют человека, назначен-

1 Новая газета, 30.08 - 01.09.2004.

2 Там же.

ного бандитскими авторитетами контролировать определенную территорию, собирать с нее дань и следить за «порядком»1.

А чем занимаются «смотрящие» Кремля? Обеспечивают «учет и контроль» верховной власти надо всем — обществом, бизнесом, средствами массовой коммуникации, публичной политикой, регионами и т.д. Благо было из кого рекрутировать «смотрящих». С одной стороны, это все еще многочисленные силовые структуры государства, с другой — 300 тыс. старших офицеров и генералов, отправленных в отставку в 1991 — 1993 гг. (среди них и подполковник В.В.Путин). Эти последние в 90-е годы прошли суровую школу жизни и выживания в коммерции, частных охранных предприятиях, региональных и муниципальных органах власти.

И вот, опираясь на этот массив готовых и подготовленных кадров, «власть. усиленно работает над тем, чтобы создать не только управленческую вертикаль, направляя доверенных людей в погонах на все этажи федеральной власти в регионах, но и "управленческую горизонталь", рассаживая высших офицеров на вторые и третьи этажи властных структур, чтобы обеспечить контроль над всеми направлениями политики и экономики. Происходит диверсификация агентов влияния Кремля, их рассеяние по всему политическому пространству.. Внедрив новый "этаж" федеральной власти президент, Путин добился не только усиления центра, но и создал группу чиновников, преданных ему лично (выделено мной. — Ю.П.). Федералы, действующие от имени президента в регионах, постепенно аккумулировали силы, создавая так называемые "координационные советы" по безопасности или по экономическим вопросам. Тем самым они выводили и военные, и финансовые ресурсы из-под полного контроля губернаторов»2.

О.Крыштановская отмечает, что «коалиция Путина» обладает клановостью. В ее основе лежат «не родственно-финансово-криминальные связи так называемой "семьи", а корпоративный дух единения, присущий сотрудникам безопасности. Сети агентов влияния, специфические каналы обмена информацией, методы манипулирования людьми — эти навыки делают офицеров, работающих или работавших в КГБ/ФСБ, особой кастой, "братством", в котором господствует дух взаимопомощи. Когда человек, развивший в себе эти

1 Новая газета, 30.08 — 01.09.2004.

2 Там же.

навыки, получает власть, вся страна становится ареной оперативной работы (выделено мной. — Ю.П.). Милитократическая элита становится общностью, в которой главенствует солидарность. Такая власть вдвойне устойчива. Новая клановость режима Путина — это корпоративный дух спецслужб»1.

Что можно ожидать от Путина и его коалиции? — Во-первых, демократия уже стала во многом «имитационной», и de facto восстановлена советская система управления. Во-вторых, с политической сцены убрали всех независимых актеров. В-третьих, с помощью «вертикали власти» и «горизонтали власти» постепенно упраздняется политическая система, закрепленная в Конституции. В-четвертых, действуя в русле отечественной традиции, президент обходит «формальные структуры» и опирается на «неформальные» — «рабочие группы». Кроме того, Путин реформировал правительство. «Возникли два правительства — правительство премьер-министра и "правительство президента", куда входят 22 силовых ведомства»2. (Кстати, эта хорошая русская традиция. Когда 19 октября 1905 г. в России был создан Совет министров, т.е. правительство, то сразу же главы военного и морского ведомства, а также МИДа были подчинены напрямую императору, а не премьеру).

Какова цель «коалиции Путина» и союзной этой коалиции и подчинившейся ей бюрократии? — «Моноцентричная пирамида власти», «унитарное государство» (отвечает О.Крыштановская). И, разумеется, то, о чем мы уже говорили — поиск преемника. Проблема 2008 г. А также дальнейшее «уезживание» политического пространства, но с учетом реалий и использованием технологий современного мира. К примеру, готовится изменение избирательного закона. О.Крыштановская справедливо замечает: «Если наш парламент станет полностью партийным, это будет означать, что влияние регионов станет еще меньше. Все будет в руках Кремля и Старой площади»3. И еще: «Поговаривают о том, что будет создана новая многопартийная система на основе партий власти. Бывает, что партии теряют свой электорат, а у нас электорат потерял свои партии»4.

1 Новая газета, 30.08 - 01.09.2004.

2 Там же.

3 Независимая газета, 31.08.2004.

4 Там же.

Общий подход О.Крыштановской, ее оценки тенденций и ситуации в целом представляются мне адекватными. Здесь даже трудно что-то комментировать. Правда, по ходу изложения этого материала я слегка, чуть-чуть пытался это делать. Сейчас все-таки скажем несколько пространнее. С моей точки зрения, кое-что следует уточнить. Но прежде — несколько слов об инициативах В.В.Путина, последовавших после трагедии в Беслане.

Что же приготовил нам президент? — Во-первых, губернаторов больше не избирать прямым, равным, тайным, всеобщим голосованием. Власть рекомендует кого-то, и вот этого «кого-то» законодательные собрания субъектов федерации будут избирать (в принципе, наверное, могут и отклонить; однако это в «принципе.»). Ситуация аналогична той, что была при Советах. Генсек и Политбюро предлагали кандидатуру на пост первого секретаря обкома, и пленум обкома избирал (утверждал по существу) этого человека.

Во-вторых, на общефедеральных выборах вводится пропорциональная система. Избираться в Госдуму можно только по партийным спискам, семипроцентный барьер сохраняется. В таком раскладе результат известен заранее: «Единая Россия» (со временем этот «лэйбл», не исключено, станет иным — партии власти в нашей стране любят и умеют менять названия-псевдонимы) получает подавляющее большинство. К примеру, около 80%. Остальные распределят, при условии полного послушания, между коммунистами (10%; или теми, кого назначат быть «левыми»), и какими-нибудь «новыми правыми» (100% — либеральная фразеология и «чего изволите »-практика). Разумеется, это только предположения, причем не строгие.

Вроде бы и в этом случае мы наблюдаем возвращение в недалекую советскую старину. Парламент — совершенно и совершенная декорация. В нем заседает новое издание «нерушимого блока коммунистов и беспартийных». На этот раз — это блок партии власти и согласившихся — по разным причинам, некоторые из этих причин могут быть даже приличными, т.е. не подло-шкурными — изображать оппозицию. Да, такой вот снова «нерушимый блок» откровенно «идущих вместе» с Властью и «идущих тоже вместе», но говорящих — иногда и по поручению Власти, с тем, чтобы каким-то особым образом обслужить ее какие-то особые интересы — «не вместе».

В-третьих, выдвинут ряд «новаторских» идей, смачно попахивающих советским esprit. — Создание третьей «общественной палаты».

Это — квазипредставительство квазигражданского общества. Туда войдут абсолютно послушные и абсолютно не влиятельные «общественные» организации. И политологическая обслуга Власти затрубит на весь свет: вот русское society в его «гражданском и политическом отношениях». Вот — голос «многонационального народа» России, который является «носителем суверенитета и единственным источником власти» (Ст.3. Конституция РФ). Кстати, если с «общественной палатой» что-то получится (я сомневаюсь), можно будет и дальше экспериментировать с поиском новых (старых) форм прикрытия монопольного господства Власти. Да, и в условиях отсутствия реальных политических партий и общественных организаций (настоящих профсоюзов, скажем) — это, пусть и не очень убедительный, но — какой-никакой — и.о. гражданского общества и его представительства. — Прямого аналога в советских временах мы этой палате не найдем. Однако esprit, повторю, дух, душок, запах очень знакомы.

И еще. Владимир Владимирович упомянул Госсовет. На нем что-то должно быть решено. — А ведь это орган — не конституционный. Ничего о нем в Основном законе не сказано. Получается, что замысленное президентом лежит как-то вне конституционного поля, а именно оно очерчивает границы пространства публичной политики. Или же: требует внесения поправок в Конституцию. — Да, нет, конечно, не «требует». Тот же Госсовет существует относительно давно и что-то нет инициатив по приданию ему конституционного статуса.

В.В.Путин говорил и про усиление, и укрупнение, и централизацию правоохранительно-силовых органов. Ведь смертельный враг — международный терроризм — наступает. Правильно, наступает. И здесь не до шуток и ухмылок. Действительно, с ним надо бороться качественно эффективнее. — Только вот что-то (наверное, советская уш-лость — недаром там жизнь прожил) подсказывает: террор-террором, война-войной сами по себе, а выход на первый план этих ребят сам по себе (хотя и связаны друг с другом). Мы это все уже неоднократно проходили.

Характерно и то, что со своими инициативами президент выступил на расширенном заседании правительства (собственно министры, руководство Администрации, полпреды и главы субъектов федерации; вот эти главы сидели, понурив свои главы; они понимали: Владимир Владимирович их «хоронит»). И все время В.В.Путин гово-

рил об усилении и совершенствовании исполнительной власти. Хотя речь, безусловно, шла о Власти, традиционной русской Власти. Но стилистически и эстетически он действовал правильно. Что толку распинаться перед Федеральным собранием. Оно, как уже отмечалось, декорация для возникающего на наших глазах режима. А вот то, что принято называть «исполнительной властью», — это и есть остов, костяк «коалиции Путина» (по Крыштановской).

Теперь после этого не-лирического, информационного, отступления прокомментируем сказанное социологом Ольгой Крыштанов-ской. — Все она подмечает и трактует правильно. Только вывод — возвращение к советским порядкам — следует уточнить. Да, многое-многое свидетельствует об этом. На своем языке скажу: Русская Система, видимо, сумела сохраниться. Но, как уже подчеркивалось, входит (вошла?) в третью фазу, стадию существования. Условно ее можно квалифицировать как «властную плазму» (см. выше). И, разумеется, никакого возвращения в советский порядок не будет. Сохранится (в известном смысле вернется) эссенция Русской Системы, но формы будут новые.

Причем и восстановленные советскоподобные механизмы, «институты», процедуры сложатся в какую-то иную конфигурацию. Они ведь призваны обслуживать другую эпоху, другое соотношение сил, «акторов» и пр.

На мой взгляд, для нашей темы — «русская публичная политика» — огромный интерес имеет следующее: каковой была конституционная мотивировка инициатив В.В.Путина от 13.09.2004 г. Проще говоря: на какую статью Основного закона опирался президент, предлагая не избирать, а — фактически — назначать губернаторов (это ведь главное в его сентябрьском «перевороте»).

Владимир Владимирович сослался на ст.77, ее вторую часть: «В пределах ведения Российской Федерации и полномочий Российской Федерации по предметам совместного ведения Российской Федерации и субъектов Российской Федерации федеральные органы исполнительной власти и органы исполнительной власти субъектов Российской Федерации образуют единую систему исполнительной власти (выделено мной. — Ю.П.) в Российской Федерации». — Ну, раз так, раз «единая система», значит, действительно, можно губернаторов назначать. Да, наверное, не только «можно», но и — нужно, необходимо.

Правда, у ст.77 есть часть первая и в ней говорится несколько иное: «Система органов государственной власти республик, краев, областей, городов федерального значения, автономной области, автономных округов устанавливается субъектами Российской Федерации самостоятельно (выделено мной. — Ю.П.) в соответствии с основами конституционного строя Российской Федерации и общими принципами организации представительных и исполнительных органов государственной власти, установленными федеральным законом». — Так что же, между двумя частями одной статьи противоречие? Пусть и в завуалированно-юридической, даже скорее имплицитной форме, однако — противоречие?

Не скажу «нет», не скажу «да». Повторю то, что писал много лет назад. — Задача Основного закона состоит не только и не столько в «освящении» той или иной властной структуры, а в упорядочении открытого (по своей природе) политического процесса. Видеть в Конституции нормативное закрепление определенной формы правления — значит, обеднять ее содержание. Это — открытая норма, в рамках которой возможны как сегодняшняя, наличная политическая система, так и некие другие ее варианты в будущем. «Любая конституция рисует не одну, а множество схем правления, построение которых зависит от расстановки сил в данный момент. Различные политические режимы могут. функционировать в одних и тех же юридических рамках», — отмечает Морис Дюверже1.

Соответственно, и в русской Конституции 1993 г. заложены различные возможности и предусмотрена определенная плюральность трактовок и гибкость норм, регулирующих процесс отправления власти. Статья 77 и относится к таким нормам; в их рамках совершается выбор в пользу конкретной организационной формулы. — Надо сказать, что эта «гибкость», «двусмысленность» ст.77 полностью корреспондирует отечественным историческим традициям. Речь идет об «удельных» и «уездных» властных технологиях и периодах.

В разные эпохи на Руси преобладало то «удельное», то «уездное» начало. «Удельное» предполагало некоторую самостоятельность территорий русского рейха, то, что Власть вступала с ними в договорные отношения (это и есть, как уже говорилось, федерация а ля рюсс). «Уездное» — полное подчинение территорий Центру (Власти), почти

1 Эиуещег М. БсИес ап го1. — Р., 1978. — Р.10.

полное (временами и безо всякого «почти») отсутствие договорных принципов взаимодействия. При Ельцине преобладало «удельное», Путин явно склоняется к «уездному». Его «управляемая демократия» (он уже произнес эти слова, эту магическую формулу отрицания демократии) не совместима с «удельным либерализмом», когда Власть признает самостоятельность территорий («субъектов федерации» на современном языке), «разрешает» им самоуправление.

Убежден: апелляция В.В.Путина ко второй части ст.77 не случайна. Но «не случайна» в ментальном, а совсем не юридическом смысле (здесь-то все ясно: это, действительно, его часть). Нынешний президент и «коалиция», на которую он опирается и которую он возглавляет, глубоко укоренены в традиционное русское мировоззрение. Это — неоплатонизм в русско-православном изводе. «Это унаследованное от Византии представление об универсалистском иерархизиро-ванном порядке, в рамках которого индивид включен в коллективные структуры; сами же структуры являются частью Божественного Космического Порядка», — пишет немецкий исследователь В.Пфайлер1. — Религиозно-философская терминология при обсуждении сегодняшних политических тем не должна нас смущать. В секулярном, измененном виде по сути все это сохранилось. Более того, именно и только эта терминология имеется у нас под рукой. Вспомним хотя бы концепцию «МЫ-мировоззрения», сформулированную гениальным русским философом С.Л.Франком. В ней как в капле воды отражено и отражается все то, что движет — пусть они сами этого и не подозревают — В.В.Путиным сотоварищи.

Послушаем С.Л.Франка. «.Русским мыслителям совершенно чуждо представление о замкнутой на себе самой индивидуальной личностной сфере. Их основной мотив — связь всех индивидуальных душ, всех "Я" так, что они выступают интегрированными частями сверхиндивидуального целого, образуя субстанциальное "МЫ". Русскому мировоззрению свойственно древнее представление об органической структуре духовного мира, имевшееся в раннем христианстве и платонизме. Согласно этому взгляду, каждая личность является звеном живого целого, а разделенность личности между собой только кажущаяся. Это напоминает листья на дереве, связь между которыми не явля-

1 Pfeiler W. Historische Rahmenbedingungen der russischen politischen Kultur // Russland auf dem Weg zur Demokratie? - Paderborn, 1993. - S.21.

ется чисто внешней или случайной; вся их жизнь зависит от соков; полученных от стволов. Проникая во все листья сразу, эти соки внутренне связывают их между собой»1. Еще раз: Франка интересуют духовные, религиозные измерения, нас — политические. Но это самое «политическое», конечно, вырастает из толщи многотысячелетнего бытия.

В той же работе С.Л.Франк говорит: «.Русское мировоззрение содержит в себе ярко выраженную философию "МЫ" или "МЫ-философию". Для нее последнее основание жизни духа и его сущности образуется "МЫ", а не "Я". "МЫ" мыслится не как внешнее единство большинства "Я", только потом приходящее к синтезу, а как первичное. неразложимое единство, из лона которого только и выражается "Я" и посредством которого это «Я» становится возможно. "Я" и "ТЫ", мое сознание и сознание, чуждое мне, мне противостоящее и со мной связанное, оба они образуют интегрированные, неотделимые части первичного целого — "МЫ". И не только каждое "Я", связанное и соотнесенное с "МЫ" содержится в этом первичном целом. Можно утверждать, что в каждом "Я" внутренне содержится "МЫ", потому что "МЫ" образует последний опорный пункт, глубочайший корень и внутренний носитель "Я". Коротко говоря, "МЫ» является органическим ", т.е. таким единством, в котором его части тесно с ним связаны, им пронизаны. "МЫ" полностью присутствуют в частях, как их внутренняя жизнь и сущность»2.

Франк и Путин в «одном флаконе»? — Да, эстетически не очень. Но содержательно и в контексте нашей темы — вполне. Скажем еще раз: В.В.Путин наследует всю эту органицистическую, «сверхиндивидуальную» традицию. Которая в различных формах господствовала у нас практически всегда. — Сила нынешнего президента и ведомой им «коалиции», его (их), если угодно, историческое призвание, совместить, соединить в некую — пусть и противоречивую — целостность досоветское, советское, постсоветское. Следует признать, что у него (них) есть для этого кой-какие средства: прежде всего это самое, как выясняется, никуда не ушедшее «МЫ»-миросозерцание русского человека.

1 Франк С.Л. Русское мировоззрение. — СПб., 1996. — С.158.

2 Там же. — С.159.

Подчеркну: господство в наших умах, душах, психологии этого «МЫ»-понимания никак не противоречит ни множеству социологических данных, свидетельствующих о все большем наличии в русском сознании «протестантских» ценностей, вообще о росте индивидуализма на Руси, ни тому постыдному и всеохватному явлению, которое давным-давно ныне покойный профессор Н.Н.Разумович квалифицировал как «субъективный материализм», т.е. бесстыжее рвачество. — Но «не противоречит» в чем? Ведь, с одной стороны, мы вроде имеем субстанциальное «МЫ» со всеми вытекающими отсюда последствиями. А в социальной сфере это — как ни крути — тот или иной тип коллективности. С другой — яркое и явное преобладание частного, индивидуального интереса, пусть и в грубо-примитивной форме. Какая же здесь коллективность?

Так вот, «не противоречат» они друг другу и вполне совместимы — а совместить их, повторим, русский народ позвал Владимира Владимировича Путина — потому, что оба обходятся в своей «практике» без того фундамента, на котором стоит Запад. Иначе говоря: у них общий неевропейской кладки фундамент. Русский индивидуализм, как и русский коллективизм, в конечном счете плевать хотели на право. Для них право не есть главный регулятор социальных отношений, государство не есть актуализированный правопорядок, общество не есть результат взаимодействия (в том числе и в конкурентной форме) индивидов, наделенных правами человека. Русский коллективизм превзойдет индивида с его правами во имя «МЫ», русский индивидуализм — во имя своего, «субъективно-материалистического», «Я». «Ты», другой, его права, вообще его жизнь мало тревожат отечественных индивидуалистов. И если коммунистической революцией «ты», «другой» были порабощены во имя «МЫ», то антикоммунистической — во имя «Я».

Что же касается усиления «протестантских» настроений в нашем обществе, то это пока остается в сфере «должного», а не «сущего». Индивидуализированно-правовые ценности, признающие достоинство, благополучие и свободу «другого» необходимым условием достоинства, благополучия и свободы «себя», не конвертированы еще в сферу социального .

Хочу напомнить: вся эта метафизика, по Франку, была приведена мною в связи с ликвидацией В.В.Путиным «удельного либерализма» и откровенным переходом к «уездному» правлению страной. Но та

же метафизика напрямую связана и с решением всенародного избранного перейти к пропорциональной системе выборов (по партийным спискам). Президент и здесь оказывается ярким представителем того мировоззрения, которое описал (и сформулировал) великий русский философ. Только на этот раз мы приведем пример, который, наверняка, не пришелся бы по душе Семену Людвиговичу. Ведь он очень не любил большевиков (впрочем, и самодержавие, хотя — и это понятно — с гораздо меньшей интенсивностью). А они, оказывается, несмотря ни на что, тоже были носителями этой традиции. Пусть в гру-бо-извращенно-секулярной форме. Главное: были.

Младший современник С.Л.Франка, один из лучших наших политических мыслителей, Н.Н.Алексеев в конце 20-х годов писал: «Советское государство в противоположность новейшим европейским демократиям отправным пунктом своим считает не отдельного активного гражданина, образующего вместе с другими гражданами неорганизованную массу народа; напротив того, советское государство отправляется от первоначально организованных ячеек граждан, именно от советов — деревенских, городских, фабрично-заводских. Городские и сельские советы и являются теми первоначальными государственными органами, из которых образуются все остальные органы советского государства. Советская республика отправляется, таким образом, не от голосующего корпуса граждан, как некоторого высшего государственного органа, но от множества мелких организмов, которые вырабатывает из себя политическое тело республики»1.

По Н.Н.Алексееву получается (и он прав), что в основе советской системы находились не «отдельные граждане», как это было в европейских демократиях, но — «территориальные мелкие организмы», т.е. некие коллективы. Следовательно, первоначальным атомом западного строения являлось политико-юридическое «Я», коммунистического — «МЫ». Вот и вернулись к Семену Людвиговичу Франку. А коли так, то и воспользуемся его языком: советско-русская демократия сверх- или надындивидуальная — «МЫ»-демократия, западная — индивидуалистическая, «Я»-демократия.

Ну, а путинская пропорциональная система здесь при чем? — Отвечу: тогда «отдельного активного гражданина» задавили с помощью советов («территориальных мелких организмов» — коллективов),

1 Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. - М., 1998. - С.323- 324.

сегодня — планируют через партийные списки. И в том, и в другом случае общая технология и общая цель. Установить такой порядок, при котором отдельный человек будет подчинен какой-то коллективной воле. Но советская система по своей природе не «предполагала» камуфляжного, декоративного выбора между не то чтобы альтернативными позициями, даже между «оттенками». А постсоветская путинская «управляемая демократия», напротив, предполагает выборы. Более того, провозглашает их главным механизмом легитимации и легитимизирования власти. Соответственно, так высоко поставив выборы, Русская Власть не может пустить их на самотек. Она ведь знает, «из какого сора» все у нас растет. Она видела русского человека в 90-е годы. Вот и говорит ему: будешь меня выбирать, получишь три-четыре-пять партий, по телевизору скажут, каков должен быть уровень поддержки каждой. Впрочем, об этом и местное начальство позаботится.

Правда, крупные государственные деятели и известные политологи полагают, что пропорциональная система поспособствует нарождению у нас настоящих, крепких политических партий. И тогда наша демократия сможет опираться на них, станет стабильной, устойчивой, предсказуемой... — Думаю, что опровергать это не имеет смысла. Зачем спорить с очевидным лукавством или с очевидной, неадекватностью.

Еще относительно того, почему в России публичная политика не приживается. — На Западе практически все публично-политическое и властно-бюрократическое вписано в конституции. Или иначе: публично-политическое и властно-бюрократическое не выходят за пределы конституционного поля, а сами эти пределы суть барьеры, которые — принципиально — преодолевать нельзя. Причем это поле по своей природе институциональное, т.е. регулирует деятельность институтов, «предполагает» их наличие. За границами конституционного поля ни публичной политике, ни государству (state) делать нечего, их туда не пускают. За этими границами — экономика, культура, религия, privacy etc. Это не означает, конечно, что конституции никак не касаются этих сфер жизнедеятельности человека и общества. Касаются. Но политику и власть туда не пускают.

У нас по-другому. Русской Власти до всего дело. Даже сегодня, во многом изменившись, во многом утеряв моносубъектность и всеох-ватность, она не оставляет своих былых привычек, верна главным

своим традициям, а ее нынешний персонификатор — несмотря на «Курск», «Норд-Ост», Беслан и пр., пр. — твердо заявляет: «Я здесь (читай в России. — Ю.П.) отвечаю за все». И говорится это не ради красного словца. Это адекватное заявление адекватного русского лидера (каковым Владимир Владимирович Путин является; такового и призвали на власть). Правда, реализовать эту ответственность за все в современных условиях Русской Власти архи-сложно. Поэтому она иногда напоминает мне полную пожилую хохлушку, которая годами стоит в одном из переходов метро «Киевская». В руках у нее плакатик, на нем написано: «Спрашивайте за все.».

Тем не менее Русская Власть по-хозяйски вторгается во все те сферы, куда ее западным партнерам путь заказан. Легко перепрыгнув через конституционный барьер, устремляется туда, где сегодня, по ее разумению и инстинкту, ей быть необходимо. — Но и не только это. Она кроит публичную политику как ей вздумается. А «вздумается» — и мы знаем это — под себя, для себя. То есть для успешной реализации своих целей, своего полагания и понимания русской жизни. Кстати, напомню: главная цель Русской Власти — она самое. Есть и другие, но эта — наипервейшая.

* * *

Принципиальным является вопрос: русская публичная политика 1905—1917 гг. закончилась из-за негативных последствий войны, которую страна не выдержала, или же была обречена на неудачу в своем демократическом строительстве по причинам, так сказать, органическим? — Конечно, в такой форме поставленный вопрос может сам по себе вызвать возражения. Мол, война была делом «общим», и русские участвовали в ней не «случайно», а в качестве члена той системы государств, внутри которой и образовались мирным путем неустранимые конфликты, приведшие к смертоубийству. Ну, и оказались «слабым звеном» (как учил Ильич). Или: глубочайшие внутренние противоречия России, неразрешимые, как ни старались все эти витте-столыпины, старой властью, в момент ослабления страны рванули так, что все — и эта самая публичная политика — разлетелось в пух и прах. Да, возможна и масса других возражений против этого моего вопроса.

Однако, сформулировав его именно так, вот что я имел в виду. Неудачный опыт «русской публичной политики — 1» свидетельствует о ее невозможности на Руси вообще? А может лишь о «ситуационном провале»? «Рано» было? Не все условия вызрели? — Действительно, здесь есть что обсуждать. Не всё вроде бы безнадежно. — Однако на это «есть» есть и ответ: закат «русской публичной политики — 2» (1989/1991 — 2005 — условно, мы не знаем, в каком темпе все это пойдет — годы), который совершается на наших глазах (и с нашим участием, в смысле: всегдашнего по сути дела неучастия, «моя хата с краю»).

А ведь что сегодня-то не хватает для публичной политики?! — Стопроцентно грамотный народ, полная открытость миру, какой-никакой опыт какой-никакой рыночной экономики, какой-никакой политический опыт. Да, много всего, что способствует публичной политике. Так нет же, под аплодисменты большинства и злорадство меньшинства В.В.Путин и «его коалиция» постепенно прикрывают публичную политику. Она, эта политика, в лице партий, общественных организаций, субъектов федерации, парламента, судебной системы (в той мере, в которой связана с публичной политикой), кстати, не сопротивляется.

Следовательно, мой вопрос о причинах неудачи «русской публичной политики — 1» не корректен? — Думаю, это не так. И основания для обсуждения у нас есть.

Итак, русская публичная политика 1905—1917 гг. Как вела себя власть, мы уже отчасти говорили. Посмотрим теперь, как и что делало общество. Определенный опыт самоуправления и управления у него уже был. То есть нельзя сказать, что к 1905 г. общество подошло совсем не подготовленным. Со времен Екатерины II свободные сословия имели какие-никакие права на самоуправление. Затем земская система, действовавшая на протяжении четырех десятилетий. Кстати, в конце 90-х годов XIX в. в земских учреждениях служило около 70 тыс. человек. Не так уж мало!

Но у общества был и иной, негативный, опыт самоорганизации. С 60—70-х годов XIX столетия его радикальные слои, которым более или менее — в разные периоды по-разному — сочувствовали и помогали либералы, находились в состоянии жесткого противостояния и даже войны с властью. Поэтому и общественно-политические организации, возникавшие до 1905 г., неизбежно были ориентированы на борьбу с властью и действовали в условиях подполья. Иными словами,

являлись не-легальными, не ограниченными правовыми процедурами. А значит — не умели, не могли, не хотели действовать в правовом и публичном пространстве.

Такова была почва, из которой и начала произрастать «русская публичная политика — 1».

Сразу же обозначались две тенденции. Одна — направленная на мирное реформирование страны и предполагающая компромиссы с властью. И другая — наследующая инстинкты, тактику и стратегию борьбы до победного конца — беспощадного уничтожения власти. Кадеты (партия «Народной свободы») находились ровно на линии водораздела между двумя этими лагерями. Соответственно, впитали в себя оба этих мировоззрения. Поэтому они тоже: «зеркало русской революции».

Надо признать, что в ходе развития, эволюции публичной политики удельный вес «реформистов» увеличивался, а «революционеров» снижался. Более того, сама линия водораздела, если можно так выразиться, меняла свой характер. Практически во всех левых партиях и группировках появились люди, готовые к диалогу и сотрудничеству (хотя бы временному, хотя бы тактическому) с властью. Это — меньшевики, правые эсеры и др. У кадетов явно обозначилось направление, полностью исключавшее для себя нелегальный способ действий и бескомпромиссное отношение к власти. Что касается октябристов и стоявших правее них просвещенно-консервативных сил (хотя и с националистическими оттенками), они набирались более или менее (скорее, все-таки менее) успешного опыта сотрудничества и компромиссов с властью (здесь, разумеется, не следует преувеличивать позитивного начала, но и нельзя его преуменьшать).

Определенное место и позиции в публичной политике занимали черносотенцы. Какой-то своей частью они были «вписаны» в публичную политику, а какой-то — находились за ее пределами. Это роднит их с большевиками и левыми эсерами.

Как же в целом проявило себя общество в годы первой русской публичной политики? — Двояко. С одной стороны, училось быть политическим. С другой. Вот здесь и проявилось то самое, что не дало новой России встать на ноги. — «Общественники» страстно стремились к власти. И хотя, как было отмечено выше, в их среде становились все сильней позиции тех, кто ориентировался на сотрудничество и компромисс с властью, все же определяющим оставалось упование на

уничтожение этой самой власти. На начальных стадиях развития публичной политики «несговорчивость» представителей общества вполне можно было объяснить. Они не доверяли власти, всякое ее предложение к сотрудничеству полагали хитрой уловкой и т.п. Однако даже по прошествии десяти лет, имея за плечами богатый опыт взаимодействия (и негативного, и позитивного), «общественники» по-прежнему делали ставку на слом власти.

В высшей степени здесь характерны мемуары П.Н.Милюкова. Даже в послереволюционной эмиграции, когда он в полной мере мог осознать, к чему привели его действия, «отец русской демократии» ни на минуту не усомнился в правильности своей стратегии. Чего только стоит описание им осени и начала зимы шестнадцатого года! Вне всякого сомнения: думские круги и настроенные против Николая II высшие военные готовили государственный переворот. И это в тяжелейший момент войны! Никакие рассуждения относительно слабости и бездарности царского руководства страной относительно спасительности для России замышляемых акций ни в каком «контексте» не проходят.

Просто милюковцам (в широком смысле; не только шедшей за ним фаланги кадетов) показалось — и они не ошибались, — что пришел подходящий час, власть зашаталась и наконец-то можно ее гнать и самим становиться властью. То есть общество (не все, конечно, но ми-люковского пошиба — а это было большинство) ощущало и осознавало себя Анти-властью по преимуществу. Или иначе: постулировалось фундаментальное противостояние двух сущностей, двух субстанций — Общества и Власти. Следовательно, игра шла смертная, «на вынос» одного из двух.

Конечно, все это не укладывается в рамки публичной политики. Более того, оказывается, что как только ситуация позволяет, русские публичные политики мгновенно готовы эту самую публичную политику похерить, схватиться за «рогатину» и айда на «медведя». И удивляться здесь нечему. Ведь две альтернативные субстанции. Но было еще обстоятельство, толкавшее общественников на крутые действия.

Нормальная (западного типа) публичная политика — это конкуренция и сотрудничество различных общественных сил. Этот процесс происходит в рамках и на основе конституции, других юридических норм, а также достигнутого консенсуса — не все ведь дано отразить и выразить в праве — по поводу того, что можно и что нельзя. Одним из

результатов всего этого является формирование власти, функционирование которой строго ограничено в социальном пространстве и времени. — У нас же публичная политика — в целом — превратилась в перетягивание каната между властью и обществом. Не «общественники» спорили друг с другом (спорили, безусловно, однако не этот спор был главным) и в этом споре порождали власть. Напротив, власть, породив публичную политику, стала в ней важнейшим игроком. И на это милюковцы согласиться не могли. С некой абстрактной точки зрения они были правы. В классических западных демократиях так не бывает.

Но как «дважды два» было ясно, что Россия, во-первых, не классическая западная демократия, во-вторых, и Запад прошел большой путь к этой «классике», в-третьих, и это связано со вторым, и у них публичная политика начиналась с активным участием традиционной власти (США здесь не в счет, это особая история). Да, традиционная европейская власть (монархии) отличалась коренным образом от русского самодержавия. В Европе и до всякой публичной политики существовало полисубъектное общество, где короли играли важнейшую роль, но не единственную. — «Общественники» все это знали и понимали. Следовательно, могли (должны) были учитывать в своей практической деятельности. Тем более, что имели дело с такой властью (хотя и она в тот период существенно трансформировалась, что не заметить было не возможно).

Да, лидеры и теоретики русского общества все это и знали и замечали. Подтверждением служат их научные труды, публицистика, речи. — Но когда дело доходило до дела, это отбрасывалось и на первый план выдвигалось неполитическое, традиционно русское «мочить в сортире» (скажем это на языке нашего современника, сто лет назад изъяснялись несколько иначе). И вот это несоответствие понимания и деланья требует объяснения.

Скажу предположительно и осторожно: будучи порождением русской истории и русской власти, общество не могло иметь их родовых черт. Среди них «политическое» отсутствовало, преобладали властно-насильнические и некомпромиссные (а с кем мог идти на компромиссы Моносубъект?). Будучи порождением «европеизированной» субкультуры, т.е. европейской культуры, приказным порядком насаженной на русской почве, общество — в известном отношении — было чуждо основной массе населения, оставленной, как в резервации, в «традиционной старомосковской» субкультуре. И во многом

общество не понимало, что происходит в этой многомиллионной толще. К тому же общество и не могло представить себе все то, что произойдет в стране и со страной после страстно вожделенного им свержения и разгрома «до основания» традиционной власти. Правда, никто тогда такого помыслить не мог. Последующее вышло далеко за рамки самых опасливых предчувствий.

Вот пример моему осторожному предположению. В своих «Воспоминаниях» П.Н.Милюков касается вопроса об отречении Николая II. — В 90-е годы я немало писал на тему «правопреемства» и надеюсь сумел показать, какое громадное значение для властно-моносубъектной политии имеет «правильное» и «легитимное» (как все это понимается в самой политии). — П.Н.Милюков говорит: в вопросе правопреемства власти он придерживался позиции немецкой юридической науки — «Кес^ЬгисИ» («перерыв в праве», «разлом права», «разрыв права», «разрыв в праве» — Ю.П.)1. Это означает, что «разрыв в праве», «перерыв в праве» принципиально не только возможен, но и допустим (хотя, конечно, ничего хорошего в этом нет). То есть это «неприятность», с которой приходится мириться и которая, так сказать, не смертельна для общества.

Это — действительно так. В Европе. Там «ЯесМвЬгасЬ» во властной сфере не парализует жизнь всего социума (вспомним кризис 1958 г. во Франции, паралич IV Республики, действия де Голля; было весьма напряженно, однако страна не впала в кому). Другие правовые институты продолжают функционировать. В моносубъектной Русской Системе нарушение принципа правопреемства власти, «ЯесМвЬгисЬ» именно этой Субстанции в конечном счете ведет к параличу всего и вся.

Впрочем, П.Н.Милюков признается: его «тактика потерпела крушение»2. Но именно «тактика»! Не «стратегия», не общее видение! А ведь он был выдающимся историком, искушенным политиком, вообще он был — «голова». Что же говорить о других «общественниках».

Хотя, имелись «общественники» иного склада. Они понимали всю сложность процесса становления на Руси публичной политики. Один из них — Александр Изгоев, член ЦК кадетской партии,

1 Милюков П.Н. Воспоминания. — М. — Т.2. — С.250.

2 Там же.

«веховец», профессор, публицист, крупнейший эксперт в области политических отношений и общинного землевладения.

После окончания первой революции он писал: «На всех проявлениях нашей общественной и духовной жизни лежит неизгладимая печать самодержавия. Мы говорим не о прямом влиянии самодержавия, строившего формы жизни по своему произволу, уничтожившего общественные организации и плоды умственного творчества. Самодержавие имело еще косвенное, отраженное влияние, и последнее было во многих отношениях даже сильнее первого. Гнет самодержавия вызывал протест, — и у всех людей с пробуждающейся совестью, пробуждающимся сознанием этот протест делался главным содержанием жизни, все поглощал, все окрашивал собою. Общественная и духовная жизнь имели ценность в представлении лучшей и большей части русского общества лишь в той мере, в какой они выражали протест против самодержавия, могли хотя бы и отдаленно служить орудием борьбы против него»1.

Внешне, формально — это достаточно традиционная точка зрения на самодержавие. Точка зрения «либерала-общественника». На самом же деле этот привычный, оппозиционно-прогрессистский тон скрывает мысль в высшей степени неординарную. Но послушаем ее продолжение: «Творческая способность человека создавать образы сочетанием красок или слов, живопись и поэзия, ценились у нас, лишь поскольку они служили средством возбуждать людей к борьбе с самодержанием. Наука, ценимая за границей, как развитие умственной силы человечества и как орудие господства человека над природой, у нас потеряла свое огромное методологическое и прикладное значение, а зато приобрела огромную ценность своими философскими выводами, стремящимися освободить человечество от той тьмы, которой закутывали ум самодержавие и поддерживающие его силы. За границей эта освободительная, рационализирующая сила науки была добавочным продуктом, сопровождающим развитие научных методов... У нас, наоборот, воинствующая сторона научных гипотез, являющихся хорошим орудием борьбы с идеологией самодержавия, выдвинута была на первый план, а развитие методов, изучение подробностей, без знания которых общие идеи теряют свою ценность, были

1 Изгоев А.С. Русское общество и революция. - М., 1910. - С. 12.

отброшены в отдаленный угол и передовой частью общества клеймились даже как педантизм и реакционная «наука для науки»1.

Далее Изгоев утверждает, что политические, социальные, эстетические и прочие явления русской жизни «представляются совершенно непонятными, ничтожными по содержанию, если отвлечься от породившего их самодержавного гнета, нависшего над всей страной»2.

Иными словами, Александр Соломонович приходит к такому выводу. Русский космос — властецентричен. В том самом смысле, в каком европейский с (примерно) XVI столетия — антропоцентричен. Там, у них — «человек мера всех вещей», у нас — власть. На Западе основа социальных наук — антропология, в России — кратология. Они: (слегка перефразируя) развитие каждого есть условие развития всех; мы: существование власти есть условие существования всех. И т.д.

Только под таким углом зрения можно понять и саму власть, и противостоявшее ей освободительное движение, и русскую публичную политику, и русскую литературу и др. Всем и всему власть придавала содержание, смысл, целеполагание. С горькой иронией Изгоев пишет: «На самом крупном из наших общественных учреждений, на земстве, такое положение отразилось особенно ярко. Пожалуй, можно было бы сказать, что роль земства в нашей стране была в гораздо большей степени революционной, чем культурной. Революционные публицисты вполне основательно считают, что работа земства была культурной лишь в той мере, в какой она была революционной: "дорога была тайная работа земства, а не открытая, подотчетная". Публицист-социалист-революционер, у которого мы заимствовали эту фразу ... не может только уловить, что и "открытая, подотчетная работа" земства тоже была революционной в атмосфере полицейского государства. А В.К. фон Плеве это отлично понимал. Он знал, что союзы земских учреждений для взаимного страхования, или для закупки сельскохозяйственных орудий, или для урегулирования продовольственных запасов — явления, безусловно, революционные ... В.К.Плеве отлично понимал, что и съезд гинекологов или хирургов чреват большими опасностями для самодержавия, так как и гинекологи могли вынести политические резолюции и заявить, что при существующих государственных порядках они не в состоянии выпол-

1 Изгоев А.С. Русское общество и революция. — М., 1910. — С. 13.

2 Там же.

нять как следует свои обязанности. Как известно, такие резолюции именно и были вынесены, и русское общество, чересчур ощутительно изведавшее на своих плечах причины их породившие, вовсе не склонно было встречать заявления гинекологов с той дешевой иронией, которой пробавлялись продажные журналисты»1.

В этих словах Изгоева заключен шифр к разгадке «тайны» русской истории, русской революции, русской публичной политики. Поскольку власть определяла все и вся, постольку любая деятельность, пытавшаяся быть самостоятельной, неизбежно приобретала антивластный характер. Общественная организация, институт, движение имели raison d'etre только потому, что противостояли власти. При этом, чем радикальнее они были против власти, тем «субстанциальнее» они становились.

Повторю. Вот что принципиально: сами по себе, вне власти и помимо власти, общественные институты и революционные организации содержания, субстанции не имели. Гинекологи и статистики сбивались в общества с тем, чтобы бороться с самодержавием; собственные, профессиональные проблемы находились на тридцать третьем месте. С первого по тридцать второе занимало противоборство с властью. Да, это было так. Однако в этом не вся правда о том, что было в России и с Россией в начале века.

К этому времени Русская Система уже трещала по швам. Власть, как мы знаем, переставала быть Моносубъектом, Лишний человек — «лишним», Популяция — депопуляционизировалась. И чем интенсивнее шел этот процесс, тем больше то, что не было Властью и привластным, обретало свой собственный смысл. Русская история еще раз доказывала и доказала, что она не тротуар Невского проспекта. Движение шло в разных направлениях и с разной скоростью. Но по этой линии, линии разрушения Русской Системы, результат был таков: «общественное» (не-властное) преобразовывалось постепенно в начатки «civil society». И — на время, только на какой-то период! — оказывалось несильным, нестойким, неэффективным. Это «общественное» теряло негативную энергию сопротивления, придаваемую ему Властью. И ожидало, когда можно будет подзарядиться положительной энергией созидания. Подзарядиться от того самого нарождаю-

1 Изгоев А.С. Русское общество и революция. - М., 1910. - С. 14.

щегося «civil society». Вопрос был в том: сколько на это требовалось времени? Который час пробил в русской истории?..

Но покуда Изгоев видел принципиальную слабость нашего «гражданского общества» (и, соответственно, — публичной политики). «...Основное несчастье России — отсутствие в ней всяких действительных, серьезных, независимых общественных сил, как прогрессивных, так и консервативных»1. Или вот о русском обществе в период между разгоном первой и созывом второй Дум: «Обнажилось истинное подполье. Организованных сил и общества для борьбы с "исполнительной властью", как и предвидели люди, знавшие русскую жизнь, не оказалось. Но выяснилось, что нет той области, в которую не проник червь анархии. Военные бунты по своей бессмысленности и дикости ничем не отличались от крестьянских беспорядков и еврейских погромов. Учащаяся молодежь, наряду с бескорыстными фанатиками и маниаками идеи или чувства, выдвинула много элементов, в которых обыкновенное негодяйство причудливо переплелось с поверхностно воспринятыми идейными переживаниями. Из народных низин обыкновенные уголовные преступники, убийцы, воры, грабители, массами хлынули в "политику" и, прикрываясь политическим знаменем, совершенно сгладили разницу между идейными и просто корыстными преступлениями»2.

Однако, понимая «мнимость», «поверхностность» (эти определения постпетровской русской европеизированной культуры принадлежат Карлу Марксу), энергетийную бедность отечественного гражданского общества, Александр Соломонович, один из проницательнейших отечественных либералов, не мог и не хотел выкидывать белый флаг. Нередко это приводило к тому, что он отрицал совершенно очевидное. Так, к примеру, летом 1907 г. он напишет: «Покойный Коркунов пытался построить соблазнительную теорию развития государственного права, по которой выходило, что в то время, как на Западе различные общественные силы ограничивали государственную власть, а у нас эта власть сама себя ограничивает законом, хотя и исходящим от ее воли»3. Разве это не так? Разве Н.М.Коркунов не прав?

1 Изгоев А.С. Русское общество и революция. - М., 1910. - С. 32.

2 Там же. - С. 51.

3 Там же. - С.28.

Хотя, конечно, ему хотелось бы думать, что именно общество на Руси ограничивает власть.

И все-таки — скажу об этом еще раз — Изгоев относился к тому редкому типу русских общественников, которые в целом понимали проблематичность становления и общества, и публичной политики. Одновременно они знали цену власти, ее квалитет, ограниченность ее реальных, не вымышленных, ресурсов для решения современных задач. К примеру, А.С.Изгоев в высшей степени положительно относился к Столыпину, приветствовал его реформы. Но это не мешало ему трезво заявить: «Теория, развитая П .А. Столыпиным, есть теория просвещенного абсолютизма, соглашающегося терпеть около себя представительные учреждения, если они согласны одобрять правительственные мероприятия»1. — Кстати, это звучит совершенно актуально. Как и следующие его слова: «Всякий абсолютизм склонен видеть в противоречии его планам опасность, грозящую гибелью стране, склонен считать, что в проведении этих планов и заключается спасение страны. При таких условиях исчезает всякая основа твердого порядка, колеблется почва под закономерностью строя. Сегодня существуют такие-то законы, завтра они отменяются в экстраординарном порядке или вводятся новые в виду того, что это требовалось "спасением страны"»2.

Драмой русских либералов изгоевского толка, к сожалению, их было не много, явилось почти безиллюзорное видение общества, его, так сказать, поссибилитистского качества, при том, что ставка все равно делалась на этот — реально весьма сомнительный — исторический феномен. На самом деле у Александра Соломоновича и выбора-то не было. Он не мог занять позицию Коркунова и Столыпина по одной простой причине: насквозь видел и русскую власть. В каком-то смысле общество и власть стоили друг друга. «...Среди правящих верхов бюрократической России... не меньше политических младенцев, чем среди революционной учащейся молодежи, собиравшейся при помощи браунингов и опрокинутых коночных вагонов добиться полновластного Учредительного Собрания»3. И еще о власти, ее носителях; хоть и приводя мнение другого человека, но с нескрываемой го-

1 Изгоев А.С. Русское общество и революция. - М., 1910. - С.59.

2 Там же.

3 Там же. - С. 24.

речью (в самом тоне «цитирования»): «Никогда не приписывайте нашим государственным деятелям сложных политических расчетов, поверьте, они руководствуются самыми простыми, элементарными побуждениями, часто в такой мере низменными, что постороннему человеку об этом и в голову не придет подумать», так говорил мне один из немногих наших серьезных политиков1.

И еще одно качество русской власти обнаружил в своем анализе Изгоев. Эта власть — «единственный европеец» в России, по слову Пушкина, — на протяжении последних столетий безостановочно импортирует западные идеи и достижения материальной цивилизации. «Самодержавное правительство... заимствовало у Европы все, что ему нужно было для усиления своего материального могущества, для укрепления самодержавия. Оно добывало за границей золото, боевые припасы, железные дороги, телеграфы, почты, заимствовало оттуда бюрократическую технику, необыкновенно ускоряющую и усиливающую действия правительственного механизма. При этом усвоении, само собой разумеется, речь шла только об усилении государственного могущества; благо населения, культурный подъем в расчет не принимались. Если иногда результатом правительственных мероприятий, например, постройки железных дорог, насаждений фабрик и т.д., был культурный прогресс масс, то этот результат являлся неустранимым, но невольным следствием, часто нежеланным, данной меры. Весьма часто... правительственные нововведения совершались с явным ущербом для народных интересов, заведомо во вред народу»2.

Эта «зловредность» власти, разумеется, не специальна. У правящих кругов России, понятно, не было фантастического замысла создать своему народу невыносимую жизнь. Нет, все дело здесь в природе русской власти. Эта природа «предполагает» заимствования и, прежде всего, того, чего в русской жизни нет вообще. Но заимствования функциональные, а не субстанциальные. То есть от западной субстанции отрывается функция и приспосабливается к обслуживанию русской субстанции. Именно поэтому «технология» в Европе улучшает и облегчает жизнь индивида, а у нас — укрепляет Власть.

Мы действительно зависим от Европы — функциональной зависимостью. В остальном же, как и подобает, самодостаточны, субстан-

1 Изгоев А.С. Русское общество и революция. - М., 1910. - С. 33.

2 Там же. - С. 16.

циальны. Или, перефразируя Пушкина, — правительство (власть) у нас функциональный европеец. И не единственный. — «Если, с одной стороны, правительство заимствовало у Западной Европы только то, что непосредственно усиливало его материальную мощь, не обращая никакого внимания на развитие народа, то интеллигенция, с другой стороны, брала у Европы только то, что прямо или косвенно могло служить боевым оружием против самодержавия»1.

В этом смысле наше общество тоже было европейцем. И тоже функциональным. Изгоев приводит классические примеры с марксизмом и вообще социалистическими теориями. Чисто научная их субстанция мало кого в России интересовала, а вот революционные и идеологические измерения — в высшей степени. Помимо прочего, это говорит о том, что русское общество есть — до известной степени — «обезьяна» Русской Власти. Или, менее грубо и резко, — «по образу и подобию».

* * *

Безусловно, ключевой фигурой начала русского ХХ в. был Николай II, Николай Александрович Романов. Я думаю, что этот исторический персонаж, этот человек обладает рекордной по неадекватности — даже для нашей истории — репутацией. Нерешительный, неволевой, не очень умный, под пятой нервнобольной жены, холодно-равнодушный, какой-то вечно ускользающий — причем неизвестно куда. В общем — царь неудачный, в особенности для крутопереломной эпохи.

Допускаю, что Николай II обладал частью или даже всеми этими (и другими) негативными качествами. Но совсем не это — хотя бы в первую очередь — мы должны, обязаны знать про него. Чтобы увидеть Николая Александровича иным — политическим новатором и реформатором немалого пошиба, — необходим и иной, непривычный, быть может, для нас контекст. Попробуем сформулировать и вписать в этот контекст последнего самодержца и первого конституционного монарха. Эта интеллектуальная операция, кстати, поможет лучше разобраться и с некоторыми другими большими людьми только что ушедшего столетия.

1 Изгоев А.С. Русское общество и революция. - М., 1910. - С. 17.

Итак, мой тезис: в Николае II не разглядели выдающегося деятеля, как не поняли, что революция 1905—1907 гг. была успешной.

Что делал всю свою жизнь этот человек? — Реформы, необходимые и выстраданные Россией. Какие реформы? — А вот эту самую публичную политику разрешил и свою самодержавную власть ограничил. И не мешал, а помогал Витте во второй половине девяностых. И не мешал, а помогал (что бы там ни было) Столыпину во второй половине девятисотых. Скажут: он все это совершал вынужденно, он не хотел никаких преобразований. Быть может. Но ведь совершал. Без особой крови, заметим. Что есть абсолютная редкость в России.

Но, прежде всего, Николай II был крупнейшим реформатором власти. Он деперсонилизирует ее, разрушает важнейший принцип ее многовековой экзистенции. Уходит — и этот процесс длится на протяжении всего его царствования — в privacy. То есть в частную жизнь, семью, в свой, николаевский, мир. Этот уход на самом деле для России не менее значим и значителен, чем уход Льва Толстого. Оба они сигнализировали о конце старой — петербургско-московской, западнически-славянофильской — России. И оба, кстати, поплатились и расплатились за свои уходы. Толстой был предан анафеме и отлучен от церкви. Так Россия ответила на попытку ее духовного реформирования. Николай Александрович был свергнут и расстрелян. Так Россия ответила на попытку ее властно-социального реформирования.

Конечно, Николай II не хотел разрушать Самодержавия (Моносубъекта русской истории). Всю свою жизнь он вынужденно (перед превосходящими обстоятельствами) отступал. Наверное, и не догадывался, что происходит. Не исключено: полагал все эти думы, партии, свободы временными, данными им на время. Но это, так сказать, на властно-политическом уровне. — Основной же процесс — десакрали-зации, демифологизации, деперсонализации — шел во властно-метафизическом измерении.

Вот пример: Иван Грозный, Петр I, Екатерина II убивают или хотят каким-то образом избавиться от своих детей (вообще близких) во имя — как им казалось — России. На самом деле — Власти. Николай II жертвует всем (Россией, самодержавием) — как нам кажется — во имя сына и семьи (жены, в первую очередь). То есть жертвует Властью во имя privacy. Жуткосимволичным представляется то, что два царевича Алексея — Петрович и Николаевич — убиты в восемнадцатом году. Семьсот и девятьсот восемнадцатом. И в эти двести лет, что лежат ме-

ЖДУ двумя убийствами, Русская Власть прошла путь от высшего пика своей персонализированной моносубъектности до полной утери, утраты, сдачи всего этого. До десубъективизации и деперсонализации.

Здесь уместно вспомнить, что говорили о современном типе власти, зафиксированном в форме «state» (это совсем не то, что у русских зовется «государство»), выдающиеся французские политические теоретики Морис Дюверже и Жорж Бюрдо (не путать с Пьером Бур-дье!). Я и раньше уже приводил в разных своих работах эти их слова, но и на этот раз без них не обойтись. — М.Дюверже, развивая тему принципиальной безличности современной власти, называет правителей «слугами», «должностными лицами». По его мнению, state1 тем совершеннее, чем state-«идея», state-«абстракция» отдельнее, отдаленнее от конкретных носителей власти2

Ж.Бюрдо пишет: «Люди изобрели государство (l'etat), чтобы не подчиняться другим людям»3. Поначалу они не знали, кто имеет право командовать, а кто нет. И потому пришлось придать власти политическую и правовую форму. «Вместо того, чтобы считать, что власть является личной прерогативой лица, которое ее осуществляет, они разработали форму власти, которая независима от правителей. Эта форма и есть государство»4. Согласно Бюрдо, state возникает как абстрактный и постоянный носитель власти. По мере развития этого процесса правители все больше и больше предстают в глазах управляемых агентами state, власть которых носит преходящий характер. «В этом смысле идея государства (l'etat) есть одна из тех идей, которые впечатляющим образом демонстрируют интеллектуально-культурный прогресс. Ведь отделение правителя, который командует, от права командовать позволило подчинить процесс управления заранее оговоренным условиям. В результате стало возможным оградить достоинство управляемых, которому мог наноситься ущерб при прямом подчинении какому-нибудь конкретному человек»5.

1 Разумеется, Дюверже пользуется французским «l'etat», мы же, даже в пересказе его идей, позволим себе более употребительное ныне английское «state».

2 Duverger M. Institutiones politiques et droit constitutional. - P., 1960. - P.21.

3 Burdeu G. L'Etat. - P., 1970. - P.15.

4 Ibid. - P.10.

5 Ibid. - P.15.

Кстати, и конституция возможна (т.е. действенна и необходима) только при такой и для такой власти. Конституция является формулой и формой такой власти. Обязательная предпосылка конституции — возникновение абстрактно-безличностной власти. Суверенитет должен отделиться от лица — персонификатора власти.

И европейская история неоднократно демонстрировала нам процесс отделения суверенитета от лица путем отделения головы этого лица от туловища — Карл I, Людовик XVI. Иными словами, формирование state проходит через обряд инициации — «обрезание» суверенитета в виде головы у монархической власти. — Американский исследователь А.Хардинг пишет: «Английская революция показала, что суверенитет, "сосредоточенный" в короле, может находиться и в другом месте. 19 мая 1649 года в ходе пуританской революции парламент провозгласил: "Народ Англии. поставил быть политическим сообществом и свободным государством (state) и отныне управляться как политическое сообщество и свободное государство (state) высшей властью этой нации — представителями народа в парламенте". Джон Мильтон назвал короля "врагом народа"»1.

Казалось бы, и у нас случилась та же история. Николай, «враг народа», был казнен, и суверенитет перешел к этому самому народу. — На самом деле, у нас случилась иная история. Чтобы описать ее, воспользуюсь языком теории «Русской Системы». К концу XIX — началу ХХ вв. все три элемента Русской Системы постепенно теряли свои фундаментальные качества. «Лишний человек» освобождался от своей «лишности» и все более и более превращался в то, из чего впоследствии могло сформироваться общество (в смысле: «гражданское общество»), точнее — некоторые его сегменты. Популяция, т.е. население, у которого похищена субъектная энергия, потихонечку обретала эту энергию. Таким образом, все — вроде бы — шло к зарождению (или возрождению) полисубъектаности, полисубъектной политии. Более того, загнанные петровской революцией в антагонистические субкультуры — «старомосковскую» и «европеизированную, европейскую на русской почве» — Популяция и Лишний человек находили общий язык, разрушая и вырываясь из культурно-замкнутых, автаркических миров. Сдавал свои позиции и патримониальный порядок: собствен-

1 Harding A. The origins of the concept of the state // History of political thought. -Exeter, 1994. - Vol.XV, N 1, Spring. - P.70.

ность с трудом, но отделялась от власти. Резко усилилась дифференциация, имущественная и пр., в эгалитарной по «замыслу» и сути передельной общине.

Существенно менялась и Власть. Она последовательно, мы уже говорили об этом, однако здесь усилим, теряла свой моносубъектный и персонификационный характер. Все то, что сотворили Иоанн Гроз -ный и Петр Великий, демонтировал — и вполне успешно — Николай Александрович Романов. Но. историческая логика функционирования Русской Системы, ее традиции, обычаи, табу и т.п., оказались сильнее, чем все эти эмансипационные трансформации. — Царь превратился в «лишнего человека», никому-не-нужного, ни образованному обществу, ни бюрократии, ни военным, ни народу. Он был необходим лишь своей семье, той самой privacy, к которой стремился всю жизнь. Как только персонификатор Власти стал человеком (а на Руси все «человеки» — «лишние»), она (Власть) закончилась. Правда, как это впоследствии выяснилось, не навсегда. Правда, выяснялось это впоследствии, а тогда казалось — навсегда. Правда, в монархической форме — навсегда.

Парадокс: самодержец — «лишний человек», т.е. антипод самого себя бывшего. Помимо прочего, это означает победу Русской Литературы над Русской Властью. Однажды (эссе «Русский Гамлет») я уже писал, что русский ХХ век во многом явился результатом Русской Литературы предшествовавшего столетия. Революция словно вырвалась из чернильницы Литературы. Я писал, что весь XIX в. Литература пыталась построить новую — альтернативную существовавшей «русско-системной», «властно-моносубъектной», «закабаленно-

популяционной» — Вселенную. И в поисках образа субъекта, вокруг которого этот лучший универсум должен был строиться, создала «лишнего человека». По разным причинам «проект» провалился.

.Провалился в смысле его творцов и сторонников. С иной точки зрения — одержал блистательную победу. Вследствие целенаправленной деятельности Русской Литературы удалось — воспользуемся стилистически господствующим сегодня термином — «завербовать» (или «перевербовать») Русскую Власть. Точнее: ее конкретного персо-нификатора. — Вообще, — все это поразительно! —деперсонализация Власти означает то, что царь (персонификатор) становится человеком. И тут же становится никому не интересным, не нужным, лишним. Тогда его просто убивают (вместе с его privacy — семьей). Итак, Нико-

лая II, в отличие от Карла I и Людовика XVI, убили не за то, что он был персонификатором власти, а за то, что перестал им быть, превратившись в частного человека.

И это не случайно. На Западе дорога от «власть от Бога» (врученная одному — монарху) привела к «власти от народа» (вариант: врученная этому народу Богом). На Руси «власть от Бога» (и обычая, традиции — это и для Запада было характерно) эволюционировала во «Власть от Власти». Русская Власть от Русской Власти. Это — закон жизнедеятельности Русской Системы. Но вот Николай II нарушил его. И Власть, отделившись от его лица, отправилась на поиски нового персонификатора и источника. Власть на время оказалась бесхозной. В ходе революции и гражданской войны хозяин нашелся. Ранее его звали «Один», на этот раз — «Все». Возник режим Властепопуляции, при этом иначе был разрешен вопрос персонификации Власти.

Попутно заметим: в начальные десятилетия ХХ в. гибнет не только Власть-Моносубъект в самодержавной форме. Завершает свое существование и Лишний Человек, вместе с его основным родом творческой активности — «Русской Литературой». Наряду с деперсонализацией Власти (и одновременно очеловечиванием ее персонифи-катора) идет процесс деперсонализации Лишнего Человека и Русской Литературы. Здесь высшая точка — Клим Самгин и писатель Максим Горький. «Кстати», подобно последнему монарху, тоже уничтоженные. Какая ирония истории! Лишний Человек боролся с Самодержавием за то, чтобы оно признало его права и зафиксировало в Конституции, а если не хочет или не может этого, пусть убирается вон. Будем править сами! — Самодержавие «убрали». В Конституции 1918 г. появился новый «юридико-социально-политический» термин — «лишенцы». Это «бывшие», среди которых бывшие «лишние люди» составляли немаловажную часть. Только закреплены были не их права, а то, на что они прав не имели. То есть не наличие чего-то, а его отсутствие. Называлось: «поражение в правах». Вот уж воистину, поражение.

Результатом всех этих (и иных, разумеется) процессов стал, по словам Иосифа Бродского, «абсолютно имперсональный характер происходящего».

il< il< il<

Так возможна ли в России публичная политика или нет? — Ответ остается открытым. Публичная политика существует в тех странах, где давно уже признана «абсолютная реальность индивидуального бытия», где «общество. мыслится как производное, не имеющее в себе никакого первичного единства, никакой самобытной реальности, взаимодействие индивидуальных человеческих субстанций или «монад», которое осуществляется путем договора, путем рационального соглашения или согласования индивидуальных интересов и воль. .Право частной собственности и .свобода договорных отношений представляется «естественным», онтологически первичным, до-правовым состоянием, которое лишь упорядочивается в праве; напротив, общественное единство, связь между людьми, сопринадлежность их к общественному целому мыслится как производное. объединение, взаимное связывание того, что по существу всегда раздельно и обособленно, — отдельных индивидов»1. Это вновь цитата из С.Л.Франка. Кое-что в ней — ради адекватности — можно было бы и подредактировать. Однако оставим так — «взгляд немного варварский, но верный».

А у нас ничего этого нет. И человек, и общество устроены иначе. Другим является и господствующий тип мышления — философского, социального, политического. Недаром в таком фаворе у современной интеллигенции Ив.Ильин, евразийцы etc. Да, ведь и «либеральные» Франк (как мы видели), Бердяев и пр. недалеко, на самом деле, от своих «антагонистов» ушли.

Как минимум, не менее важный отрицательный фактор для становления русской публичной политики — экономическая составляющая истории Отечества. Здесь я обращусь к наработкам двух исследователей: известного, маститого академика Л.В.Милова и молодой и еще (подчеркну: «еще», поскольку это уже блистательное имя) не очень известной О.Э.Бессоновой (Новосибирск).

В своей знаменитой книге «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» (М., 1998) Л.В.Милов исследует русское общество, его повседневную жизнь, хозяйственную деятельность XV—XVIII вв. Очевидно: все наши публичные (и «непуб-

1 Русская философия собственности XVIII-XX вв. - СПб., 1993. - С.320- 321.

личные тоже) политики не могут быть поняты вне этого контекста. — Ученый подчеркивает: «.Мы имеем дело с обществом, обладающим ярковыраженным экстентивным земледелием, требующим непрерывного расширения пашни, с обществом, где дефицит рабочих рук в сельском хозяйстве был постоянным и неутолимым в течение целых столетий, несмотря на более или менее стабильный прирост населения... Когда общество постоянно получало лишь минимум совокупного прибавочного продукта, оно объективно стремилось к максимальному использованию и земли, и рабочих рук»1. И еще: «Весь образ жизни населения исторического ядра территории России был процессом выживания, постоянного создания условий для удовлетворения только самых необходимых, из века в век практически одних и тех же потребностей»2.

Экстенсивное земледелие в тяжелых, северных климатических условиях (мы же — Север, а не Восток, или отсталый Запад; не «Север», конечно, в терминологии литературы, посвященной глобализму, скорее: в смысле «севера»; что есть русская история с определенной точки зрения? — первая попытка человечества построить цивилизацию в северных широтах, в крайне неблагоприятной природно-климатической зоне; здесь хозяйственная активность объективно ограничена и никогда не ведет к процветанию), в лесной зоне (Степь до фактически последней трети XVIII в. у кочевников), т.е. земледелие «впервые», когда гумус только создается, земледелие подсечное и «кочевое» со всеми вытекающими, нехватка населения, рабочих рук. Таков «Ъа^гоип^» русской истории. Потому не «случайно», не по «злой воле» или чему-то подобному складывается здесь самодержавно-крепостнический порядок.

«... Система крепостного права объективно (выделено мной. — Ю.П.) способствовала поддержанию земледельческого производства там, где условия для него были неблагополучны, но результаты земледелия всегда были общественно-необходимым продуктом. М.М.Щербатов3, вполне понимая, что большая часть тогдашней Рос-

1 Указ. соч. - С.432.

2 Там же. - С.415.

3 Князь Михаил Михайлович Щербатов (1733- 1790) - выдающийся русский историк, мыслитель, играл важную роль при дворе Екатерины II, при этом критикуя ее режим с консервативных позиций. Дед по материнской линии П.Я.Чаадаева.

сии лежит в зоне неблагоприятного климата, считал, что отмена крепостного права (речь шла об обсуждении в 60-х годах XVIII в. вопроса о крепостном состоянии крестьян) приведет к массовому оттоку крестьян, ибо они оставят неплодородные земли и уйдут в земли плодородные. «Центр империи, место пребывания государей, вместилище торговли станут лишены людей, доставляющих пропитание, и сохранят в себе лишь ремесленников.»1.

Следовательно, «крепостничество теснейшим образом связано с характером земледельческой деятельности российского крестьянства, оно органично свойственно данному типу социума, ибо для получения обществом даже минимума совокупного прибавочного продукта необходимы были жесткие рычаги государственного механизма, направленного на его изъятие (выделено мной. — Ю.П.). А для этого стал объективно (выделено мной. — Ю.П.) необходим и определенный тип государственности, который и стал постепенно формироваться на территории исторического ядра России», — пишет Л.В.Милов2.

Как говорится, к этому ни прибавить, ни убавить. Приведу лишь еще одну его мысль. Это важно для нашей темы («публичная политика») вот почему. Известно, что современное западное общество полисубъектно, в нем множество социально -значимых, независимых «акторов». Но его полисубъектность стала лишь продолжением (расширением, усложнением, хотя в XIX в. казалось — упрощением) поли-субъектности средневекового феодального социума. В котором, как мы уже говорили, можем обнаружить и институт частной собственности, и корпорации, защищающие права и жизнь своих членов, и ограничения власти королей, и суд, и независимую влиятельную церковь. И многое-многое другое, свидетельствующее о сложном (вспоминается леонтьевская «цветущая сложность»), дифференцированном, по-лицентричном характере средневекового Запада. — У нас же было иначе: проще и однотоннее.

По словам Л.В.Милова, «в условиях Древней Руси (на всякий случай, напомню, что Древняя Русь закончилась не Бог весть когда, а лишь на рубеже XVII—XVIII вв., т.е. исторически «вчера»; да и не закончилась вовсе, многими своими «сегментами» еще и пожила до начала ушедшего столетия. — Ю.П.) ограниченный размер совокупного

1 Щербатов М.М. Сочинения. - М., 1896. - Т.1. - С.135.

2 Русская философия собственности. - С.433.

прибавочного продукта общества делал нереальным создание сколько-нибудь сложной многоступенчатой феодальной иерархии в качестве ассоциации, направленной против производящего класса. Однако исторически эквивалентом этому был путь консолидации господствующего класса посредством усиления центральной власти, путем резкого возрастания. служебной. зависимости от нее каждого феодала.

Такая цель была достигнута созданием московской великокняжеской властью статуса служилой вотчины, а главное, учреждением широкой системы поместных держаний»1.

Это нам Л.В.Милов о том, почему у нас не сложилась крепкая, влиятельная, независимая феодальная аристократия, которая практически всегда в Европе ограничивала королевскую власть (даже в восточноевропейской Пруссии, даже при короле-солнце). Это о том, почему у нас не сложилась крупная феодальная частная собственность, которая могла бы не «допустить» возникновения патримониальной власти, т.е. Власте-собственности. Это еще раз о том, что наша «сложность» может и была «цветущей», но — не очень сложной. Я бы, поправив горячо любимого Константина Леонтьева, сказал: «служебная сложность».

Не менее важным для уяснения «истоков и смысла» русской публичной политики является концепция «раздаточной экономики», выдвинутая О.Э.Бессоновой в 90-е годы. По моему мнению, эта концепция относится к лучшим достижениям отечественного обществоведения постсоветского периода. Теперь в любых исследованиях, посвященных России, игнорировать ее нельзя.

О.Э.Бессонова говорит: «Теория раздатка основывается на предположении, что наряду с рыночными экономическими системами существуют отличные от них, но столь жизнеспособные и имеющие свои собственные законы развития — раздаточные экономики (выделено мной. — Ю.П.). В рамках теории раздатка выдвигается гипотеза, что экономическая система России имеет природу раздаточной системы на протяжении всей ее экономической истории с Х по ХХ век, а экономическая эволюция в России есть эволюция институтов раздаточной экономики (выделено мной. — Ю.П.). Как следствие этой гипотезы, выдвигается положение о переходных периодах, в рамках кото-

1 Русская философия собственности. - С.480.

рых происходит модернизация институтов раздаточной экономики за счет внедрения элементов частно-рыночного происхождения (а "вдруг" и наша публичная политика есть лишь "прикрытие" модернизации традиционной русской властной системы?; заметим: речь идет о модернизации именно раздаточной экономики, т.е. о ее осовременивании, адаптации к новым условиям, потребностям, вызовам, как сказал бы Тойнби. — Ю.П.)»1. При этом автор подчеркивает: «.Раздаточная экономика не является искусственным образованием, сконструированным по политическим программам или плану диктатора, она, как и рыночная экономика, — естественный результат хозяйственной жизни в определенных материальных условиях»2.

Конечно, теоретически можно было бы сразу «упрекнуть» О.Э.Бессонову: неужто всю тысячу лет на Руси господствовал один и тот же тип хозяйствования, неужто, меняясь по форме, ничего не менялось по существу, разве это не напоминает отвергнутый в современной науке органицистический подход XIX столетия, разве это не дискредитирует историю, которая, надеюсь, все-таки воспринимается нами как открытый процесс? — Но не будем этого делать, хотя для себя отметим некоторую «предустановленность» видения новосибирского автора.

В своей более ранней работе О.Э.Бессонова писала: «Сущность экономических отношений России выражается в механизмах «сдач-раздач», в отличие от механизмов «купли-продажи», и поэтому экономику России можно охарактеризовать как раздаточную»3. А уже в книге 1997 г. разъясняет: «Институт раздач предопределяет формы владения, поскольку наряду с материальными объектами раздаче подлежит объем прав по их распоряжению, с одной стороны, и определяются правила использования этих объектов, — с другой. В раздаточной экономике объектами раздач могут выступать все виды материальных и нематериальных объектов: земля, рабочая сила, деньги, жилье, услуги и продукты, наконец, чины и должности. Тот объект, который включен в институт раздач, становится раздатком, т.е. перестает суще-

1 Бессонова О.Э. «Институты раздаточной экономики России: Ретроспективный анализ. - Новосибирск, 1997. - С.4.

2 Там же. - С.4-5.

3 Бессонова О.Э. Раздаточная экономика // Общественные науки и современность. - М., 1994. - № 10. - С.37.

ствовать вне контекста отношений раздаточной системы и начинает олицетворять собой всю ее институциональную среду. Раздаток является клеткой социально-экономического организма раздаточной системы, подобно тому, как товар является клеткой товарно-денежных отношений и рыночной системы»1.

0.3.Бессонова дает четкие характеристики ключевых понятий, вводимых ею в науку, — «раздача» и «сдача». Раздача — это процесс передачи материальных благ, ресурсов или услуг «из единой собственности во владение различных субъектов хозяйственной жизни»2. Сдача — «обратная передача» в распоряжение всего общества вновь созданных или имеющихся (из тех, что необходимы обществу) материальных благ, услуг и ресурсов от всех хозяйственных субъектов и частных лиц, владеющих и использующих какой-либо вид раздатка.

В целом система раздаточной экономики обладает следующими признаками.

1. Вся собственность (земля, средства производства, инфраструктура) носят общественно-служебный характер: отдельные ее части передаются хозяйствующим субъектам под условия выполнения правил ее использования и управляется специальными государственными органами.

2. В основе экономической организации лежит служебный труд — участие в трудовом процессе на объектах общественно-служебной собственности и (или) выполнение определенных функций в интересах всего общества.

3. Обеспечение материальных условий для выполнения служебных обязанностей в рамках общественно-служебной собственности осуществляется через институт раздач.

4. Выполнение производственных задач и формирование общественного богатства происходят через институт сдач.

5. Сигналы обратной связи, отражающие реакцию всех участников общественного воспроизводства на возникающие проблемы, передаются посредством института административных жалоб.

6. Движущим механизмом раздаточной экономики является механизм координации сдаточно-раздаточных потоков. «Для реализации

1 Бессонова О.Э. Институты раздаточной экономики России. - С.9.

2 Там же. - С.19.

этого механизма служат соответствующая система управления и финансовые институты, отражающие специфику раздаточной системы»1.

Концепция О.Э.Бессоновой столь убедительна, а потому и интригующе-увлекательна, что хочется продолжить ее изложение. Однако для нашей темы вполне достаточно и приведенного. — Безусловно, на такой экономической основе публичная политика вырасти не может, не сможет. Отсутствуют все необходимые для этого компоненты. И, напротив, в наличии все те, что способствуют господству здесь Русской Системы (гипотеза Пивоварова — Фурсова).

Вместе с тем «раздаточная экономика» позволяет понять не только многое из истории Отечества, но и то, что происходит сегодня в поведении путинской администрации, в последних инициативах президента. Следуя бессоновской логике, можно сказать: очередной переходный период заканчивается. Россия, использовав для модернизации раздаточной экономики институты и механизмы рыночного хозяйства западного типа и для модернизации Русской Системы институты и механизмы публичной политики, «возвращается» на круги своя. При этом, стремясь «соответствовать» современному миру, задающему в нем тон Западу, решая попутно некоторые свои (точнее, господствующих групп) задачи, Россия сохраняет определенные элементы как «рынка», так и публичной политики. Но они встроены в модернизированные и довольно серьезно трансформированные раздаточную экономику и Русскую Систему.

Или, несколько иными словами: публичная политика в России максимально «предполагает» неполитическое. То есть с точки зрения политической — неправильное. Вместе с тем русская публичная политика — это прикрытие неполитических по своей сути процессов. Это —

перевод на европейский язык неевропейского содержания.

* * *

Но что же прикрывает собой русская публичная политика? Какое неевропейское содержание переводит она на европейский язык? — Попробуем, хотя бы отчасти, ответить на этот вопрос с помощью Симона Кордонского, блистательного современного социолога. Обра-

1 Бессонова О.Э. Институты раздаточной экономики России. - С.5- 6.

тимся для этого к интервью, данному им журналу «Отечественные записки» (М., 2004, № 2, с.86—96; оно называется «Цели и риски»).

Ученый обсуждает тему русского административно-ресурсного рынка, тему русского передельного социума. — «Процессы, протекавшие в России в последнее время, были в основном дележом собственности бывшего СССР. В Советском Союзе были накоплены огромные ресурсы. .В ходе распада каналов, связывавших элементы Страны Советов, выделялась колоссальная энергия — ресурсы превращаются в деньги. Вся постсоветская экономика основана на выставлении на рынок разного рода ресурсов: сначала оборонка, потом пошла нефтянка, металлы, драгметаллы, химические производства, электроэнергетика. Но вот уже много лет, начиная, наверное, с 1997 г., на рынке не появляется новых материальных ресурсов. Это не значит, что их нет. Они есть, например, ресурс, связанный с ЖКХ. Есть огромный ресурс земли, но он капитализируется локально, а не глобально»1. И далее: «Когда на рынке появлялся очередной ресурс, он обрастал рыночными субститутами — акциями, облигациями, кредитами, депозитами, депозитарными расписками и т.д. После 1997 г., когда на рынок перестали выходить новые типы ресурсов, ресурсом стала сама власть. Уже семь лет основным предметом торга является сама власть»2.

В контексте нашей темы можно сказать: публичная политика в России выражает и отражает этот тип рыночных отношений, выражает и отражает интересы участников этого процесса раздела и передела. Сужающееся же ныне пространство публичной политики, редукция его «акторов» вполне корреспондирует складывающемуся «дефициту» выставляемых на «продажу» ресурсов. Но это также связано с особой ролью власти на русском рынке (и, понятно, в публичной политике).

На вопрос: «власть как инструмент перераспределения выведенных на рынок ресурсов?» Кордонский отвечает так. «Да. Причем, все это участниками рынка очень четко осознается. Но сейчас рынок передела уже исчерпывает себя и не порождает денег. Нельзя бесконечно переделивать, нужно выводить на рынок новые ресурсы или снимать административный стресс, ограничивающий свободную торговлю уже выведенными на рынок товарами и услугами. Отсюда и

1 Указ. соч. - С.88.

2 Там же. - С.89.

разговоры об административной реформе как способе освобождения ресурсов.

Что такое нынешняя административная система? Ведь как система она не описана, не задана однозначно в нормативных документах. Следовательно, ее как системы не существует. Есть административный механизм. И этот механизм занимается в основном тем, что отсасывает деньги из экономики и превращает их в сокровища чиновников и предпринимателей. В сокровища в политэкономическом смысле этого слова, ведь барыши чиновников не включаются в рыночный оборот, не порождают новых рыночных субститутов.

.Говорить, что рынок у нас возникает, а государство ему мешает, — неверно. Рынок у нас всегда был — это административный рынок, и по своему масштабу этот рынок намного шире того, что существовал, например, где бы то ни было. Потому что на традиционном рынке те ценности, которые у нас продаются — печати, подписи и так далее, — никогда не были предметом открытого торга. Наша проблема не в расширении рыночных отношений, а в сужении области действия административного рынка.

.Желательно сужение административного рынка. Но здесь возникает очень сложный вопрос социальной стабильности. Институтами административного рынка у нас поддерживается огромная социальная сфера. В ходе административного торга между субъектами Федерации и регионами всегда находится способ поддерживать хотя бы на минимальном уровне потребности граждан, лишенных по разным обстоятельствам возможности — или желания — участвовать в дележе ресурсов»1.

Итак, власть господствует на административно-ресурсном рынке. Причем, этот рынок сложился еще в стародавние советские времена. Попутно заметим: следовательно, «русская публичная политика — 2» вырастает из коммунистического прошлого, политически оформляет и «прикрывает» то, что сформировалось в недрах «реального социализма». Это, кстати, несколько корректирует концепцию Безансона—Тимофеева. У них теневая экономика с коррупцией трактуется как здоровая реакция народного организма на ложь и фальшь коммунизма. На самом деле, вся система, по-видимому, эволюционировала в сторону внелегально-теневого — административно-ресурсного рынка.

1 Указ. соч. - С.89- 90.

.Собственно говоря, всего этого, сказанного в этой работе, достаточно, чтобы утверждать: судьба публичной политики в России весьма неопределенна. С одной стороны, это, как уже отмечалось, «операция прикрытия», с другой — эссенция русской жизни порождает, требует, предполагает в некоторые эпохи именно такие формы своего (этой самой эссенции) бытования. Именно такие, а не иные. И, думаю, что закат «русской публичной политики — 2» есть закат лишь «русской публичной политики — 2». Не более того, но, увы, и не менее.