CC BY
29
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2009. № 4
О.Е. Елагина
О КОНЦЕПТЕ ГАРДЕРОБА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Г. ИВАНОВА
Статья посвящена концепту гардероба в образной системе текстов Г. Иванова. В ней выявляются и анализируются основные художественные функции предметов одежды. При этом костюм рассматривается не только как портретная деталь, но главным образом как составляющая жизнетворческих программ литераторов Серебряного века, как продолжение артистической маски. Автор статьи показывает, как при помощи гардероба Г. Иванов создает карнавализован-ную атмосферу упадка Серебряного века. Исследуется также биографическая мотивировка образности текстов, установка Иванова на дендизм.
Ключевые слова: Серебряный век, Георгий Иванов, мемуары, проза, поэзия, маска, маскарад, карнавал, дендизм, жизнетворчество, гардероб, костюм, одежда, портрет, Петербургские зимы, Китайские тени.
The article is dedicated to the clothing concept in the image system of George Ivanov's works. It reveals and analyses the main artistic functions of the clothing items. And along with this cloth is being viewed not only as a portrait detail, but basically as a component of life-creating programs of the Russian Silver Age writers, as an extension of an artistic disguise. The author points how, with the help of clothing details G. Ivanov creates a carnival aura of the decadency of Russian Silver Age. We also view the biographical motivation of the texts' imagery and Ivanov's belonging to dandyism.
Key words: Silver Age, George Ivanov, memoirs, prose, poetry, disguise, masquerade, carnival, dandyism, life-creativeness, clothing, cloth, suit, portrait, St. Petersburg Winters, Chinese shadows.
Одним из самых странных стихотворений последнего сборника Г. Иванова «1943-1958. Стихи» можно назвать «Портной обновочку утюжит...». Приведем его полностью:
Портной обновочку утюжит, Сопит портной, шипит утюг, И брюки выглядят не хуже Любых обыкновенных брюк.
А между тем они из воска, Из музыки, из лебеды, На синем белая полоска -Граница счастья и беды.
Из бездны протянулись руки. В одной цветы, в другой кинжал. Вскочил портной, спасая брюки, Но никуда не убежал.
Торчит кинжал в боку портного, Белеют розы на груди. В сияньи брюки Иванова Летят - и вечность впереди.1
Событийный ряд стихотворения (портной гладит брюки, неожиданно умирает, после чего брюки улетают) - с трудом поддается
1 Иванов Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1994. С. 355. Здесь и далее тексты Г. Иванова цитируются по данному изданию, номера страниц указаны в скобках.
трактовке. Можно предположить, что свершилось своеобразное «переселение» души портного в брюки: брюки очеловечились, а портной умер.
Обычно исследователи2 видят в стихотворении аллегорию на тему поэта и поэзии. Но, кроме того, здесь можно обнаружить и основные мотивы позднего Иванова (бессмыслица жизни, мировое уродство и чепуха), а также тему восстания вещей, тему дегуманизации человека Серебряного века.
Интересно, что французское название раздела, в котором помещен «Портной обновочку утюжит...», - Rayone de rayonne - буквально означает «отдел искусственных тканей», или может быть переведено как «неон в нейлоне»3. Основная тема сборника - искусственность и бессмысленность мирового порядка - ассоциируется у поэта с искусственной тканью - нейлоном.
Так или иначе, перед нами необыкновенные брюки, летящие, по выражению Иванова, «в трансцендентальном плане» (I: 378, 555). И это не единственный пример в произведениях поэта - как стихотворных, так и прозаических, - когда предметы гардероба наделяются особым смыслом. В стихотворениях Иванова разных лет многократно упоминаются разнообразные предметы одежды (от пальто до эгреток) и ткани (шелк, атлас, бархат, сукно, ситец, батист, порфира, кисея, муар, кружево). С тканями и одеждой соседствуют главные
4
ивановские константы: сиянье, закат, вечность, синии, роза и т.д. Например: «Уже закат, одеждами играя» (I, 45), «И дальний закат, как персидская шаль» (I, 202), «Солнце за ткани тумана / Прячется.» (I, 81), «И полночи сапфировая риза» (I, 228), «Летнее солнце в закатной порфире» (I, 72), «Черным бархатом на плечи / Вечность звездная легла» (I, 519), «И видел звезды на синем шелку» (I, 184), «Нам бы, да в сияньи шелковом» (I, 402), «В дыму, в огне, в сияньи, в кружевах» (I, 348), «И ветер шелестел осенними шелками» (I, 455), «Мне нравится, что на ее [розы. - O.Е.] муаре» (I, 383).
В настоящей работе предлагается рассмотреть причины столь пристального внимания к гардеробу, выявляются художественные функции деталей гардероба в образной системе текстов Г. Иванова.
2 Agushi I. The Poetry of Georgiy Ivanov // Harvard Slavic Studies. Cambridge, 1970. Vol. 5. Р. 133; Несынова Ю. Культурная модель игры в художественной системе Г.В. Иванова // Трансформация и функционирование культурных моделей в русской литературе XX века (Архетипы, мифологема, мотив). Томск, 2005. С. 173; ТрушкинаА. Особенности поэтического мира Г. Иванова 1920-50-х годов: Дис. ... канд. филол. наук. М., 2005. С. 156; Чиннов И. Из интервью. Цит. по: Шраер М. «Игрушка»: записки об Игоре Чиннове // Дружба народов. 1999. № 11. С. 86.
Предложено Г.И. Мосешвили со ссылкой на О.П. Кольцову (rayon - также «луч»). См. комментарии к книге: Иванов Г. Собр. соч. Т. 1. С. 612.
4 Словарь ключевых слов поэзии Георгия Иванова / Сост. И.А. Тарасова. Саратов, 2008.
Особенно полно картина гардероба представлена в мемуарах Иванова, выходивших в виде очерков под общим заглавием «Китайские тени» (1924-1930) и книги «Петербургские зимы» (1928). Отчасти потому, что мемуарная проза наиболее плотно населена персонажами - носителями одежды (около 120 на трехстах страницах воспоминаний), а отчасти потому, что именно в воспоминаниях наиболее полно отражены такие особенности культуры Серебряного века, как условность, маскарад, театральность.
В воспоминаниях категория гардероба проявляется на разных уровнях:
- портретно-описательном. В портретах Иванова зачастую доминирует одежда. Иванов может опустить природные характеристики персонажа - цвет волос, форму глаз, но непременно обратит внимание на фактуру ткани и фасон костюма, в который тот был облачен. Всевозможные предметы гардероба - цветные жилеты, замшевые перчатки на шелковой подкладке, плисовые шаровары, накрахмаленные белоснежные жабо, сюртуки с приподнятыми плечами, широкие крылатки, голубые манжеты от «Линоль», поэтические бархатные куртки, шляпки, муфты и лорнетки - играют в портретах Иванова едва ли не первостепенную роль. «На директоре - Игнатьеве - распахнутая хорьковая шуба, цилиндр и тройная цепь, пущенная по жилету. Игорь Северянин в "приличном пальто" с каракулевым воротником. Арельский - в студенческом. Олимпов и Василиск Гнедов с поэтическими кудрями, покрывающими свежезакупленные воротнички» (III, 300);
- стилистическом. Предметы гардероба используются в сравнениях, например, с «форматом» литературных журналов. «Помещать репродукцию картины Сорина было для него [эстетического журнала. - О. Е.] так же ужасно, как светскому льву надеть при смокинге белый галстук» (III, 251);
- сюжетном. Сюжет в мемуарах - развертывание той или иной биографии. В биографиях персонажей «Петербургских зим» и «Китайских теней» гардероб не просто участвует, но отчасти их формирует. Так, «в биографии Кузмина сбритая борода, фасон костюма, сорт духов... - факты первостепенные. Вехи, так сказать. По этим "вехам" можно проследить всю "кривую" его творчества» (III, 100). Иванов замечает, что, как только Кузмин перестает менять цветные жилеты, его поэзия резко ухудшается! Иронизируя над литературными «дресс-кодами» своих современников, Иванов писал: «Поэты "божьей милостью" должны были пьянствовать и ходить оборванными, "народные" - в сапогах бутылками, футуристы - в кофте - так полагалось. Отступления принимались враждебно и товарищами и публикой. Футуристическая карьера Бенедикта Лившица не удалась, потому что он носил котелок и гетры» (III, 197).
Сверхзначимость гардероба в жизни персонажей Иванова связана с одной важной особенностью эстетики Серебряного века, о которой А. Блок отозвался как о «пожирающем пламени дэндизма», перекинувшегося за «недозволенную черту»5.
Поэты Серебряного века относились к собственной жизни, как к произведению искусства, которое нужно было придумать и воплотить. В той или иной мере это касалось всех поэтов. А. Тиняков «выступал» в образе городского сумасшедшего, М. Городецкий и его окружение играли в народность. Даже один из наименее позерских поэтов - Н. Гумилев - «всю жизнь скрывался под маской сноба, африканского охотника, "русского Теофила Готье"» (III, 553). Подобное «творческое» отношение к своей жизни не считалось чем-то зазорным, напротив, литераторы открыто делились рекомендациями жизнетворчества: «Пусть поэт творит не свои книги, а свою жизнь»6; «первая задача поэта - выдумать себя»7; «создай себе позу, и имей характер выдержать ее»8; как считал М. Волошин, «поэт может проявить себя не только в ритме своих стихотворений, интонации и выборе рифмы, но также и через то, каким образом сидит на нем костюм, как застегнут сюртук»9.
Жизнетворческие «проекты» и автомифы нуждались в прочтении, побуждая литераторов к участию в многочисленных публичных вечерах, маскарадах, балах, буффонадах, театральных постановках, дионисийских вечерах и оргиастических безумствах. Там поэты презентовали себя публике. В этих самопрезентациях костюм играл существенную роль, был продолжением артистической маски, будь то желтая кофта В. Маяковского, античная тога Волошина, «черное жабо прокаженного Пьеро»10 Б. Лившица.
В богемном мире Серебряного века действовали классические правила маскарадного этикета, в том числе соблюдалось право каждого участника быть неузнаваемым, быть тем, кем ему хочется быть. Иванов в своих воспоминаниях нарушил главное правило этого этикета - неприкосновенность маски.
Маскарад - ключевое понятие, характеризующее атмосферу «Петербургских зим» и «Китайских теней». К маскараду отсылает
5 Блок А. Русские денди // Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 6 / Под общ. ред. В.Н. Орлова. М.; Л., 1962. С. 57.
6 Брюсов В. Священная жертва // Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6 / Под ред. П.Г. Антокольского. М., 1975. С. 97.
7 Маковский С. Из воспоминаний об Иннокентии Анненском // Воспоминания о серебряном веке / Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд. М., 1993. С.108.
8 Хармс Д. Дневниковые записи. URL: http://xarms.lipetsk.ru/texts/ostr1.html
9 Цит. по: Bobilewicz С. W pelerynie, w surducie i w chitonie. Stroj artysty na przelo-mie XIX-XX stulecij. Warshawa, 1989. S. 115.
10 Лившиц Б. Полутороглазый стрелец: Стихотворение, переводы, воспоминания. Л., 1989. С. 515.
уже название первых мемуарных очерков: «Китайские тени» - то есть теневые изображения на экране, обман зрения, не то, что есть на самом деле.
На страницах «Петербургских зим» и «Китайских теней» не счесть переодеваний и перевоплощений. Все персонажи Иванова в той или иной степени притворяются, кривляются, носят маски. Клюев, в воротничке и галстуке читавший Гейне в подлиннике, перед выходом в свет переодевается в поддевку, сапоги и малиновую рубаху - на публике он играет «олонецкого гусляра» (III, 69). Паллада из мемуарного очерка «Прекрасный принц» одета как «существо», свалившееся с Венецианского карнавала, - в кружева, бусы, ядовитые шелка, браслеты на ногах, она решила «стать лордом Генри в юбке - порочной, блестящей.» (III, 427). Есенин из лаптей и плисовых штанов «переодевается» в цилиндр и пальмерстон, но и в них у него «тоже вид ряженого» (III, 188). Клычков наряжен «коробейником из хора» (III, 68). А граф А. Ник. Толстой «претендует» на артистичность при помощи банта.
Особым видом маскарада в мемуарах Иванова являются подмены, которые происходят в сознании рассказчика как результат несоответствия его идеальных представлений о том или ином литераторе с реальным обликом последнего. Перед тем как ехать на встречу с Северяниным, молодой поэт Иванов трепещет, воображая себе великого мэтра: «Не растеряюсь ли я, когда подъеду на своем ваньке к дворцу на Подьяческой, когда надменный слуга в фиалковой ливрее проведет меня в ослепительный кабинет, когда появится сам Игорь Северянин и заговорит со мной по-французски с потрясающим выговором» (III, 27). На деле же дворец оказался самой сырой, грязной и маленькой квартирой за номером 13. Вместо слуги в ливрее поэту открыла старушка с руками в мыльной пене. «На плите кипело и чадило. «Принц фиалок и сирени» встретил меня, прикрывая ладонью шею: он был без воротничка. В маленькой комнате. с жалкой мебелью.» (III, 28) и т.д. Того же рода «подмены» сопровождают знакомство рассказчика с Н. Кульбиным, с Б. Садовским.
Герои Иванова обладают важным качеством маскарадного персонажа - метаморфностью, хамелеонством, умением быстро менять маски. Например, под «голубой или алой косовороткой» Городецкого «внимательный глаз иногда различит <.> очертание твердого пластрона - это значит, что после вечера надо ехать в изящный клуб <.> и рубашка надета для скорости обратного переодевания поверх крахмального белья и черного банта смокинга» (III, 67).
Подлинное лицо герои скрывают не только в переносном смысле, но и в буквальном - под гримом. Поэтому в портретных описаниях так много белил, румян, туши и пудры. У Веры Александровны - «пухлые руки. точно набеленные» (III, 46). У Леонида
Афанасьева, грустного старичка, - «голый череп, выкрашенный ровно и аккуратно тушью» (III, 212). Череп Ларионова выкрашен в «зеленый цвет масляной краской» (III, 304), не говоря уже о щеках, разрисованных восклицательными знаками. Глаза у Клюева «густо, как у балерины, подведены» (III, 68). На Палладе столько румян и белил, что Иванову-рассказчику хочется их смыть, но «что же тогда останется?» (III, 428).
В портретах Иванова доля маскарадного-наносного настолько превосходит долю природного-телесного, что, если «смыть» грим и снять костюм, мало что остается. У Иванова, подобно картинам любимого им Ватто, «Почти не видно человека среди сиянья и шелков.» (I, 411). Образы обретают свою целостность только в костюме и при гриме.
С маскарадом переплетается другая важная тема, на которую тоже «работает» гардероб - тема смерти. По словам исследователей русского зарубежья, Иванов «в своих воспоминаниях. творил карнавализованное пространство предсмертного празднества»11, на которое «призраки сбежались, чтобы явить картину ужаса»12.
Сам Иванов не раз сравнивает своих персонажей с мертвецами (III: 72, 74, 124, 249). Многим свойственна бледность - тоже «безжизненная» характеристика. Бледны Мандельштам, Сологуб, Ивнев. Артистические девицы «бледно-зеленые, несмотря на румяна» (III, 278). Пяст - человек с водянисто-белым, неподвижным лицом (III, 344). В описаниях много и других неживых эпитетов: «могильный», «деревянный», «каменный». Поэт Ш. «замогильным голосом толкует что-то о Ницше» (III, 72). В лице В. Комаровского есть «что-то деревянное» (III, 120). При этом герои вполне осознают свою призрачность. Как говорит Р. Ивнев: «.я изнемогаю от сознания собственной нереальности. Я призрак, и кругом призраки.» (III, 127).
Костюм подчеркивает призрачность и нереальность персонажей через использование синекдохи. Например: «Зеленые обшлага правоведов, красные - лицеистов» (III, 99) - это групповой портрет посетителей приемной Кузмина. «Взлохмаченная поэтическая копна и зализанный пробор, синяя блуза и соболя.» (III, 24) - футуристическая публика на вечере К. «Котелки и вуальки, перчатки и муфты» (III, 298) - прохожие Суворовского проспекта. Таким образом создается эффект «пустых костюмов». Как будто ожившие вещи из гардеробной ринулись на поэтические вечера. И гоголевская шинель, не раз появляющаяся на страницах воспоминаний, - классический петербургский призрак, метонимично отделившийся от своего владельца, - из того же числа.
11 Смирнов В. Смысл, раскаленный добела // Иванов Г. Избранные стихотворения. М., 2002. С. 25.
12 Пильский П. Петербург перед кончиной // Сегодня. 1928. № 213. 9 авг.
Умирание, упадок эпохи, в том числе выражается и через гардероб. Чем дальше от Серебряного века, тем больше следов изношенности и запустения на одежде. Культура Серебряного века уходит вместе с модой. Прохудившиеся платья из шелка никому не нужны. Их нельзя ни надеть, ни продать, потому как новые хозяева жизни «псковские мужички и чухонки-молочницы - ни в фалдах, ни в голых плечах не нуждались» (III, 264). Невозможность облачиться в прежнее - это невозможность вернуться к прошлой жизни.
В «Петербургских зимах» пересказан случай, как А. Ахматовой подали на улице копеечку - приняли за нищенку, потому как ее «шаль ложно-классическая» к этому времени превратилась в «простой, бабий платок, накинутый, чтобы не зябли плечи!» (III, 61). Обветшание ахматовской шали - знаковой детали ее внешнего облика - говорит не только о печальной судьбе поэтессы, но и о конце всего Серебряного века, времени, когда блистала молодая Ахматова.
Костюмы отжили свое время, подобно хозяевам, которые, впрочем, не хотят этого признавать и с достоинством несут на себе старомодный цилиндр или дорогой жилет с пятном от вина. У Ивнева - перчатка «с распоротыми по швам пальцами» (III, 126), «разорванная рубашка, измятый костюм» с пятном (III, 130). У Мандельштама колени на брюках «вытянуты до невозможности» (III, 89), а башмаки не чищены и стоптаны (III, 84). У поэта Ш. - выгоревший сюртук (III, 35). У Садовского мундир, залитый вином (III, 79), у Нарбута - фрак, залитый ликерами (III, 111). Эти детали - не столько приметы творческой рассеянности, сколько знаки безвозвратного ухода эпохи и заброшенности персонажей. Как люди, оказавшиеся вне времени, они подчеркнуто старомодны.
Юродствование Иванова над попытками «недорезанного класса» реанимировать свои костюмы, т.е. вернуть прежнее время, только подчеркивает невозможность последнего. Вот как выглядит влюбленная пара, принарядившаяся по весне: «На «нем» - пусть заштопанный, но свежеразутюженный костюм. На «ней» - старая соломенная шляпка, выкрашенная заново» (III, 260). Признаки моды и дендизма
13
предстают в пародийно-травестированном виде: лорнетка с вывалившимися стеклами, плюшевое платье, перешитое из портьеры, со следами от гвоздей (III, 271).
Умирание, тревожность эпохи передаются через еще одно свойство гардероба. Герои «Петербургских зим» и «Китайских теней» одеты не по погоде или не по ситуации. О Мандельштаме: «вечно мерз, шубы не имел, кутался поверх осеннего пальто в башлыки или шарфы, что плохо помогало» (III, 223), «приехал в летнем пальто
13 Лотман Ю.М. Русский дендизм // Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. СПб., 1994. С. 130.
(с какими-то шелковыми отворотами, особенно жалкими на пятнадцатиградусном морозе)» (III, 200). О Пясте: «носивший канотье чуть ли не в декабре.» (III, 161). О Тинякове: «В январе его можно было встретить в пижаме, в мае он вдруг надевал шубу» (III, 391). Об Ивневе: «Она [перчатка Ивнева. - О.Е.] была щегольская, светло-желтой замши, на шелковой подкладке. Но для январской погоды мало подходила.» (III, 126). О посетительнице «Всемирной Литературы»: «Шляпа широкополая, голубая, гарнированная незабудками (на дворе март!)» (III, 271). О Пронине: «Пронин, растрепанный, без пиджака, несмотря на холод», или «.в батистовой белоснежной рубашке <.> сам подливал керосину» (III, 42). Одежда - самый ближайший к человеку, нательный слой внешнего мира - и она для героев Иванова неудобна. Примеры с мерзнущими, неправильно одетыми персонажами можно рассматривать как свидетельство их нежизнеспособности, неукорененности в том переменчивом мире, в котором они оказались.
Примечательны отношения с гардеробом в жизни самого Иванова.
Несмотря на многочисленные иронические выпады в «Петербургских зимах» и «Китайских тенях» в адрес переряжающихся современников, сам Иванов обладал многими чертами маскарадного персонажа и денди. На его увлеченность своим внешним видом и гардеробом уже обращали внимание как исследователи (например, А. Аксенова14), так и современники поэта.
Мемуаристы называли Иванова щеголем и лощеным снобом, отмечая, что он был «всегда подчеркнуто хорошо одетый»15, «чрезвычайно элегантен»16, «во франтоватом костюме»17, с «безукоризненным пробором»18, с «припомаженными волосами»19.
В бедственные для Иванова 1940 - 1950-е годы он не раз обращался к Роману Гулю с просьбой выслать одежду. Любопытен не сам факт этих просьб, но их тон. Иванов пишет о вещах не вскользь, а любовно и подробно, приводя мерки, цвет и детали. «Мой рост 175 см. Длина рук моя 59. Обхват груди мой 90.. Талия моя 78 см <.> Я лично был бы очень польщен костюмом - лучше всего темным синим или серым. Если нет костюма, недурно и приличные штаны. Обоим мечтаются недырявые пижамы, но это, пожалуй, уже
14 Аксенова А. «Жуткий маэстро» // Даугава. 1995. № 3. С. 127-128.
15 Понтер И. На восточном ветру // Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX-XX веков. СПб., 2007. Т. 1. С. 540.
16 Одоевцева И. На берегах Невы // Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX-XX веков. С. 540.
17 Рождественский Вс. Страницы жизни // Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX-XX веков. СПб., 2007. Т. 1. С. 541.
18 Иваск Ю. Играющий человек. Париж; Нью-Йорк, 1988. С. 40.
19 Вейдле Б. Георгий Иванов // Континент. 1977. № 1. С. 359.
люкс, который нахально просить.»20. Или: «А мои желтые лоферы? А куртки с тиграми и пр., которые я уже умственно переживал на ногах и плечах?»21; «Номер моих сапог 42, рубашки 38. А как у Вас делают вроде ночных туфель - и удобно, и ноги меньше болят»22. У Александра Полякова Иванов попросил «чулки Ноллон №14 - это было бы верхом блаженства - серые штаны и пару рубашек»23.
В мемуарах «Поля Елисейские» В. Яновский с возмущением пишет о письме Иванова, в котором тот похвалил его «Американский
опыт»24, намекнул на возможность устроить французский перевод,
25
а «в заключение просил послать отрез серого сукна на костюм» . Зная, сколь невысоко ценил Иванов таланты Яновского, можно предположить, что все письмо, включая похвалу роману и обещание французского перевода, были сочинены им исключительно ради своего каприза - отреза сукна.
В «Петербургских зимах» Иванов упоминает красный бант, который он повязывал на себя перед тем, как войти к Северянину (III, 28), хотя сам Северянин утверждал, что это был не красный бант, а малиновый галстук26.
При этом Иванову было не чуждо известное позерство и актерство, о чем также свидетельствует ряд мемуаристов. Вспомнить хотя бы историю с пирогом, в трактовке Берберовой. На одном из обедов Иванов попросил разрешения унести домой со стола кусок пирога, что, по словам Берберовой, было сделано не потому, что ему нечего есть, а для того, «чтобы произвести известное впечатление (чего он достиг), а пирог, скорее всего, выбросил у дверей в мусорный ящик»27. В письме к Берберовой Иванов подтвердил свой разрыв между внутренним и внешним: «Чего там ломаться, Вы, любя мои стихи (что мне очень дорого), считали меня большой сволочью. Как все в жизни - Вы и правы и не правы. Дело в том, что «про
себя» - я не совсем то, даже совсем не то, каким «реализуюсь» в
28
своих поступках» .
Тем не менее маскарадность Иванова выделялась из общей маскарадной парадигмы Серебряного века. В ее основе лежал «талант двойного зренья», как охарактеризовал особенность своего поэтического видения сам поэт.
20 Два письма к Роману Гулю / Публ. А. Арьева // Звезда. 1994. № 11. С. 135.
21 Гуль Р. Я унес Россию. М., 2001. Т. 3. С. 217.
22 Там же. С. 214.
23 Переписка Г. Иванова / Публ. В. Крейда // Новый журнал. 1996. № 202-203. С. 141.
24 Книга «Американский опыт» вышла только в 1982 г.
25 Яновский В. Поля Елисейские. Нью-Йорк, 1983. С. 131.
26 Северянин И. Шепелявая тень // Северянин И. Тост безответный: Стихотворения. Поэмы. Проза. М., 1999. С. 476.
27 Берберова Н. Курсив мой. N. Y., 1983. С. 549.
28 Там же. C. 562.
Попробуем объяснить это с помощью высказывания Ж.-П. Сартра о Ш. Бодлере (и с тем, и с другим Иванова неоднократно сравнивали). Рассуждая о дендизме Бодлера, Сартр касается его слабости наряжаться и «смотреться во все зеркала», которую он связывает с необходимостью поэта наблюдать себя со стороны. Сартр представляет нарядившегося и накрасившегося Бодлера, сидящего перед зеркалом, и заключает: «Вглядываясь в свое отражение, он подвергает свои чувства и мысли одной и той же операции - он их наряжает и накрашивает так, чтобы они казались ему чужими»29. Подобный механизм отстранения от самого себя через переодевание действует и у Иванова. Иванов страдает, искоса глядя на себя в зеркало, тем самым превращая свое страдание в условность, которая в свою очередь приводит поэта в отчаяние («Мне исковеркал жизнь талант двойного зренья» - I, 373). Но и это отчаяние тут же становится объектом рассмотрения. Возникает эффект зеркальной бесконечности. «Поэт словно примеряет на себя маску своего героя, в свою очередь
30
примеряющего чужие маски» .
Иронизируя над своим «талантом двойного зренья», Иванов пишет Гулю в 1956 г.: «А ведь я - объект равнодушно-сонный - начну ночью думать, что впопыхах скоро умру, - и уютнейше засыпаю под это самое»31. Но, возможно, и это «равнодушие» лишь очередная маска и условность. По Иванову, подлинна лишь поэзия. Реальная жизнь представляется чем-то искусственным и второсортным, плоской авантюрой, уходящей в зазеркалье условностью. В такой жизни, как и в маскараде, все не по-настоящему. Поэтому можно играть, притворяться, возводить на себя и на своих современников напраслину,
32
«поэтому ничего не стоило врать, шантажировать, предавать» .
Маскарад Иванова - своеобразный компромисс между поэзией и жизнью. Его мемуарная проза - попытка определить границу между маскарадом и подлинностью, проверить, что представляет собой поэт без футуристических кофт или крестьянских косовороток, попытка отделить творчество для внешнего мира от творчества «внутри себя», мифологическую биографию от подлинной поэзии.
Список литературы
Аксенова А. «Жуткий маэстро» // Даугава. 1995. № 3. Берберова Н. Курсив мой. N.Y., 1983.
Блок А. Русские денди // Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 6 / Под общ. ред.
В.Н. Орлова. М.; Л., 1962.
29 Сартр Ж.-П. Бодлер // Бодлер Ш. Цветы зла. Стихотворения в прозе. Дневники. М., 1993. С. 422.
30 Аксенова А. «Жуткий маэстро» // Даугава. 1995. № 3. С.127.
31 Иванов Г. Десять писем к Роману Гулю // Звезда. 1998. № 3. С.150.
32 Яновский В. Указ. соч. С. 131.
Брюсов В. Священная жертва // Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6 / Под ред. П.Г. Антокольского. М., 1975.
Вейдле Б. Георгий Иванов // Континент. 1977. № 1.
Гуль Р. Я унес Россию. М., 2001.
Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX-XX веков. СПб., 2007.
Два письма к Роману Гулю / Публ. А. Арьева // Звезда. 1994. № 11.
Десять писем к Роману Гулю // Звезда. 1998. № 3.
Иванов Г. Собр. соч.: В 3 т. М., 1994.
Иваск Ю. Играющий человек. Париж; Нью-Йорк, 1988.
Лившиц Б. Полутороглазый стрелец: Стихотворения, переводы, воспоминания. Л., 1989.
Лотман Ю.М. Русский дендизм // Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. СПб., 1994.
Маковский С. Из воспоминаний об Иннокентии Анненском // Воспоминания о серебряном веке / Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд. М., 1993.
НесыноваЮ. Культурная модель игры в художественной системе Г.В. Иванова //Трансформация и функционирование культурных моделей в русской литературе XX века (Архетипы, мифологема, мотив). Томск, 2005.
Переписка Г. Иванова / Публ. В. Крейда // Новый журнал. 1996. № 202203.
Пильский П. Петербург // Сегодня. 1928. № 213. 9 авг.
Сартр Ж.-П. Бодлер // Бодлер Ш. Цветы зла. Стихотворения в прозе. Дневники. М., 1993.
Северянин И. Шепелявая тень // Северянин И. Тост безответный: Стихотворения. Поэмы. Проза. М., 1999.
Словарь ключевых слов поэзии Георгия Иванова / Сост. И.А. Тарасова. Саратов, 2008.
Смирнов В. Смысл, раскаленный добела // Иванов Г. Избранные стихотворения. М., 2002.
Трушкина А. Особенности поэтического мира Г. Иванова 1920-50-х годов: Дис.... канд. филол. наук. М., 2005.
Шраер М. «Игрушка»: записки об Игоре Чиннове // Дружба народов. 1999. № 11.
Яновский В. Поля Елисейские. Нью-Йорк, 1983.
Agushi I. The Poetry of Georgiy Ivanov // Harvard Slavic Studies. Cambridge, 1970. Vol. 5.
Bobilewicz С. W pelerynie, w surducie i w chitonie. Stroj artysty na przelomie XIX-XX stulecij. Warshawa, 1989.
Сведения об авторе: Елагина Ольга Евгеньевна, аспирант кафедры истории
русской литературы XX века филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail:
