CC BY
68
УДК 811.351.43
ББК 81.603
Б 24
Барахоева Н.М.
О грамматических средствах актуализации значений ирреальной модальности в
ингушском языке
Аннотация:
В статье рассматриваются грамматические средства реализации значений ирреальной модальности в системе ингушского языка. Предлагается новый перечень граммем косвенных наклонений в ингушском языке: юссив, гортатив (инклюзивный, эксклюзивный - оптатив), дезидиратив, конъюнктив и т.д. Также констатируется взаимосвязь ирреальной и эпистемической модальности в ингушском языке.
Ключевые слова:
Ирреальная модальность, наклонение, оптатив, гортатив, юссив, дезидиратив, конъюнктив.
Barakhoeva N.M.
On the grammatical means of actualization of values of irreal modality in the Ingush language
Abstract:
The paper solves a new problem of types of oblique mood in the Ingush language. A new list of grammemes of oblique moods in Ingush is offered: yussiv, gortativ (inclusive, exclusive -optative), dezidirative, conjunctive etc. The connection of oblique mood and the mood of epistemic modality is shown.
Keywords:
Irreal modality, mood, optative, gortative, yussive, dezidirative, conjunctives.
Содержание ирреальной модальности сводится к выражению ситуаций, которых нет или не может быть в реальной действительности, то есть «модальные показатели этого типа описывают некоторый «альтернативный» мир, существующий в сознании говорящего в момент высказывания» [1: 312]. Семантика ирреальной модальности, в основном, группируется вокруг значений возможности. Значения необходимости и возможности рассматриваются в качестве основных модальных значений. Семантика возможности отлична от семантики необходимости. Семантике возможности соответствует модус Х может Y, но в отличие от значения необходимости, которой соответствует модус Х должен Y, в семантику возможности вкладывается и дополнительный модус: если возможно Х, то возможно и не-Х.; а в семантику необходимости - модус: если Х необходимо, то не-Х невозможно. Значения возможности, необходимости в языкознании представляются двояко: 1) как внутренняя возможность или необходимость и 2) как внешняя возможность и необходимость. Указанные значения в лингвистике рассматриваются в качестве деонтической (возможность и необходимость внешняя по чьему-то позволению или принуждению) и алетической модальности (внутренняя возможность, часто связанная с физическими или другого рода способностями самого субъекта) [2: 106]. В ингушском языке два значения необходимости манифестируются следующей моделью пропозитивного комплекса, в состав которого входит лексема деза (в, й, б) / должен + инфинитив основного глагола: Ваха вез са / Идти должен я; К1аьнко бе без из болх-м / Мальчик должен справиться с этой работой. Два значения возможности в ингушском языке передаются двумя моделями пропозитивного комплекса: в состав первой модели входит лексема мага / мочь + инфинитив - внутренняя
(алетическая возможность) К1аьнка бе мог из болх / Мальчик может сделать эту работу; в состав второй модели входит модальная лексема - модальный оператор мега / мочь (в значении может быть) + инфинитив - деонтическая возможность Хьо ваха мегаргва из волча / Ты можешь сходить к нему (деонтическая возможность). Интересен тот факт, что в ингушском языке значение деонтической возможности также передается и следующей моделью, в которую в качестве второго компонента может быть включен каузатив основного глагола на дита (в, й, б) / оставить. Чаще всего эта модель выступает в предложении со значением позволить или разрешить, то есть в данном случае мы имеем дело с совмещенной с каузативом деонтической модальностью К1аьнк вахийта мег цига / Мальчика можно отправить туда. Таким образом, получается, что внутренняя (алетическая) возможность зависит от внутренних свойств субъекта, его способностей; внешняя возможность является следствием внешних обстоятельств: отсутствие внешних препятствий для осуществления ситуации и то, что определенными обстоятельствами диктуется необходимость определенного действия типа: Халхавала мог сона - Я умею (могу) танцевать (выражается внутренняя возможность действия - умение танцевать); Халхавала мег со / Я могу танцевать (выражается отсутствие внешних препятствий); Халхавала вез са / Я должен танцевать (выражается внешнее принуждение, необходимость). [Следует отметить, что модальный оператор деза / долженствовать, используемый в ингушском языке для передачи значения долженствования, ведет себя по-разному в зависимости от типа необходимости (деонтической или алетической). Интересно наблюдать за тем, что при реализации значения деонтической модальности необходимости, то есть принуждения к действию актанта, означенного одушевленным разумным существом (человеком) данный глагол управляет генетивом: Балха ваха вез са 7 сахьат даьлча / На работу должен я (ген) в 7 часов. При передаче же алетической модальности необходимости данный глагол управляет именительным падежом: Малх 7 сахьат даьлча чубиза без / Солнце в 7 часов должно садиться (уйти на закат)].
Как следует из примеров, внутренняя и внешняя возможность и необходимость могут быть маркированы в языке модальными глаголами возможности и долженствования. Помимо этих глаголов имеются в языках и специализированные глагольные формы выражения возможности и необходимости действия, события, ситуации.
В качестве особой разновидности ирреальной модальности рассматривается в языкознании импликативная (обусловленная) модальность. Значение импликативной модальности определяется как связанная с семантикой возможности, актуализация которой зависит от наличия определенных условий. В связи с этим выделяют и типы условных конструкций. В составе условных пропозиций выделяют две части: «посылка, в которой вводится фактор реализации, и импликация, в которой содержится описание возможной ситуации. Для выражения посылки в языках мира могут существовать как лексические (союзы), так и грамматические средства (особое условное наклонение)» [3: 313]. Так, например, ингушский язык располагает граммемой условного наклонения, реализующей обусловленную (импликативную) модальность: Хьо хьавоаг1е, д1ахоададергда вай из г1улакх - Если ты придешь, мы решим эту проблему. Условная модальность ингушского языка выражается в условных конструкциях, состоящих из двух частей, одна из которых выражена формой глагола в условном наклонении. Можно выделить в ингушском языке несколько типов условных конструкций: 1) реальные условные конструкции, при которых реализация предполагаемого события высоковероятна: Хьо хьавоаг1е, из г1улакх
д1ахоададергда вай / Если ты придешь, мы решим эту проблему; 2) нереальные условные конструкции (реализация события маловероятна): Хьо хьавоаг1аре, из г1улакх
д1ахоададергдар вай / Если бы ты пришел, мы бы решили эту проблему; 3) реализация события невозможна: Хьо хьавенаваларе (селхан, цу хана, хьалхаг1а), вай д1ахоададаь хургдар из г1улакх / Если бы ты пришел (вчера, тогда, еще раньше), мы бы решили эту проблему.
При этом обращает на себя внимание факт согласования глагольных форм наклонений
и времени: (1) форма условного наклонения настоящего времени (хьавоаг1е / если придешь) + форма будущего времени изъявительного наклонения (д1ахоададергда / решим); (2) форма условно-желательного наклонения настоящего времени (хьавоаг1аре / если бы ты пришел) + форма настоящего времени сослагательного наклонения (д1ахоададергдар / решили бы); (3) форма условно-желательного наклонения прошедшего времени (хьавенаваларе / если бы пришел) + аналитическая форма-показатель эпистемического прогнозирования (гипотезы), предположения, ожидания действия, которое, однако, не свершилось в прошедшем времени: д1ахоададаь хургдар (форма на - хургдар (в, й, б)). Данное согласование глагольных форм с учетом их последовательности во временном отношении и с учетом используемых временных граммем свидетельствует, на наш взгляд, о том, что параллельно с модальными значениями в ингушском языке могут реализоваться и значения таксиса (в данном случае -значение предшествования, одновременности). Приведенные выше примеры свидетельствуют об определенной связи между семантикой и формальным выражением ирреальной и субъективной (эпистемической) модальности. Что касается значения сферы желания, то эта сфера рассматривается в лингвистике как сфера модальности, в которой соприкасаются значения оценочной и ирреальной модальности. Данное значение характеризуется как центральное модальное значение, так как содержит в себе основные модальные компоненты. Сфера желания соответствует модусу Х хочет Y, что означает нереальность Т Данное значение объединяет в себе семантику возможности и необходимости, то есть, если действие желаемо, то оно, являясь нереальным, все же воспринимается как необходимое для говорящего. Но в отличие от значений возможности и необходимости, сфера желания является свойственной как для локутивной, так и для нелокутивной модальности, то есть желание приписывается как говорящему, так и субъекту ситуации. Следовательно, желание - это та сфера модальности, которая объединяет все компоненты модальности языка. Указывая на тесную взаимосвязь между понятиями возможности, необходимости и желания в зоне модальности, мы придерживаемся той точки зрения, согласно которой в языке в сфере ирреальной модальности выделяются три компонента: возможность, необходимость и желание [4: 316].
Значение желания является, как известно, промежуточным звеном между ирреальной и реальной сферами, так как оно связано со значением намерения, что проявляется, на наш взгляд, в происхождении формы будущего времени в ингушском языке: г1ор / пойду может быть (форма эпистемической вероятности, намерения)^ г1ор-г+да (в, й, б) / пойду - форма будущего категорического, то есть при стяжении формы эпистемической вероятности с формой вспомогательного глагола -да (в, й, б) - настоящего времени происходит (вместе с переходом изначальной аналитической формы глагола со значением настоящего времени в синтетическую форму) изменение значения эпистемической вероятности в значение категорического будущего. Все вышеуказанные значения в различных языках актуализируются по-разному: где-то посредством глагольных граммем, где-то лексическими средствами - глаголами желания типа хотеть / деза, мочь /мага (мега), желать /ла, а где-то и другими средствами.
Как известно, грамматическим средством реализации модальных значений в языке является грамматическая категория наклонения. Так, модальные значения выражения точки зрения говорящего реализуются показателями косвенных наклонений, которые противостоят прямому (изъявительному) наклонению (индикативу), которое описывает реальную модальность, то есть достоверную, совпадающую с окружающей действительностью. Как известно, изъявительное наклонение - это значение модальности, которое предполагает реализацию ситуации, совпадающей полностью с окружающей действительностью и, имеют полную парадигму временных форм. Эпистемические наклонения выражают различные эпистемические оценки (эпистемической вероятности - г1ор, водаш хургва, ваха хургва, г1оргволаш хургва; эпистемического ожидания - водаш хургвар, ваха хургвар; прерванного ожидания, удивления - водаш хиннав, ваха хиннав (ассертив), (миратив)). Грамматические формы желательного наклонения возникают на основе показателей желания. Так, в
ингушском языке имеется граммема желания (дезидиратив): додадалар, дахадалар, г1оргдалар (хоть бы сходил бы ты); имеются три формы времени: настоящее, прошедшее, будущее. Граммема условно-желательного наклонения (коньюнктив-дезидиратив): додаре, дахадаларе, г1оргдаларе (если бы пошел) объединяет в себе показатели значения условности и желания действия, имеет три формы времени: прошедшее, настоящее, будущее.
Если в форме желательного наклонения в качестве главного значения выступает желание говорящего, то в форме условно-желательного наклонения в качестве главного выступают показатели модального значения желания с выражением условия так же, как и повелительное наклонение (императив) совмещает в себе значения желания говорящего с выражением значения побуждения к желаемому действию [5: 6].
Наряду с условно-желательным наклонением существует и граммема сослагательного наклонения: г1оргдар, аргдар, соцаргдар, что соответствует русскому - пошел бы, сказал бы, остановился бы.
Следующее из косвенных наклонений, выделяемых в ингушском языке, - это императив, считающийся в языкознании универсальным, который в различных языках проявляет различное количество вариантов-подтипов [7]. Так, различают виды побуждения по степени категоричности побуждения (просьба, совет, требование, разрешение, предложение совершить действие). В ингушском языке указанные значения передаются разными морфологическими формами императива (совмещенными с выражением различных форм и степеней вежливости): ала!, алал!, алалахь!, алал хьай!.
При этом обращаем внимание и на возможность реализации значения временной дистанции в этих формах. Так, формы алал, алалахь предполагают разную временную дистанцию в осуществлении действия: алал! / скажи сейчас (ближайщее время), алалахь! / скажи потом, через время (отдаленное будущее). Помимо этого, ингушские формы императива различаются и по выражению адресата обращения, содержащегося в форме императива. Сам по себе императив предполагает, что адресатом побуждения, содержащегося в высказывании говорящего, является слушающий, то есть второе лицо. Но возможны и такие формы императива, которые обращены одновременно и к первому лицу и к третьему лицу. Если говорящий обращается к первому лицу, обычно императив выражается как побуждение к совместному действию с говорящим: дахалда (вай), оалалда (вай)! / (да) будем мы жить!, (да) скажем мы!). Если же говорящий обращается к третьему лицу, то прямое побуждение переходит в косвенное, например, в ингушском языке имеются побудительные глаголы типа - дахийта (в, й, б) / пусть живет, алийта! / пусть говорит! Причем в обоих случаях мы имеем не морфологически образованные формы побуждения, а показатели двух самостоятельных наклонений: приглашение к совместному действию - гортатив,
(совмещенный с оптативом) (оалалда (вай), и косвенное побуждение - юссив (алийта), совмещенный с каузативом.
Оптатив рассматривается в лингвистике как грамматическая глагольная категория, выражающая желание говорящего [8: 179]. В естественных языках существуют различные способы актуализации данного значения. Имеются языки, в которых данная категория выражена морфологическими средствами, и языки, в которых категория выражена неморфологическим путем. Известно, что кавказские языки принадлежат к тем языкам, в которых оптатив (мы понимаем данную граммему в ее широком смысле - выражение желания или пожелания) грамматикализован на уровне глагольных форм. В частности анализу оптатива в восточно-кавказских языках посвящена работа Н.Р Добрушиной [9]. В данной статье мы рассматриваем все глагольные формы, специализированные для передачи семантики желания, то есть и формы желательного наклонения, и формы так называемого гортатива мы объединяем в общую граммему оптатива. Соответственно, Н.Р Добрушина выделяет в восточно-кавказских языках, в том числе и в чеченском, два типа оптатива -перформативный оптатив - «наклонение, предназначенное для выражения пожелания добра и зла адресату, третьему лицу или (реже) себе» [9: 49]. «Оптатив второго типа выражает желание или мечту говорящего и не используется для обозначения благословений и
проклятий» [9: 49]. Этот вариант оптатива автор именует дезидиративным оптативом. Анализируя различия между типами желания, выражаемыми двумя вариантами оптативов, автор ссылается на слова А. Вежбицкой: «Основное различие между благословением и проклятием, с одной стороны, и выражением желания, с другой, состоит в признании могущества слов в первом случае и их бессилия во втором» [9: 48]. Указывает автор также и на то, что оптатив семантически родственен юссиву, и случаи совмещения юссива и оптатива в языках нередки. Кроме того, следует обратить внимание и на то, что Н.Р. Добрушина смешивает чеченские формы дезидиратива с формами желательного наклонения ингушского языка. Дело в том, что в литературном чеченском языке, как известно, имеется лишь одна форма дезидиратива - форма на -хьара, соответствующая ингушскому дезидиративу на -далара: алахьара - оалдалара / сказал бы, гіохьара - гіовалара / сходил бы и так далее (то есть, если пользоваться терминологией Н.Р. Добрушиной данная граммема будет именоваться дезидиративным оптативом). Вследствие чего автор выводит три формы оптатива в чеченском языке. Причем форма чеченского языка, которая как раз и соответствует тому перформативному оптативу, который автор и ищет в чеченском языке (форма на -йла, соответствующая ингушской форме на -лда, именуемая нами гортативом, совмещенным с оптативом: оалийла - оалалда / да скажут), почему-то остается автором неопознанной: «вторая форма оптатива на -/7а ограничена обращением ко 2-му лицу: с помощью этой формы можно пожелать добра или зла только собеседнику. Других употреблений у нее нет. Семантическое распределение форм перформативного оптатива на -hara и на -/7а пока неясно» [9: 71]. Можно дополнить лишь, что чеченская форма на -йла практически полностью семантически соответствует гортативу, совмещенному с оптативом, ингушского языка и может употребляться для выражения значения побуждения в адрес 1-го, 2-го или 3-го лица.
Что касается соотношения типов желания в формах дезидиратива и гортатива, то мы бы в данном случае немного иначе охарактеризовали семантические расхождения между семантикой желания, выражаемого дезидиративом и желания (а точнее, пожеланиям), выражаемого гортативом. Дезидиратив выражает желание, мечту субъекта: вахавалара / жил бы, а гортатив (или совместная форма наклонения) - пожелание говорящего: дахалда (вай, уж, шо) / да будем (-ете, -ут) жить. Очевидно, неверным было бы объединять два данных значения в один тип наклонения - оптатив (во всяком случае, в ингушском языке). Обоснованием такой точки зрения служит, на наш взгляд, хотя бы такой факт, что не всегда истинное желание говорящего и субъекта совпадает с тем пожеланием, которое им произносится вслух. К тому же, в системе ингушского глагола в одной граммеме совмещены два значения - гортатив (выражает пожелание осуществления действия первым лицом совместно с другими участниками речевого акта) и оптатив (пожелание, адресованное второму, третьему или первому лицу).
В ингушском языке дезидиратив рассматривается как самостоятельная граммема, то есть дифференцированно от гортатива, тем более что в данном языке имеются глагольные морфологические формы для выражения каждого из указанных типов желания. Отметим также и тот факт, что в ингушском языке гортатив - форма, выражающая совместное действие, чаще всего в своем прямом значении (в значении выражения благословений или проклятий) образуется от ограниченного количества глаголов типа даха (в, й, б) / жить, лела / ходить, 1е / оставаться - дахалда / да будем жить, маьрша лелалда, маьрша іалда / да будем счастливы (удачливо ходить), да оставайтесь свободными и т.д. То есть здесь представлены те глагольные лексемы, от которых чаще всего образуются формы благословения и проклятия. Все эти глаголы, как мы видим, по своей морфо-синтаксической характеристике являются непереходными.
Однако образование морфологической формы гортатива возможно и от любых других глаголов ингушского языка. В этом случае значение побуждения несколько нивелируется. Семантика побуждения некоторым образом переходит в семантику пренебрежительного допущения ситуации или события, причем пожелание адресовано 2-му лицу: Из болх болба
1а а / Да удастся и тебе эта работа. Цигара діагіойла хьо а / Да уйдешь ты и подальше оттуда.
Предлагаем рассматривать в ингушском языке два типа гортатива. Первый тип граммемы указывает на пожелание осуществления действия, адресованное лишь второму и третьему лицу. Второй же тип гортатива актуализирует пожелание исполнения действия, адресованного первому, второму и третьему лицу, а также и призыв к совместному действию. Различия в семантике данных типов гортатива обусловливаются, очевидно, разнорефентностью данных типов граммемы гортатива. Различия в референтной соотнесенности типов гортатива определяются морфо-синтаксическими особенностями исходной глагольной лексемы. Так, гортатив от переходных глаголов имеет значение выражения побуждения, адресованное 1-му или 3-му лицу: дешалда (1а, цо) / да прочитает (ты, он). И в этом случае на первый план выступает значение оптатива (эксклюзивное по (желание)). Гортатив же, образованный от непереходных глаголов, выражают значение побуждения, адресованное 1-му, 2-му или 3-му лицу: гіолда (со, хьо, из, вай) / да пойдет (я, ты, он, мы). И здесь на первый план выходит значение гортатива (инклюзивное пожелание, пожелание совместного действия).
Имеется в ингушском языке, как мы уже указывали, и форма для выражения граммемы юссива. Как известно, юссив рассматривается в лингвистике в качестве глагольной формы, передающей косвенное побуждение, адресованное третьему лицу: вахийта из / пусть идет (он). Как видим из примера, в ингушском языке юссив передается кумулятивно с граммемой каузатива, т.е. ингушский язык не располагает специальной формой для передачи граммемы юссива. Каузатив, обращенный к первому лицу, в системе ингушского глагола чаще всего выступает в значении пермиссивного каузатива, не совмещенного с юссивом. Именно поэтому, полагаем, что в качестве юссива в ингушском языке может функционировать лишь фактитивный каузатив, который в принципе передает побуждение, адресованное лишь третьему лицу.
Таким образом, в ингушском языке мы можем противопоставить четыре типа побуждения: императив - ала!, алал!, алалахь!, алал хьай!!, обращенный ко второму лицу; гортатив, совмещенный с оптативом, - дахалда вай!, то есть выражающий приглашение и обращенный к первому и второму лицам или, точнее говоря, ко всем присутствующим в случае гортатива, и ко второму и третьему лицу в случае с оптативом дахалда шо / живите и здравствуйте вы; бахалба уж / да живут и здравствуют они; юссив вахийта! / пусть живет, обращенный к третьему лицу.
Исходя из вышеизложенного, мы можем констатировать в ингушском языке следующие значения и типы наклонений в зоне ирреальной модальности: а) необходимость (принуждение) - императив, необходимость (пожелание) - гортатив, совмещенный с оптативом, гортатив, не совмещенный с оптативом, юссив, совмещенный с каузативом; б) возможность - условное наклонение - поссибилатив, сослагательное наклонение (конъюнктив); в) желание - желательное наклонение (дезидиратив), условно-желательное наклонение.
Примечания:
1. Плунгян В.А. Общая морфология. Введение в проблематику. М.: УРСС, 2003. 384
с.
2. Ломтев Т.П. Предложение и его грамматические категории. М.: УРСС, 2004. 197
с.
3. Там же.
4. Остин Дж. Слово как действие // НЗЛ. Вып. XVII. Теория речевых актов. М.: Прогресс, 1986. С. 22-129.
5. Серл Дж. Классификация иллокутивных актов // НЗЛ. Вып. XVII. Теория речевых актов. М.: Прогресс, 1986. С. 170-194.
6. Храковский В.С. Типология императивных конструкций. СПб., 1992.
7. Bybee J.L., Perkins R., Pagliuca W. The evolution of grammar: tense, aspect, and modality in the languages of the world. Chicago: UChP, 1994.
8. Добрушина Н.Р. Семантическая зона оптатива в нахско-дагестанских языках // Вопросы языкознания. 2009. № 5. С. 48-76.
