CC BY
101
УДК 811.161.1'37
Вороничев О.Е., доктор филологических наук, доцент, Брянский государственный университет имени академика И.Г. Петровского (Россия)
О ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ КАЛАМБУРОВ А.К. ТОЛСТОГО*
В данной статье рассматриваются особенности игры слов, проявляющиеся в сатирико-юмористических стихотворениях А.К. Толстого, в том числе из цикла принадлежащих его перу сочинений Козьмы Пруткова, а также в произведениях иной жанровой принадлежности: романе "Князь Серебряный", исторических балладах "Василий Шибанов", "Князь Михайло Репнин" и трагедии "Смерть Иоанна Грозного". Исследуется как явная или имплицитная, искусно завуалированная автором семантизированная игра слов, основанная на контрастном совмещении или сдвиге экспрессивно-семантических полей лексических доминант, в роли которых выступают различные лексико-семантические варианты многозначных слов и собственно лексических или лексико-грамматических омонимов, так и каламбуры, имеющие в большей степени фонетическую природу, основанные на контекстуальной взаимосвязи омофонов и паронимичных слов. Наряду с анализом характера взаимодействия перечисленных выше разнотипных лексических доминант каламбуров А.К. Толстого анализируется идейно-тематическая направленность их использования автором, культурно-исторический контекст, без которого невозможно понять и оценить глубину мысли и изящество словесной игры писателя, выявляются основные стилистические качества и функции, делаются выводы об авторских предпочтениях в употреблении тех или иных средств языковой игры, отражающих общие особенности художественно-эстетического вкуса и языковой картины мира А.К. Толстого.
Ключевые слова: языковая игра, каламбур, семантика, лексическая доминанта, А.К. Толстой, художественный текст.
Введение. А.К. Толстой обладал весьма тонким и оригинальным чувством юмора. Об этом можно судить и по ряду его произведений в сочинениях Козьмы Пруткова, и по его стихотворным запискам, экспромтам, надписям и буриме, и по таким сатирико-юмористическим пародийным произведениям, как "История государства Российского от Гостомысла до Тимашева", и по воспоминаниям современников. Нельзя не согласиться с тем, что «в его сатирах весёлая игра словом, блеск литературный сочетается с удивительной меткостью и глубиной мысли» [3, с. 294]. Тем не менее особенности языковой игры, и в первую очередь каламбуров А.К. Толстого, пока ещё не были предметом специального лингвостилисти-ческого исследования.
Прежде чем предпринять попытку анализа каламбуров в произведениях
А.К. Толстого, необходимо сказать о том, какое содержание вкладывается в данной статье в понятие каламбур, которое мы, как и большинство исследователей языковой игры, полностью отождествляем с понятием игра слов. Собственные наблюдения и близкие нам интерпретации каламбура А.А. Терещенковой [14], В.З. Санникова [11], А.П. Сковородникова [12], В.П. Москвина [7] позволяют считать, что это синкретичный феномен экспрессивной речи,
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Правительства Брянской области в рамках научного проекта № 17-14-32001а(р)
совмещающий признаки фигуры и жанра и эксплицируемый различными стилистическими приемами, основанными на контрастном совмещении (И у Иуды был преданный друг [А. Кнышев] ) или сдвиге (ср.: Преданный друг был и у... Иуды) экспрессивно-семантических полей оппозитивных лексических доминант, в роли которых, как правило, выступают лек-сико-семантические варианты многозначных слов и собственно лексические или лексико-грамматические омонимы. В контексте эти доминанты могут быть и материально выраженными, и имплицитными - при условии закрепленной в языковом сознании ассоциативной связи с эксплицитным оппозитом. Вместе с тем существуют каламбуры фонетизированные, с пассивно взаимодействующими экспрессивно-семантическими полями лексических доминант, выраженных, как правило, омофонами или парономазами: Парик на лысину надев, // Не уповаю я на дев // И ничего не жду от дам, // Хоть жизнь подчас за них отдам [Д. Минаев]; Чем менее искусен укротитель, тем более он искусан [Э. Кроткий].
Методы. Основными методами для данного исследования являются непосредственное наблюдение над лексическими и фразеологиче-
скими средствами языковой игры в произведениях А.К. Толстого, описание индивидуально-авторских особенностей структурирования каламбуров и использования их в различных стилистических целях, а также методы контекстуального и семантико-стилистического анализа.
Результаты. Анализ лингвостилистиче-ских особенностей каламбуров А.К. Толстого позволяет сделать следующие выводы:
1. А.К. Толстой использовал каламбуры в художественном тексте с двумя основными стилистическими целями:
- создание комизма, в том числе иронического и саркастического;
- создание речевого портрета персонажа
2. Не только в сатирико-юмористических стихотворениях, но и в произведениях других жанров (историческом романе, исторической балладе, исторической драме) писатель мастерски использовал как семантизированную, так и фонетизированную игру слов.
3. Семантико-фонетические каламбуры, основанные на глубинном контрастном взаимодействии значений лексико-фразеологиче-ских единиц с тождественным планом выражения, явно преобладают у А.К. Толстого над более примитивными фонетико-семантическими, основанными в большей степени на внешнем подобии обыгрываемых слов-оппозитов.
Обсуждение. В соответствии с разработанной нами общей типологией игры слов все каламбуры в произведениях А.К. Толстого могут быть условно разделены на семантизированные (семантико-фонетические) и фонетизированные (фонетико-семантические). Те и другие нуждаются в более пристальном рассмотрении.
В цикле шуточных «медицинских» стихотворений А.К. Толстого к семантизированным каламбурам следует отнести, например, сочетание оловянная труба в последней строфе текста "Берестовая будочка":
Песни есть и мелодичнее,
Да и дудочка слаба,—
И врачу была б приличнее
Оловянная труба! [16, т. 1, с. 345]
Очевидно, что здесь в сатирико-юмори-стических целях имплицитно сталкиваются два разных значения полисеманта труба: общенародное 'музыкальный инструмент' (как
синоним к дудочка) и специальное 'стетоскоп' (слуховая трубка врача) - медицинский инструмент для прослушивания сердца и лёгких, который во времена Толстого ещё представлял собой трубку из олова, меди или дерева, с большим и малым раструбами на концах.
В другом медицинском стихотворении в строках Муха шпанская сидела // На сиреневом кусте А.К. Толстой обыгрывает такое же имплицитное столкновение двух разных терминологических значений устойчивого словосочетания шпанская муха: прямого, первичного «насекомое вида жуков (названа мухой неправильно) из сем. нарывниковых...» [8] и вторичного 'препарат, приготовленный на основе кантаридино-вой кислоты, выделяемой шпанской мухой', который применялся в медицине во времена Толстого «как мочегонное и как aphrodisiacum при импотенции» [там же]. Препарат из шпанской мухи (или мушки) был известен в XIX в. прежде всего как средство для повышения потенции, и в двух последующих сатирико-иронических строках Толстого недвусмысленный намёк именно на эти его свойства: Для таинственного дела //Доктор крался в темноте.
Ещё более изящную имплицитную игру слов находим в написанной А.К. Толстым эпиграмме Козьмы Пруткова
«Вы любите ли сыр?» - спросили раз ханжу.
«Люблю,- он отвечал,-я вкус в нем нахожу» [16, т. 1, с. 373].
Стилистической основой этой эпиграммы, сатирически обличающей такой распространённый общественный порок, как лицемерие (поскольку ханжа - 'Лицемер, прикрывающийся показной добродетельностью, набожностью' [9, с. 860]), стало имплицитное столкновение разных значений слова вкус, которые в современных толковых словарях представлены как омонимические:
Вкус1 - 1. Ощущение, возникающее в результате раздражения рецепторов, расположенных в полости рта, различными веществами. // Способность ощущать такие воздействия.
Вкус2 - 1. Способность человека к эстетическому восприятию и оценке. // Развитое чувство красивого, изящного [2, т. I, с. 298].
Очевидно, что А.К. Толстой, высмеивая
ханжу, в большей степени обыгрывает здесь
буквальное и фразеологически связанное значе-
12
ния омонимов вкус и вкус , реализуемые в выражении находить в чём-либо вкус, которое в 17-томном академическом толковом словаре определено как 'любить, испытывать от чего-либо удовольствие' [13, т. II, с. 424]. С этим значением контекстуально взаимодействует семантика выражения находить вкус в ком-либо, т.е. считать этого человека знатоком, тонким ценителем прекрасного. Ханжа у Толстого не может открыто признаться даже в том, что любит есть сыр, и, как все свои истинные мысли и желания, пытается прикрыть красивой фразой и это самое обыкновенное «желудочное» пристрастие к еде, не упуская случая лишний раз щегольнуть якобы тонким эстетическим вкусом.
Такую же, но более тонкую, завуалированную каламбурную буквализацию прямого и фразеологически связанного значений находим в благодарственном стихотворении Толстого, написанном в шуточном хвалебном, псевдоодическом стиле знакомому М.П. Арнольди, который накануне прислал поэту вкусные ржаные сухари. В частности в пятой строфе поэт (после пародийно-шутливого обращения к собственному животу) в таком же притворно-шутовском восхищении выражает свои пожелания Арнольди в 3-м лице:
«Да не коснётся злая боль,
Ни резь его пищеваренья!
Да обретёт он в жизни соль
И смысл в житейском треволненье!
[16, т. 1, с. 399]
В последних двух строках имплицитно, в трансформированном виде, с синонимической заменой одного из компонентов (земляк-жизнь) обыгрывается библейский фразеологизм из "Нагорной проповеди" [Евангелие от Матфея, гл. 5: 13] соль земли, значение которого во Фразеологическом словаре А.И. Фёдорова определяется так: 'Самые лучшие, талантливые, дееспособные, полезные для общества люди' [17, с. 642]. Однако в контексте псевдооды Толстого под этим выражением скорее подразумевается самая родная душа, близкий, любимый человек, которого Толстой в шутливой форме, но искренне желает обрести приятелю. Это значение в тексте тесно взаимодействует, сталкивается с
буквальной «гастрономической» семантикой фразеологизма (ведь основная тема послания -вкусные сухари), создавая изящно завуалированную автором каламбурность.
К семантизированным каламбурам следует отнести и обыгрываемую в наиболее фривольном по содержанию сатирическом стихотворении А.К. Толстого - "Оде на поимку Таирова" -оппозицию омоформ: съезжу (краткое прилагательное) - съезжу (глагол в 1-м лице ед.ч.):
Покинув тотчас съезжу, Бегут они туда...
Квартальный 2-й административной части (перебивает купца 3-й гильдии ) Вот я тебя уж съезжу, Послушай, борода!
[16, т. 1, с. 352]
В данном контексте наиболее интересен первый из омооппозитов, который представляет собой архаичную краткую форму В. ж.р. относительного прилагательного съезжий, подвергшегося субстантивации в результате словообразовательной компрессии словосочетания съезжая (или приказная) изба. В России XVII в. так называлась канцелярия воеводы, куда съезжались служилые люди уезда на смотры и перед походами. Позднее, в XVIII-XIX вв., съезжей избой стали метонимически называть городские полицейские органы (напр., городское полицейское управление) и -одновременно - здание, в котором они находились. В словаре Т.Ф. Ефремовой находим соответствующие толкования синонима приказная: ' Административно-полицейская канцелярия^ приказная изба (на Руси XVI-XVII вв.)' [2, т. II, с. 1005], неправомерно, на наш взгляд, совмещённые составителем в одном ЛСВ. По отношению к современному русскому языку словосочетание съезжая изба логично квалифицировать как историзм с двумя разновременными значениями, в первом из которых оно выступает как фразеологический историзм, а во втором, актуальном в эпоху Толстого, - как фразеологический историзм времени. Компрессионный же синонимический субстантиват съезжу в устаревшей, ненормативной для современного русского языка краткой форме, употреблённой А.К. Толстым в анализируемом
тексте, следует отнести к лексико-морфологи-ческим архаизмам времени.
Омоформический каламбур Толстой включает и в полилог простолюдинов в пародийном стихотворении "В борьбе суровой с жизнью душной..." из сочинений Козьмы Пруткова:
Вот собрались. «Эй ты, не мешкай!»
- «Да ты-то что ж? Небось устал!»
- «А где Ермил?» - «Ушел с тележкой!»
- «Эх, чтоб его!» - «Да чтоб провал..!»
- «Где тут провал?» - «Вот я те, леший!»
- «Куда полез? Знай, благо пеший!»
[16, т. 1, с. 375]
Здесь эксплицитно обыгрывается лек-сико-грамматическая омонимия существительного провал и контекстуально усеченной автором в версификационных целях формы прошедшего времени глагола провалиться.
В этом же стихотворении создают калам-бурность эксплицитно употребленные в относительной контекстуальной близости собственно лексические омонимы баба1 - 'женщина' (в речи рабочих) и баба1 - 'деревянная болванка для ручной забивки свай' (в речи автора):
«Как на сытном-то на рынке Утонула баба в крынке, Звали Мишку на поминки Хоронить ее на рынке. <...> Вот поднялась стопудовая баба, Всё выше, выше, медленно, не вдруг...
[16, т. 1, с. 376]
Во второй из двух строф стихотворного экспромта, адресованного двоюродному брату (и одному из соавторов сочинений Козьмы Пруткова) А.М. Жемчужникову, Толстой использует каламбурную зевгму:
Будет также то и се,
Будет селери мусё,
Будут также сласти
И Елагина, чьи ты
Оценяешь красоты
Ради сладострастья!» [16, т. 1, с. 400]
Здесь поэт, приглашая брата к обеду и перечисляя изысканные блюда (селери мусё -
овощи со взбитыми сливками, сласти), неожиданно акцентированно завершает ряд однородных подлежащих фамилией хорошо известной обоим красавицы Елагина (предположительно, речь идёт о М.В. Елагиной, внучке А.П. Елагиной, хозяйки известного в 30-40-е годы XIX в. литературного салона). Таким образом, в контексте, стилистической основой которого стала каламбурная зевгма, сталкиваясь, одновременно реализуются разные значения глагола быть: 'будут приготовлены' (о яствах) и 'будет в числе приглашенных, присутствующих' (о Елагиной).
К фонетизированным каламбурам следует отнести имя Цу-Кин-Цын, используемое А.К. Толстым в 1-й строфе сатирической «китайской баллады»:
Сидит под балдахином Китаец Цу-Кин-Цын
И молвит мандаринам:
«Яглавный мандарин! [16, т. 1, с. 341]
Игра слов построена здесь на взаимодействии экзотического псевдоантропонима и его имплицитного русского парономаза - грубого просторечного фразеологического сочетания сукин сын.
Не менее удачную, на наш взгляд, игру слов, основанную уже на эксплицитной оппо-зитивности парономазов насушенный - насущный и хлебный - хвалебный, Толстой демонстрирует во фрагментарно рассматривавшемся нами ранее шутливом благодарственном послании М.П. Арнольди:
Ропща на прихоти судеб И в испытаньях малодушный, Я ждал насушенный твой хлеб, Как ожидают хлеб насущный. <...> Склони в смущении свой взор, Живот, на этот короб хлебный И пой вседневно с этих пор Его творцу канон хвалебный!
[16, т. 1, с. 398-399]
Было бы большим заблуждением полагать, что А.К. Толстой использует семантизированные и/или фонетизированные каламбуры только в сатирико-юмористических произведе-ииях, поскольку к игре слов писатель прибегает и на страницах исторического романа "Князь
Серебряный", в исторических балладах и даже в высоком жанре исторической драмы.
Так, в романе, при написании которого А.К. Толстой опирался прежде всего на "Историю государства Российского" (ИГР) Н.М. Карамзина, в главе "Александрова Слобода" в речи исторического повествователя, которую следует отличать от собственно авторской, есть строки: Верстах в трех от Слободы стояла на заставе воинская стража и останавливала проезжих, спрашивая каждого: кто он и зачем едет в неволю? Этим прозванием народ, в насмешку, заменил слово «слобода», значившее в прежнее время свободу [15, с. 52]. Здесь Толстой, творчески преобразуя соответствующий фрагмент текста первоисточника (см.: [4, с. 363]), заостряет
внимание читателя на ключевом слове неволя и сам тут же раскрывает его каламбурное значение, саркастически характеризующее эпоху опричнины и основанное одновременно на парономазии и псевдоантонимии: слобода-свобода, неволя-слобода.
Примечательно, что в другом случае Толстой, напротив, не повторяет за Карамзиным довольно удачный, с нашей точки зрения, каламбур, а заимствует только часть высказывания, совершая, по сути, то, что Омри Ронен, анализируя произведения В. Набокова и окончательную редакцию "Мёртвых душ" Гоголя, вслед за Набоковым назвал «самоубийством каламбура» [10, с. 228-233].
Н.М. Карамзин: А.К. Толстой:
Иоанн предает всю Россию Ездят теперь по святой Руси их дьявольские,
в жертву своим опричным: кровоядные полки с метлами да с песьими
они были всегда правы в судах, головами; топчут правду, выметают не
а на них не было ни суда, измену, но честь русскую; грызут не врагов
ни управы. государевых, а верных слуг его, и нет на них
[4, с. 362] нигде ни суда, ни расправы [15, с. 45]
Неизменное тонкое художественное чутье подсказало писателю, что в речевой портрет Морозова и саму конситуацию его гневного, полного горечи и боли рассказа о появлении на Руси опричнины не вписывается даже саркастический комизм. Кроме того, Толстой преобразует грамматическую конструкцию, переводя ее в план настоящего времени, частицу не заменяет безлично-предикативным словом нет, вводит усиливающее отрицательную модальность наречие нигде, приставку у- в слове управы замещает более категоричным по значению префиксом рас- (расправы).
Обращает на себя внимание тот факт, что А.К. Толстой активно использует в романе как сам характерный для эпохи лексический историзм опричник, так и не менее достоверный каламбурный его синоним кромешник. Существительное опричник образовано от архаичного наречия опричь - 'кроме'. Поэтому опричников называли также кромешниками. Как утверждает историк В.Б. Кобрин, кромешни-ками опричников впервые назвал в послании Ивану Грозному опальный князь Андрей Курбский. Поскольку в аду, «как считалось, господствовала тьма кромешная <...>, опричники
становились под пером Курбского адовым воинством» [5, с. 47]. Н.М. Карамзин подтверждает каламбурную семантику слова кромеш-ник, но ничего не сообщает о том, что оно было впервые употреблено Курбским (пишет лишь о синонимическом использовании наряду с опричник: «Опричник или кромешник - так стали называть их, как бы извергов тьмы кромешней - мог безопасно теснить, грабить соседа, и в случае жалобы брал с него пеню за бесчестье» » [4, с. 362]. А.М. Кузнецов, комментируя это место в ИГР, замечает: «Связь с «кромешной тьмой» - невеселый народный (разрядка наша. - О.В.) каламбур» [6, с. 555]. Эту точку зрения, по сути, разделяет и историк С.Б. Веселовский: «Неизвестно, кто первый, говоря об опричниках, назвал их «кромешни-ками», но эта остроумная игра словами и понятиями прочно заняла место в русском языке и дожила до наших дней. <.. .> Выражения «кромешный» и «кромешник», образованные по аналогии со словами «опричь», «опричный» и «опричник», были не только игрой словами, но одновременно клеймили опричников как исчадье ада, как слуг сатаны» [1, с. 14]. А.К. Толстой также учитывает каламбурную семантику
синонима кромешник, используя его как оскорбительное ироническое слово в обращенной к царю речи положительных персонажей: князя Серебряного, боярина Дружины Морозова, старой мамки Онуфревны.
В поражающей своей художественной силой главе «Казнь» юродивый Вася (Василий Блаженный), кротко глядя в глаза Ивану Грозному, называет его царём кромешным (т.е. дьяволом) и сравнивает с царями Саулом и Иродом [15, с. 266-267] - библейскими персонажами, ставшими символами деспотизма. Наиболее показательной в плане использования Толстым синонима кромешник с особой стилистической целью представляется глава «Шутовской кафтан», в которой гордый боярин Морозов, облаченный по приказу царя опричниками в кафтан шута, гневно произносит ключевое слово кро-мешник несколько раз по ходу действия. Автор подчеркивает тем самым мужество, бесстрашие, правдолюбие, искренность героя и его презрение к опричнине:
- Прочь! - воскликнул Морозов, отталкивая Грязного, - не смей, кромешник, касаться боярина Морозова, которого предкам твои предки в псарях и холопях служили! <...> Тогда, - воскликнул Морозов, отталкивая стол и вставая с места, - тогда ты, государь, боярина Морозова одел в шутовской кафтан и велел ему, спасшему Тулу и Москву, забавлять тебя вместе со скаредными твоими кромеш-никами! <...> И не будет с тобою кромешни-ков твоих заградить уста вопиющих, и услышит их судия, и будешь ты ввергнут в пламень вечный, уготованный диаволу и аггелом его! [15, с. 254, 257].
В главе "Колдовство" князь Афанасий Вяземский в разговоре с мельником называет своих недостаточно именитых соперников в борьбе за право быть фаворитом государя страдниками (т.е. крестьянами): «Стал гулять за царским столом вместе со страдниками, с Грязными, с Басмановыми!» [15, с. 25]. Этот разговорный лексический архаизм призван, по замыслу автора, подчеркнуть презрительное отношение персонажа, кичащегося своим вы-сокородством, к другим опричникам. С той же стилистической целью используется здесь писателем исторически достоверная фамилия одного из ближних опричников царя - Грязной -
в гиперболизированной форме мн.ч. (хотя фамилий, как и отчеств, в нашем современном понимании тогда еще не было; вместо них употреблялись родовые имена и прозвища). Одновременно автор тонко обыгрывает каламбурную семантику этого антропонима, сталкивая в контексте собственное (десемантизированное) значение с нарицательным, которое может быть отнесено и ко всем опричникам: грязные, т.е. запятнавшие себя грязными, кровавыми делами. Интересно, что многозначность производящего нарицательного существительного грязь Толстой тоже удачно обыгрывает в язвительной каламбурной шутке Федора Басманова о Малюте Скуратове, которого проскакавший мимо царевич намеренно обрызгал грязью, летевшей из-под копыт коня: «Да что он грязь-то стирает? - заметил Басманов, желая подслужиться царевичу, - добро на ком другом, а на нем не заметно!» [15, с. 90].
Для А.К. Толстого как автора романа "Князь Серебряный" при отборе и употреблении языковых средств образцом послужила повесть Н.В. Гоголя "Тарас Бульба". Поэтому в романе часто используются народнопоэтические средства языка, которые органически взаимодействуют с разговорно-просторечными словами и фразеологизмами, отражая присущую русскому фольклору простейшую каламбур-ность, стилистическую основу которой составляет лексическая парономазия. Такое гармоничное сочетание наблюдаем, например, в речи мельника-колдуна в главе "Заговор на железо":
Выкатило солнышко из-за моря Хвалын-ского, восходил месяц над градом каменным, а в том граде каменном породила меня матушка и, рожая, приговаривала: будь ты, мое дитятко, цел-невредим - от стрел и мечей, от бойцов и борцов. Опоясывала меня матушка мечом-кладенцом. Ты, мой меч-кладенец, вертись и крутись, ты вертись и крутись, как у мельницы жернова вертятся, ты круши и кроши всяку сталь иуклад...[15, с. 231].
Однако использование народнопоэтических и разговорно-просторечных средств языка в романе Толстого может искусно сочетается не только с простейшей (фонетизированной) калам-бурностью, но и с семантизированной, конструктивной стилистической основой которой выступает метафора. Особенно показательна в этом от-
ношении речь разбойников. Искромётная и вместе с тем образная, пронизанная народным юмором (а иногда горькой иронией) и народной смекалкой, она звучит из уст атамана Ванюхи Перстня, мудрого старика Коршуна и других станичников. Читатель чувствует откровенную расположенность автора и сам проникается симпатией к этим людям, которые выступают в романе как разбойники скорее номинальные. Речь и поступки этих героев (в какой-то мере навеянных романтическими образами Робин Гуда, Малютки Джона и других благородных разбойников из романов Вальтера Скотта), которые не от хорошей жизни «вышли на большую дорогу», контрастируют у Толстого со словами и делами опричников, которые предстают в романе настоящими разбойниками-душегубами (в тексте есть подтверждение этой мысли: Максим Скуратов в разговоре с Серебряным с горечью говорит об опричниках: Из церкви, почитай, не выходят, а губят народ хуже станичников [15, с. 201]. Примечательно, что и Н.М. Карамзин называет опричников «разбойниками-телохранителями»). Вот один из характерных примеров диалогической живой народной речи разбойников, в которой семантизированные каламбуры основаны на контекстуальном взаимодействии (сдвиге, неожиданном переходе из одного экспрессивно-семантического поля в другое) разных значений лексем жарко и родня:
- А зачем из гнездышка вылетел? - спросил Коршун, - нешто морозом хватило али чересчур жарко стало?
- Стало быть, жарко! - отвечал парень. - Как опричники избу-то запалили, так сперва стало жарко, а как сгорела-то изба, так и морозом хватило на дворе!
- Вот оно как. Ты парень не глупый. Ну, а ты чего пришел?
- А родни искать!
Разбойники захохотали.
- Вишь что выдумал. Какой тебе родни?
- Да как убили опричники матушку да батюшку, сестер да братьев, скучно стало одному на свете; думаю себе: пойду к добрым людям, они меня накормят, напоят, будут мне братьями да отцами! Встретил в кружале вот этого молодца, догадался, что он ваш, да и попросил взять с собою [15, с. 96-97].
В исторических балладах Толстого каламбуры также играют весьма значительную
роль. Например, в 8-й строфе баллады "Василий Шибанов" А.К. Толстой употребляет историзм опричнина в разговорно-просторечной огласовке опричня: «Звонит всей опрични кромешная тьма». Экспрессивность этого слова усиливается контекстуальной синонимической каламбурной семантикой фразеологизма кромешная тьма, в одном ряду с которым поэт перечисляет имена наиболее одиозных опричников из ближайшего окружения Ивана Грозного: Вяземского, Грязного, Малюты, Басманова.
Говоря о каламбурах в жанре исторической баллады, родоначальником которого в русской литературе по сути и стал граф А.К. Толстой, нельзя не упомянуть о том, что сюжетная коллизия текста "Князь Михайло Репнин" во многом основана «на столкновении прямого, буквального и фразеологического значений выражения надевать личину - «прятать свое лицо под маску, играть», что подчеркнуто образом веселого хоровода, открытого царем, и «прикидываться, притворяться кем-либо, каким-либо, скрывать свою подлинную сущность» [18, с. 12]. Этот фразеологический каламбур Толстого помогает читателю понять, что главный герой заслуживает восхищения потомков именно за то, что сбросил маску, поскольку не мог покривить душой, изменить своим убеждениям, т.е. «надеть личину» льстеца и подлеца, как большинство окружавших царя бояр и опричников.
В высоком жанре исторической драмы А.К. Толстой также в некоторых случаях использует каламбурность как выразительное средство речевой характеристики персонажа. Так, в трагедии "Смерть Иоанна Грозного" драматург правомерно включает каламбуры в речь шута, образ которого создан в соответствии с традиционной классической («шекспировской») его трактовкой. За внешним куражом скрыт тонкий глубокий ум и отличное знание психологии своего государя. Остроты шута основаны на игре слов, народном живом языковом материале. В "Проекте постановки на сцену трагедии «Смерть Иоанна Грозного»" Толстой пишет о том, что шут «даёт повод Иоанну обнаружить некоторые черты своего характера, которые высказать доселе не было случая». Вот одна из характерных острот, обнаруживающих особенности речи и мышления
шута: «Царь-батюшка! <...> Ты когда жениться // Сбираешься?» Далее, в ответ на вопрос Грозного: «Тебе на что?», шут объясняет, указывая на Михаила Нагого: «... Да так; // Хочу вот Мишке службу сослужить: // Нагих-то время при дворе прошло, // Так я хочу вот этого пристроить!» (Снимает свой колпак и ходит от одного к другому, будто прося милостыни). Затем в ответ на недоуменный вопрос Грозного «Что делаешь ты, шут?» говорит: «По нитке с миру // Сбираю, царь, Нагому на рубаху!» [16, т. 2, с. 123]. Эта каламбурная шутка основана на имплицитном столкновении лексико-морфологических омонимов - собственного имени существительного Нагой и прилагательного нагой - в рамках трансформированной Толстым пословицы С миру по нитке
- голому рубаха, в которой он заменяет прилагательное голый псевдосинонимом Нагой.
Заключение. Каламбурность в произведениях А.К. Толстого является одной из важнейших составляющих его идиолекта. Заметное преобладание семантико-фонетических каламбуров в творческом наследии этого писателя-классика над фонетико-семантическими убедительно свидетельствует о том, что он как подлинный художник слова явно предпочитал игру с различными контекстуально обусловленными смыслами лексических и фразеологических единиц с тождественным или сходным планом выражения более примитивной игре с внешним подобием оппозитов.
Список литературы
1. Веселовский С.Б. Очерки по истории опричнины. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1963.
539 с.
2. Ефремова Т.Ф. Современный толковый словарь русского языка: В 3 томах. М.: АСТ, 2006. Т. 1. А-Л. 1165 с. Т. 2. М-П. 1160 с. Т. 3. Р-Я. 973 с.
3. Жуков Д.А. Алексей Константинович Толстой. М.: Молодая гвардия, 1982. 383 с.
4. Карамзин Н.М. История государства Российского: В 12-ти т. Вступ. ст. Смирнова А.Ф.; коммент. и подгот. текста Кузнецова А.М. Тула: Приок. кн. изд-во, 1990. Т. VII-IX. 590 с.
5. Кобрин Б.В. Иван Грозный. М.: Московский рабочий, 1989. 175 с.
6. Кузнецов А.М. Примечания к т. IX "Истории Государства Российского" Н.М. Карамзина // Карамзин Н.М. История Государства Российского: В 12-ти т. Т. VII-IX. Тула: Приокское кн. изд-во, 1990. С. 550-560.
7. Москвин В.П. Каламбур // Москвин В.П. Выразительные средства современной русской речи. Тропы и фигуры. Терминологический словарь / В.П. Москвин. Ростов н/Д: Феникс, 2007. С. 300.
8. Николаев В. Шпанская муха [Электронный ресурс] // Большая Медицинская Энциклопедия: В 30 т. / Гл.ред. Б.В. Петровский. Изд. 3-е. М.: Сов. энциклопедия, 1974-1989. Т. 27: Хлоракон - Экономика здравоохранения. М., 1986. 576 с. URL: http://bigmeden.ru/article (дата обращения: 19.05.2017).
9. Ожегов С.И. и Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М.: ООО «ИТИ Технологии», 2003. 944 с.
10. Ронен О. Каламбуры // Звезда. 2005. № 1. С. 228-233.
11. Санников В.З. Каламбур как семантический феномен // Вопросы языкознания, 1995. № 3. С. 56-69.
12. Сковородников А.П. Каламбур // Культура русской речи: Энциклопедический словарь-справочник / Под ред. Л.Ю. Иванова, А.П. Сковородникова, Е.Н. Ширяева и др. М.: Изд-во «Флинта», 2003. С. 233-234.
13. Словарь современного русского литературного языка: В 17 тт. / под ред. В.И. Чернышёва. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950-1965.
14. Терещенкова А.А. Лингвосемиотическая природа каламбура (означающее каламбура): [на материале фр. яз.] // Стилистический анализ художественного текста. Смоленск, 1988. С. 87-100.
15. Толстой А.К. Князь Серебряный. М.: Советская Россия, 1987. 336 с.
16. Толстой А.К. Полное собрание стихотворений. В 2 тт. / сост., подгот. текста и примеч. Е.И. Прохорова. Л.: Сов. писатель, 1984.
17. Федоров А.И. Фразеологический словарь русского литературного языка. М.: Астрель: АСТ, 2008. 828 с.
18. Фомина О.Н. Фразеология в поэзии Алексея Константиновича Толстого: автореф. дис. ... канд. филол. наук : 10.02.01. Москва. МПГУ, 2000. 17 с.
ON THE LINGUISTIC NATURE OF THE PUNS OF A.K. TOLSTOY
In this article, the features of the play of words, which are manifested in the satirical-humorous poems of A.K. Tolstoy, including a series of his works by Kozma Prutkov, as well as in works of a different genre: the novel "Prince Serebryany", historical ballads "Vasily Shibanov", "Prince Mikhailo Repnin" and the tragedy "The Death of Ivan the Terrible." It is explored as an explicit or implicitly semanticized word game, artificially veiled by the author, based, as a rule, on the contrast combination or unexpected shift of the expression-semantic fields of lexical dominants, in the role of which there are various lexical-semantic variants of polysemantic words and lexical or lexical-grammatical homonyms , and puns that are largely phonetic in nature, based on the contextual relationship of homophones and paronymic words. Along with the analysis of the nature of the interaction of the various types of lexical dominants of the puns mentioned above in the texts of A.K. Tolstoy analyzed the ideological and thematic focus of their use by the author, the cultural and historical context, without which it is impossible to understand and appreciate the depth of thought and the elegance of the writer's verbal game, identify the basic stylistic qualities and functions, draw conclusions about the author's preferences in using certain means of language play, reflecting the general features of the artistic and aesthetic taste and language picture of the world of A.K. Tolstoy. Keywords: language game, pun, semantics, lexical dominant, A.K. Tolstoy, artistic text.
References
1. Veselovsky, S.B. (1963). Ocherki po istorii oprichniny [Essays on the history of oprichnina]. Moskva: Izd-vo Akademii nauk SSSR.
2. Efremova, T.F. (2006). Sovremennyj tolkovyj slovar' russkogo yazyka [Modern explanatory dictionary of Russian language]: V 3 tomah. M.: AST.
3. Zhukov, D.A. (1982). Alexei Konstantinovitch Tolstoy. M.: Molodaya gvardiya.
4. Karamzin, N.M. (1990). Istoriya gosudarstva Rossijskogo [History of the Russian state]: V 12 tomah. T. VII-IX. Tula: Priok. kn. izd-vo.
5. Kobrin, B.V. (1989). Ivan Groznyj [Ivan the Terrible]. Moskva: Moskovskij rabochij.
6. Kuznetsov, A.M. (1990). Primechaniya k t. IX "Istorii Gosudarstva Rossijskogo [Notes to Book IX "History of the Russian State" of Karamzin N.M.]. Karamzin, N.M. Istorya Gosudarstva Rossijskogo: V12 tomah. T. VII-IX. Tula: Priok. kn. izd-vo.
7. Moskvin, V.P. (2007). Kalambur [Pun]. Moskvin, VP. Vyrazitel'nye sredstva sovremennoj russkoj rechi. Tropy i figury. Terminologicheskij slovar' [Expressive means of the modern Russian speech. Tropes and figures. Terminological dictionary]. Rostov n/D: Feniks.
8. Nikolaev, V. (1986). Shpanskaya muha [The Spaniard fly]. Bol'shaya Medicinskaya Enciklope-diya [The Big Medical Encyclopedia]: V 30 tomah. T. 27. 3-e izd. M.: Sov. enciklopediya. Retrieved 19 May, 2017 from http://bigmeden.ru/article.
9. Ozhegov, S.I. and Shvedova, N.Yu. (2003). Tolkovyj slovar' russkogo yazyka [Explanatory dictionary of Russian language]. M.: OOO «ITI Tekhnologii».
10. Ronen, O. (2005). Kalambury [The puns]. Zvezda [Star],1,228-233.
11. Sannikov, V.Z. (1995). Kalambur kak semanticheskij fenomen [A pun as a semantic phenomenon]. Voprosy yazykoznaniya [Questions of Linguistics],3,56-69.
12. Skovorodnikov, A.P. (2003). Kalambur [The pun]. Kul'tura russkoj rechi: Enciklopedicheskij slovar'-spravochnik [Culture of Russian speech: Encyclopaedic dictionary-reference]. M.: Izd-vo "Flinta", 233-234.
13. Slovar' sovremennogo russkogo literaturnogo yazyka (1950-1965). [Dictionary of modern Russian literary language]. V 17 tt. M.-L.: Izd-vo AN SSSR [Publishing House AN USSR].
14. Tereshchenkova, A.A. (1988). Lingvosemioticheskaya priroda kalambura (oznachayushchee kalambura) [The linguistic nature of the pun (meaning pun)]. Stilisticheskij analiz hudozhestvennogo tek-sta [Stylistic analysis of the artistic text]. Smolensk,87-100.
15. Tolstoy, A.K. (1987). Knyaz' Serebryanyj [Prince Serebryany]. M.: Sovetskaya Rossiya.
16. Tolstoy, A.K. (1984). Polnoe sobranie stihotvorenij [Complete collection of poems]. V 1 tt. L.: Sov. pisatel'.
17. Fedorov, A.I. (1008). Frazeologicheskij slovar' russkogo literaturnogo yazyka [Phraseological Dictionary of Russian Literary Language]. M.: Astrel': AST.
18. Fomina, O.N. (1000). Frazeologiya v poezii Alekseya Konstantinovicha Tolstogo: avtoreferat dis... kand. filol. nayk. Moskva, MPGU. 17 s.
Об авторе
Вороничев Олег Евгеньевич - доктор филологических наук, доцент, доцент кафедры теории и методики начального общего и музыкального образования, Брянский государственный университет имени И.Г. Петровского (Россия), E-mail: voonid@mail.ru
Voronichev Oleg Yevgyenyevich - Doctor of Philology, Associate Professor of the department of theory and methods of primary general and musical education, Bryansk State Academician I.G. Petrovsky University (Russia), E-mail: voonid@mail.ru
