CC BY
34
чем пишут в журнале Philosophy of Science
(2000-2003 годы)
-i.В. А. КОЛПАКОВ, А. Л. НИКИФОРОВ
Двенадцать номеров американского журнала «Философия науки» за 2001-2003 гг.1 дают представление о тех проблемах, которые привлекают внимание американских (и вообще англоязычных) философов, работающих в области эпистемологии, в начале нового столетия. Разброс тем и интересов весьма велик, поэтому мы выделим лишь наиболее значительные темы, представляющие интерес для отечественного читателя.
Пожалуй, на первое место следует поставить продолжающееся вот уже несколько десятилетий обсуждение «case studies» - анализа конкретных эпизодов развития науки с целью более глубокого понимания механизмов научного открытия и факторов, влияющих на концептуальные изменения в науке. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в исследованиях такого рода принимают участие как историки науки, так и философы. В США, кажется, сложился тот союз историков и философов, который весьма плодотворен в исследовательском плане и которого нам, к сожалению, все еще не хватает в России. По содержанию статей порой даже трудно судить, кто автор - историк или философ.
В № 68 за 2001 г. опубликована обширная статья известного историка науки Эрнана Макмаллина «Влияние «Начал» Ньютона на философию науки»", вызвавшая многочисленные от-
1 Philosophy of Science, V. 68-71, № 1-4, 2001-2003.
2 McMullin E. The Impact of Newton’s «Principia» on the Philosophy of Science // Philosophy of Science, V. 68, № 3, 2001. P. 279-310.
IS
¡1
I aHopaMj
клики как историков, так и философов. Макмаллин давно известен своими работами о творчестве Ньютона. В 1978 г. вышла его большая работа «Newton on Matter and Activity»3. С тех пор он опубликовал десятки статей, освещающих различные аспекты процесса формирования науки Нового времени. В данной статье Макмаллин анализирует влияние методологических принципов, высказанных Ньютоном в его знаменитом труде «Математические начала натуральной философии» и в «Оптике», на понимание научного метода учеными и философами XVIII столетия.
«В долгой истории философии науки XVIII столетие вполне можно рассматривать как столетие Ньютона. Воздействие его «Математических начал натуральной философии» на мышление философов и физиков, которые теперь впервые разделились на две профессиональные группы, было так велико, что эта работа вскоре стала образцом для всякой деятельности в области естествознания. А его многочисленные замечания о методе на страницах «Начал» и «Оптики» приобрели непререкаемый авторитет, хотя из них было нелегко составить какое-либо целостное представление о философии науки»4.
Основная мысль, которую развивает и обосновывает в своей статье Макмаллин, заключается в том, что методологические принципы, высказанные Ньютоном, оказали негативное влияние на философию науки XVIII века и затормозили развитие теории научного метода, успешно начатое его предшественниками - Галилеем, Кеплером, Декартом, Гюйгенсом и др.
Макмаллин подробно исследует развитие философии науки в период, предшествующий выходу в свет «Начал» Ньютона. Античный идеал демонстративного знания, которое считалось «научным» в полном смысле этого слова, был подвергнут критике со стороны нового направления в философии науки, формирующегося в трудах Кеплера и Галилея. Они разработали новые способы получения нового знания, которые не были чисто дедуктивными.
В своем «Новом Органоне» Ф. Бэкон описал метод познания, который сам он назвал «индукцией», но который, по сути дела, как показывает Макмаллин, соединял в себе две разные
3 McMullin E. Newton on Matter and Activity. Notre Dame, 1978.
4McMullin E. The Impact of Newton’s «Principia»... P. 279-280.
ill ' 1я!
логические процедуры. Первая состояла в том, что от отдельных наблюдений осуществлялся переход ко все более широким обобщениям. Эти обобщения носили предположительный, гипотетический характер и должны были подвергаться проверке с помощью таблиц наличия, отсутствия и степени исследуемого признака (которые Дж. С. Милль впоследствии описал как методы сходства, различия и сопутствующих изменений). Оче- ¡О; видно, эти методы были применимы только для изучения наблюдаемых особенностей окружающих предметов и явлений. |||
С их помощью устанавливались наблюдаемые закономерные |||
связи. Примером использования индуктивного метода может служить установление законов движения планет Кеплером. |>§| Опираясь на данные, полученные наблюдением Тихо Браге за движением планеты Марс и подвергнув их математической обработке, Кеплер установил, что орбита Марса является эллип- к||
тической. Однако к этой индукции Кеплер добавил чисто спс-кулятивную гипотезу о том, что и все остальные планеты Солнечной системы должны двигаться по эллипсу.
Макмаллин указывает на то, что здесь сливаются две разные логические процедуры. Первая - собственно индуктивный переход от наблюдаемых конкретных случаев к обобщениям.
Однако затем встает вопрос об объяснении регулярностей, полученных индуктивным путем, вопрос об их причинах. Например, наблюдения с помощью телескопа показывали регулярное ||
возникновение и перемещение пятен на Солнце. Галилей предположил, что перемещение этих пятен по поверхности Солнца обусловлено его вращением. Такое предположение никак нельзя было получить индуктивным путем. Это было уже нечто иное. Макмаллин полагает, что в своей научной деятельности Кеплер, Бойль, Галилей, Гюйгенс и другие предшественники Ньютона использовали два разных метода: индукцию - восхождение от частных случаев к обобщениям и абдукцию (как назвал эту процедуру описавший ее Ч. Пирс) или ретродукцию (как предпочитает называть ее Макмаллин) - восхождение от следствий к их причинам. Правда, в то время еще не существовало ясного различения этих процедур.
Законы движения планет, установленные Кеплером, носили дескриптивный характер. Требовалось дать физическое объяснение того, почему они двигались так, а не иначе. «Важно осознание Кеплером того обстоятельства, что точное кинематическое описание движений планет должно служить основой
!|1
М
Щанорам/*
Цанорам^
для динамического истолкования того, почему эти движения именно таковы. Я думаю, он осознавал даже то обстоятельство, что такое истолкование, в свою очередь, помогло бы оценить кинематические описания как истинные «законы», а не просто как удобное индуктивное «спасение феноменов», как «случайные обобщения», - пишет Макмаллин5.
Современники Кеплера в разной степени осознавали важность гипотетических каузальных рассуждений. Галилей в своих астрономических исследованиях широко использовал такие рассуждения, однако все еще сохранял аристотелевский идеал демонстративного знания. Бэкон придавал большое значение переходу от следствий к их скрытым причинам. Единственным способом открыть эти скрытые причины было выдвижение каузальных гипотез. Такие гипотезы можно было проверить с помощью наблюдаемых следствий, выводимых из них. По мнению Макмаллина, «его термин «индукция», охватывал оба вида обоснования. Возможно, он полагал, что его метод индукции включает в себя два этапа научного исследования: обобщение наблюдаемых частных случаев и проверку каузального предположения, возникающего в ходе такого обобщения»6. Декарт придавал столь большое значение каузальным гипотезам, что Л. Лаудан считает его основателем «метода гипотез» в натуральной философии. В своем «Рассуждении о методе» Декарт говорит о том, что одни и те же явления могут быть объяснены разными причинами, и рекомендует в этих случаях, как и Бэкон, проверять альтернативы, выводя из них наблюдаемые следствия. Он надеется на то, что такая проверка позволит выделить единственную гипотезу, которая и должна считаться истинной.
Роберт Бойль в своих исследованиях по «натуральной философии» постоянно ссылается на ненаблюдаемые причины явлений, в частности на мельчайшие невоспринимаемые частицы, из которых, по его мнению, состоят все видимые тела. Он не ограничивается, как ранее Бэкон, утверждением о том, что гипотезы следует проверять с помощью их наблюдаемых следствий. Это лишь очевидный первый шаг. Но что еще требуется от каузальной гипотезы? В небольшой неопубликованной статье Бойль формулирует шесть требований, которым должна удовлетворять «хорошая гипотеза»: она должна быть непротиворечивой; совместимой с признанной физической
51Ыс1. Р. 285.
61Ыс1. Р. 286.
теорией; простой; она не должна быть неестественной; должна приводить к новым проверяемым результатам; должна давать наилучшее объяснение известным данным.
Наконец, и Христиан Гюйгенс в своем «Трактате о свете» широко использует гипотезы, объясняющие наблюдаемые оптические явления. Распространение света он уподобляет распространению волны по водной поверхности и с помощью этого уподобления объясняет периодический характер определенных оптических явлений. Он верит, что использование таких гипотез законно и оправданно, хотя и дает лишь вероятное, но не доказательное знание.
Таким образом, показывает Макмаллин, обращение к глубинным гипотетическим каузальным структурам стало существенной частью исследовательского инструментария науки Нового времени и ее отличительной эпистемической особенностью по сравнению с наукой античности и средневековья. В своих основных чертах гипотетико-дедуктивный метод был разработан уже в XVII веке. Однако в конце этого века произошло неожиданное.
В 1687 г. вышли в свет «Математические начата натуральной философии» Ньютона. В этом труде автору как будто удалось обойтись без того сомнительного гипотетического эле- 81г
мента, который его предшественники допускали в физику в поисках каузальных объяснений. А поскольку для Ньютона и его современников механика была образцом естественной науки, постольку неудивительно, что эта работа дискредитировала использование каузальных гипотез. Если можно обойтись без них в механике, то им нет места вообще в «экспериментальной философии». Громадный авторитет автора «Начал» привел к тому, что идеалом для философов и ученых вскоре стала наука, свободная от гипотез.
В первом издании «Начал» Ньютон ничего не сказал о гипотезах или о точном логическом отношении между «математическими принципами» и наблюдаемыми феноменами движения. Однако в течение 26 лет, прошедших между первым и вторым изданием этого труда, его все больше и больше раздражали упреки французских и немецких критиков в том, что, несмотря на его претензии установить математические принципы натуральной философии, «Начала» носили гипотетический характер, обращаясь к темному (оккультному) качеству ^ всеобщего притяжения. Поэтому во второе издание Ньютон
рш
шш
ini
л
а
включил вставку, эхом отозвавшуюся в последующие десяти- О
летия: «Причину же этих свойств силы тяготения я до сих пор Щ
не МОГ вывести ИЗ явлений, гипотез же Я не ИЗМЫШЛЯЮ. Все же, [||||
что не выводится из явлений, должно называться гипотезою, гипотезам же метафизическим, физическим, механическим, ~г| скрытым свойствам не место в экспериментальной философии.
; I», В такой философии предложения выводятся из явлений и
5обобщаются с помощью наведения»7. Последующим поколени-ем философов и ученых этот отрывок был воспринят как запрещающий использовать каузальные гипотезы в натуральной философии. Подлинный метод науки состоит в том, чтобы выводить принципы непосредственно из феноменов без помощи каких-либо гипотез.
Многие историки науки полагают, что запрещение использовать гипотезы относится только к спекулятивным гипотезам, никак не связанным с наблюдаемыми феноменами. Однако Макмаллин доказывает, что в поздний период своего творчества Ньютон выступал за запрещение вообще всяких гипотез в натуральной философии. В его «Оптике» гипотезы допускаются только в виде вопросов, открытых для обсуждения и исследования, но ответы на эти вопросы должны быть получены на основе доказательства и эксперимента. В лучшем случае разрешается использовать гипотезы в качестве эвристического средства исследования, но из области знания они должны быть устранены. И хотя сам Ньютон еще пытается искать причину гравитации, его последователи ограничиваются только описанием феноменов и их регулярностей.
Джордж Беркли подверг критике понятия «силы» и «притяжения» за их темноту и неясность. С его точки зрения, они создают лишь иллюзию объяснения и должны быть изгнаны из натуральной философии. Механика вполне может обойтись и без них. Достаточно того, что она устанавливает законы связи одних феноменов с другими, первые из которых можно рассматривать как причины, а вторые - как следствия. Объяснение в науке состоит в подведении наблюдаемых феноменов под законы такого рода. В свою очередь Давид Юм постарался показать, что и установленные регулярные связи обусловлены лишь нашей привычкой связывать явления и не описывают реальных зависимостей.
С наибольшей яркостью и полнотой идею науки, свободной от гипотез, выразил Томас Рид, который в своих лекциях о «Началах» Ньютона обосновывал мысль о том, что в этой рабо-^ те дан образец, которому должно следовать всякое научное ис-
ЗЕ следование. «Предположения», «гипотезы», «теории» могут
т_______________
2м
О Ньютон И. Математические напала натуральной философии. Пре-
¿д дисловие ко второму изданию // Крылов А. Н. Собр. трудов. Т. 7. М.- Л., 1936. С. 662.
служить в качестве неких вспомогательных средств научного поиска, но подлинно научным методом установления истин является только индукция. Гипотезы не дают знания, оно может быть получено только «тщательным наблюдением», «точным экспериментом» или «строгим доказательством». Ненаблюдаемые причины явлений представляют собой лишь фикции, которым нет места в подлинной науке. И даже если такие причины существуют, мы ничего не можем о них узнать. Работы Рида оказали большое влияние сначала в Англии, а в начале XIX столетия и в США. Тенденция ограничивать науку только описанием фактов до сих пор, по мнению Макмаллина, характерна для всей англоязычной культуры.
Статья Макмаллина вызвала широкое обсуждение. Принимавшие в нем участие авторы в целом соглашались с идеями Макмаллина, комментируя и развивая отдельные аспекты его концепции.
В статье Розмари Саржент «Экспериментализм Бэкона: комментарии к «Истории философии науки» Макмаллина»8 отмечено, что хотя философия науки в качестве самостоятельной дисциплины появилась лишь в XX столетии, учение об эпистемических критериях, которым должно удовлетворять научное исследование, имеет гораздо более долгую историю. В частности, оно возникает уже у Бэкона, программа развития экспериментальной философии которого была гораздо более широкой и сложной, чем последующий ньютоновский идеал.
Однако успех ньютоновской науки сделал авторитет его методологии непререкаемым и исказил взгляд историков и философов науки на методологические идеи его предшественников. Недостатки методологии Бэкона объясняли тем, что сам он не был экспериментатором, в то время как недостатки Бойля -тем, что он был только экспериментатором.
Практически до самого последнего времени в Бэконе видели лишь плоского индуктивиста, якобы отвергавшего гипотетический элемент в научном знании. В значительной мере это объясняется влиянием Дж. С. Милля, представившего свой вариант индуктивных методов и приписавшего его Бэкону.
Ч. С. Пирс, Д. Бернал и К. Поппер критиковали Бэкона за его якобы чистый индуктивизм. И даже Макмаллин, хотя и признает, что наряду с индукцией Бэкон признавал также и ретро-дукцию, все-таки еще не видит, что у Бэкона эксперимент слу-
а
---------- О.
8 Sargent R.-M. Baconian Experimentalism: Comments on McMullin’s ®
History of the Philosophy of Science // Philosophy of Science, V. 68, № 3,
2001. P. 311-319. S
^ жит не только для проверки гипотез, но и выступает в качестве конструктивного метода открытия причинных связей. Поэтому работы Бэкона и Бойля, считает автор, сохраняют интерес и для сегодняшнего времени, поскольку дают представление о тех возражениях, с которыми столкнулись ранние эксперимен-■ талисты в обосновании нового метода открытия и обоснования
знания. Именно работы историков науки помогают избежать ‘ упрощенного взгляда на историю философии науки.
В своем комментарии Джеймс Р. Волкел9, историк науки, ограничивается рассмотрением некоторых аспектов, связанных ! с пониманием методологии Кеплера. Он согласен с тем, что
( Ньютон повлиял на наше понимание деятельности Кеплера.
Именно благодаря Ньютону результатам Кеплера был припи-i сан статус эмпирических «законов», хотя сам Кеплер никогда
j не характеризовал их таким образом. Они стали называться
«законами» только после включения их в контекст ньютоновской физики. Макмаллин в своей статье утверждает, что физические объяснения Кеплера носили характер ad hoc, но это далеко не так. Их можно разбить на две группы. В одну входили Щ действительно важные для Кеплера принципы: что планеты
||| движутся под влиянием силы, исходящей от Солнца, что их
скорость движения обратно пропорциональна их расстоянию от Солнца и что положения Марса укладываются в эллиптическую орбиту. Другие действительно носили спекулятивный характер.
Макмаллин вполне прав, считая Кеплера чрезвычайно интересным ученым, пытавшимся включить в астрономию каузальное рассуждение. Однако не совсем корректно считать, что сначала Кеплер осуществлял индукцию, а затем добавлял каузальное объяснение ее результатов. Каузальное рассуждение было существенной частью его поисков правильной орбиты Марса. И с этой точки зрения его законы были отнюдь не эмпирическими, как ошибочно считал Ньютон.
Дополняя рассуждения Макмаллина, Джордж Смит10 в своем комментарии говорит о том, что ко времени появления «Начал» в натуральной философии были известны три основных подхода к изучению природы: описание наблюдаемых регулярностей и исключений из них, что было представлено у Бой-
^ 9 Voelkel J. Commentary on Ernán McMullin «The Impact of Newton’s
£■ «Principia» on the Philosophy of Science»// Philosophy of Science, V. 68, £ №3,2001. P. 319-326.
O '° Smith G. Comments on Eman McMullin «The Impact of Newton’s
«Principia» on the Philosophy of Science»// Philosophy of Science, V. 68, №3,2001. P. 327-338.
X
<0
ля; математическое представление идеализированных движений, как это было у Галилея и Гюйгенса; гипотетическое построение фундаментальных механизмов и процессов, лежащих в основе наблюдаемого мира, осуществленное Декартом. Ньютон в своих «Началах» сформулировал новый подход, отличный от перечисленных. К сожалению, усилиями философов, не способных разобраться в тонкостях его труда, его подход был искажен и упрощен, а затем навязан науке последующего периода.
Значительное место в журнале занимают статьи, посвященные обсуждению проблемы научной рациональности. Их авторы в основном отталкиваются от идей Т. Куна и П. Фейера-бенда, но значительно расширяют контекст обсуждения. Так, например, Майкл Фридман в своей статье «Кант, Кун и рациональность науки»" рассматривает эволюцию понятия научной рациональности от Канта до Карнапа и Куна. Автор защищает релятивный и исторический вариант кантовского априоризма и прослеживает изменение априорных принципов познания в процессе смены научных парадигм. Основная мысль его статьи состоит в том, что философская рефлексия по поводу этих принципов и их контекстуализация играют ключевую роль в обеспечении рациональной коммуникации между сторонниками сменяющих друг друга парадигм. В этом, с его точки зрения, состоит решение проблемы несоизмеримости.
Отвечая на вопрос «Как возможны синтетические априорные суждения?», Кант в своей «Критике чистого разума» разрабатывает «трансцендентальную» философскую теорию познавательных способностей человека, в основе которой лежат «априорные формы чувственности» и «чистые категории» рационального мышления. Эти формы и категории выражают неизменную и абсолютную рациональность, общую для всех времен и народов. Образцом такой рациональности для Канта служила математическая физика Ньютона.
Революция в физике в конечном итоге показала, что не только механика, но даже Евклидова геометрия может быть подвергнута эмпирической проверке и что в нашем знании нет каких-то априорных форм, полностью защищенных от критики. В настоящее время получила распространение холистская форма эмпиризма, или натурализма, в которой стерто само различие между рациональным и эмпирическим компонентами знания.
Холистское истолкование научного знания обычно связы-
||
III
вают с У. Куайном, однако оно имеет долгую историю. Еще Q.
----п------ 1
Friedman М. Kant, Kuhn, and Rationality of Science // Philosophy of JB
Science, V.69, № 2, 2002. P. 171-190. И
9 Зак. 129
m
Герман Гельмгольц полагал, что выбор между евклидовой и неевклидовыми геометриями для описания внешнего мира должен осуществляться эмпирически, однако он допускал, что реальное пространство имеет более общую структуру, которая лишь односторонне представлена этими геометрическими сис-||| темами. А. Пуанкаре не допускал, что этот выбор может осу-
ществляться на основе опыта, и отстаивал мысль о том, что ||| выбор той или иной геометрической системы определяется со-
ображениями удобства, простоты и т. п., т. е. конвенционален. й||| Даже логические эмпиристы не были антиаприористами.
pipi}! Хотя они отвергали априоризм в его первоначальной форме, но
f||i|j признавали его в некотором ином виде. X. Райхснбах в работе
<]|н «Теория относительности и априорное знание» выделяет в по-
нятии «априори» два значения: «необходимое и неизменное во все времена знание» и «принципы, образующие понятие об объекте познания». Райхенбах утверждает, что понятие «априори» во втором своем значении должно быть сохранено. Если теория относительности отбросила априорные принципы Ньютона, то одновременно она ввела собственные конститутивные принципы, необходимые для эмпирических исследований. Переведя эти идеи в плоскость языка, с наибольшей точностью их выразил Р. Карнап в обширной статье «Логический синтаксис языка» (1934). Согласно Карнапу, «правильность», «общезначимость» и «истинность» зависят от логических правил, принятых в той или иной языковой системе. В каждой системе существуют аналитические и синтетические суждения. Вопросы разделяются на внутренние и внешние. Внутренние вопросы разрешаются в рамках принятой языковой структуры и на основе ее специфических логических правил. Внешние вопросы касаются выбора самой языковой структуры. Этот выбор не может опираться на рациональные соображения и зависит от наших целей, задач и конвенций. Для Карнапа, безусловно, важно различие между априорным и апостериорным, логическим и фактуальным, аналитическим и синтетическим.
Куайн нападает на это различие, указывая на то, что все принципы языковой системы подлежат суду опыта. Он рассматривает теорию как огромную конъюнкцию научных утверждений и полагает, что все члены этой конъюнкции могут быть подвергнуты эмпирической проверке и ревизии. Конечно,
ÍoflHH утверждения находятся ближе к центру системы, они более устойчивы и мы менее охотно их пересматриваем, чем утверждения, находящиеся на периферии системы, однако нет ¡jj никаких выделенных и не подлежащих эмпирической критике Д утверждений.
Фридман решительно не согласен с куайновским холизмом. Концепция Куайна, по мнению автора, не способна понять научных революций. Дело ведь не в том, что одни утверждения находятся на периферии теоретической системы, а другие - в ее центре. Гораздо важнее то, что фундаментальные принципы научной теории задают содержание ее понятий и делают возможным сам эмпирический опыт. И в этом смысле они являются априорными. Концепция нормальной науки Куна совершенно аналогична деятельности в рамках некоторой языковой системы Карнапа, решению внутренних вопросов. Смена парадигм — это переход от одной языковой системы к другой, с иными логико-математическими правилами и принципами. Это действительно революция, и нет рациональных соображений, обосновывающих выбор новой парадигмы, как это было и при выборе языковой системы у Карнапа. При такой картине у нас есть, так сказать, «внутренняя» рациональность, обеспечивающая решение задач и коммуникацию в рамках одной парадигмы. Но существует ли «внешняя», или надпарадигмальная, рациональность, обеспечивающая коммуникацию между сторонниками разных парадигм? Кун и Фейерабенд отрицательно отвечали на этот вопрос. Фридман пытается обосновать его положительное решение.
«Вместо холистской сети убеждений Куайна, в которой и традиционно априорное знание, и философия как дисциплина целиком включены в эмпирическую науку, я предлагаю иной образ научного знания, который включает в себя три разных компонента или уровня. На базисном уровне располагаются понятия и принципы собственно эмпирической науки: эмпирические законы природы, такие как закон тяготения Ньютона или уравнения Эйнштейна для гравитационного поля, которые непосредственно предстают перед «трибуналом опыта» и подвергаются эмпирической проверке. Следующий, или второй, уровень образуется конститутивными априорными принципами, задающими фундаментальную пространственно-временную структуру, которая обеспечивает возможность строгих формулировок и эмпирических проверок утверждений базисного уровня. Именно эти относительно априорные принципы образуют то, что Кун называет парадигмами: относительно устойчивое множество правил игры, которое делает возможным решение головоломок нормальной наукой... В периоды глубоких концептуальных революций именно эти конститутивные априорные принципы подвергаются изменению под давлением новых эмпирических открытий и аномалий. Однако отсюда не следует, что эти второпорядковые конститутивные принципы
Щанорам/J
являются эмпирическими в том же самом смысле, что и принципы нижнего уровня. Напротив, поскольку здесь отсутствует общепризнанная основа, постольку прямой путь эмпирической проверки оказывается невозможным. И вот здесь-то начинает играть неустранимую роль наш третий уровень — уровень философских метапарадигм и метаструктур. Он служит для ориентации и руководства при переходе от одной парадигмы к другой. Такие философские метаструктуры обеспечивают рациональность революционных научных изменений, создавая основу взаимной коммуникации между сторонниками несоизмеримых парадигм»1'.
Роберт Дизали в своей статье «Новый взгляд на Канта, Фридмана, логический позитивизм и точные науки»13 усиливает тезис Фридмана о важной роли философии в периоды научных революций.
С точки зрения Куна, обращение ученых к философским принципам представляет собой очевидный признак кризиса и несоизмеримости конкурирующих парадигм. Работа Фридмана, по мнению автора, убедительно оспаривает позицию Куна, раскрывая ту роль, которую философские соображения играли в подготовке концептуальных изменений, создавая более широкое концептуальное пространство, в котором альтернативы господствующей парадигмы приобретали смысл и могли обсуждаться рационально. Однако, считает автор, философия в развитии науки играла даже еще более важную роль - не только внешнего источника общих эвристических принципов и новых концептуальных возможностей, но, по крайней мере, в наиболее значительных революционных изменениях выступала в качестве объективного средства научного исследования. Такой взгляд на познавательную роль философии, по мнению автора, позволяет глубже понять революционную деятельность Ньютона и Эйнштейна в физике и ее философскую интерпретацию (Кант, логический позитивизм). Он также позволяет раскрыть связи между современной философией науки и некоторыми традиционными философскими идеями относительно природы априорного знания.
Почти в каждом номере журнала появляются статьи, выражающие споры между научными реалистами, эмпириками, прагматистами, конвенционалистами, скептиками и т. п. относительно природы научного знания и его обоснования. При этом практически каждый автор разрабатывает свой вариант
12 Ibid. Р. 189.
13 DiSalle R. Reconsidering Kant, Friedman, Logical Positivism, and Exact Sciences // Philosophy of Science, V. 69, № 2, 2002. P. 191-211.
известных концепции и полемизирует не только с представителями других философских школ, но и с коллегами одного с ним направления, стремясь подчеркнуть своеобразие и оригинальность собственного варианта. Читателю, не принимающему участия в этих спорах, часто нелегко понять и оценить тонкие, подчас неуловимые различия соперничающих вариантов.
Примером может служить статья Марка Элспектора-Кслли «Должен ли эмпирик быть конструктивным эмпириком?»14, в которой обсуждается концепция конструктивного эмпиризма Баса ван Фраассена, развиваемая им в ряде работ последних двух десятилетий.
До появления концепции ван Фраассена единственным дос-тойным соперником научного реализма был логический позитивизм. После крушения логического позитивизма реализм оказался в выгодном положении, не имея достойных конкурентов. Ван Фраассен разработал новый вариант эмпиризма, про- gp|
тивостоящий научному реализму. Эмпиризм, с точки зрения f
ван Фраассена, есть позиция, признающая опыт единственным ||1|
законным источником информации о мире. Правда, это не оз- |||
начает, что оправданны лишь те суждения, которые опираются на показания органов чувств. Когда мы признаем теорию эмпирически адекватной, то имеем в виду и наблюдения, которые никогда никем не были осуществлены. Утверждение о том, что теория истинна, и утверждение о том, что теория эмпирически адекватна, должны быть подвергнуты эмпирической проверке и могут быть опровергнуты наблюдениями, не согласующимися с предсказаниями теории. Утверждение о том, что теория истинна (ТИ), не нуждается в какой-то дополнительной проверке по сравнению с утверждением о том, что теория эмпирически адекватна (ТЭА). Поэтому ТИ не требует дополнительного подтверждения по сравнению с ТЭА. А поскольку единственным источником информации является опыт, то не может быть никаких дополнительных соображений для признания ТИ по сравнению с ТЭА. Конструктивный эмпиризм ван Фраассена ограничивается признанием только ТЭА и отказывается обсуждать вопрос об истинности теорий.
Автор критикует позицию ван Фраассена, стараясь показать, что признание ТИ также не предполагает обращения к иным источникам информации, нежели опыт, и не связано с допущением ненаблюдаемых сущностей. ^
К тому же кругу проблем относится и статья Статиса Псил- ^
---------- О
14 Alspector-Kelly М. Should the Empiricist Be a Constructive Empiricist? <o
// Philosophy of Science, V.68, №4, 2001. P. 413-431. Э
лоса «Сходство предсказаний и успешность науки: ответ Стэн-
В предыдущем номере журнала П. К. Стэнфорд опубликовал статью «Антиреалистское объяснение успешности науки»,
> : которую анализирует и критикует Псиллос. Рассматривая во-
прос об успешности науки, Псиллос исходит из следующей I альтернативы: реалисты успех теории объясняют тем, что она
i истинна, антиреалисты стремятся показать, что можно объяс-
L нить успех теории, не ссылаясь на ее истинность. Стэнфорд, по
íib:.:' его мнению, стремится сесть между двух стульев. Он объясня-
|i;ет успех теории Т1 тем, что се предсказания сходны с предска-; заниями «истинного теоретического понимания данной облас-
• ти». Конечно, Стэнфорд прямо не ссылается на истинность Т1
| при объяснении ее успеха и в этом смысле его позиция не явля-
• ется реалистической. Но неявно он апеллирует к существова-
I нию некоей истинной теории в данной области, следовательно,
его позиция сближается с реализмом. Таким образом, заключа-: ет автор, Стэнфорду не удалось предложить антиреалистского
объяснения успехов науки.
Если попытаться в общем охарактеризовать содержание журнала Philosophy of Science за последние три года, то оно : ./ сводится к обсуждению «case studies», проблемы научной pajil р циональности в разных ее формулировках и аспектах, к спорам
I между сторонниками различных позиций по поводу природы и
I обоснования научного знания. Значительное место в журнале
| занимают статьи, посвященные вопросам теории вероятностей,
главным образом, истолкованию понятия вероятности и по-j; строению разнообразных формальных систем, но эти статьи по
| большей части носят технический характер и представляют
интерес лишь для специалистов в данной области. Наконец, во многих статьях рассматриваются отдельные философско-методологические проблемы: объяснение и его связь с пониманием; детерминизм, индетерминизм и вероятность; теория эволюции и ее разнообразные приложения; идеи Фейерабенда о месте науки в демократическом обществе; проблема несоизмеримости научных теорий и т. п.
С неожиданным сюрпризом встретились читатели журнала в январском номере за 2003 год. Здесь была помещена дискус-1 сия о будущем философии науки. Тема, безусловно, интересная
‘ и важная, но еще более интересно то, что программу радикаль-
ного обновления философии науки выдвинули на этот раз о. представительницы феминизма. Следует заметить, что за по-
форду»15.
О
15 Psillos S. Predictive Similarity and the Success of Science: A Reply to Stanford // Philosophy of Science, V.68, №3, 2001. P. 346-354.
следние десятилетия феминизм стал весьма значительным явлением в интеллектуальной жизни США и Западной Европы. В настоящее время феминистки обратили внимание и на такую, традиционно «мужскую», область, как эпистемология и философия науки16. Как ни относиться к этим работам, но уже само их количество заставляет обратить на них внимание.
Критический анализ науки, предпринятый феминистками, преследует цель показать, что «чистой» науки - как исключительно эпистемологической деятельности — нет и не может быть. В науке всегда можно обнаружить социальную и даже политическую «примесь», в частности, дискриминацию женщин. И в этом нет ничего удивительного, если учесть результаты исследований исторической школы в философии науки, показавшие неустранимость ценностей и традиций в функционировании науки. Но если социум через посредство своих институтов и традиций неустранимо присутствует на всех этапах научной деятельности и если сам социальный организм изменяется, то перед философией науки встает задача — построить такую стратегию управления наукой со стороны общества, которая обеспечивала бы равный доступ к научной деятельности мужчинам и женщинам.
В обширной статье одного из лидеров феминистской философии Жанет Курани «Философия науки для двадцать первого века»17 обосновывается мысль о том, что традиционная («мужская») философия науки способствовала формированию образа социально недружественной науки, в частности, науки, дискриминирующей женщину и ее роль в обществе. В целом ряде недавних исследований по биологии и психологии, отмечает Курани, «научно» обосновывается, что женщина по самой своей природе обладает худшими качествами и уступает мужчине интеллектуально, социально, сексуально и даже морально18. В ряде работ по истории и даже по археологии вплоть до последнего времени можно прочитать о решающем влиянии мужской части человечества на его эволюцию. В существующих экономических и особенно медицинских исследованиях
MA, 1989; Stanton D. and Stewart A. (eds.j Feminism in the Academy. Ann Arbor, MI, 1995.
ЙШШ
У 1ш
111!!
16 Феминистский подход к философии науки представлен, например, в
следующих работах: Nelson L.H. and Nelson J. (ed.). Feminism, Science, and the Philosophy of Science. Dordrecht, 1997; Miriam S. Social Empiricism. Cambridge, 2001; Kourany J. (ed.). The Gender of Science. Upper Saddle River, NJ, 2002. %
17 Kourany J. A Philosophy of Science for the Twenty-First Century // Phi losophy of Science, V.70, № 1, 2003. P.1-15.
ffl
a
о
См., например: Schiebinger L. The Mind Has No Sex? Cambridge, jg
(O
Щанорам^
также легко увидеть их «мужскую ориентированность». Для пояснения достаточно одного выразительного примера. В на-"Йр чале 1960-х годов американская медицина объявила состояния
женского организма в период менопаузы и постменопаузы серьезной болезнью. Эту болезнь предписывалось лечить гор-мональной терапией. Несмотря на то, что в течение последующих сорока лет исследования свидетельствовали о крайне негативных последствиях гормональной терапии, показывая, что | при этом существенно возрастает риск таких страшных болез-
ней, как рак груди, только в 2003 году удалось изменить уста-гМ новку медицины. Теперь указанное состояние признано «нор-
мальным». При этом аналогичная потеря гормонов мужчиной в зрелом возрасте и специфические «болезненные» состояния болезнью не считались, и медицина не предписывала гормональных препаратов для их лечения.
Вот так в практике современной науки и в интерпретации ее результатов подчиненная роль женщины получила теоретическое обоснование. Социальная недружественность науки по отношению к женщине, полагает Курани, носит принципиальный характер - наука в целом недружелюбна по отношению ко всему обществу, а не только к женщине. Причину этого, считает она, следует искать в традиционной философии науки, которая нуждается в радикальном пересмотре, в том числе и с феминистских позиций.
В чем же должна состоять суть этого пересмотра? Новая программа для философии науки должна основываться, по мнению Курани, на принципе социальной ответственности, который тесно связан с феминистским принципом «эгалитарного идеала процветания всего человечества».
Следует заметить, что сегодня этот принцип не имеет определенного философского содержания. Он восходит к идее всеобщего равенства или отрицания какого-либо неравенства между людьми. Но в современной феминистской литературе его содержание имеет много оттенков, определяемых разницей философских предпосылок, на которые опираются те или иные авторы. Так, Симона де Бовуар первая в XX веке переносит феминизм из социально-политической области в сферу философии. Ее собственная философия феминистского экзистенциализма проложила путь к последующим построениям в этой области. Однако в конце XX века феминизм зашел в те же тупики релятивизма и фрагментарности, что и вся философия эпохи постмодерна. Поэтому Курани никак не поясняет свое понимание принципа эгалитарности. Он может быть наполнен любым содержанием, однако для нее принципиально важно
следующее: во-первых, это озабоченность вполне конкретным неравенством, неравенством женщины в современном обществе, которому наука пытается дать теоретическое обоснование, и, во-вторых, ее проект программы для философии науки предполагает идею управления наукой со стороны общества.
Курани понимает, что ее идея социально дружественной науки не оригинальна. Ее истоки в XX веке она видит в первоначальных проектах «научного осмысления мира» участников Венского кружка. Некоторые из его членов, в частности О. Нейрат, не только осознавали воздействие науки на общество, но и считали необходимым участие общества в реформиро-вании науки. Для них было ясно, что объективность научного знания не может быть обеспечена только с помощью логического анализа структуры знания и его экспериментального ба- ^
зиса, но достигается в полной мере только посредством созна- - ^
тельного использования свободно выбранных социальных принципов и ценностей.
Принцип эгалитарности не дополняет традиционных эпистемологических принципов - непротиворечивости, совмести- §||:
мости с ранее обоснованным знанием, простоты и т. п., а попросту отбрасывает их. Он также не выступает в качестве критерия истины. Эгалитаризм далек как от инструменталистского истолкования научного знания, так и от эмпирического его обоснования. Конечно, наука должна продолжать обеспечивать р|
общество эмпирически обоснованной информацией, но вопрос
19 Kourany J. Op. cit. Р. 10-11.
ні
эмпирическои приемлемости теперь должен решаться иначе.
Развитие науки должно регулироваться обществом, исходя из ііі|
идеала процветания человека. «Короче говоря, наука так силь- ||| но преобразует общество и так много получает от него, что она должна быть чрезвычайно чувствительна к запросам общества»19.
Нетрудно заметить, что новая программа для философии науки носит революционный характер и стремится пересмотреть все. Так, «контекст открытия» должен быть истолкован по-новому в соответствии с принципом эгалитаризма. Приоритет и субсидии должны получать те научные исследования, которые прямо проводятся в интересах женщин, поскольку до сих пор женщины в науке подвергались дискриминации. Оценивать научные теории в эгалитарной философии науки предлагается по критерию «новизны»: предпочтение следует отдавать теориям, существенно отличающимся от принятых ныне
X
(О
как по виду допускаемых объектов, так и по схемам объясне- о,
О X
<0
ния, по используемым понятиям и метафорам; по критерию ®
йш
«онтологическом гетерогенности»; по критерию сложности |Ц взаимосвязей, т. е. предпочтение получают теории, вводящие разнообразные объекты с многомерными взаимоотношениями. Выбор именно таких критериев обусловлен тем, что они в наибольшей мере поддерживают идею построения науки в интересах процветания человека.
С оценкой феминистской программы для философии науки выступил Р. Гир~°, который выделил в этой программе три аспекта: натуралистический, критический и политический.
Натуралистический подход к пониманию философии науки заключается в том, что научная деятельность рассматривается как одна из разновидностей социальной активности. Социология знания, или натурализм, пыталась заделать бреши в методологии логического эмпиризма, разрушенного критикой. Весь спектр научной деятельности натурализм объясняет, исходя из социальных норм и традиций. Феминистская концепция философии науки, по мнению Гира, целиком укладывается в рамки натуралистического подхода. Однако неправомерно общий постулат о важности социального подменять утверждением об исключительной важности вполне конкретной и единственной ценности, сделав ее единственным регулятором научной деятельности. Натуралистическая эпистемология должна оставаться описательной и «давать ученым понимание сути их собственной научной практики»21. Курани же предлагает вновь сделать философию науки нормативной и в союзе с философией феминизма обосновать конкретные принципы эгалитарно-сти в качестве новых идеалов социально-ответственной научной деятельности. С этим, по мнению Гира, трудно согласиться.
Новая программа для философии науки является не только натуралистической, но сливается также с общим критическим отношением к традиционной философии науки. Центральная идея критического подхода состоит в том, что наука сама по себе не может выбирать направление исследований. Общество субсидирует науку, и именно общество должно решать, соответствуют ли ее цели идеалам процветания человечества или нет. Научные теории и результаты должны находиться в соответствии с принципами эгалитаризма. Но это, как показывает Гир, означает примат идеологического над эмпирическим. Конечно, в истории науки бывали случаи, когда какие-то гипотезы принимались научным сообществом по идеологическим со-
_0 Giere R. A New Program for Philosophy of Scicnce? // Philosophy of Science, V.70, № 1,2003. p" 15-21.
21 Lbid. P. 17.
збражениям, но эти случаи представляют собой редкое исклю-1ение. Программа Курани направлена на то, чтобы сделать эти исключения правилом и подменить эмпирические критерии 1риемлемости научных гипотез идеологическими. И с этим, по мнению Гира, также трудно было бы согласиться.
Наконец, и политическая часть новой программы кажется 1еприемлемой, ибо стремится превратить науку в элемент по-штической реальности. Вместо социально дружественной нау-ш, иронизирует Гир, мы рискуем получить науку, дружественную по отношению к институтам власти. Таким образом, делает он вывод, феминистская программа для философии науки сажется неприемлемой во всех отношениях.
Дискуссия по поводу феминистской программы для философии науки кажется симптоматичной. Женщины давно и пло-10творно работали в этой области, достаточно вспомнить Эли-¡абет Энском или Мэри Хессе. Но феминистки вторгаются в эпистемологию и философию науки именно как женщины и претендуют на выражение особой - женской - позиции в репении эпистемологических проблем. В их критике по отношению к науке и философии науки немало справедливого и заслуживающего внимания. И все же их позитивные философско-методологические воззрения пока представляют собой не эолее чем пеструю смесь идей, заимствованных у Поппера, Куна, Куайна и других мыслителей, работавших в области философии науки.
Работа выполнена при поддержке РГНФ (грант 04-03-00151а).
%
ш
О.
О
х
я
