CC BY
107
А. А. Арустамова
О НЕКОТОРЫХ АМЕРИКАНСКИХ АЛЛЮЗИЯХ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
СЕРЕДИНЫ XIX ВЕКА
В статье рассматриваются особенности воплощения американской темы в русской литературе середины XIX века В центре внимания - исследование аллюзий, связанных с историей, социальными реалиями, культурой США, выявление их семантики и особенностей функционирования в тексте; ставится также вопрос о механизмах формирования и разрушения культурных стереотипов в восприятии Америки русской культурой данного периода.
В 1850-1860-е годы в восприятии США в России наметился ряд тенденций. В канун реформ и пореформенное время в отечественной культуре и литературе резко возрос интерес как к американской литературе, так и к событиям, происходившим в США, важнейшее из которых - гражданская война между Севером и Югом. Обострение общественно-политической ситуации в обеих странах притягивало взгляды русских за океан, что находило отражение как в публицистике, так и в художественной литературе. В формировании восприятия Америки в середине XIX века существенную роль играли и другие факторы. С одной стороны, расширение контактов с США делало эту страну более знакомой для русских, читатель получал информацию о далекой стране благодаря опубликованию в прессе путевых очерков, статей иностранных и русских авторов, в которых можно было найти множество сведений о заатлантическом мире. С другой - русский читатель имел возможность знакомиться с американской литературой, ее новинками, как это произошло в свое время с произведениями Ф. Купера, Э. По, В. Ирвинга, позже - Г. Бичер-Стоу.
В силу этих факторов образ Америки и представления об американском национальном характере долгое время оставались литературоцентричными, что нашло свое проявление в художественных произведениях 50-60-х годов, в частности в творчестве Д. Григоровича, Г. Данилевского, Н. Лескова, И. Тургенева, Л. Толстого и др. В произведениях этих авторов встречается немало аллюзий как на художественные тексты американских авторов, так и на реалии заокеанской жизни, появляются образы, ставшие в середине столетия знаковыми. Наконец, следует подчеркнуть, что и в публицистике, и в художественной литературе мотивно-тематические комплексы, аллюзии, отсылки к американским реалиям выполняют разные функции, среди которых - заострение внимания читателя на проблемах русского общества.
В России ключевым для того времени был вопрос об отмене крепостного права. Поэтому в 60-е годы XIX века освещение хода Гражданской войны между Севером и Югом становится одной из центральных тем в русской печати. Тема рабства свое преломление получает и в литературе. При этом в художественных текстах середины XIX века по сравнению с литературой первой половины века происходит локализация американского пространства. В произведениях Радищева, Борна ситуация бесчеловечного обращения с невольниками не имела географической конкретики. В романах же и повестях 1860-х появляется образ рабовладельческого Юга, что было связано с появлением публикаций в прессе, освещающих проблему рабства в США, а также романа «Хижина дяди Тома» Г. Бичер-Стоу1.
Аллюзии на антирабовладельческое произведение занимают значительное место в сюжетно-композиционной структуре романа «Беглые в Новороссии» Данилевского. С рабовладельческим Югом сближена Новороссия, где царит произвол «русских плантаторов». Авантюрно-любовная интрига - история Левенчука и Оксаны, беглого Милороденко - развертывается в романе на широком фоне описания быта и нравов «наших Кентукки и Массачусетса» [2. С. 53]. Рисуя подробные картины жизни беглых крепостных в Малороссии, писатель проводит аналогию между наймом беглых русских на работу, когда человек превращается в товар, и торговлей неграми, между облавами на беглых крестьян и на беглых американских негров. В повествовании, окрашенном публицистичностью, помещики названы южными плантаторами, а крестьяне -белыми неграми.
Данилевский акцентирует внимание на произволе помещиков, показывает погоню за барышами «господ-плантаторов», видящих перед собой не людей, а «одно сено, копны, стоги, свои стада и барыши» [2. С. 60]. Сопоставление ситуации в России и в Америке пронизывает все уровни повествования и входит не только в кругозор автора, но и героя. «Плантаторской» точки зрения в романе откровенно придерживается полковник Панчуковский. «Если бы, господа, я жил с вами не в России, а, положим, в Виргинии или в штате Мерилэнде, - в случае войны за невольничество, стал бы открыто на сторону закабаления негров...» -заявляет он, цинично отказывая как рабам в США, так и русским беглым в человеческих чувствах и праве на жизнь и свободу [2. С. 157].
Упоминание штата Мэриленд в романе не кажется случайным. Именно там в 1863 году шли ожесточенные бои между южанами и северянами. За ходом военных действий напряженно следила русская пресса. А в русской литературе того времени название штата становится знаковым. Так, в повести В. Слепцова «Трудное время», опубликованной в 1866 году, упоминание Мэриленда становится намеком на ожесточенное противостояние крестьян пореформенной деревни и помещиков, фактически находящихся в состоянии скрытой войны, а также средством разоблачения либеральной риторики помещиков. Так поэтика намека позволяет связать в художественном произведении реалии американской и русской действительности.
Аллюзии на американскую литературу в романе Данилевского являются одним из способов выражения авторской позиции. Герои произведения также неоднократно вспоминают роман Г. Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», но оценивают и воспринимают его по-другому, нежели повествователь. С точки зрения плантаторов, между положением русских беглых крестьян и чернокожих рабов нет ничего общего. Автор же намеренно сближает русскую действительность с событиями и эпизодами романа, намекая на бесчеловечность крепостничества в России. Чтобы заострить это сопоставление и усилить его эмоциональную окраску, Данилевский вкладывает аллюзии на американский роман в уста героев. Выразительным примером тому является эпизод преследования Левенчука и Оксаны, убежавших из усадьбы Панчуковского. «Облава пошла к байраку. Понятые стали более густою цепью с обоих краев оврага. Часть из них стала по опушкам настороже... Долго шли они, тихо шелестя между кустами и деревьями. - Это совершенно во вкусе “Хижины дяди Тома”, -заметил Митя Небольцев» [2. С. 202]. Показательно и название цитируемой главы
- «Облава на беглых». Именно этот мотив является одним из центральных в «Хижине дяди Тома», а сюжетная ситуация - одной из повторяющихся.
Вместе с тем американский контекст романа не ограничивается «Хижиной дяди Тома» Бичер-Стоу. Так, Панчуковский подчеркивает: «...История заселения моей земли и вообще этих окрестностей любопытна. Мы читаем записки о колонизации Канады... а допытывался ли кто-нибудь до недавних событий заселения наших былых запорожских земель?.. Это целая поэма во вкусе Купера и Вашингтона Ирвинга...» [2. С. 37]. Эта реплика не кажется случайной. К 60-м годам XIX века быстрота заселения пространства, процесс колонизации, техническое совершенство прочно начали ассоциироваться с Америкой, а на русском пространстве с Сибирью. Сопоставление Сибири и США было уже традиционным в середине столетия. Однако Данилевский обращается к иному локусу, имеющему черты сходства с американским. Новороссия и Америка сближены в творчестве Данилевского по типу пространства и характеру его освоения. Необъятные просторы сулят одним волю, другим - а именно колонистам - несметные барыши. Отсюда возникают топонимические сопоставления и своего рода сращения - русские Кентукки, Техас, Массачусетс.
В описании бурного развития этих краев ключевыми являются мотивы молодости, новизны, преобразований. Наиболее удачно устроенные, оснащенные технически усадьбы сравниваются с американскими фермами. В романе лейтмотивным становится изображение колонизации, лихорадочное освоение края в период начального накопления капитала, преобладание авантюрного духа быстрого обогащения. Страсть к наживе охватывает и дворянское сословие.
В связи с этим интересно сопоставление в романе Данилевского моделей покорения необъятных просторов носителями разных национальных сознаний. Автор сближает русский и американский национальные характеры и противопоставляет им немецкий. Немецкие колонисты во многом отличаются от русских. Их характеризует в первую очередь упорное, ежедневное кропотливое окультуривание пространства. Немец говорит Панчуковскому, ощущавшему себя Кортесом: «Наши колонии садами стали, мы вам леса разводим, оживляем ваши пустыни» [2. С. 28]. Секрет благосостояния немцев в том, что «трудились сами» [2. С. 28]. Данилевский отсылает читателя к традиции противопоставления немецкого и русского типов «деловых людей» в русской литературе, подчеркивая скромность и аккуратность, непритязательность в быту, рачительность немцев, имеющих полумиллионные доходы. Русскому же дворянскому сословию чуждо подобное отношение к делу.
Идея быстрого обогащения, по Данилевскому, - прерогатива
американского сознания. Именно с ней соотносится хищническое стремление русских колонистов захватить как можно больше пространства и выжать из него все возможное. Однако, как иронически подчеркивает повествователь, в отличие от прагматичных американцев, в умах русских колонистов рождаются преимущественно маниловские проекты: «то водопроводы он мыслил в каком-то городе затевать... то школу хотел где-то тайно открыть в столице и потом пустить
о ней статью от «неизвестного»; то какому-то ученому заведению мыслил разом купить и поднести в дар большое собрание картин» [2. С. 32]. Ирония автора усиливается благодаря введению в текст имени А. Токвиля: «...“Теперь нам пора подумать и о материальном счастье на земле; оно может быть, еще выше духовного!” Так он <Панчуковский. - А. А.> стал думать, прочтя что-то вроде этого в Токвиле» [2. С. 32]. Сниженное упоминание книги Алексиса Токвиля в романе Данилевского указывает на тенденцию широкого ее распространения в русском обществе, когда знаковым является имя, а содержание во всей его
полноте остается скрытым от массового читателя. В прозе середины столетия, таким образом, зафиксирован процесс обытовления идеи2.
Следует отметить, что интерес к фигуре Бичер-Стоу был достаточно велик в русской культуре. Ее имя попадает в поле русской культуры не только в связи с романом «Хижина дяди Тома». Так, Е. А. Мустафина показывает, что упоминание автора знаменитого по обе стороны океана романа в творчестве Тургенева (в романе «Дым») носит сатирический характер [6], что обусловлено в том числе и автобиографическими причинами. А Лесков в статье «Русские общественные заметки», говоря о месте литературы в жизни европейских стран, уважении, которое питают к ней в обществе, что проявляется в уважении к частной жизни художника, иллюстрирует свои тезисы обращением к статье Бичер-Стоу. «Байрон умер в Миссолунги в 1824 году, и только ныне, через сорок пять лет после его смерти, г-жа Бичер-Стоу решилась описать одно из очень черных дел великого поэта, и... в Англии очень недовольны, зачем г-жа Бичер-Стоу это сделала!» [3. С. 81]. Здесь Лесков упоминает статью Бичер-Стоу, посвященную Байрону, в которой приводились неточные факты биографии английского поэта. В данном контексте следует отметить оперативность реакции русского писателя на события европейской и американской литературной жизни, а также интерес к американской литературе и публицистике.
Литературоцентричность восприятия США в 1860-е годы проявляется и в обращении к тем или иным образам и персонажам американской литературы, знаковым текстам предыдущих эпох или современности. К примеру, в романе Лескова «Некуда» социокультурный конфликт, связанный с проникновением в русское общество идей нигилизма, выражен в том числе и посредством антитезы знаковых для той эпохи текстов. «Лиза взяла маленький английский волюмчик “The poetical works of Longfellow” и прочла: “В моей груди нет иного света, и, кроме холодного света звезд, я вверяю первую стражу ночи красной планете Марсу...”. Лиза опять взяла Молешота, но он уже не читался...» [4. С. 477]. Героине, входящей в круг «:новых людей», оказывается чуждым ключевое произведение, популярное в среде русских нигилистов. И напротив, Лизе близки строки американского романтика Лонгфелло. Рациональной мысли в данном случае противопоставлены искусство, поэзия, которые отвергаются в кругу нигилистов. В данном случае «столкновение» текстов в сознании Лизы Бахаревой является способом указать на скрытую пока внутреннюю противоречивость выбора жизненного пути героини, приведшего ее к гибели. Поэтика намека, характерная для творчества Лескова, в данном случае реализуется посредством использования приема аллюзии на американскую романтическую литературу. Знаковыми являются в этот период и произведения Купера, воспринимавшегося как писатель-романтик. Америка казалась русскому сознанию, воспитанному на романах Купера, с одной стороны, очень далекой от России и потому все еще достаточно экзотичной, а с другой, - необозримостью пространств близкой к отечеству.
Аллюзии на творчество Купера в ряде произведений русских писателей середины столетия носят явно иронический оттенок, что не кажется случайным. Так, в романе Григоровича «Переселенцы» решение героев, помещиков Белицыных, заняться устроением своего имения в Саратовской губернии заставляет их эмоциональную гувернантку-француженку вспоминать романы Купера и воспринимать переселение крестьянской семьи в романтическом ореоле.
«Она привела в пример Патфайндера и напомнила Белицыным поэтические американские степи Купера» [1. С. 329].
Иронический оттенок повествования намекает на уже создавшееся культурное клише в восприятии Америки широкой публикой, основанное на романтической литературе. Восторженность гувернантки резко контрастирует с драматичной судьбой крестьян предреформенной деревни, правдивые картины крестьянского быта развернуты в романе. В контексте изображения тягот народной жизни упоминание поэтичности описания прерии француженкой кажется особенно неуместным, далеким от реальной жизни, как и восторженность помещиков, воспринимающих русскую деревню сквозь ряд привычных стереотипов. Используя среди прочих художественных средств аллюзии на американскую литературу, Григорович показывает всю степень непонимания между помещиками и крестьянами, заостряет социальные противоречия русской предреформенной действительности.
В том же ключе, что и в повести Григоровича, можно интерпретировать и упоминание имени героя романа Купера «Следопыт» в романе Тургенева «Отцы и дети». Как показала Е. А. Мустафина, сравнение Кукшиной своего старосты с Патфайндером выглядит анекдотичным, подчеркивающим как поверхностность образования героини, так и ее смутные представления о реальной жизни и ситуации в русской деревне [6. С. 110]. Имя куперовского героя, таким образом, в середине XIX века было на слуху у русских, широко распространено в культурном поле и, что немаловажно, вошло в не только кругозор авторов, но и героев произведений.
Однако, говоря об аллюзиях на творчество американского писателя в русской литературе, можно встретить примеры и иной художественной авторской задачи. В повести Толстого «Казаки» в эпизоде охоты Оленина с дядей Ерошкой герой сравнивает старого охотника с персонажем романов Купера. Традиционный романтический конфликт природы и цивилизации разрабатывается в произведении в реалистическом ключе. Оленин - представитель цивилизации, пытающийся влиться в жизнь казачьей станицы, естественного мира, воспринимает старого казака сквозь призму романтической литературы. Не случайно в тексте из уст героя звучат не раз и аллюзии на роман Бестужева-Марлинского «Аммалат Бек». Упоминание имени героя Купера в повести Толстого акцентирует также цельность, крупность характера дяди Ерошки, его органичную вписанность в мир природы.
Аллюзия на роман Купера в повести Толстого, таким образом, несет двойной смысл. С одной стороны, она служит дополнительной характеристикой Оленина, с другой, возвращает читателя к противопоставлению цивилизации и естественного мира, выразительным представителем которого является старый казак. Показательно, что принципиальную важность сопоставления дяди Ерошки с героем куперовского романа отметили еще современники Толстого. Е. Л. Марков в статье «Народные типы в нашей литературе», напечатанной в «: Отечественных записках» в 1865 году, справедливо утверждал: «Ерошка у гр. Толстого вышел именно всем тем, чем не является Куперов Патфайндер и чем между тем он необходимо должен бы был явиться: человеком своей среды, своего ремесла, своего прошедшего. Этими условиями реализм отличается от романтизма...» [цит по: 7. С. 309]. Г. А. Лесскис же сравнивает героя Толстого с «Натти Бумпо в романах Фенимора Купера» и, далее во времени продолжая этот ряд, с «Дерсу, в очерке В. К. Арсеньева» [5. С. 353].
Таким образом, в художественной литературе 1850-1860-х годов широко представлены американские аллюзии - на реалии заокеанской жизни, социальнополитическую ситуацию, художественную литературу США. Они характеризуются полисемантичностью и многофункциональностью.
Примечания
1 Произведение было опубликовано в США в 1851-1852 годах и сразу же стало пользоваться большим успехом, привлекая все больше людей на сторону аболиционистов. Известно, что президент США Авраам Линкольн назвал Бичер-Стоу «маленькой женщиной, начавшей большую войну». В России перевод романа американской писательницы был издан под названием «Хижина дяди Тома, или Жизнь негров в невольничьих штатах Северной Америки» как приложение к «Русскому вестнику».
Если в 1830-е сочинение «Демократия в Америке» вызвало напряженнейшую рефлексию лучших умов, то ко второй половине столетия его читателями стали и Панчуковский, и Ласунская, героиня романа «Рудин». В контексте наших размышлений можно увидеть ироническое отношение Тургенева к «просвещенности» широкого дворянского круга. Как известно, введение неуместного упоминания философов или публицистов героем в произведениях Тургенева является одним из способов дать характеристику герою, выполняет характерообразующую функцию.
Список литературы
1. Григорович, Д. В. Полн. собр. соч. : в 12 т. / Д. В. Григорович. - Т. 4-6. - СПб., 1896. - 1253 с.
2. Данилевский, Г. П. Беглые в Новороссии / Г. П. Данилевский. - М., 1983. -624 с.
3. Лесков, Н. С. Собр. соч. : в 11 т. / Н. С. Лесков. - Т. 10. - М., 1958. - 598 с.
4. Лесков, Н. С. Собр. соч. : в 12 т. / Н. С. Лесков. - Т. 4. - М., 1989. - 670 с.
5. Лесскис, Г. А. Лев Толстой (1852-1869) / Г. А. Лесскис. - М., 2000. - 600 с.
6. Мустафина, Е. А. Образ Америки в русском литературном сознании / Е. А. Мустафина ; Новгород. гос. ун-т. - Новгород, 1998. - 188 с.
7. Толстой, Л. Н. Полн. собр. соч. : в 100 т. / Л. Н. Толстой. - Т. 4 (21). - М., 2001.
- 372 с.
8. Тургенев, И. С. Соч. : в 12 т. / И. С. Тургенев. - Т. 5. - М., 1980. - 544 с.
9. Фролов, Г. А. Мотив романтического бегства в горы в творчестве раннего
Л. Н. Толстого / Г. А. Фролов // Молодой Л. Н. Толстой : сб. докл. Всерос. науч. конф. [Электронный ресурс]. - Казань, 2002. - Режим доступа :
http://www.ksu.ru/miku/info/sob/konf_tol stoiZs4.htm.
