CC BY
23
ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ УГОЛОВНОГО ПРОЦЕССА
УДК 343
А. С. Александров, А. Е. Босов
О «ГАРМОНИЗАЦИИ РОССИЙСКОГО ПРАВА» И ПРЕОДОЛЕНИИ «КОНВЕНЦИОННО-КОНСТИТУЦИОННЫХ
КОЛЛИЗИЙ» СРЕДСТВАМИ РИТОРИКИ
Делается попытка научной юридико-лингвистической экспертизы постановления Конституционного Суда РФ от 14.07.2015 № 21-П. Содержится комплексная оценка тех базовых аргументов, которые приведены судьями Конституционного Суда России в обоснование своих выводов. По мнению авторов статьи, в этой аргументации выражается стилистика, пафос новой правовой политики. Они полагают, что при неизменности правовой идеологии более значимы языковые средства ее выражения, а значит, и метод правового регулирования.
К л ю ч е в ы е с л о в а: постановление Конституционного Суда России от 14.07.2015 № 21-П, правовая политика, аргументация, юридическая лингвистика.
ABOUT THE «HARMONIZATION OF RUSSIAN LAW» AND THE OVERCOMING «THE CONVENTION-CONSTITUTIONAL
CONFLICTS» BY RHETORIC MEANS
This article attempts to research the legal-linguistic examination of the Constitutional Court of the Russian Federation from 7/14/2015 number 21-P. It contains a comprehensive assessment of the basic arguments that are given by the judges of the Constitutional Court of Russia to support its conclusions. According to the authors, this argument is expressed in the style, the pathos of the new legal policy. They believe that more important linguistic means of expression, and therefore legal regulation method when legal ideology immutability. K e y w o r d s: decision of the Constitutional Court of Russia from 07.14.2015 number 21-P, legal policy, argumentation, legal linguistics.
Поступила в редакцию 14 июля 2017 г.
Мы не рабы слов, потому что мы хозяева текста.
Харальд Вайнрих. Лингвистика лжи
- Да это же просто чепуха! - крикнула Алиса (она к этому времени настолько выросла, что не побоялась перебить самого Короля). - Я отдам наперсток тому, кто объяснит, про что тут говорится! Тут нет ни на вот столечко смысла!
Льюис Кэрролл. Алиса в стране чудес
- Не вижу в этом большого смысла, - сказал Кролик.
- Нет, - сказал Пух скромно, - его тут нет. Но он собирался тут быть, когда я начинал говорить. Очевидно, с ним что-то случилось по дороге.
Алан Александр Милн. Винни-Пух и Все-Все-Все
2015 год, возможно, стал переломным в государственно-правовом строительстве России: произошло событие, которое по масштабу и значимости последствий вполне сопоставимо и с решением о воссоединении с Крымом и Севастополем,
© Александров А. С., Босов А. Е., 2017
и с военной операцией в Сирии. Мы имеем в виду принятие Конституционным Судом РФ постановления от 14 июля 2015 г. № 21-П1 (далее - КС, Постановление).
Основной тон всему Постановлению задан в п. 3: «...постановление Европейского суда по правам человека не может считаться обязательным для исполнения, если в результате толкования конкретного положения Конвенции о защите прав человека и основных свобод, на котором основано данное постановление, осуществленного в нарушение общего правила толкования договоров, смысл этого положения разойдется с императивными нормами общего международного права (jus cogens), к числу которых, безусловно, относятся принцип суверенного равенства и уважения прав, присущих суверенитету, а также принцип невмешательства во внутренние дела государств».
В настоящей статье отражена попытка комплексной (правовой, лингвистической и логической) оценки тех базовых аргументов, которые приведены в обоснование приведенного тезиса. На наш взгляд, они выражают не столько идеологию, сколько стилистику2, риторику новой правовой политики выразителем которой стал КС.
Очевидно, принятие Федерального конституционного закона от 14 декабря 2015 г. № 7-ФКЗ3 - только первый шаг в реализации новой правовой политики на ближайшую, а может, и долгосрочную перспективу. Неизбежен пересмотр некоторых доктринальных положений, сформировавшихся в 1990-е гг., например об иерархии источников права. Подлежат ревизии положения о значении международно-правовых стандартов в российской правовой системе. Даже отмена части ст. 15 Конституции РФ в части положения о приоритете международно-правовых норм над национальными теперь реально. И это при том, что система ценностей как таковых официально сомнению не подвергается: «...в непростое время глобальных изменений Россия не может и не имеет права полностью выйти из европейского правового поля»4. Далее пойдет речь о риторике права, системе речевых средств, в которых выражается новая правовая идеология.
Аргумент № 1. Согласно ст. 35 Конвенции о защите прав человека и основных свобод Европейский суд по правам человека может принимать дело к рассмотрению только после того, как были исчерпаны все внутренние средства правовой защиты. Тем самым защита прав и свобод, определенных в разделе I Конвенции, осуществляется Европейским судом по правам человека на основе
1 По делу о проверке конституционности положений статьи 1 Федерального закона «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней», пунктов 1 и 2 статьи 32 Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации», частей первой и четвертой статьи 11, пункта 4 части четвертой статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, частей 1 и 4 статьи 13, пункта 4 части 3 статьи 311 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации, частей 1 и 4 статьи 15, пункта 4 части 1 статьи 350 Кодекса административного судопроизводства Российской Федерации и пункта 2 части четвертой статьи 413 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом группы депутатов Государственной Думы : постановление от 14 июля 2015 г. № 21-П. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».
2 Для нас важнее даже, пожалуй, стилистика. Каждая эпоха имеет свой стиль. Стилистика власти воплощена в языке закона. По особенностям стиля юридического дискурса мы диагностируем волю к власти современной элиты.
3 О внесении изменений в Федеральный конституционный закон «О Конституционном Суде Российской Федерации : федер. конституц. закон от 14 декабря 2015 г. № 7-ФКЗ // Собр. законодательства Рос. Федерации. 2015. № 51 (ч. 1). Ст. 7229.
4 Зорькин В. Предел уступчивости // Рос. газета. 2010. 29 окт.
принципа субсидиарности, из которого, как неоднократно отмечал и сам Европейский суд по правам человека, вытекает обязанность государств, ратифицировавших Конвенцию, гарантировать каждому защиту признанных ею прав, прежде всего в собственном внутреннем правопорядке и по отношению к органам национальной судебной системы (постановления от 29 марта 2006 г. по делу «Мостаччьуоло (Mostacciuolo) против Италии (№ 2)» и от 2 ноября 2010 г. по делу «Сахновский против России»).
Первое предложение является логической предпосылкой, истинность которой сомнению не подвергается. Та же идея выражена в главной части следующего сложноподчиненного предложения с помощью термина «принцип субсидиарности». Несмотря на безусловную выверенность посылки, вывод, который следует из нее, представляется небезупречным.
Сославшись на позицию самого Европейского суда по правам человека (далее - ЕСПЧ), КС утверждает, что указанная в приведенном отрывке обязанность государств - участников Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее - Конвенция) следует («вытекает») из принципа субсидиарности. Между тем принятие Конвенции Высокими Договаривающимися Сторонами и учреждение ЕСПЧ как международного судебного института означают скорее обратное: присоединившиеся к Конвенции государства оценили уже сложившиеся внутренние механизмы правовой защиты и собственным волеизъявлением признали юрисдикцию вновь принятой Конвенции и допустили возможность дополнительного судебного контроля со стороны специально созданного ЕСПЧ.
Наше сомнение в смешении причины и следствия подкрепляется при обращении к русскоязычному тексту постановления ЕСПЧ от 2 ноября 2010 г. по делу «Сахновский (Sakhnovskiy) против Российской Федерации» (жалоба № 21272/03), на которое, кстати, ссылается КС в подтверждение своего тезиса: «Государствам должна быть предоставлена возможность исправить допущенные нарушения до рассмотрения жалобы Европейским судом; однако «принцип субсидиарности не означает отказа от контроля результатов, полученных за счет использования внутренних средств правовой защиты» (см. постановление Большой Палаты от 29 марта 2006 г. по делу «Джузеппе Мостаччуоло против Италии» (Giuseppe Mostacciuolo v. Italy) (№ 2), жалоба № 65102/01, § 81)» (п. 76).
В этом же пункте постановления ЕСПЧ приведена мысль, которая, по меньшей мере, не соотносится с выдержкой из п. 3 Постановления: «Кроме того, принцип субсидиарности не может толковаться как позволяющий государствам избегать юрисдикции Европейского суда».
Последнее замечание к Аргументу № 1 - лингвистического характера. Чтобы установить смысл сложной конструкции, ее обычно раскладывают на более мелкие в синтаксическом и семантическом отношении единицы (простые предложения, словосочетания), значение каждой из которых устанавливается отдельно. Следуя этому методу, мы упростили текст до такого сочетания: обязанность гарантировать защиту прав по отношению к органам национальной судебной системы.
Под «органами национальной судебной системы», очевидно, подразумеваются суды. Во всяком случае этот вывод вполне соотносится как с главой 7 Конституции РФ («Судебная власть»), так и с нормами Федерального конституционного закона от 31.12.1996 № 1-ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации»: иных органов, которые осуществляли бы правосудие от имени государства, просто нет.
Если это так, то непонятно, с какой целью в Постановлении - непереводном русскоязычном документе - используется столь замысловатая перифраза слова «суды». Наконец, совсем не ясно, что означает защита прав [граждан] по отношению к национальным судам. Предположения тут могут быть самые необычные и разнообразные, например: защита (= самозащита) граждан в судах [суд - место получения защиты], защита граждан [которую они получают] от судов [суд - субъект защиты], защита граждан от судов [суд - субъект, нарушающий права]. Однако все эти и другие возможные догадки едва ли помогут решить основную задачу и выяснить, какую же мысль заложил КС в предлог «по отношению».
Сочетание по отношению к органам национальной судебной системы выполняет в предложении синтаксическую функцию однородного обстоятельства:
гарантировать защиту ^(где?/как?)^ (I) в правопорядке и (и) по отношению,
и - в силу связи по однородности и использования соединительного союза «и» - должно дополнять и (или) развивать смысл первого однородного обстоятельства (в... правопорядке), однако этого не происходит, в связи с чем мы заключаем, что использование однородных членов здесь неправомерно.
Как видим, грамматика всего предложения также не проливает света на смысл сочетания гарантировать защиту прав по отношению к органам национальной судебной системы, поэтому в условиях, когда исчерпаны все варианты толкования семантики, продиктованные языковой формой, правильнее всего предположить, что в этом сочетании нет никакого смысла.
По нашим многолетним наблюдениям, российский читатель, тем более если перед нами ортодоксальный законник, скорее согласится вырвать и бросить от себя око, чем поддаться соблазну и подумать, что в акте КС - этих светских скрижалях, составленных на вершине юридического Синая, - нет смысла. Читателю намного проще и спокойнее думать, что это он не дотягивает до текста...
Однако пассажи, когда смысл, по меткому выражению Винни-Пуха, собирался быть, но с ним что-то случилось по дороге, далеко не единичны (в том числе в научных и официально-деловых текстах), и они подробно рассмотрены в специальной литературе. Языковые единицы «пустой семантики» образно названы профессором Б. Ю. Норманом идеологическими фантомами и словами-призра-ками5. Употребление таких слов и сочетаний приводит к внутреннему алогизму высказывания и к аномальности лексической и грамматической семантики. Подобные примеры традиционно фиксировались в политически маркированных текстах, однако многочисленные случаи десемантизации демонстрируют и тексты юридические, в том числе судебные6.
К слову, в следующем (после приведенного в качестве Аргумента № 1) абзаце Постановления предпосылка и следствие находятся, так сказать, на своих местах: «...такая, - по существу, дополнительная к национальному механизму судебной защиты прав человека - роль Европейского суда по правам человека в Российской Федерации предопределяется необходимостью осуществления судебной защиты в первую очередь всеми судами Российской Федерации.».
5 См.: Норман Б. Ю. Лексические фантомы с точки зрения лингвистики и культурологии // Язык и культура : материалы III Междунар. конф. Киев, 1994. Ч. 1. С. 53, 56.
6 Подробнее см.: Босов А. Е. Функционирование терминов в отечественных лингвистических и юридических текстах второй половины XX — начала XXI века в свете данных дискурсивного анализа : дис. ... канд. филол. наук. Н. Новгород, 2009. С. 177-179.
Объяснить причину столь резкой смены векторов на таком узком участке текста можно лишь одним: в действительности автора (авторов) текста не интересует, А следует из В или В - из А. Ни первая, ни вторая импликация не служит прямым аргументом в пользу главной темы Постановления. Перед нами лишь «фоновые» высказывания, они обильны, сложны по форме (лексически и грамматически), содержат ссылки на источники информации (постановления ЕСПЧ), их практически невозможно оценить по шкале «истина - ложь», поэтому они эмоционально нейтральны (не вызывают явного отторжения у адресата) и идеально подходят для того, чтобы создать иллюзию научности, аргументированности текста.
Прототипической фразой для всех подобных высказываний можно считать слова Наимудрейшего из фильма-сказки «Волшебная лампа Аладдина»: «Поистине, сон - не есть не сон, а не сон - не есть сон. Итак, не про сон сказать, что это сон, - все равно что про сон сказать, что это не сон. Говоря коротко, про не сон - сон и сон - про не сон».
Аргумент № 2 заключен в п. 2.2 Постановления. Вначале КС провозглашает: (а) «Поскольку Конвенция о защите прав человека и основных свобод как международный договор Российской Федерации является составной частью ее правовой системы, постольку государство обязано исполнять вынесенное на основании положений Конвенции постановление Европейского суда по правам человека по жалобе против России в отношении участвующих в деле лиц и в рамках конкретного предмета спора».
Такая позиция вполне соотносится с положениями Конституции РФ (ч. 4 ст. 15; далее - Конституция), Федерального закона от 15 июля 1995 г. № 101-ФЗ «О международных договорах Российской Федерации» (преамбулой и ст. 5) и с постановлением Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. № 5 «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации». Все эти акты исходят из приоритета правил международного договора над нормами национального законодательства. До принятия Постановления данный принцип считался незыблемым в теории права.
Однако уже в следующем абзаце Постановления появляется любопытная оговорка: (Ь) «Вместе с тем, как следует из Конституции Российской Федерации, ее статей 4 (часть 1), 15 (часть 1) и 79, закрепляющих суверенитет России, верховенство и высшую юридическую силу Конституции Российской Федерации и недопустимость имплементации в правовую систему государства международных договоров, участие в которых может повлечь ограничения прав и свобод человека и гражданина или допустить какие-либо посягательства на основы конституционного строя Российской Федерации и тем самым нарушить конституционные предписания, ни Конвенция о защите прав человека и основных свобод как международный договор Российской Федерации, ни основанные на ней правовые позиции Европейского суда по правам человека, содержащие оценки национального законодательства либо касающиеся необходимости изменения его положений, не отменяют для российской правовой системы приоритет Конституции Российской Федерации и потому подлежат реализации в рамках этой системы только при условии признания высшей юридической силы именно Конституции Российской Федерации».
Два слова о том, почему мы употребили слово «оговорка». На первый взгляд -в (Ь) нет никакого отступления от (а).
В (Ь) использованы все те же языковые средства: выражению простой мысли служит слишком сложный синтаксис, кроме того, употребляются дискурсивные слова (ДС), о функционировании которых следует сказать подробно, потому что именно они и являются материальными носителями основной интриги текста Постановления7.
Лексическое значение ДС почти невозможно установить со словарной точностью, но при этом они привносят бездну смысловых обертонов, безошибочно сообщая адресанту те чувства адресата, которые не принято вербализовывать ни в рамках официально-делового стиля, ни в судебном письменном дискурсе:
вместе с тем - сомнение в правильности ранее сформулированной мысли присутствует уже в начале оформления новой;
может (повлечь или допустить и нарушить) - предположение о возможности события, наступление и ненаступление которого в равной степени неважно для автора;
тем самым - придание указанному воображаемому событию статуса логического следствия;
потому - установление причинно-следственной связи (об этом скажем ниже);
только (при условии), именно (Конституции) - выделение единственной истинной посылки.
Перечисленные ДС вкупе с точными ссылками на незыблемый авторитет -Конституцию (тот же риторический прием, что и в Аргументе № 1) дают понять читателю, что ЕСПЧ покусился ни много ни мало на национальный суверенитет России, иные основы конституционного строя и на саму Конституцию. Умозрительная возможность такой угрозы (может повлечь - допустить - нарушить) позволяет не только обосновать произвольный (и вполне реальный) отказ от исполнения принятых по международному договору обязательств, но и установить новеллу в национальном праве о приоритете Конституции над всеми иными актами, включая международные.
Так, в (Ь) КС делает резкий шаг назад, разрушая в равной степени и систему ценностей студента-первокурсника, готовящегося к сдаче ненавистной ТГП, и устоявшуюся картину мира зрелого юриста.
Правда, в последнем абзаце п. 2.2 Постановления КС вновь возвращает надежду: «. Россия может в порядке исключения отступить от выполнения возлагаемых на нее обязательств, когда такое отступление является единственно возможным способом избежать нарушения основополагающих принципов и норм Конституции Российской Федерации».
7 Хотя изучение русских ДС является сравнительно молодым лингвистическим направлением, можно сказать, что в настоящее время оно находится в авангарде науки, его, в частности, активно развивают чл.-корр. РАН В. А. Плунгян, проф. И. А. Мельчук, проф. И. М. Кобозева. Крайне интересные наблюдения в этой области опубликованы с.н.с. Института русского языка К. Л. Киселевой и проф. Дени Пайаром. По выражению В. А. Плунгяна, дискурсивные слова — это «маленькие, непонятные, очень трудно переводимые словечки», которые «отражают то, как говорящий работает над текстом, что он думает: трудно ему или легко, как он воспринимает адресата, много или мало, по его мнению, знает адресат, раздражает он говорящего или, наоборот, нравится ему» [1^1.: http://postnauka.ru/faq/8572 (дата обращения: 15.01.2016)]. Крайне любопытно для нашего исследования то, что дискурсивными словами изобилуют и тексты научного и официально-делового стилей, которые, казалось бы, по своей сути должны быть лишены экспрессивности, суггестивности и всего того, что привносят в текст эти «маленькие, непонятные словечки».
В языковом плане эта мысль выражена просто, вполне доступно и не требует специального лингвистического комментария, однако возникает правовой вопрос: как и кем будут определяться «порядок исключения» и «единственность возможности». КС дает ответ и на этот вопрос: кем - самим КС, как - посредством оценки толкования Конвенции, которое дано в постановлении ЕСПЧ. Далее - о мотивировке КС.
Аргумент № 3. Сославшись на ст. 26 и п. 1 ст. 31 Венской конвенции о праве международных договоров от 23 мая 1969 г., КС в п. 3 Постановления вменил в обязанность ЕСПЧ принцип толкования международных договоров на началах добросовестности и соответствия обычному значению (ordinary meaning) терминов, поэтому если ЕСПЧ, «толкуя... какое-либо положение Конвенции... придает используемому в нем понятию другое, нежели его обычное, значение либо осуществляет толкование вопреки объекту и целям Конвенции, то государство, в отношении которого вынесено постановление по данному делу, вправе отказаться от его исполнения, как выходящего за пределы обязательств, добровольно принятых на себя этим государством при ратификации Конвенции. Соответственно, постановление Европейского суда... не может считаться обязательным для исполнения, если в результате толкования конкретного положения Конвенции... на котором основано данное постановление, осуществленного в нарушение общего правила толкования договоров, смысл этого положения разойдется с императивными нормами общего международного права (jus cogens), к числу которых, безусловно, относятся принцип суверенного равенства и уважения прав, присущих суверенитету, а также принцип невмешательства во внутренние дела государств».
Добросовестность - это базовая правовая категория, отраженная как на международном (п. 2 ст. 2 Устава Организации Объединенных Наций, преамбула к Декларации о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом Организации Объединенных Наций), так и на национальном уровне. Более того, если поименованные международные правовые акты считают добросовестность непременным условием нормального взаимодействия партнеров (которое может соблюдаться, а может и нарушаться), российское законодательство и российский правоприменитель исходят из презумпции добросовестности контрагентов (п. 5 ст. 10 ГК РФ, абзац 3 п. 1 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 г. № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»).
Получается, что добросовестность поведения участников гражданских правоотношений презюмируется российским правом и ставится под сомнение национальным судом (КС) в отношении международного судебного органа (ЕСПЧ).
Далее с помощью новой партии дискурсивных лексических единиц (при этом, однако, одного лишь, особенно при, в частности, прежде всего, в том числе) КС объясняет, почему сомнение в добросовестности ЕСПЧ оформилось лишь спустя 17 лет после ратификации Россией Конвенции: «...Не исключается, что международный договор, который при присоединении к нему Российской Федерации... соответствовал Конституции Российской Федерации, впоследствии посредством одного лишь толкования... был содержательно конкретизирован таким образом, что вступил в противоречие с положениями Конституции».
Первое сомнение, которое приходит в голову в связи с этим допущением: кажется, в последние 17 лет ни Конвенция, ни Конституция не поменялись настолько, чтобы вступить в противоречие друг с другом.
Но особого внимания здесь заслуживает политкорректный эвфемизм, который «содержательно конкретизирован» и, наряду с содержащейся во вставной конструкции оговоркой о «достаточно высокой степени абстрактности» норм Конвенции, призван снять с оппонента (ЕСПЧ) любое подозрение в умышленном искажении смысла Конвенции и, как следствие, в намеренном покушении на конституционные принципы суверенного государства. В этом великодушии к оппоненту отчетливо слышен отголосок софистического искусства воздавать похвалу или учинять оправдание, которым славились софисты. Эвфемизм содержательная конкретизация оказывается настолько очевидным и, образно говоря, елейным, что через его посредство Страсбургский суд получает оправдание в том, чего скорее всего и не помыслил. Перед читающим же - чересчур настойчиво, монотонно и ненатурально - конструируется иллюзия полного следования в полемике с ЕСПЧ тому, что в лингвистической прагматике называется принципом кооперации: не конфликт и поляризация взглядов, но контакт и вдумчивое сотрудничество8.
Допустим все-таки, что «содержательная конкретизация» при толковании Конвенции неизбежна как имманентное свойство ее текста - вместилища норм «достаточно высокой степени абстрактности». В таком случае необходим способ проверки постановления ЕСПЧ на наличие условий, которые позволят не применять эти акты («если в результате толкования конкретного положения Конвенции... смысл этого положения разойдется с императивными нормами общего международного права»).
Механизм такой проверки предлагается в резолютивной части Постановления: при возникновении сомнения в возможности реализации постановления ЕСПЧ на территории Российской Федерации суды и государственные органы, на которые возложена обязанность обеспечить выполнение Россией международных договоров, вправе обратиться с таким сомнением в КС.
Практика преодоления конвенционально-конституционных коллизий в пользу Конституции, по мысли КС, является экстраординарной мерой и не считается отказом от принятых международно-правовых обязательств:
- «Россия может в порядке исключения отступить от выполнения возлагаемых на нее обязательств, когда такое отступление является единственно возможным способом избежать нарушения основополагающих принципов и норм Конституции Российской Федерации» (последний абзац п. 2 Постановления);
- «речь в таких случаях идет не о действительности или недействительности для России международного договора в целом, а лишь о невозможности соблюдения обязательства о применении его нормы в истолковании, приданном ей уполномоченным межгосударственным органом в рамках рассмотрения конкретного дела» (предпоследний абзац п. 3 Постановления);
- КС «лишь в редчайших случаях считает возможным использовать «право на возражение», причем «не ради самоизоляции от его (т.е. ЕСПЧ. - Авт.) решений, которые отражают консенсус, выработанный государствами - участниками Конвенции, а исходя из необходимости конструктивного взаимодействия и взаимоуважительного диалога с ним» (абзац 4 п. 6 Постановления).
8 Не случайно термин «партнер» вошел в тезаурус современного политического дискурса.
Показательно также, что в п. 4 Постановления (после примеров конвенционно-конституционных коллизий в других европейских государствах) КС называет такие ситуации «коллизией толкования» и «конфликтом толкований». Подобная квалификация рассматриваемых противоречий - еще одно свидетельство в пользу того, что «право на возражение», которым, как указал КС, пользуются его «коллеги из Австрии, Великобритании, Германии и Италии», возникло не из Конвенции и не из актов о ее ратификации.
Думается, едва ли кто-то всерьез считает, что предоставление отпуска по уходу за ребенком военнослужащему-контрактнику и отцу-одиночке Константину Маркину, оставшемуся с тремя детьми на руках, угрожало государственному суверенитету России или допускало какие-либо иные посягательства на основы ее конституционного строя9. Споры, которые ведутся вокруг этого дела, уже давно носят не юридический, а идеологический характер; мы предпочли бы остаться на стороне права.
В начале рассуждения мы посетовали на то, что юридическая общественность, по сути, не отреагировала на Постановление. Между тем, приглядевшись к этому судебному акту, понимаешь, что никакой научной полемики и не могло быть: и поспорили бы, да не с чем.
Экивоки, почти не закамуфлированные эвфемизмы, многословные и не всегда грамматически выверенные пассажи на тему непреложности конституционных принципов, - весь этот риторический арсенал кочует из одного постановления КС в другое и уже давно перестал выполнять вверенную ему суггестивную функцию. Главная задача читающего постановление КС - добраться до конца и уяснить, соответствует Конституции оспоренная норма или нет. Стремясь к этой цели, опытный читатель кусками выбрасывает по возможности все вербальное украшательство, не воздавая должное ни лексическому богатству, демонстрируемому нередко с привлечением латыни и живых европейских языков, ни синтаксической сложности, ни изяществу аргументации.
Но даже если читатель, чтобы не запутаться в плетении словес, решит сразу перейти к резолютивной части Постановления, то будет немало удивлен, потому что она - вопреки элементарной процессуально-правовой логике - являет собой прямое продолжение мотивировочной части («...признать взаимосвязанные положения... не противоречащими Конституции... поскольку.»). Вновь ощущается какая-то неуверенность КС.
Более всего огорчает эта непонятная робость, которая проявляется в деле защиты государственного суверенитета. Если КС установил, что исполнение международных обязательств в связи с ратификацией Конвенции стало походить для России - стараниями ЕСПЧ - на кабальную сделку, которая угрожает основам конституционного строя, то почему бы не действовать решительно и не использовать более жесткие и лаконичные формулировки? Все Высокие Договаривающиеся Стороны, коль скоро Страсбургский суд покусился на конституции как минимум еще четырех стран-участников, должны быть также заинтересованы в разработке единого правового механизма, который был бы способен разрешать конвенционно-конституционные коллизии (возможно, такой механизм следует наладить на базе Большой Палаты ЕСПЧ).
9 Постановление ЕСПЧ от 22 марта 2012 г. по делу «Константин Маркин (Konstantin Markin) против Российской Федерации» (жалоба № 30078/06) приводится самим КС в качестве одного из примеров «конфликта толкований» (п. 4 Постановления).
Безусловно, КС прав в одном: со временем подходы к одному и тому же могут меняться. Так, в постановлении от 14 января 1992 г. № 1-П Конституционный Суд РСФСР на четырех страницах убедительно, просто и смело доказал, что Указ Президента РСФСР от 19 декабря 1991 г. № 289 «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел РСФСР» не соответствует Конституции РСФСР «с точки зрения установленного в Российской Федерации разделения законодательной, исполнительной и судебной властей, а также закрепленного Конституцией РСФСР разграничения компетенции между высшими органами государственной власти и управления РСФСР».
Итак, риторика права содержательна и идеологична10. Разница в пафосе и логосе прежнего КС и современного КС разительна. Она носит знаковый характер: сигнализирует о пересмотре приоритетов в правовой политике. Риторика призвана убеждать общество в справедливости правовой политики, она легитимизирует правовую политику. Меняются средства риторического убеждения, а значит, меняется правовая политика, идеология. Х. Перельман по этому поводу писал, что посредством риторики законодатель убеждает в «правости» закона общество. Когда законодательная власть исходит из того, что справедливость законов, которые она дает, не является самоочевидной и не желает основывать их авторитет единственно на силе, тогда она прибегает к риторической аргументации. При этом роль риторики возрастает с каждым противоречием, при котором взаимообмен и взаимодействие мыслей помогают достигнуть разумного решения11.
10 Подробнее см.: Александров А. С., Баранов В. М. Риторика и право // Юрислингвисти-ка-3 : проблемы юрислингвистической экспертизы : межвузовский сб. науч. трудов / под ред. Н. Д. Голева. Барнаул, 2002. С. 113-123 ; Александров А. С., Баранов В. М. Философские основы соотношения языка права и текста закона // Философия права. 2002. № 1(5). С. 5-14.
11 См.: Perelman Ch. Justice, Law and Argument /Essays on Moral and Legal Reasoning. Dordrecht ; Boston ; London, 1978. Р. 120.
Нижегородская академия МВД России Александров А. С., доктор юридических наук, профессор кафедры уголовного процесса E-mail: anrc@rambler.ru
Нижегородский государственный университет имени Н. И. Лобачевского Босов А. Е., кандидат филологических наук, доцент кафедры судебной экспертизы E-mail: abossov@mail.ru
Nizhny Novgorod Academy of the Russian Ministry of Internal Affairs Alexander A. S., Doctor of Legal Sciences, Professor of the Criminal Process Department E-mail: anrc@rambler.ru
Nizhni Novgorod State University named after N. I. Lobachevskii Bosov A. E., Candidate of Philology, Associate Professor of the Forensic Law Department E-mail: abossov@mail.ru
