CC BY
52
нительной конструкции с понятием числа. Однако это были лишь попутные замечания и наблюдения. Они не получили развернутого изложения и практического применения для выявления сути противопоставления сочинения подчинению. Такие отдельные замечания, хотя и очень сильные, оставляли место для мыслей о том, что сочинение - всего лишь эпизод на фоне подчинения, как в свое время заявил А.М. Пешковский.
В этом нет чего-то необычного. Например, понятие о сочинительном треугольнике тоже существовало без всякого применения в исследованиях сочинительных конструкций, пока Е.Ф. Троицким не были устранены все помехи для широкого применения этого понятия.
С другой стороны, в русском языке существуют различные средства выражения множеств и элементов множеств: грамматическое значение множественного числа существительных; лексическое значение разных слов, особенно глаголов. И др. Сравнение сочинительных конструкций с ними позволило выявить отличительные признаки сочинительных конструкций. Особенно плодотворным оказалось сопоставление сочинительной конструкции с предложениями, содержащими наречие опять.
Нетрудно заметить, что и сопоставление сочинительной конструкции с подчинительной конструкцией, и привлечение в поле зрения множества с его элементами представляют собой обращение к внешним связям сочинительной конструкции. Именно анализ внешних связей, как уже отмечено в науке, выявляет сущность исследуемого явления. Опыт изучения сочинительной конструкции еще раз подтвердил правильность такого наблюдения.
Итак, выход из порочного круга при исследовании сочинительных конструкций существует.
Анализ сочинительных отношений треугольника, должен быть дополнен исследованием элементов системы, то есть равноправных компонентов как элементов множества. При этом подчинительная конструкция связывается с сочинительной конструкцией как ее антипод.
Следует идти не только от языковых конструкций к содержанию множества и его элементов, но и обратным путем - как множество и его элементы выражаются различными языковыми средствами, кроме сочинительных конструкций.
Наконец, применение математического понятия множества и его элементов необходимо влечет за собой рассмотрение соотношения количественных параметров сочинительной конструкции с ее качественными параметрами.
In artikle already existing understanding of a coordinating design as triangle of the coordinating relations to add with the analysis of elements of a coordinating design - components equal in rights in supposed. Components of a coordinating design call elements of one set, components of a subordinative design - elements of different sets. The key words: coordinating design, subordinative design, set, set element.
Список литературы
1. Тарасов Е. Ф. К построению теории речевой коммуникации. // Ю.А. Сорокин и др. Теоретические и прикладные проблемы речевого общения. М.: «Наука», 1979.
2. Вардуль И. Ф. Основы описательной лингвистики (синтаксис и супрасинтаксис). М.: «Наука», 1977.
3. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. М., 1933.
4. Троицкий Е. Ф. Компоненты сочинительной конструкции и их отношения. Смоленск: СГПИ, 1987.
Об авторе
Варнаева А.Е. - кандидат филологических наук, доцент Смоленского государственного университета, anna6772@mail.ru
УДК 811.161.1*373
О КРИТЕРИЯХ ТОЖДЕСТВА И СХОДСТВА ФОРМЫ КАЛАМБУРООБРАЗУЮЩИХ
ЕДИНИЦ ЯЗЫКА И РЕЧИ
О. Е. Вороничев
В статье рассматриваются критерии тождества и сходства лингвистической формы (плана выражения), проявляющихся не только на фонетико-графическом уровне языковой системы и позволяющих констатировать каламбурность того или иного сегмента языка или речи при условии его контрастно семантизированного параллелизма с оппозитом.
Ключевые слова: тождество, сходство, план выражения, каламбур, параллелизм, семантика, критерий.
Взаимодействие плана выражения и плана содержания языкового знака проявляется, во-первых, в сформулированном С.О. Карцевским «принципе асимметричного дуализма» [1, c.85-90]: возможно соответствие одному плану выражения нескольких планов содержания (полисемия и омонимия) и соответствие одному плану содержания нескольких планов выражения (синонимия).
Во-вторых, взаимодействие планов содержания и выражения порождает одну из основных антиномий языка, состоящую в том, что он «конечным числом дискретных средств выражения покрывает непрерывно-бесконечное смысловое пространство, в котором каждый элемент имеет неограниченный потенциал смысловой вариативности» [2], т.е. «план содержания неизмеримо богаче плана выражения» [3, с.180]. Таким образом, асимметрия формы и содержания языкового знака есть неизбежное следствие сформулированного А.Ф. Лосевым принципа стихийного существования языка [4].
В-третьих, как убедительно доказывает А.А. Кретов, в синтагматике языка структурная асимметрия планов выражения и содержания (исследователь делит ее на адаптивную - с преобладанием числа форм над числом функций и компрессивную - с преобладанием числа функций над числом форм) проявляется на всех уровнях: от фонетического до синтаксического. В частности, А.А. Кретов отмечает: «Синтагматическая структурная асимметрия на лексико-семантическом уровне изофункциональна фонетической. <.. .> В дифтонге два звука - одна смыслоразличительная функция, и во фразеосочетании - две словоформы - одна лексико-семантическая (т.е. номинативная) функция. » Зеркально симметричными явлениями в лексике, побобными бифонам и трифонам в фонетике (этими терминами названы звуки, способные передавать две и три фонемы. - О.В.), автор статьи считает метасемию Г.П. Мельникова [5], при которой одна форма соотносится с двумя и более значениями, речевую полисемию Ф.А. Литвина [6] и «примеры каламбурного употребления слов, при котором одна и та же форма одновременно соотносится с разными содержаниями, т.е. одновременно выполняет несколько номинативных функций» [7, с.7-8].
В-четвертых, план выражения и план содержания - не только тесно взаимосвязанные, но и взаимопереходные явления. Ю.С. Степанов выявил «закон обращения планов языкового знака», согласно которому план содержания становится планом выражения, когда мы от смысла знака идем к самому знаку «при активном настрое мысли: от познающего субъекта (человека) к внешнему миру (объекту). Закон связан с принципом активности человека в мире» [8, с.144].
Однако для того, чтобы объективно судить о гармоничном или негармоничном характере взаимодействия, в том числе обращения, планов языкового знака, необходимо опираться на определенные показатели (признаки, параметры) тождества/сходства как планов выражения, так и планов содержания соотносимых единиц языка и/или речи.
Поскольку наше исследовательское внимание сосредоточено на каламбуре, нас не может не интересовать механизм взаимодействия планов выражения и содержания образующих его единиц языка и речи, т.е. процессы, которые приводят к возникновению каламбурного эффекта.
В научных работах, в которых освещаются различные аспекты языковой игры, бытует мнение, что для каламбура главным является «не внешнее сходство, а смысловое несходство сталкиваемых слов» [9, с.59]. Однако формальная составляющая каламбурного эффекта, вопреки этой стереотипной ее недооценке, представляется не менее важной для постижения лингвистической природы каламбур-ности, чем семантическая (что мы и попытаемся доказать в данном параграфе). При этом особую значимость для идентификации планов выражения языковых и/или речевых единиц обретает вопрос о проявлении признаков формального тождества (и сходства) на разных уровнях языковой системы, который может быть сформулирован как проблема определения разноуровневых критериев тождества/сходства лингвистической формы.
В.П. Москвин перечисляет 5 вариантов объяснения языковой природы каламбурности в работах зарубежных и отечественных филологов: 1) полисемия и омонимия; 2) парономасия (анноминация), т.е. близ-козвучие; 3) полисемия и близкозвучие; 4) близкозвучие и омонимия; 5) полисемия, омонимия и близкозву-чие [10, с.39]; а затем ставит под сомнение эту традиционную привязку к тождеству или сходству формы.
Тем не менее, с нашей точки зрения, постижение лингвистической природы каламбура невозможно без анализа и определения признаков формального тождества или сходства. Причину возникновения характерного каламбурного эффекта в любых приемах и жанрах экспликации каламбура мы видим в контрасте между тождеством/сходством формы и различием содержания обыгрываемых оппозитивных ЛЕ (материально выраженных или имплицитных) или речевых отрезков большего объема (омофонических и парономатических цепей, анаграмм, палиндромов, центонов, травестий и т.д.). Нам очень близка позиция В.З. Санникова [11, с.57-59], А.А. Леонтьева [12, с.145], Т.Г. Соповой [13, с.19-20] и других исследователей, полагающих, что лингвистическую основу каламбура в конечном счете составляют три лексические категории, которые можно образно назвать «тремя китами каламбурности»: полисемия, омонимия (со смежными явлениями) и паронимия (со смежной парономазией).
Проблема широты и, следовательно, недостаточной определенности содержания понятия каламбур заключается, на наш взгляд, в нечеткости границ формального тождества/сходства каламбурообразу-ющих единиц, которая тесно связана с остро ощутимой проблемой неразработанности общих (для всех уровней языковой системы) критериев тождества и сходства лингвистической формы. Их отсутствие, в
свою очередь, обусловлено укоренившимся в традиционном языкознании представлением о примате плана содержания [14] и, как следствие, явной недооценкой значимости плана выражения, недостаточным вниманием к идее В. фон Гумбольдта о существовании очевидной связи между звуком и значением [15, с.92] и мысли Л.В. Щербы о необходимости изучать значения параллельно с их формами [16].
Между тем, с нашей точки зрения, определение понятийного содержания термина каламбур должно осуществляться путем выявления оптимальных, конкретных параметров, позволяющих констатировать полное или преобладающее внешнее подобие собственно/несобственно лексических и больших по объему каламбурообразующих единиц.
Следовательно, обязательным условием констатации каламбурности в анализируемом речевом отрезке является наличие в нем полисемичных, омонимичных, паронимичных слов или речевых сегментов большего объема, при сопоставлении которых должны обнаруживаться черты формального тождества или сходства. Эти признаки весьма многообразны, поэтому подобие или сходство форм не всегда на поверхности. Однако при ближайшем рассмотрении каждого каламбурного отрезка речи формальный параллелизм образующих его языковых средств не может остаться незамеченным. Например, все 18 фигур, приведенных в той же статье В.П. Москвина (отрицающего привязку к тождеству или сходству формы), с нашей точки зрения, действительно являются приемами экспликации каламбура, поскольку каждый из них основан на столкновении речевых отрезков, которые так или иначе обнаруживают полное или частичное формальное подобие, т.е. не выходят за рамки характерного каламбурного сближения форм, имеющих контрастное содержание. Так, анализируя прием тра-вестирования, мы имеем полное право говорить о формальном тождестве или сходстве, выявляемых при сопоставлении оригинального и пародийного фрагментов текста, поскольку при ближайшем рассмотрении их формальная близость становится очевидной. Сравните (пример В.П. Москвина):
1. Шёпот. Робкое дыханье. Трели соловья. Серебро и колыханье сонного ручья (А. Фет).
2. Топот, радостное ржанье, стройный эскадрон, трель горниста, колыханье веющих знамён (Д. Минаев).
Каламбурным мы вправе считать 2-й фрагмент текста потому, что Д. Минаев обыгрывает в нем не тему и не сюжет пародируемого произведения (они, как видим, в первоисточнике совершенно другие), а стилистическую манеру автора, и в первую очередь - используемые А. Фетом языковые средства. В соотносимых речевых отрезках формальное сходство (а, следовательно, каламбурность) проявляется в пародийном параллелизме частей речи, их словообразовательных структур (см. отглагольные существительные), грамматических форм и их синтаксических позиций (шёпот - топот, робкое дыханье - радостное ржанье и др.), назывных предложений. В данном случае мы констатируем в большей степени сходство грамматических форм и конструкций. Однако оно подкрепляется подобозвучием отдельных слов или их частей (шёпот - топот, дыханье - ржанье), повтором слов трель и колыханье в семантически контрастирующем (с производящим) тексте.
Пародирование языковых средств имеет место и во второй части предложения Тот, кто посеет разумное, доброе, вечное, не пожнёт бессмысленное, злое и преходящее. В этом высказывании, построенном по принципу антитезы, оппозитивность лексических значений антонимов подчеркивается и усиливается тождеством их формально-грамматических значений и синтаксических позиций. Здесь мы также вправе констатировать игру слов. Ср. с газетным заголовком «Цены - не самолет, взлетели - не посадишь» [«НГ» № 92 (1312) 3.12.-5.12. 2007], в котором благодаря грамматическим формам и синтаксическим позициям слов, дополненным имплицитной оппозитивностью лексико-грамматических паронимов взлетели - вылетит и многозначностью глагола посадишь, ощущается перекличка с пословицей Слово - не воробей, вылетит - не поймаешь. Следовательно, важнейшей причиной возникновения каламбура является формальное сближение оппозитивных единиц речи. И сама их оппозитивность обусловлена именно этим формальным параллелизмом.
Выявленный нами параллелизм в некоторой степени сближает каламбур с пародией, которая граничит со стилизацией и перифразой, включающими, в свою очередь, аллюзию, реминисценцию, травестирование, текстовую аппликацию (в центоне) и другие стилистические приемы обыгрывания прецедентных высказываний или текстов. Неслучайно О.С. Ахманова определяет каламбур как фигуру речи, состоящую «в юмористическом (пародийном) [разрядка наша. - О.В.] использовании разных значений одного и того же слова или двух сходно звучащих слов» [17, с.188].
Несмотря на очевидность различий между каламбуром и приемом пародийной стилизации (который может быть использован для имитации любой - языковой или внеязыковой - реалии), в том числе травестированием, эти феномены экспрессивной речи нередко очень тесно взаимодействуют в пародии как жанре. Следовательно, каламбур может быть эксплицирован приемом пародии (или стилизации), а пародия как жанр может иметь каламбурную основу - но лишь в тех случаях, когда обыг-
рываются, трансформируются и тем не менее остаются узнаваемыми собственно лингвистические средства, с помощью которых был создан пародируемый текст или его фрагмент.
Как известно, формой языковых единиц в лингвистической традиции, восходящей к идеям Фердинанда де Соссюра [18] и Луи Ельсмлева [19, 20], принято называть означающее или план выражения (термин, употребляемый в глоссематике, но используемый языковедами других школ для обозначения определённым образом организованной области материальных средств, служащих для передачи языковых сообщений) в противопоставлении означаемому или плану содержания, под которым понимается «мир мысли», воплощаемый в языке, т.е. организованная определённым образом область всего того, что может быть предметом языкового сообщения.
Термин план выражения обычно применяется к области звуковых явлений, так как для концепций, отличных от глоссематики, основным объектом лингвистики является устная разновидность естественного языка. Однако важнейшей теоретической предпосылкой для определения объективных критериев тождества и сходства планов выражения соотносимых языковых единиц (а значит, для констатации каламбурности) нам представляется одна из основных идей глоссематической теории - тезис Луи Ельсмлева об изоморфизме языковых планов, т.е. о равноправности фонетической, графической (для письменного языка) или любой иной субстанции выражения (разрядка наша. - О.В.), в которой может манифестироваться форма выражения, оставаясь тождественной самой себе [21].
Наше языковое сознание «запрограммировано» на одновременное недискретное формальное отождествление или сближение гораздо большего количества параметров, признаков соотносимых речевых сегментов, чем только фонетические и/или графические. Именно эта способность к проведению разноплановых формальных параллелей между анализируемыми средствами языка и/или речи позволяет нам воспринимать, распознавать языковую игру не только на уровне отдельных слов, высказываний, но и текстов: аллюзию, аппликацию, травестирование и другие виды пародийной стилизации.
Поэтому, принимая во внимание особенности лингвистической природы каламбура, выявленные нами в ходе анализа каламбурообразующего потенциала разноуровневых единиц языка и речи, логично выдвинуть гипотезу о проявлении признаков формального тождества или сходства не только на фонетико-графическом уровне, с позиций которого традиционно определяются идентичность или близость формы, но и на других ярусах языковой системы. Наше предположение может в какой-то степени опираться и на мысль Г.В. Пономаревой о том, что одним из обязательных элементов конструирования каламбура является «наличие двух сополагаемых в рамках одной языковой единицы (лексической, фразеологической, синтаксической) компонентов, также имеющих определенный языковой статус (это может быть морфема, лексема, графема, фразеологическая единица, прецедентное высказывание)» [22, с.57].
Следует заметить, что признаки тождества формы ЛЕ и единиц других лингвистических уровней поддаются определению и описанию гораздо легче, чем признаки сходства, что вполне закономерно и объяснимо, поскольку в первом случае имеем дело с точными параметрами соответствия. Кроме того, если мы вообще имеем право предполагать существование тождества или сходства формы на лексико-семантическом уровне (поскольку здесь уже сопоставляются параметры не столько формы -в традиционном понимании этого термина, сколько содержания), то, очевидно, применительно к нему можно говорить лишь о тождестве или сходстве так называемой «внутренней формы».
С нашей точки зрения, формальное тождество (не только в каламбуре) может быть:
1) фонетическим (у омофонов и омофонических цепей);
2) графическим (у омографов и омографических цепей: сорок пя'ток - пято'к соро'к);
3) фонетико-графическим (у омонимов и ЛСВ полисеманта - при условии, если это оппозиции тождественных грамматических форм);
4) лексическим (если это тождество «внутренней формы», которое может быть только у абсолютных синонимов и лексико-семантических дублетов: везде - всюду, жизнеописание - биография, языкознание - лингвистика и т.п., а также имеет место в оппозициях разных грамматических форм одного слова, не совпадающих по звуко-буквенному облику - в тех случаях, когда грамматические различия не семантизированы: стол - стола - столы);
5) словообразовательным (у ЛЕ с идентичной морфодеривационной структурой: под-свечники - под-стакан-ники);
6) грамматическим:
а) морфологическим (у разных ЛЕ в одних и тех же грамматических формах);
б) синтаксическим (у однотипных - во всех синтаксических аспектах - словосочетаний и предложений).
Каждый из этих вариантов тождества может быть представлен в речи «в чистом виде» или выступать в различных комбинационных сочетаниях с каким/и-либо другим/и проявлением/ями тождества.
Критерии формального сходства объективно не могут быть такими же четко установленными,
как признаки тождества, однако определяться они должны, очевидно, по той же уровневой шкале. В самом общем виде формальное сходство может быть охарактеризовано как несовпадение одного или нескольких формальных признаков (на каждом из указанных выше языковых ярусов сопоставления) при условии преобладающего подобия остальных параметров.
Исходя из постулируемого принципа сходством (но не тождеством!) формы логично считать:
• на фонетическом и графическом уровнях: несовпадение одного или нескольких звуков и букв в соотносимых словах (в оппозициях парономазов, паронимов, однокоренных синонимов и антонимов) при условии преобладающего звуко-буквенного тождества этих единиц языка и/или речи (или фонетико-графического подобия их корней смысл - бессмысленность, красота - красивость), представленность фонемы и графемы разными аллофонами и аллографами;
• на словообразовательном уровне - экспликацию морфемы разными алломорфами, соотнесение разных моделей одного деривационного способа;
• на лексическом уровне - близость разных ЛСВ одного и того же полисеманта и неполное совпадение лексических значений (обычно сопровождаемое неполным соответствием фонетико-графических оболочек и/или грамматических форм) у грамматических (функционально-морфологических) омонимов и однокоренных синонимов (если это не абсолютные синонимы и не лексические дублеты);
• на грамматическом уровне - частичное несовпадение (при условии преобладающего тождества) грамматических значений в соотносимых частях речи и синтаксических конструкциях.
По-видимому, можно полемизировать также по поводу возможности тождества или, по крайней мере, сходства стилистической формы - например, формы ССЦ или текстов, если при их сравнении выявляются принадлежность к одному стилю (в том числе идиостилю) и жанру, использование одних и тех же стилистических приемов, однотипных языковых средств и т.д. Но в этом случае неизбежно вторжение в сферу сопоставления не только собственно лингвистических параметров, в связи с чем мы считаем данный дискуссионный вопрос, как и вопрос о более конкретных критериях и закономерностях проявления тождества или сходства формы на каком-либо ином, не фонетико-графическом уровне языковой системы (подобие и близость форм на каждом лингвистическом ярусе требуют отдельного глубокого и тщательного изучения), выходящими за рамки задач нашего исследования.
Вместе с тем надо учитывать, что одного только формального тождества или сходства, безусловно, недостаточно для возникновения каламбура. В таких семантических типах, как «семья» или «маска» (по классификации В.З. Санникова), необходим ещё яркий смысловой контраст между оппо-зитивными отрезками речи (один из которых может быть имплицитным), предопределяющий характерную (чаще всего комическую) экспрессивную окраску высказывания.
Таким образом, тождеством или сходством лингвистической формы каламбурообразующих единиц языка и/или речи логично считать их полное или преобладающее подобие, проявляющееся на одном из базовых уровней языковой системы (фонетико-графическом, морфемно-деривационном и/или грамматическом), а необходимым условием возникновения каламбурного эффекта - их контрастно семантизированный параллелизм.
In the given article the criteria of identity and similarity of a linguistic form (the plane of expression) are considered taking place not only on the language system and making it possible to state the fact of this or that language or speech segment being punned on condition of its contrasty semantic parallelism with the opposite speech piece. The key words: identity, similarity, the plane of expression, pun, parallelism, semantics, criterion.
Список литературы
1. Карцевский С. О. Об асимметричном дуализме лингвистического знака // История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. Ч. II. М., 1965. С. 85-90.
2. Голев Н. Д. Речевой конфликт в аспекте множественности интерпретации речевых произведений (на материале русских игровых текстов) // СИБАЛЭКС. 07.01.2012 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://siberia-expert.com.
3. Попова З. Д., Стернин И. А. Общее языкознание. М.: АСТ: Восток-Запад, 2007. 408 с.
4. Лосев А. Ф. О бесконечной смысловой валентности языкового знака // Знак. Символ. Миф. М., 1982. С. 114-124.
5. Мельников Г. П. О типах дуализмов языкового знака // Науч. докл. высш. шк. Сер. Филол. науки. М., 1971. № 5 (65). С. 54-67.
6. Литвин Ф. А. Многозначность слова в языке и речи: учеб. пособие для пед. вузов по спец. № 2103 «Иностр. яз.». М.: Высш. шк., 1984. 119 с.
7. Кретов А. А. Асимметрия в лингвистике // Вестник ВГУ. Серия лингвистика и межкультурная коммуникация. 2010. № 2. С. 5-11.
8. Степанов Ю. С. Семиотика. М.: Наука, 1971. 165 с.
9. Коновалова Ю. О. Языковая игра в современной русской разговорной речи. Владивосток: Изд-во ВГУЭС, 2008. 196 с.
10. Москвин В. П. Каламбур: приемы создания и языковая основа // Русская речь. 2011. № 3. С. 35-42.
11. Санников В. З. Каламбур как семантический феномен // Вопросы языкознания. 1995. № 3. С. 56-69.
12.Леонтьев А. А. Каламбур // Литературный энциклопедический словарь. - М.: Сов. энциклопедия, 1987.С. 145.
13. Сопова Т. Г. Языковая игра в контексте демократизации художественной речи в последние десятилетия ХХ века: автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб: Ин-т лингвистических исследований РАН, 2007. 22 с.
14.Зубкова Л. Г. О соотношении звучания и значения слова в системе языка (к проблеме «произвольности» языкового знака) // Вопросы языкознания, 1986. № 5. С. 55-65.
15.Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984. 400 с.
16. Щерба Л. В. Новая грамматика // Языковая система и речевая деятельность. Л.: Наука, 1974. С. 74-77.
17.Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М.: Сов. энциклопедия, 1969. 608 с.
18.Соссюр, Ф. де. Курс общей лингвистики. М.: СОЦЭКГИЗ, 1933. 272 с.
19.Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике, в. 1. М.: Изд-во иностр. литературы, 1960. С. 215-262.
20.Мурат В. П. Глоссематическая теория // Основные направления структурализма. М.: Наука, 1964. С.127-176.
21.Булыгина Т. В. План выражения // Яндекс. Словари. БСЭ [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.big-soviet.ru.
22. Пономарева Г. В. Каламбур как форма реализации языковой игры в англоязычной персуазивной коммуникации в аспекте перевода: дис. ... канд. филол. н. Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2009. 151 с.
Об авторе
Вороничев О. Е. - кандидат филологических наук, доцент Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского; voonid@mail.ru.
УДК 416
ОТ МЕТАФОРЫ - К МЕТОНИМИИ
А.Л. Голованевский Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект 11-14-3200 (а/ц)
Системность языка поэзии Тютчева имеет глубинный характер. Она находит свое обоснование и в усложнении семантики слова, в которой могут совмещаться метафорическое и метонимическое значение.
Ключевые слова: однослойная и двуслойная метафора, метонимия, совмещенная метафора и метонимия, языковая личность.
Из чьей руки свинец смертельный
Поэту сердце растерзал? (29-е января 1837)
... Металла голос погребальный
Порой оплакивает нас! (Бессонница)
Сияет зал, и купол весь в лучах;
Глядят кумиры, молча и грустя... (Из Гёте)
Стихийная антропоморфность поэзии Тютчева зиждется на двухуровневой системности - межсловной (синонимия, антонимия, омонимия) и внутрисловной (полисемия, метафора, метонимия). Именно внутрисловная системность создает ту иератичность, «загадочную «храмовую» атмосферу, созданную такими простыми (и недоступными ни для кого иного) средствами, как осевое смещение, и в которую он погрузил все свои произведения» [14]. Этим же и объясняется «бесконечное количество переходов, инверсий, при которых одно и то же слово может приобретать, в зависимости от контекста не только разные, но и противоположные значения» [4, с. 122-152]. Повторение и дублирование тем, объединение их в циклы обусловлено в том числе большей или меньшей повторяемостью образов, выраженных на лексемно-фразеологическом уровне. При этом речь прежде всего идет о способах выражения тех или иных используемых в поэзии понятий, которое реализуется языковым сознанием.
Словосочетание «языковое сознание», как считает Ю.Н. Караулов, «ориентирует нас на то, что язык в этой паре воспринимается как инструмент, как набор таких языковых структур, с помощью которых формируется своеобразное «окно», через которое нам дано заглянуть в сознание» [8, с. 8]. Языковое сознание входит в ряд составных терминов с компонентом «языковой». В названной выше работе рассматривается четыре термина с этим компонентом, три из них в той или иной мере составляют предмет настоящей статьи: «языковое сознание», «языковая личность», «языковая картина мира». Три из этих по-
