CC BY
170
В.Л. Коровин
О БИБЛЕЙСКИХ МОТИВАХ В ЛЕРМОНТОВСКОМ «ДЕМОНЕ» В СВЯЗИ С ЕГО ТВОРЧЕСКОЙ ИСТОРИЕЙ: (ОТ БАЙРОНА - К МИЛЬТОНУ)
Аннотация
В статье показано, как на разных этапах работы над «Демоном» менялся способ обращения Лермонтова с библейскими образами и цитатами. В поздних редакциях поэмы они используются в соответствии с христианским пониманием их вероучительского смысла. Такой способ характерен не для романтической поэмы, а для религиозных эпопей в духе Мильтона, с которыми «Демон» имеет немало общего.
Ключевые слова: Мильтон, «религиозная» («духовная», «священная») поэма, А.Н. Муравьёв, Книга Товита, Книга Иова, поэма В.И. Соколовского «Мироздание».
Korovin V.L. On Biblical motives in the «Demon» by Lermontov in relation to his creative career: (from Byron to Milton)
Summary. The article shows the way Lermontov changed his method of addressing the Biblical images and quotes in different stages of his work on The Demon. In the latter versions of the poem they are used in accordance with the Christian understanding of their doctrinal meaning. This method is typical not for a romantic poem but for religious epics after a fashion of Milton, The Demon having a lot of common with them.
Байрон и Мильтон, которых нередко через запятую вспоминают в связи с «Демоном» Лермонтова, в сознании его современников были антагонистами. В стихотворении В.Г. Теплякова «Два ангела» (1833) они представлены как носители разных духов: один -«божественный слепец», «очами души» узревший «солнце рая»,
другой - «Гигант», измеряющий «пространства бездны» своим «мрачным умом»1. В то время как Байрон уличался в проповеди безнравственности и эгоизма, чтение Мильтона, «христианского Гомера»2, считалось душеполезным занятием. «Потерянный рай», как и эпопею Ф.Г. Клопштока «Мессия» (1748-1773), относили к образцовым «духовным поэмам», отличительной особенностью которых было «смешение вымысла с истинною религиею, выраженное в формах древней языческой поэзии»3. Критики, порицавшие их, отвергали искусственность «форм» классической эпопеи Нового времени, но не права «вымысла» в проповеди «истинной религии»4.
Способы обращения с Библией в поэмах Мильтона и мистериях Байрона («Каин», 1821; «Небо и земля», 1822) диаметрально противоположны. Оба прибегали к вымыслам, но Байрон переосмысливал библейские образы и сюжеты в целях самовыражения, а Мильтон актуализировал для современников их подлинный смысл, претендуя, конечно, на правильное его понимание. Он выступал как толкователь и популяризатор Библии, определявшей в протестантизме все стороны жизни верующих. Добро и зло, положительные и отрицательные библейские персонажи у Мильтона выступают в том же качестве, что и в Библии, а не меняются местами, как зачастую у Байрона. То же касается и Сатаны в «Потерянном рае», изображенным Мильтоном отнюдь не в целях его апологии и реабилитации5.
Присутствие и весомость библейских мотивов в поэзии Лермонтова и, в особенности в «Демоне», самоочевидны, они не раз становились предметом исследований6. Вопрос в том, насколько произвольно он их использовал, т. е. не была ли его манера обращения с Библией всецело «байронической»? В случае с «Демоном» это было бы даже естественно, поскольку сюжет поэмы не связан с каким-то общеизвестным эпизодом священной истории (вроде грехопадения первых людей, как у Мильтона, или убийства Каином Авеля и Всемирного потопа, как в названных выше мистериях Байрона), это чистый поэтический вымысел, а значит, речь может идти лишь об отдельных образах, аллюзиях и цитатах. Критики XIX в. были склонны отказывать поэме в наличии сколько-нибудь серьезного богословского содержания7, в ее заглавном герое усматривали портрет сочинителя8. В соответствии с этой
традицией Б.М. Эйхенбаум, указывая на многочисленные русские и европейские источники лермонтовских произведений, отрицал связь «Демона» «с поэмой в стиле Мильтона»: «Из западного Сатаны получился "печальный демон", в котором просвечивают черты знакомых нам хотя бы по драмам Лермонтова парадоксальных злодеев, вроде Арбенина из "Маскарада". Он замаскирован на этот раз Демоном,..»9 Позднейшие исследователи, хотя не известно ни одного прямого упоминания Мильтона Лермонтовым, с очевидностью обнаружили значительность именно мильтоновского пласта в «Демоне»10. Причем, как убедительно показал В.Т. Олей-ник, «в процессе работы над поэмой Лермонтов от редакции к редакции насыщал ее деталями, восходящими непосредственно к «Потерянному раю»»11. Это позволяет говорить о причастности «Демона» вообще к традиции «религиозной» («духовной», «священной», «христианской») поэмы в духе Мильтона и Клопштока, образцы которой имелись и в русской литературе12. Для авторов таких поэм была характерна озабоченность не только общими нравственными и религиозно-философскими проблемами, но и специальными вопросами богословия и библейской экзегетики, потому они нередко подвергались притеснениям духовной цензуры (как, например, «Иов» и «Таинственная капля» Ф.Н. Глинки13). И, напротив, совсем для них не характерны были религиозное вольнодумство и свободная игра с библейскими текстами и образами.
С одним знатоком и ценителем жанра религиозной поэмы Лермонтов был лично связан. Это А.Н. Муравьёв, высокопоставленный синодский чиновник и широко известный уже в 1830-х годах церковный писатель14. Он был причастен к созданию «придворного» списка «Демона» в начале 1839 г., его последней (VIII) редакции. Считалось даже, что либо VII редакцию, либо VIII с ее новым финалом (счастливым для Тамары и неизбежным для Демона) Лермонтов сочинил по его совету с целью угодить вкусам двора15. Поводом к их знакомству, состоявшемуся в 1833-1834 гг., тоже была поэма «Демон», одна из ранних редакций которой оказалась у него в руках через лермонтовского однокашника. После этого, по воспоминаниям Муравьёва, поэт часто у него бывал: «Часто читал мне молодой гусар свои стихи, в которых отзывались пылкие страсти юношеского возраста, и я говорил ему: "Отчего не
изберет более высокого предмета для столь блистательного талан-та?"»16. «Высокими предметами» Муравьёв считал темы духовной поэзии. В 1826-1827 гг. он сам сочинял поэму «Потоп», думая выступить продолжателем Мильтона и Клопштока. Она осталась незавершенной (написаны были две песни, изданные Н.А. Хохло-вой в 2001 г.17), но, вполне вероятно, что в беседах с Лермонтовым Муравьёв заводил о ней речь.
Действие поэмы происходит перед Всемирным потопом «в Араратских горах» (на Кавказе), а исходная ситуация - любовь ангелов к смертным женщинам (так здесь истолковано Быт 6:1-4). Оба обстоятельства, как видно, небезразличны для «Демона». В 1833-1834 гг. Лермонтов как раз создал V редакцию поэмы, события которой еще разворачиваются в некоем абстрактном пространстве с монастырем. Было бы слишком опрометчиво предполагать, что Кавказ как место действия последних редакций «Демона» был выбран под влиянием Муравьёва, но можно не сомневаться, что в его лице Лермонтов нашел убежденного пропагандиста благочестивой эпопеи в духе Мильтона и Клопштока и что именно в этом направлении Муравьёв пытался влиять на молодого автора полюбившейся ему поэмы.
В нижеследующих заметках приводятся некоторые наблюдения над способом обращения Лермонтова с библейским материалом на разных этапах работы над «Демоном», свидетельствующие, на наш взгляд, о его постепенной переориентации в этом отношении на опыт Мильтона и подобных ему авторов религиозных поэм.
«Демон молодой»: Ранние редакции
Обычай критиков XIX в. видеть в «Демоне» незамысловатую любовную историю, а в ее заглавном герое - заместителя мо-
18
лодого автора находит сторонников и среди современных иссле-дователей19. Если бы речь шла только о ранних редакциях поэмы, созданных в 1829-1831 гг. (завершенный вид имеют II <начало 1830> и III <1831>), с этим мнением пришлось бы согласиться. В посвящении III редакции («Прими мой дар, моя мадона!..») поэт открыто сравнивает себя со своим героем: «Как демон, хладный и суровый, / Я в мире веселился злом...»20 В первых трех редакциях
он даже наделяется возрастной характеристикой: «демон молодой» [с. 534, 536, 547]. Это еще не тот напугавший В.Ф. Одоевского «страшный протестант и мрачный соблазнитель» [см. прим. 8], который будет искушать грузинку Тамару в поздних редакциях, а именно «демон молодой», чьи переживания и поступки по-человечески понятны, хоть и не очень благовидны. Это один из второстепенных злых духов, который некогда «блистающий Сион оставил с гордым сатаною» и с тех пор «связан клятвой роковою». Клятва эта заключалась в том, что «ему любить не должно сердца допустить» [с. 538, 548]. Он ее, конечно, нарушил и тем «князя бездны раздражил» [с. 538, 549]. Полюбив безымянную монахиню, Демон оставляет ремесло искусителя и, боясь причинить ей зло, удаляется в некое горное жилище; там под влиянием нового чувства он начинает исправляться и даже делает добрые дела (помогает заблудившимся путникам), но однажды, все-таки решившись войти к ней, находит ее в охраняющих объятиях ангела, в полном согласии с ним: «Они счастливы, святы оба!» [с. 541, 551; то же и в V ред. <1833-1834>, с. 563]. Поняв, что она любит другого (в III редакции есть «Песнь монахини» о любви к ангелу), Демон исполняется злобой и жаждой мщения, а затем обольщает и умерщвляет монахиню. Во II редакции подчеркнуто, что она заслужила свою участь: «Ее страстям уж нет прощенья!..» [с. 545]. Этот сюжет, основанный на мотивах неразделенной любви и ревности, адресат посвящения III редакции должен был понять как намек вести себя благоразумней, чем монахиня, и не отталкивать начавшего исправляться автора: «Теперь, как мрачный этот Гений, / Я близ тебя опять воскрес / Для непорочных наслаждений, / И для надежд, и для небес» [с. 536].
В этом сюжете еще нет ничего специфически библейского. Это оригинальная вариация привлекавшего романтиков сюжета о любви между ангелами и смертными женщинами или между злыми и добрыми духами. Основанные на нем поэмы Т. Мура «Любовь ангелов» (1822), А. де Виньи «Элоа» (1824) и А.И. Подолин-ского «Див и Пери» (1827), как и «Небо и земля» Байрона, являются главными источниками первых редакций лермонтовской поэмы. Демон здесь действительно не столько злой дух, сколько маска автора, он недостаточно крепко стоит на стороне зла, и поэтому в принципе мог бы быть прощен, хотя этого не произошло: «Как
жалко! Он уже хотел / На путь спасенья возвратиться / <...> / И благодатное прощенье / Ему б случилось получить» [с. 541, 552].
В V редакции (1833-1834) статус Демона существенно повысился: уже нигде прямо не указывается на его подчиненное положение в иерархии злых духов, и возможность прощения и возрождения к новой жизни для него более проблематичны, чем для демонов ранних редакций, поскольку это прощение он заранее отвергает: «Он с гордым встретил бы челом / Прощенья глас, как слово казни» [с. 559]; «И слишком горд я, чтоб просить / У Бога вашего прощенья: / Я полюбил мои мученья / И не могу их разлюбить» [с. 565]. Правда, на вопрос монахини «Кто ты?» он в V редакции по-прежнему честно и правдиво отвечает: «Я демон» [с. 564; ср. с. 535, 542, 553], а не уклоняется от ответа, как подобало бы настоящему «лжецу и отцу лжи» (Ин 8:44) и как действительно поступает Демон в поздних редакциях («Я тот, которому внимала... <и т.д.>»). Тем не менее в V редакции Демон уже приобрел некоторые присущие каноническому образу дьявола черты, а в тесте появились библейские реминисценции, используемые, надо признать, вполне уместно.
«А Бог! - На нас не кинет взгляда...»: Грех против седьмой заповеди
Диалог Тамары с Демоном отсутствует в последней, VIII, редакции поэмы, но с середины XX в. при всех переизданиях принято включать его в ее основной текст из ранних редакций (чаще всего в угловых скобках, как интерполяцию). Впервые он появился в V редакции (1833-1834) и без изменений перешел в следующие за ней.
<Тамара
Зачем мне знать твои печали,
Зачем ты жалуешься мне?
Ты согрешил...
Демон
Против тебя ли?
Тамара Нас могут слышать!..
Демон
Мы одне.
Тамара А Бог!
Демон
На нас не кинет взгляда: Он занят небом, не землей!
Тамара А наказанье, муки ада?
Демон
Так что ж? Ты будешь там со мной!>
[с. 457; ср. с. 565, 585].
В этом диалоге усматривают кощунственное отрицание Промысла Божьего, в связи с чем Лермонтов якобы и исключил его из списка поэмы, предназначавшегося к чтению при дворе. Между тем здесь обнаруживается довольно точная цитата из Священного Писания. В Книге Иова Елифаз Феманитянин обличает многострадального праведника: «И отвечал Елифаз Феманитянин и сказал: разве может человек доставлять пользу Богу? Разумный доставляет пользу себе самому. Что за удовольствие Вседержителю, что ты праведен? И будет ли ему выгода от того, что ты содержишь пути твои в непорочности? Неужели Он, боясь тебя, вступит с тобою в состязание, пойдет судиться с тобой? Верно, злоба твоя велика, и беззакониям твоим нет конца. <. > Не превыше ли небес Бог? посмотри вверх на звезды, как они высоко! И ты говоришь: что знает Бог? может ли Он судить сквозь мрак? Облака - завеса его, так что он не видит, а ходит только
по небесному кругу» (Иов 22: 1-5, 12-14). Двоедушный друг обвиняет праведного Иова в неведомых ему грехах и отрицании Промысла, в то время как сам в начале своей речи заявил о незаинтересованности Бога в праведности человека. Слова о том, что Бог «не видит, а ходит только по небесному кругу», приведены здесь как выражение крайнего безумия. В устах Демона эти же слова («Он занят небом, не землей») призваны ослабить волю Тамары к сопротивлению, лишить ее надежды. Однако дело этим не ограничивается. В словах Демона есть тонкий психологический расчет: он обезоруживает и одновременно завлекает Тамару в сети греха, как будто бы совершенно ненаказуемого. И грех этот здесь вполне конкретный - грех против седьмой заповеди Закона Божьего: «не прелюбодействуй». Мысли, внушаемые Тамаре Демоном, по Библии, лежат на сердце каждого прелюбодея, думающего оставаться невидимым: «И око прелюбодея ждет сумерков, говоря: ничей глаз не увидит меня, - и закрывает лице» (Иов 24:15); «Человек, который согрешает против своего ложа, говорит в душе своей: кто видит меня? вокруг меня тьма, и стены закрывают меня, и никто не видит меня: чего мне бояться?» (Сирах 23:24-25).
Адекватность этой библейской аллюзии именно в контексте отношений Тамары с Демоном не требует пояснений. Он апеллирует одновременно к ее разуму (лишая веры и надежды на заступничество Бога) и к чувственности (изображая привлекательный грех ненаказуемым). Таким образом, кощунственный диалог оказывается не вольнодумной выходкой автора, а важнейшим моментом в развитии сюжета поэмы. В V редакции, где впервые появляется этот диалог, героиня (пока еще безымянная монахиня) становится именно жертвою «страстей», которые «владели пылкою душой» [с. 568]. В VI редакции (<8 сентября 1838>) на устах погибшей Тамары застыла «улыбка странная», в которой читалась «с небом гордая вражда» [с. 587], чем подчеркивается уже большая весомость интеллектуальной составляющей среди причин ее гибели. В VII редакции (<4 декабря 1838>) образ Тамары несколько изменен: она движима не столько любовной страстью, сколько состраданием, и оказывается больше жертвой обмана, чем страстей (незаметно для себя согласившись оказаться с Демоном в аду). Облик погибшей Тамары лишен здесь демонических черт (нет никакой «улыбки»), и в финале она названа просто «грешни-
цей младой». Наконец, в VIII редакции Тамара изображена как взявшая на себя из любви и сострадания к Демону непосильную задачу его спасения, потому здесь ей и открываются врата рая, что она «страдала и любила», а коварный Демон, вроде бы добившийся ее ответного поцелуя (ночной сторож и здесь слышит «двух уст согласное лобзанье»), в конечном счете посрамлен. В этом контексте ее согласие быть с Демоном в аду, т. е. отказ от главной своей цели - его спасения, действительно выглядит странно и не совсем уместно. Поэтому, возможно, правы исследователи, не согласные с интерполяцией этого диалога в текст последней редакции и считающие, что Лермонтов исключил его не по цензурным, а художественным соображениям21.
«Лукавый Демон»: Поздние редакции
В трех последних редакциях поэмы (VI <8 сентября 183 8>, VII <4 декабря 1838>, VIII <начало февраля 1839>) сюжет о несостоявшемся возвращении злого духа на небеса обрастает важными и отнюдь не только декоративными подробностями: действие теперь происходит на Кавказе, безымянная монахиня превращается в грузинку Тамару, дочь богатого и знатного Гудала, а главное, у нее появляется жених, «властитель Синодала». Он оказывается первым препятствием в борьбе Демона за любовь Тамары, и, конечно, это препятствие он легко устраняет, подстраивая его гибель. В таком виде сюжет поэмы находит близкое соответствие в Библии. Это Книга Товита, рассказ о Сарре, дочери Рагуила, которая «... была отдаваема семи мужьям, но Асмодей, злой дух, умерщвлял их прежде, нежели они были с нею как с женою» (Тов 3:8). Товия, сын Товита, пояснял эту ситуацию: «. ее любит Демон, который никому не вредит, кроме приближающихся к ней» (Тов 6:15; потом Товия, воспользовавшись советом ангела Рафаила, изгнал злого духа и женился на Сарре, см.: Тов 7-8).
Этот рассказ в связи с «Демоном» уже обсуждался22, но, кажется, еще не была замечена имеющаяся в поэме точная цитата из Книги Товита. В ее славянском тексте Асмодей именуется не «злой дух», а «лукавый демон» («яко быша дана седми мужем, и Асмодей, лукавый демон, уби их, прежде даже быти им с нею яко
с женами»). Это же выражение возникает в трех последних редакциях поэмы, и именно в связи с гибелью жениха Тамары:
Его коварною мечтою Лукавый Демон возмущал: Он в мыслях, под ночною тьмою, Уста невесты целовал
[с. 443; ср. с. 575].
История, рассказанная в Книге Товита, привлекала внимание Лермонтова и раньше, что видно из наброска плана поэмы, датируемого 1832 г.: «Демон. Сюжет. Во время пленения евреев в Вавилоне (из Библии). Еврейка; отец слепой; он в первый раз видит ее спящую. - Потом она поет отцу про старину и про близость ангела; и проч<ее> как прежде. - Евреи возвращаются на родину -ее могила остается на чужбине»23. В чем-то этот план даже ближе к библейской книге, чем последние редакции поэмы (действие отнесено на Древний Восток, ко временам, близким к Книге Товита; слова «отец слепой» напоминают о бельмах самого Товита, ставшего в итоге тестем Сарры), но близость эта чисто внешняя: на библейском материале юный Лермонтов придумал собственный сюжет, не заботясь ни о букве, ни о духе оригинала. Совсем иначе он воспользовался им в 1838 г.: обстановка и развязка библейского рассказа в поэме иные, но сохранена самая его суть. «Лукавый Демон» Лермонтова выступает в том же качестве, что и Асмодей в Книге Товита: он убийца жениха и мучитель невесты. Во всей поэме нет ничего, что не согласовывалось бы с пониманием «лукавого демона» Асмодея в этой библейской книге как особенного недруга брака - одного из Божественных установлений24, и с принятым в церковной традиции толкованием слов Товии «ее любит демон» (Тов 6:15): считается, что это указание на особенно сильное воздействие Демона на Сарру, повергавшее ее в мучительное и угнетенное состояние духа25. В том же состоянии находится и Тамара, которую «любит» лермонтовский Демон. По христианским представлениям, у падших ангелов любовь, соразмерная их небесному происхождению, после падения превратилась в невообразимую для человека лютую ненависть и злобу. У Демона все обстоит именно таким образом. В двух последних (VII и VIII) редакциях поэмы Лермонтов вкладывает в его уста слова, из которых стано-
вится окончательно ясно, что любовь и ненависть для Демона просто неразличимы:
В любви, как в злобе, верь, Тамара, Я неизменен и велик
[с. 459].
«Неизменному в злобе» Демону, конечно, невозможно вернуться к состоянию до его падения, «когда он верил и любил» и «не знал ни злобы, ни сомненья» [с. 438]. Его попытка воспользоваться с этою целью состраданием Тамары обречена с самого начала. Вне зависимости от того, осуждается ли Тамара на вечную гибель (как в VI и VII редакциях) или, по благому «Божьему решенью», уносится ангелом в рай (как в VIII редакции), для Демона в последних версиях поэмы нет и не может быть прощения. Как невозможно для него раскаяние, так и «жизни новой. желанная пора» [с. 452] для него в принципе никогда не может наступить. Таким образом, в поздних редакциях поэмы Демон полностью расчеловечивается и обретает канонические черты главного злого духа христианской демонологии вместе с полагающейся ему частью.
«Люби меня!..»: Клятва Демона
Клятва Демона Тамаре в ответ на ее просьбу об обещании отречься «от злых стяжаний» - одно из самых запоминающихся мест в поэме. Она появляется только в двух последних редакциях (VII и VIII). Риторичность и противоречивость этой клятвы, не раз порицавшиеся критиками, кажется, входили в художественный расчет Лермонтова, потому что здесь Демон как бы заговаривается и проговаривается об истинных целях своего нападения на душу Тамары.
Поэма задумывалась как рассказ о неудавшейся попытке возрождения злого духа в любви к смертной женщине, но по мере того как от редакции к редакции Демон приобретал все новые черты, позволяющие отождествить его с главным врагом рода человеческого («Архиврагом» называет своего Сатану Мильтон), этот сюжет отодвигается на второй план, намерения Демона престают быть столь очевидными, как поначалу. В поздних редакциях, как и
в ранних, он любит героиню абсолютно искренне, но это уже настоящая демоническая любовь, т. е. ненависть. В клятве он до конца обнаруживает воистину нечеловеческие размеры своего чувства и всеобъемлющий характер своих притязаний. Его соперником в любви к Тамаре является уже не ангел, как в ранних редакциях, а Бог: Его место он жаждет занять и потому клятву свою начинает с «первого дня творенья» и его «последнего дня», заявляя таким образом, что он не удовольствуется никакой, даже самой большой частью из славы Творца мира, а претендует на всю ее целиком. При этом нужно заметить, что признаки дуалистических воззрений в поэме отсутствуют: в ранних редакциях, обращаясь к монахине и ангелу, Демон еще употребляет выражение «Бог ваш», но в поздних оно исчезает, а вместо этого сам автор свидетельствует о подконтрольности Демона Творцу: «. гордый дух / Презрительным окинул оком / Творенье Бога своего» [с. 439].
Добиваясь любви Тамары, Демон хочет от нее того же, чего хочет от человека Бог. В этой связи клятве Демона, завершающейся страстным призывом к Тамаре «Люби меня!..», находится одна интересная параллель в поэме В.И. Соколовского «Мироздание», вышедшей в 1832 г. и переизданной в 1837 г. (можно не сомневаться, что Лермонтову это сочинение было известно, поскольку оба его издания вызвали целый ряд печатных откликов, сопровождавшихся дискуссией о жанре «духовной поэмы»). Это «духовное стихотворение» (такой жанровый подзаголовок дал автор в первом издании) посвящено шести дням творения мира. Сотворив человека, Бог обращается к нему с речью, перекликающейся, на наш взгляд, с позднее сочиненной клятвой Демона к Тамаре. Ввиду относительно малой в наше время известности поэмы Соколовского приводим эту речь полностью:
«Ты сотворен из праха Мною, Возвышен Духом ты Моим, И бесконечным Духом сим Владей ты вечно над землею. Тебе Я уготовил рай, И в нем во всякое мгновенье За наслажденьем наслажденье Ты в вечной радости вкушай. Тебе цветов благоуханье, Тебе их нежная краса,
Тебе зеленые леса, И дня веселое сиянье, И ночи сладостный покой; И засветлеют пред тобой, Как два волшебные потока, Заря заката и востока. Твои вседневные труды Тебе обычно будут в радость, И оживляющую сладость Прольют в тебя лесов плоды. Тебе приветом будет пенье Жильцов воздушной высоты; И тихо сладость умиленья Оно навеет на мечты. Толпы зверей, твой глас заслыша, Послушно станут пред тобой; Ты царь везде: где скрепла суша, Над всем, что скрыто под землей! Твои моря, ручьи и реки И все живущее в водах — Таков закон на небесах, Мной предначертанный навеки. Своим Отцом Меня зови И за любовь своей душою Воздай мне с детской простотою Священным пламенем любви»26.
Сравнивая эту речь с клятвой Демона, можно заметить, что Бог говорит о том, что Он уже дал человеку весь мир вместе со Своей любовью и ждет от него только ответной любви, а Демон обещает Тамаре чудеса и власть над миром в обмен на ее любовь. Он ведет себя в полном соответствии с предписанной ему христианской традицией ролью соблазнителя, как бы мы ни понимали его клятву - как искренне излияние «нечеловеческих» чувств или коварно сплетенную сеть соблазна.
Таким образом, «Демон» в последних двух редакциях (и особенно в последней) оказывается в ряду «религиозных» поэм своего времени, авторы которых романтическому богоборчеству, нередко осуществляемому на библейском материале, противопоставляли апологию христианской веры и традиционной морали. Пользуясь выражениями современного Лермонтову критика, приведенными в начале этой статьи, специфику его «Демона» можно
определить как «смешение вымысла с истинною религиею» в «формах» романтической поэзии.
См.: Поэты 1820-1830-х годов: В 2 т. - Л., 1972. - Т. 1. - С. 679-682. Впервые изданное в 1833 г., это стихотворение вошло в сборник Теплякова 1836 г. Описание второго «ангела» (вдохновлявшего Байрона) здесь созвучно лермонтовской поэзии и, в частности, «Демону».
Люценко Е.П. Нечто о достоинстве и прежних переводах Потерянного и Возвращенного рая // Потерянный рай, поэма Иоанна Мильтона. С приобщением его же творения: Возвращенный Рай. Перевод с французского, исправленный по английскому подлиннику, с присовокуплением примечаний Е. Люценко. -СПб., 1824. - Ч. 1. - С. VII. Переводчику казались очевидными преимущества Мильтона перед Гомером, который все описывал «без нравственности, умиляющей и успокаивающей душу» (с. IV).
Давыдов И.И. Чтения о словесности. Курс третий. Изд. 2-е, испр. - М., 1839. -С. 288.
Н.А. Полевой, например, писал, что «духовная эпопея по форме языческой поэмы есть что-то уродливое, несмотря на гений Мильтона и Клопштока», но не сомневался, что «может и должна быть поэзия религиозная», в том числе эпическая, и даже набросал «идеал будущей христианской эпопеи» (Полевой Н.А. О духовной поэзии // Библиотека для чтения. 1838. Т. 26. Кн. 1. С. 94-108, здесь 104-106).
В этом отдавали себе отчет даже критики вроде В.Г. Белинского, склонные героизировать Мильтоновского Сатану: «... сам того не подозревая, он в лице своего гордого и мрачного Сатаны написал апофеозу восстания против авторитета, хотя и думал сделать совершенно другое» (Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 8. - М., 1982. - С. 362 («Взгляд на русскую литературу 1847 года»); курсив мой. - В.К.). Известно, что пафос лермонтовского «Демона» критик усматривал в словах «с небом гордая вражда» (относящихся к Тамаре в VI редакции поэмы и отсутствующих в двух ее последних редакциях), называя его при этом «детским, незрелым и колоссальным созданием» (Там же. Т. 9. - М., 1982. - С. 494, письмо В.П. Боткину от 17 марта 1842 г.). Отсюда видно, что вопрос о том, что «думал сделать» автор этого «детского» произведения, для Белинского не был слишком важен.
Общий обзор и основную библиографию вопроса см.: РоднянскаяИ.Б. Библейские мотивы у Лермонтова // Лермонтовская энциклопедия. - М., 1981. -С. 59-61; Найдич Э.Э., Роднянская И.Б. «Демон» // Там же. - С. 130-137. В одной из новейших работ обобщены прежние и сделаны новые интересные и тонкие наблюдения над библейскими мотивами в «Демоне», см.: Зотов С.Н. Художественное пространство - мир Лермонтова. - Таганрог, 2001. - С. 115200 («Пространство Демона»).
2
3
4
5
6
См., например, замечание Владимира Соловьёва в известной статье о Лермонтове 1899 г.: «Несмотря на великолепие стихов и на значительность замысла, говорить с полной серьезностью о содержании поэмы "Демон" для меня так же невозможно, как вернуться в пятый или шестой класс гимназии» (Соловьёв В.С. Литературная критика. - М., 1990. - С. 289).
Против этой традиции протестовал Д.А. Столыпин, родственник и друг Лермонтова, вспоминая о реакции первых слушателей поэмы: «- Скажите, Михаил Юрьевич, - спросил поэта князь В.Ф. Одоевский, - с кого вы списали вашего Демона? - С самого себя, князь, - отвечал шутливо поэт, - неужели вы не узнали? - Но вы не похожи на такого страшного протестанта и мрачного соблазнителя, - возразил князь недоверчиво. - Поверьте, князь, - рассмеялся поэт, - я еще хуже моего Демона. - И таким ответом поставил князя в недоумение: верить ли его словам или же смеяться его ироническому ответу. Шутка эта кончилась, однако, всеобщим смехом. Но она дала повод говорить впоследствии, что поэма "Демон" имеет автобиографический характер» (М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. - М., 1989. - С. 205-206). Эйхенбаум Б.М. Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки. - Л., 1924. -С. 93-94.
См.: ОлейникВ.Т. Лермонтов и Мильтон: «Демон» и «Потерянный рай» // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. 1989. Т. 48. № 4. С. 299-315; Boss V. Milton and the Rise of Russian Satanism. - Toronto, 1991 (2 ed. Toronto, 2011). Целый ряд текстуальных соответствий «Демона» с «Потерянным раем» был указан в одной старой брошюре: Страхова Е. «Творческий плагиат» Лермонтова в поэме «Демон»: (Заимствования у Мильтона, Виньи, Байрона, кавказских легенд). - М., 1909. ОлейникВ.Т. Указ. соч. - С. 314.
См.: Коровин В.Л. О жанре «религиозной поэмы» в русской литературе 18201840-х годов и поэмах С.А. Ширинского-Шихматова, А.Н. Муравьёва и Ф.Н. Глинки // Филаретовский альманах. Вып. 10. - М., 2014 (в печати). О сложной цензурной истории этих поэм см.: Зверев В.П. Фёдор Глинка -русский духовный писатель. - М., 2002. - С. 382-435, 460-502. См. также: Коровин В.Л. «Замечания педанта»: Поэма Ф.Н. Глинки «Таинственная капля» и ее читатель М.А. Дмитриев // Новое литературное обозрение. - 2009. -№ 3 (97). - С. 178-203.
О деятельности Муравьёва в 1820-1830-х годах см.: Хохлова Н.А. Андрей Николаевич Муравьёв - литератор. - СПб., 2001 (об отношениях с Лермонтовым в особенности см. с. 196-206).
См.: Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. - М.; Л., 1955. - С. 417 (ком-мент. А.Н. Михайловой). Здесь влиянием Муравьёва объясняется также создание VII редакции поэмы в конце 1838 г.
Муравьёв А.Н. Знакомство с русскими поэтами. - Киев, 1871. - С. 22. Хохлова Н.А. Эпическая поэма А.Н. Муравьёва «Потоп» // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 2000. - М., 2001. - С. 19-45 (текст поэмы -с. 32-42).
7
8
9
10
13
14
15
«В Демоне Лермонтова не только начертан собственный портрет автора, но выражен чрезвычайно типически и его эротизм, стремительность и сила его любви» (Спасович В.Д. Байронизм у Пушкина и Лермонтова. - Из эпохи романтизма. II. Байронизм Лермонтова // Вестник Европы. - 1880. - Т. 130. -Кн. 4. - С. 535).
Ср.: «Содержание поэмы - это, в сущности, поэтическое изложение отношений со слабым полом противоречивого Лермонтова, пребывающего попеременно в ипостасях «мучителя» и «мученика», при незримом участии Бога-Промыслителя, в котором поэт видит непременного судью своим поступкам и замыслам» (Алексеев А.Д. «Демон». Тайна кода Лермонтова. - Воронеж, 2012. -С. 14).
ЛермонтовМ.Ю. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. / Сост., подг. текста и примеч. Э.Э. Найдича. - Л., 1989. - Т. 2. - С. 536 (Б-ка поэта, бс). Далее «Демон» и его ранние редакции цитируются по этому изд.; ссылки на страницы даются в тексте статьи без указания тома.
Из последних работ см.: Нестор (Кумыш), игумен. Поэмы Лермонтова как основные вехи его духовного пути. - М., 2008. - С. 229-230. Раздел, посвященный в этой книге «Демону» (с. 118-255), является опытом апологии духовного смысла поэмы с православной точки зрения.
См.: ЗотовВ.Н. Указ. соч. - С. 161-162 и сл.; Васильев С.А. О незамеченном библейском источнике поэмы М.Ю. Лермонтова «Демон» // Филологические науки. - 2005. - № 3. - С. 24-32.
Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 6 т. Т. 6. - М.; Л., 1957. - С. 382.
См.: Аверинцев С.С. Асмодей // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. -
М., 1991. - С. 114.
См.: Толковая Библия. Т. 3. - СПб., 1906. - С. 346-347.
Соколовский В.И. Мироздание. Кто Ты, Господи? Исповедь. - СПб., 1867. -С. 66-67.
18
19
20
21
22
25
26
