CC BY
48
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2012, № 5 (3), с. 40-45
УДК 81-112.2
О КАТЕГОРИАЛЬНОМ СТАТУСЕ СЛОВА ЛЮБО В ДРЕВНЕРУССКОМ ЯЗЫКЕ1
© 2012 г. Л.Ф. Килина
Удмуртский государственный университет [email protected]
Поступила в редакцию 25.10.2011
В статье поднимается вопрос о взаимодействии семантических и грамматических факторов при формировании грамматических категорий. На примере употребления слова любо в древнерусских текстах рассматривается, каким образом синтагматические связи и контекст определяют грамматические свойства языковой единицы. Доказывается тезис о существовании семантико-грамматического синкретизма в древнерусском языке.
Ключевые слова: грамматическая категория, грамматическая семантика, предикативная функция, категория состояния, древнерусский, синкретизм, контекст.
Несмотря на большое количество исследований, посвященных историческому развитию грамматических категорий в русском языке, существуют проблемы, которые не решены окончательно. В том числе остается неясным, каким образом при становлении той или иной части речи взаимодействовали семантические и грамматические факторы, а то, что такое взаимодействие имело место, уже не вызывает сомнений: не случайно В.В. Колесов определяет часть речи как лексико-грамматическую категорию, «которая формируется в речевом контексте» [1, с. 21]. Рассматривая ту или иную категорию, в том числе и в диахроническом аспекте, необходимо помнить, что «функционально-грамматическая категория языка есть единство формы и смысла - содержательная форма, форма как значение - и изучается морфологией, которая понимается как грамматическое учение о слове» [1, с. 208]. С этим тезисом трудно не согласиться, тем более что сейчас появляется все больше исследований, в которых подтверждается мысль о существовании грамматической семантики как научного направления (см., например, [2, 3 и др.]).
В данной работе мы поставили перед собой задачу определить специфику функционирова-
1 Финансирование
Исследование выполнено при поддержке Министерства образования и науки Российской Федерации, соглашение № 14.В37.21.0095 «Когнитивные исследования национальной концептосферы: язык, текст, культура».
Funding
The study was supported by The Ministry of education and science of Russia, project № 14.B37.21.0095.
ния слова любо в древнерусских текстах. Выбор именно этой языковой единицы обусловлен тем, что она (наряду с другими словами с корнем люб-, такими, как дюсы (любовь), дюкъ, дюки-ти, дюкимъ и т.д.) чаще всего является ключевым словом в синтагме.
В первую очередь мы проанализировали словарный материал. Нами были рассмотрены статьи, представленные в следующих словарях: «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля [4], «Словарь русского языка» под редакцией А.П. Евгеньевой [5], «Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.)» [6], «Материалы для словаря древнерусского языка» И.И. Срезневского [7], «Словарь русского языка XI-XVII вв.» [8], «Этимологический словарь славянских языков» под редакцией
О.Н. Трубачева [9].
В.И. Даль определяет любо как наречие, причем приводит примеры, в которых данная языковая единица соотносится с глаголами (глядеть, слушать, видеть, смотреть), и примеры, в которых такого соотношения нет, а любо является предикативным центром высказывания: Любо нар., [любёшинько, любёшунько пск. твер. Опд.] по нраву, нравно, приятно, угодно, пригоже; утешительно, весело. Любо глядеть, как хорошо они живут. Соловушку любо слушать. // Стар. либо. Любо-дорого, прекрасно. Нет того любее, как люди людям любы. Любо-дорого смотреть. Любо видеть, как девка с парнем идет. Любо, кумушка, сиди, а нелюбо, поди1 [4].
В словаре под редакцией А.П. Евгеньевой указывается, что любо является сказуемым в
безличном предложении: Любо, безл. в знач. сказ., с неопр. разг. ‘по душе, приятно, нравится’. Любо посмотреть на бравого молодца: глаза горят отвагой. Фурманов, Красный десант [5].
В словаре О.Н. Трубачева читаем2: *1’иЬо: ст.-слав. дюко, с. и част. ^-^, е181-е181,
ейаш8ье11ат8^ уе1-уе1, аи^аШ: ‘ли-или, или-или, либо-либо’, къто дюко 6oтц...quisquam ‘кто ни, кто-либо’, также дико...др.-русск., русск.-цслав. дюко, с. и част. ‘или’, с мест. кто дюко, гд’к дюко, дико, с. ‘если’, част. ‘-либо’, напр. кто-либо, русск. либо, с. ‘или’, диал. любо, с. ‘либо, или’, либо, част. вопрос. ‘разве’, с оттенком предположения ‘может быть, пожалуй’ [9]. Этимология не рассматривается, так как представлена в словарной статье глагола дюкити и прилагательного дюкъ, наречие дюко обнаруживаем именно в словарной статье прилагательного: *1’иЬъ(|ь): ст.сл. дюкъ, -ыи, при-лаг. .‘милый, приятный’, дюко, нареч. НЬе! ‘угодно’. А также: «Продолжает и.-е. *1еиЬЬо-s с близкой исходной семантикой, ср. полное соответствие в герм.: гот. 1iufs, др.-в.-нем. НоЬ ‘милый, дорогой’» [9].
Итак, в данном словаре указано, что *1’иЬо (ст.сл. любо) - союз и частица (см. выше), там же читаем: «Ранняя грамматикализация наречия *1’иЬо (см. *1’иЬъ)» [9]. Таким образом, здесь утверждается, что союз и частица возникли на базе наречия, а то, в свою очередь, на базе прилагательного.
В словаре И.И. Срезневского не обнаруживаем грамматической характеристики указанной языковой единицы, в «Словаре древнерусского языка (Х1-Х^ вв.)» и «Словаре русского языка Х1-ХУП вв.» представлена попытка грамматической специализации данного слова, а именно в качестве частицы, союза и наречия, в последнем случае актуализируется синтаксическая функция (в роли сказуемого и в значении сказуемого, т.е. предикативная): Любо нар. В роли сказ. Нравится, хорошо, угодно: яко имъ дюко тако створ#ть ЛЛ 1377, 12 (945), Водо-дим^роу же не дюко кы(с). ведико на крата своего. ЛИ ок. 1425, 297 (1287) [7]; Любо, нареч. в знач. сказ. Нравится кому-л.; хорошо, угодно кому-л. Яко же к(ог)у дюко. Гр. Наз., 35. XI в. (1196); Новъгородъ выдожиша вси князи въ свокоду: кде имъ дюко, туже соке князя поимають. Новг. I лет., 173 [8].
Таким образом, при знакомстве с материалом словарей возникает много вопросов, в том числе и вопрос о категориальном статусе дюко в древнерусском языке и в современном русском языке. Авторы словарей считают это слово
наречием, от которого, в свою очередь, были образованы союз и частица (в современном русском литературном языке либо).
Еще В.В. Виноградов говорил о том, что грамматическая категория части речи определяется совокупностью признаков, в частности, категория наречия - «совокупностью морфологических, синтаксических и семантических признаков» [10, с. 282]. Следует признать справедливость этого суждения и для древнерусского языка, в особенности для того периода, когда происходит в целом грамматическая специализация частей речи и формирование грамматической системы русского языка (Х1-Х^ вв.). Именно «синтагма, употребление определяли грамматические свойства имени» [11, с. 31], формирование грамматических категорий имен происходило в зависимости от их синтагматических связей и контекста. Значит, при характеристике слова как части речи необходимо учитывать и лексические, и грамматические факторы (с позиции грамматической семантики): лексические и грамматические значения языковых единиц, употребляющихся в контексте, способ выражения субъекта, местоположение в синтагме и т.д.
В связи со сказанным особое внимание следует обратить на тот факт, что и в современных, и в исторических словарях мы находим указание на предикативную функцию любо. Судя по данным словарей, в этой функции выступает наречие, которое часто называют предикативным (существуют также термины предикатив, безлично-предикативное слово и др.). Общеизвестно, что впервые в особую часть речи предикативные наречия выделил Л.В. Щерба в работе «О частях речи в русском языке», назвав их категорией состояния (наряду с другими группами слов) и дав следующее определение: «... это слова в соединении со связкой, не являющиеся, однако, ни полными прилагательными, ни именительным падежом существительного; они выражаются или неизменяемой формой, или формой существительного с предлогом, или формами с родовыми окончаниями -нуль для мужского рода, -а для женского рода, -о, -э (искренне) для среднего рода, - или формой творительного падежа существительных (теряющей тогда свое нормальное, т.е. инструментальное, значение)» [12, с. 76]. Ученый также говорит о том, что «если не признавать наличия в русском языке категории состояния (которую за неимением лучшего термина можно называть предикативным наречием, следуя в этом случае за Овсянико-Куликовским), то такие слова, как пора, холодно, навеселе и т.п., все
же нельзя считать наречиями, и они просто остаются вне категорий» [12, с. 76].
Задаваясь вопросом о том, какой категориальный статус имеет языковая единица в древнерусском языке, мы в каждом конкретном случае должны проанализировать особенности ее функционирования в древнерусском тексте. По мнению многих исследователей, древнерусский язык (речь и система), в отличие от современного, «синкретичен и синтагматичен» [11, с. 29], а значит, древнерусский текст состоял из синкретичных составляющих [13, с. 152-153]. Следовательно, анализируя древнерусский текст, нужно учитывать, что он «представляет собой «парадигму»-образец, устойчивое словосочетание с постоянной и последовательной формой ее компонентов; дискретность (содержательная членимость) текста осуществляется на уровне словесной формулы, а не отдельного слова (точнее, словоформы), и тем более не морфемы, которая не выделяется средневековым сознанием как самостоятельная часть слова» [1, с. 24]. Иначе говоря, основной единицей средневекового текста являлась традиционная формула-синтагма, а целостность текста определялась степенью цельности формул и их соотнесенностью друг с другом [1, с. 609].
В качестве материала для исследования мы выбрали русские летописные тексты. Как справедливо отмечает Н.С. Ковалев, именно в летописях зарождаются многие стилеобразующие тенденции русского языка, в силу того что летописи связаны с двумя системами текстов: с переводными литературными произведениями и устными текстами, функционировавшими в различных сферах жизни восточных славян. Ученый также говорит о взаимодействии разносистемных языковых единиц в микротекстах летописи, что становится «импульсом для преобразования традиционных речевых форм и развития новых, достаточно устойчивых в текстах XI—XIII вв. жанрово-стилевых образований» [14, с. 3]. Итак, летописи интересны тем, что их жанровая неоднородность способствовала различного рода трансформациям языковых форм.
Рассмотрим контексты «Повести временных лет» (ПВЛ) по Лаврентьевскому списку, в которых дюко выступает в предикативной функции.
1) напишемъ ко кн#зю вашему яко имъ дюко тако створ#ть (12);
2) реч Стосдавъ къ мтри своеи и къ код#ромъ своимъ не дюко ми есть в Киев^ кыти (20);
3) ему к^ не дюко окр^занье оудовъ (27
об.);
4) се же посл^же придоша Грьци хул#ше вси законы свои же хвал#ше и много глша сказающе $ начала миру ю кытьи всего мира суть же хитро сказающе и чюдно слыша-ти их люко комуждо слушати их (36 об);
5) $в^щавъ же Володимеръ реч идемъ крщнье пршмемъ юни же рекоша гд^ ти люко (37 об.);
6) есть ми люко в^ра ваша и служенье (38);
7) юни послушавше кго $ступивше мало къ цркви сдумавше послаша крата два глще сице кгоже изволить Бъ и твоя чстная млтва кго же ток^ люко того нарци (63);
8) Феюдосии же реч имъ да аще $ мене хощете игумена пріяти то азъ створю вам не по свокму изволенью но по Бжью строенью и нареч имъ Иякова презвитера кратьи же нелюко кыс глще яко не зд^ ксть постри-ганъ (63);
9) рц^мъ велеглсно праведенъ кси Гси и прави суди твои рц^мъ по юному разкоинику мы достоиная яже сд^яхомъ прияхом рц^мъ и со Иювомъ яко Гсви люко кыс тако и кыс
(74 об.);
10) и тогда послаша слы своя к Володаре-ви и к Василкови поими крата свокго Василка к сок^ и куди вам кдина власть Перемышль да аще люко да с^дита аще ли ни да пусти Василка с^мо да кго кормим сд^ а холопы наша выдаита и смерды (92 об).
Конкретное указание на объект находим лишь в примерах (3), (6) и (7), где объект или явление, которые нравятся (не нравятся), обозначены именем существительным и местоимением. В примерах (2) и (4) люко функционирует в контексте с глаголами (кыти и слушати), репрезентирующими действие, которое нравится (не нравится) осуществлять. В остальных же случаях (что составляет половину выбранных нами контекстов) вообще не находим никаких конкретизаторов, именно в этих примерах актуализируется только состояние, в котором пребывает субъект.
Во всех случаях интересующее нас слово в контексте выступает с именем существительным или местоимением в дательном падеже (в нашем тексте чаще с местоимением), в последнем примере местоимение удалено от люко, но все же явно соотносится с ним, следовательно, мы можем сопоставить приведенные конструкции с современными типа мне (тебе, ей, им и т.д.) нравится, угодно. Не вызывает никаких сомнений предикативная функция люко в данных примерах, и если для обозначения состояния в прошлом связка, безусловно, важна, то для обозначения состояния в настоящем - уже нет.
Итак, вопрос о категориальном статусе дюко может быть решен следующим образом: данную языковую единицу, представленную в словарях как наречие или наречие в значении сказуемого, следует отнести к особой группе слов, которую Л.В. Щерба назвал категорией состояния. Конечно, в интересующий нас период развития русского языка данная категория еще только формируется (по мнению Л.В. Щербы, ее формирование продолжалось и в рассматриваемый им период). В современной науке такие слова также трактуются неоднозначно, но, на наш взгляд, их целесообразно включать в особую грамматическую группу в связи с особой синтаксической функцией и значением, а все остальное лишь вопрос терминологии.
В предикативной функции в древнерусском языке могло выступать также и прилагательное дюкъ (дюкыи), которое, согласно данным словарей, имело значение ‘любимый; вызывающий глубокий интерес, привлекающий; нравящийся, приятный, угодный’, например: Сноу мои дюкыи (ауап^те) (Изб. 1076, 112), сего ради въспоминаемъ вамъ дюкии яко не подокаеть намъ пр^пость имати сыномъ (СбТр ХН/ХШ, 145), аки код#щимъ очима. Св^тъ печадь а тма дюка (МПр XIV, 22 об.), дюка е(с) докро-та но ег(д)а имать оумъ ч(с)ть (Мен к. XIV, 187 об), которая ему водость дюка. Ту же кы вз#дъ (ЛИ ок. 1425, 137 об.) [6].
Очевидно, что в последних трех словарных примерах прилагательное выступает в предикативной функции (ср.: доброта приятна или угодна), и во всех случаях наблюдаем согласование прилагательного и существительного.
Полная форма прилагательного в русском языке выходит из употребления и заменяется прилагательным любимый, краткая сохраняется в функции сказуемого: люб, -а, -о в знач. сказ., устар. и народно-поэт. ‘мил, дорог; нравится’: Ты люб мне, я другого Хозяина себе и не желаю. А. Островский, Козьма Захарьич Минин, Сухорук (1-я редакция) [5]. Кроме того, в диалектной речи функционируют также имена существительные любъ, люба (‘кого я избрал или облюбовал, полюбил, друг, подруга, милый’): люба, -ы, ж. Народно-поэт. ‘возлюбленная’: Слышь ты, Ганна, люба моя. Серафимович, Отрезанный ломоть [5].
Приведенные словарные примеры следует сопоставить с примерами из ПВЛ, где отмечаем прилагательное дюка в сочетании с существительным р^чь (в составе формулы (кыти) дюка р^чь):
1) реч же имъ Wдьга дюка ми есть р^чь ваша (15);
2) люка кыс р^чь си дружин^ (22);
3) кыс люка р^4 кн#зю и вс^мъ людемъ
(36 об.).
В этом же ряду рассматриваем и следующий пример: и воротитс# Володимеръ то вдам ти которои ти городъ люкъ люко Всеволожь люко Шпооль люко Перемиль (89 об).
Таким образом, не вызывает сомнения, что и прилагательное люкъ, и традиционно определяемое как наречие люко в древнерусском языке могли выступать в предикативной функции, однако первое являлось предикатом зависимым, а второе - независимым (отсутствует согласование).
Учитывая мнение о синкретичности древнего мышления, и как следствие о синкретичности древнего текста, рядом исследователей была выдвинута гипотеза о выделении «существительных и прилагательных как обособленных классов слов из прежде нерасчлененной категории имени в процессе их синтаксической, словообразовательной и семантико-понятийной специализации» [11, с. 10]. Можно предположить, что, выделившись из первичного нерас-члененного имени, люко рано попадает в позицию независимого грамматического члена и начинает функционировать как слово категории состояния, либо происходит его ранняя грамматикализация в независимой позиции предикативного центра (на базе наречия люко). На сегодняшний день мы больше склоняемся к первому варианту, хотя второй тоже не исключаем.
В исторических словарях обнаруживаем также толкование люко как ‘может быть’, причем в [6] лишь указано «в роли вводного слова», в [8] это уже частица, а пример употребления один и тот же: Сыну мои Юрьи, не ходи самъ с Литвою, укилъ я кн#з# ихъ Воишел-ка: люко восхот#ть мьсть створити. Ип. л. 6791 г. В словарях находим указание и на то, что: 1) частица употребляется с местоимениями, «придавая им значение неопределенности», например: Цркви кжии зовушти на молтву остави д^ло земльное кое люко и иди на дшевьную пиштю. Изб. Св. 1076 г., 258. (1238) [8]; 2) союз является разделительным, разделительно-перечислительным, уступительным («присоединяет придаточное предложение уступительного характера, соответствует по значению уступительному ‘даже’, ‘хотя’»), пояснительным, например: Люко ими (Давыда), люко прожени и. Пов. вр. л. 6605 г. [7], аже кто не в^дая чюжь холопъ оуср#четь... люко дьржить оу секе... то ити кмоу рот^. РПр сп. 1280, 627а [6], Диакону, люко в сану рекъше уроц^ какомь люко црквь н^мь есть ... не
с^дати преже попа. Ефр. Корм., 148. XII в. [8]. Союз также может быть двойным, притом трактоваться неоднозначно - дюко си ‘то есть’ [6] и ‘если даже, хотя бы’ [8], например: коудеть ди годовникъ. и\ъ въ вьрви. то зане к нимъ прикдадывакть, того же д^д# имъ помогати годовникоу. дюко си дикоую вироу. РПр сп. 1280, 616а [6], Буд(у)ть ди д^ти, то что первой жены, то то возмуть д^ти матере своея; дюко си на жену кудеть въздожидъ, окаче матери своеи возмуть. Правда Рус. (пр.), 114. XIV-XII в. [8].
В тексте ПВЛ также представлены примеры употребления союза и частицы дюко. Проанализируем эти контексты, учитывая грамматическую семантику языковых единиц.
Союз дюко представлен в следующих контекстах:
1) и привожаху к нима сестры своя мтре и жены своя юна же в мечт^ прор^завше за пдечемь въиимаста дюко жито дюко рыку
(59);
2) и р^ша има мужи смысдении почто вы распр# имате межи сокою а погании гук#ть земдю Русьскую посд^ди с# оудадита а нон^ поидита противу поганым дюко с миромъ дю-ко ратью (73);
3) и посда Стоподкъ и Вододимеръ къ Wдгови гдще сице се ты не шедъ кси с нама на поганыя иже погукиди суть земдю Русьскую а се оу токе есть Итдаревичь дюко икии дюко и даи нама то есть ворогъ Русьст^и земди (76);
4) кн#гини же кывши оу Вододимера при-де Кыеву и повода вс# р^чи Стоподку яко се Двдва скодота то иди ты Стоподче на Двда дюко ими дюко прожени и (89);
5) и воротитс# Вододимеръ то вдам ти которои ти городъ дюкъ дюко Всеводожь дюко Шпоодь дюко Перемидь (89 об);
6) и посем хот#х проситис# оу Стоподка и оу Вододимера ити на Подовци да дюко над^зу сок^ сдаву а дюко годову свою сдожю за Русскую земдю (89 об.);
7) ти ко суть намодвиди Двда и т^х е по-сдушадъ Двдъ и створидъ се здо да аще хощете за сих китис# да се мы готови а дюко даите врагы наша (90);
8) и посдаша ко Wдгови и Двдви гд# поидита на Повци да дюко кудем живи дюко мертви (93 об.).
В большинстве случаев мы наблюдаем в примерах двойной разделительный союз дю-ко. дюко (современный либо. либо), и лишь
в одном примере союз а люко ‘иди же’. Особенно показателен пример (5), в котором союз употребляется в контексте с прилагательным люкъ: здесь речь идет о проблеме выбора объекта, который нравится, приятен, угоден, вызывает интерес, привлекает (в данном случае это город), поэтому разделительный союз здесь является актуализатором такого выбора.
Частица люко отмечена нами в следующих примерах:
1) аще юкр#щють Русь кукару Гречьскую въвержену на коемъ люко місті (13);
2) аще оударить мечемъ или копьемъ или кац^мъ люко юружьемъ Русинъ Грьчина или Грьчшъ Русина (13 об);
3) земли же согрішивше которіи люко казнить Бъ смртью ли гладомъ ли наведе-нье поганыхъ ли ведромъ ли гусіницею ли иніми казньми (56 об);
4) аще кто коли принес#ше дітищь ко-ленъ кацімь люко недугом одержим при-нес#ху в манастырь ли сверженъ члвкъ кацім люко недугомь юдержим приход#ше в манастырь къ клжному ^еюдосью (63 об -64);
5) и юкиход# подлі кратю взимая из лона л^покъ вержаше на кого люко аще прилн#ше кому цв^токъ в поющихъ $ кратья мало постоявъ и раслакленъ оумом вину створь каку люко изид#ше ис цркви (64).
Как видим, в тексте частица, действительно, употребляется в сочетании с местоимениями, однако можно ли говорить о том, что эта частица придает значение неопределенности местоимению, как это указано в словарях? На наш взгляд, вполне сопоставимы конструкции гді ти люко (37 об.) и на коемъ люко місті (13): если в первом случае присутствует субъект, который находится в определенном состоянии (где тебе нравится, где тебе угодно), то во втором - этот субъект отсутствует (на каком угодно месте), но первая конструкция легко трансформируется во вторую (юни же рекоша гді люко, т.е. они же сказали: где угодно, где нравится). Предполагаем, что неопределенное значение этой частицы еще только формируется на том этапе, который отражает наш текст. Можно также предположить, что частица люко появляется в результате смещения акцента с субъекта, который делает выбор, а также с процесса выбора, актуализируется в конечном итоге констатация факта осуществления этого выбора: «Во всех преобразованиях древнего корня отражается идея выбора или предпочтения («годится любой», «либо тот, либо этот»). Как содержа-
ние самого слова отражает идею единения, так и словесный корень постепенно вбирал в себя, соединяя, первоначально совершенно разные со-значения, рассыпанные в различных контекстах» [15, с. 235-237].
Исходя из сказанного выше, делаем следующие выводы:
1) словоформы люко и люкъ, выделившись из первичного нерасчлененного имени, могли употребляться в предикативной функции;
2) люко так и не становится приглагольным определителем (т.е. наречием), так как семантическая нагрузка этой единицы в синтагме способствует формированию предикативного центра именно в этой единице; по этой причине мы склонны считать люко словом категории состояния, а не наречием;
3) становление грамматических категорий союза и частицы люко могло происходить параллельно со становлением люко как категории состояния, а не на базе уже сформировавшейся грамматической единицы.
Проведенное исследование подтверждает мысль о том, что реализация того или иного значения зависит от контекста, синтаксического окружения, а это уже не просто семантика, а грамматическая семантика. Наряду с семантическим синкретизмом имени в древнерусском языке существовал, очевидно, и синкретизм грамматический, разрушение последнего и повлекло за собой образование таких грамматических категорий, как наречие и категория состояния.
Примечания
1. Иллюстративный материал представлен выборочно.
2. Приводится не вся словарная статья, а только интересующие нас фрагменты, греческие примеры даются в упрощенном графическом виде.
Список литературы
1. Колесов В.В. История русского языка: учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений. СПб.: Филологический факультет СПбГУ; М.: Изда-
тельский центр «Академия», 2005. 672 с.
2. Кацнельсон С.Д. О грамматической семантике
[Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:
www.philology.ru/linguistics1/katsnelson-86.htm.
3. Князев Ю.П. Грамматическая семантика: Русский язык в типологической перспективе. М.: Языки славянских культур, 2007. 704 с. (Studia philologica).
4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. / Под. ред. проф. И.А. Бодуэна де Куртенэ. М.: Терра-Книжный клуб, 1998. Т. 2: И-О. 1024 с.
5. Словарь русского языка: В 4-х т. / АН СССР, Ин-т рус.яз.; Под ред. А.П. Евгеньевой. 3-е изд-е., стереотип. М.: Русский язык, 1985-1988. Т. 2. К-О. 1986. 736 с.
6. Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.): в 10 т. / АН СССР. Ин-т рус.яз.; Гл. ред. Р.И. Аванесов. Т. 4. М.: Рус.яз., 1991. 559 с.
7. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 1-3. СПб., 1893-1912. Т.2. 1895. 1802 с.
8. Словарь русского языка XI-XVII вв. / АН СССР; Ин-т рус.яз.; Гл. ред. Ф.П. Филин. Вып. 8. М.: Наука, 1981. 351 с.
9. Этимологический словарь славянских языков: Праславянский лексический фонд. Выпуск 15. (*letina - Ькась). М.: Наука. 1988. 264 с.
10. Виноградов В.В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). М.: Высшая школа, 1972. 614 с.
11. Баранов В.А. Формирование определительных категорий в истории русского языка. Казань: Изд-во Казанского государственного университета, 2003. 390 с.
12. Щерба Л.В. О частях речи в русском языке // Академик Л.В. Щерба. Избранные работы по русскому языку. М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения РСФСР, 1957. С. 63-85.
13. Колесов В.В. Философия русского слова. Санкт-Петербург: Юна, 2002. 448 с.
14. Ковалев Н.С. Древнерусский летописный текст: принципы образования и факторы эволюции: учебное пособие. Волгоград: Изд-во Волгоградского государственного университета, 2001. 180 с.
15. Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. В 5-ти кн. Кн. 2. Добро и зло. СПб.: Филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета, 2001. 304 с. (Филология и культура).
ON THE CATEGORICAL STATUS OF THE WORD “LYUBO” IN THE OLD RUSSIAN LANGUAGE
L.F. Kilina
We examine the issue of the interaction of semantic and grammatical factors in connection with grammatical categories’ organization. The author analyses the way syntagmatic links and context determine grammatical features of a language unit using the example of the word “lyubo” and its use in the Old Russian texts. The paper supports the point of the existence of the semantic and grammatical syncretism in the Old Russian language.
Keywords: grammatical category, grammatical semantics, predicate function, state category, Old Russian, syncretism, context.
