CC BY
49
Страницы истории
нравственные институции финансовой деятельности н. В. ГОГОЛЯ и персонажей его произведений
В статье гоголевские персонажи раскрываются как финансовые субъекты с позиций институциональной теории. У каждого из них своя нравственная норма, нравственная институция. Но в совокупности все они служат формированию объективной характеристики финансового механизма России того периода.
Ключевые слова: Н. В. Гоголь, институции, история, государство, финансы.
Поскольку 2009 г. является годом Н. В. Гоголя, сегодня достаточно актуально переосмысление его произведений адекватно современности. В том числе и с позиций институциональных финансовых исследований. Они помогают раскрывать бюджетный, налоговый, кредитно-заемный и другие финансовые механизмы, действовавшие в России в тот период, когда жил и творил писатель.
Вспомним «Ревизора». Иван Александрович Хлестаков — государственный финансовый контролер, пусть даже и мнимый. Но и он сам, и другие в это верят, а перед ним проходит череда государственных чиновников — со своими взглядами, мотивами, философией, привычкой к взяточничеству, казнокрадству, прислужничеству, чинодральству, жульничеству. Или Павел Иванович Чичиков, а перед ним вереница местных помещиков — налогоплательщиков подушной подати за ревизские «мертвые души». У каждого — своя, не похожая на другие, «теория налогов». И лишь не с позиций институциональной теории есть возможность раскрыть финансовый механизм, запускающийся в действие и функционирующий с помощью чиновников, кредиторов, заемщиков, налогоплательщи-
А.А. АНИКЕЕВА, кандидат экономических наук, доцент кафедры «Финансы и кредит» Волжский гуманитарный институт
ков с разными идеалами добра и зла, должного и справедливого, с разными характерами, психологическими установками, регулирующими и регламентирующими действия человека в обществе, в финансовых отношениях. Эти действия, если они постоянно и устойчиво проявляются, становятся нравственной формой закрепления общественных отношений, нормами, которые мы понимаем как нравственные институции.
С позиций институциональной теории гоголевские персонажи раскрываются как финансовые субъекты. У каждого из них своя нравственная институция. Поэтому их финансовое поведение отличается. Но в своей совокупности они служат формированию объективной характеристики финансового механизма тех лет. Нравственные институции гоголевских персонажей, являются своего рода ключом, открывающим секреты этого механизма.
Для лучшего понимания проблемы важно ощутить дыхание общественной жизни второй четверти XIX века — время творчества Н. В. Гоголя. Государственные финансы в тот период еще лишь формируются, а финансовая мысль стоит на пороге ее перерождения в финансовую науку. Отечественных ученых-финансистов мало. Но это был особенный период для социальной мысли, наполненный художественными образами с яркими социальными характеристиками. Это относится не только к произведениям Николая Васильевича. Такие же черты все в большей степени приобретали творения другого гения России — А. С. Пушкина. Особенно на той стадии его творчества, когда он «шел к соединению прозы художественной с на-
учной» [5, с. 135]. В архиве А. С. Пушкина сохранились его отзывы на книгу «О государственном кредите» М. Ф. Орлова (1788 — 1842), которая была прислана автором, знающим о компетентности поэта в экономических вопросах и его способности схватывать практическую, жизненную сторону вещей. В аналитической статье «Пушкин и экономическая наука его времени» уже в наше время доказывается «высокий уровень экономической грамотности, культуры, кругозора», которым обладал А. С. Пушкин [5, с. 132 — 134].
В гоголевское время российское печатное слово фиксирует социальные стороны общественной жизни, выдвигая на главные позиции экономические и финансовые проблемы. Для Николая Васильевича писательский труд был делом ответственным, как государственная служба. В «Авторской исповеди» он отметил: «... как только я почувствовал, что на поприще писателя могу сослужить также службу государственную, я бросил все» [12, с. 136].
Нравственность отдельных людей той эпохи — не только Н. В. Гоголя, но и А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, Е. Ф. Канкрина и многих других — стала причиной появления в литературе множества созданных ими художественных образов с социальными характерами, проявляющимися на основе конкретных нравственных институций.
Проблемы нравственных институций в творчестве Н. В. Гоголя именно поэтому выясняются через нравственность и ее значимость для самого Николая Васильевича. По этому поводу высказал свое мнение Д. Н. Овсянико-Куликовский (1853 — 1920гг.) — российский литературовед, исследователь творчества Н. В. Гоголя и других русских писателей —классиков XIX века. Он пришел к выводу: «постановка вопросов личного нравственного сознания» («душевное дело») была у Гоголя «необходимой пружиной» творчества. Но, решая психологические, по сути, личные вопросы, произведения Н. В. Гоголя по значимости и призванию становятся общественными и национальными [12, с. 173]. Таковыми стали, например, «Мертвые души», где отражена многогранная роль государства и его налоговых доходов.
Этические нормы Гоголя, по мнению Д. Н. Овсянико-Куликовского, являются пружиной его творчества. Эта оценка — признание высокого уровня нравственности писателя, ставшей фактором создания мировых шедевров. Однако в статье литературоведа «К душевной драме Гоголя», напечатанной в год столетия со дня рождения писателя, даются уже другие оценки: «Этот больной
человек, этот невропат, меланхолик, ипохондрик и мизантроп нес великую тяготу великого призвания, вытекавшего из его огромного и разнообразного художественного дарования, осложненного общей гениальностью натуры» [11, с. 183]. В этой же работе Д. Н. Овсянико-Куликовский описывает механизм трансформации гоголевской позитивной нравственности в негативную нравственность его персонажей: «Как умел он. слышать душу и копаться в хламе и соре душ человеческих, вынося оттуда самоотраву, если можно так сказать, выразиться трупным ядом духа. с каким мастерством психолога-анатома рассекал он собственную душу, находя в ней разные. мерзости, частью подлинные, частью воображаемые» [11, с. 185].
Понимая нравственность как внутренние, духовные качества, которыми руководствуется человек, отметим, что она может быть не только позитивной, но и негативной. И тогда мы говорим «безнравственный» человек, то подразумеваем, что он нравственный, но только иной, негативной нравственностью. Эти нравственности противопоставляются как любовь и ненависть, щедрость и жадность и т. д. Оценивая нравственность Николая Васильевича как позитивную, а большинства его персонажей — негативную, можно противопоставить щедрость автора и скупость его персонажей — например, Настасьи Петровны Коробочки из «Мертвых душ». Первый не делал сбережений и отдавал деньги бедным. Вторая же, продавая даже несуществующий товар — мертвые души, стремилась нажиться, получить выгоду для себя. Поэтому предлагаемые ей цены на умерших крепостных были обусловлены их прежней трудоспособностью и прижизненными их добродетелями. Точно подметил А. П. Милюков, что «. эти мертвые души продолжают еще невидимо платить за себя подати и отправлять повинности, служить предметом сделок и процессов, средством обогащения и спекуляции, и даже вводят в сомнение Коробочку, не годятся ли они еще на что-нибудь в домашнем хозяйстве» [цит. по: 2, с. 167].
Сама нравственность Н. В. Гоголя непосредственно не раскрывает нравственные институции финансовой деятельности его персонажей. Нравственность автора и большинства его героев качественно противоположны, а кроме того — последствия их разные. Позитивная нравственность Н. В. Гоголя направлена на создание негативных нравственных институций его персонажей. Она их продуцирует в различные варианты и оттенки, с которыми персонажи Н. В. Гоголя вступают в
финансовые отношения. И позитивные нравственные нормы автора указывают на присутствие негативных нравственных институций его персонажей, насыщают ими его произведения. То есть нравственность Н. В. Гоголя — условие создания социальных сочинений, а нравственность его персонажей — формирует нормы, обусловливающие поведение налогоплательщиков, кредиторов, заемщиков и других финансовых субъектов.
Своими произведениями писатель спровоцировал негативную реакцию высшего финансового менеджмента, российских чиновников, оказавшихся в числе первых зрителей на премьере «Ревизора». «На спектакле государь был в эполетах, партер был ослепителен, весь в звездах и других орденах. Министры и П. Д. Киселев (вскоре — министр государственных имуществ) сидели в первом ряду. Они должны были аплодировать при аплодисментах государя, который держал обе руки на барьере ложи. Громко хохотали» [8, с. 236]. Известный литературный критик П. В. Анненков (1812 — 1887) вспоминал смятение публики, которая не понимала, как следует реагировать на то, что происходит на сцене. С одной стороны, картина вызывала осуждение, а с другой — «в этом фарсе были черты и явления, исполненные такой жизненной истины» [8, с. 237], и в этой картине они узнавали себя. Единственным способом, как без ущемления собственного самолюбия можно было поступить, так это принять события происходящие на сцене за сочинение в точном смысле этого слова, за вымысел, сказку, небыль. Так большинство и поступило — в этих сказочных персонажах на сцене, оно отказалось себя признать.
Однако император, отреагировал на «Ревизора» словами: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне — более всех!» [8, с. 236]. Николай I знал и понимал правдивость событий, происходивших в пьесе. Ему проще было ее запретить, что от него и ожидали цензоры и царедворцы, но именно с его повеления «Ревизор» был поставлен на сцене театра.
Другим зрителем, выделявшимся из публики своей реакцией, был министр финансов Е. Ф. Канкрин. Он, как никто другой, понимал весь трагизм нарушений в своем финансовом ведомстве: «Стоило ли ехать смотреть эту глупую фарсу» [8, с. 238]. На сцене разыгрывалась финансовая история российской действительности во всей ее порочности. Взяточничество и казнокрадство, с которыми Е. Ф. Канкрин боролся на министерском посту, предстало перед зрителями, многие из которых и были этими взяточниками и казнокрадами.
Единственно, чем они могли оправдаться, так это не действиями городничего и других чиновников, а шутовским поведением Хлестакова. Если так сыграть эту роль, то ревизор не будет похож на настоящего чиновника, и поэтому пьеса будет не про них. И актер, игравший Хлестакова, и актеры, изображавшие других персонажей, так и играли на радость публике и на огорчение Е. Ф. Канкрина. И к досаде автора. Н. В. Гоголь и на премьере «Ревизора» , и затем в других постановках ролью Хлестакова был недоволен больше всего. По замыслу Николая Васильевича «Хлестаков вовсе не надувает; он не лгун по ремеслу; он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит» [8, с. 239]. То есть Хлестаков — это не завравшийся вымогатель, взяточник, а человек вдруг поверивший, что он самый настоящий ревизор, и поступает он, как и положено этому ревизору. Хлестаков не играет, он честно проживает нечестную чиновничью жизнь, так неожиданно и счастливо представившимся ему случаем.
Министр финансов Е. Ф. Канкрин, профессионал и честный человек, увидел в пьесе знакомую и нелицеприятную картину российского государственного финансового управления. И смеяться над этим, как остальные, не мог.
Переживавший за Россию, испытывающий боль за пороки чиновничьего аппарата, за неполадки в государственном механизме великий писатель изложил эти свои ощущения на бумаге. Но когда актер исказил замысел автора, Н. В. Гоголь засомневался: «Неужели в самом деле не видно из самой роли, что такое Хлестаков? Или мною овладела довременно слепая гордость, и силы мои совладеть с этим характером были так слабы, что даже и тени, и намека в нем не осталось для актера?... Это тяжело и ядовито-досадно» [8, с. 239].
Позже в «Выбранных местах.» Николай Васильевич обозначит проблему в государственном хозяйственном управлении более четко: не работает, как бы это сказали сегодня, вертикаль. Глава государства принимает правильные решения, но они не доходят до тех, на кого направлено это решение — до простого человека на местах, а если доходит, то в искаженном виде.
Взгляды Н. В. Гоголя на невыстроенную вертикаль в хозяйственном, финансовом устройстве государства отличались от взглядов французского драматурга П. О. Бомарше (1732 — 1799). Их часто сравнивали и приходили к выводам о схожести социальных произведений русского и французского писателей. Анализируя социальность в произведе-
ниях Н. В. Гоголя и П. О. Бомарше, М. И. Сухомлинов писал не только об их похожести, но и об их различиях. Прежде, чем поставить на сцене комедию П. О. Бомарше «Свадьба Фигаро», ее читал Людовик XVI. Дойдя до монолога Фигаро в пятом действии, король «остановил чтение, воскликнув, что прежде надо разрушить Бастилию, а потом уже дозволить представление этой пьесы, подрывающей все основы правительства». В произведениях же Н. В. Гоголя «есть самые определенные указания, что сатира устремлена не на правительство, которое он понимает идеально, отождествляя его с законом, а на те орудия правительственной власти, которые действуют несогласно с волею правительства, т. е. с требованиями закона» [15, с. 355]. Гоголевская сатира стала способом проявления комического, состоящего в уничтожающем осмеянии социальных, в том числе финансовых явлений, которые представляются с нравственной позиции автора порочными, негативными, не способными в то время адекватно требованиям закона выстроить вертикаль государственной власти.
Причину слабого хозяйственного механизма, в том числе и финансового, государственной власти Н. В. Гоголь обозначил посредством характеров его персонажей, их нравственными институциями. И, наверное, главное в гоголевских персонажах — взяточничество чиновников. Поэтому важно выяснить корни этой институции.
Взяточничество не имеет своей основы не только в православии, но и в христианстве. В Библии через ветхозаветных пророка Исаия, друга пророка Иова — Елифаза Феманитянина, Михаила Архангела из Нового Завета нам говорится: взяточничество вменяется в вину, потому что оно нарушает заповеди Бога, православные институции, и поэтому должно быть наказуемо.
Существуя в светском обществе издревле, взяточничество в финансовой среде было распространено повсеместно. Известно, что английский государственный деятель и философ Ф. Бэкон (1561 — 1626 г. г.), занимаясь государственными делами, в том числе и финансовыми, был взяточником: «Годы Бэконова канцлерства были самые мрачные и позорные в целой английской истории» [6, с. 147]. Во взяточничестве обвинялся известный российский историк и государственный деятель Василий Никитич Татищев (1686 — 1750 гг.). Именно в период его активной финансовой деятельности по улучшению русской монетной системы в 1731 году у Василия Никитича «начались недоразумения с Бироном, приведшие к тому, что он был отдан под суд по об-
винению во взяточничестве. В 1734 г. Татищев был освобожден от суда и снова назначен на Урал для размножения заводов» [4, с. 673]. Российские исследователи истории взяточничества еще в начале XX века писали: «Взяточничество расцветает у нас махровым цветом возле казны и казенных предприятий. Так всегда на Руси было» [14, с. 52].
Тривиальность взяточничества в финансовой сфере в гоголевский период была настолько всем очевидна, что автора «Ревизора» в этом же и упрекнули. В 1836 году, когда появилась пьеса, в одной из первых критических статей было написано, что гоголевский сюжет — это анекдот, «старый, всем известный, тысячу раз напечатанный, рассказанный и обделанный в разных видах и на разных языках анекдот» [3, с. 42]. У Н. В. Гоголя взяточники не только в «Ревизоре», они присутствуют в произведениях «Мертвые души», «Шинель», «Утро делового человека», «Театральный разъезд» и других. И, несмотря на то, что к взяточничеству чиновников общество относилось толерантно, Н. В. Гоголь так выписывал образы, что даже привыкшее к этому вечному злу общество теряло терпение. Один из известных гоголевских критиков В. Г. Белинский (1811 — 1848) отметил созданное Н. В. Гоголем идеальное лицо взяточника-городничего [1, с. 34], а другой критик наставлял: «Мы от души советуем г. Гоголю не писать более комедий из анекдотов и административных грехов» [3, с. 43]. Но, как видно из более поздних сочинений, писатель советом не воспользовался.
Характеристикой взяточничества как нравственной институции финансовой деятельности является ее всеобщность, которая раскрывается не только в ее долговременном, почти вечном, а также повсеместном проявлении, но и в действии этой нравственной нормы в разных звеньях финансовой системы. Гоголевские персонажи давали взятки за все: за оформление купчих на мертвые души, получение ссуд из опекунского совета, за уплату налогов. Например, Коробочке пришлось дать взятку, так сказать, подмаслить заседателя за уплату податей. В «Ревизоре» взятки были приняты Хлестаковым от городничего и других уездных чиновников из разных ведомств: суда, почты, богоугодных заведений и т. д. за их, прежде всего, финансовые нарушения.
Взяточничество — устойчивая негативная нравственная норма, обусловливающая финансовые отношения, складывающиеся между государством, функции которого исполняют чаще всего государственные чиновники, с одной стороны, а с
другой — хозяйствующими субъектами. Взяточник запускает руку в частный карман, казнокрад — в государственный. Казнокрадство так же, как и взяточничество — устойчивая негативная нравственная норма. Казнокрадство — это форма институции воровства.
Институция казнокрадства в «Ревизоре» раскрывает механизм расходования из бюджета государственных средств на решение экономических задач посредством государственных заказов. О нем говорит Городничий, высказывающий упрек купцам после их жалобы Хлестакову: «. у!.. обманываете народ. Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это?» Таким образом, очевидны этапы реализации финансового механизма, включающего институцию казнокрадства: государственный заказ — казнокрадство — покаяние — пожертвование — реабилитация — купец-герой. Здесь казнокрадство связано с пожертвованиями. Точнее сказать, казнокрадство обусловливает пожертвования. Такая связка в современной финансовой действительности называется откатом.
Институция казнокрадства может напрямую и не быть связанной с воровством государственных средств. Например, в «Мертвых душах», в том месте, где выясняется истинная цель покупки Чичиковым ревизских душ. Известны из его разговоров с помещиками и домыслов жителей города разные версии: для приобретения статуса в обществе, для женитьбы, из желания освободить уважаемых людей от налогов и т. п. На самом деле покупка душ могла принести ему получение необеспеченного займа от опекунского совета. Чичиков хотел «похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян. Заклад в казну было тогда еще дело новое, на которое решались не без страха». Чичиков, подкупив чиновника, объяснил тому, что половина крестьян вымерла. Но подкупленный секретарь эту сделку одобрил на основании того, что они по ревизской сказке числятся. Вдохновленный этой возможностью Чичиков решил купить тысячу мертвых душ до подачи новых ревизских сказок и получить от опекунского совета по двести рублей за душу и таким образом получить двести тысяч капиталу!
Дав взятку чиновнику, Чичиков добился согласия на покупку мертвых душ, на использование их в качестве залога при получении ссуды из опекунского совета. Следует сказать, что в то время опекунский совет был кредитной организацией,
которая осуществляла операции с целью финансирования воспитательных домов — одной из форм социальных учреждений в России. При их возникновении в 1763 году казенное финансирование этих воспитательных домов не предусматривалось. Но государство для обеспечения воспитательных домов средствами разрешило создавать опекунские советы и в виде исключения дало им право заниматься финансовыми операциями. То есть опекунский совет — это не государственное учреждение, но находящееся под покровительством государства. И жульничество Чичикова было направлено, в конечном счете, на социальное воспитательное заведение, которое государство не обеспечивало своим финансированием, но оказывало покровительство, разрешая опекунскому совету осуществлять финансовые операции и тем самым зарабатывать средства на содержание и воспитание сирот.
Казнокрадство как институция воровства государственных средств — устойчивая форма социальных отношений. Оно известно с древних времен и не искоренено по настоящее время не только в России, но и во многих странах. Гоголевские персонажи воруют при выполнении госзаказов у сирот, на таможне. Казнокрадство и взяточничество — вне канонов православия. Они вне закона государственного. Поэтому эти институции нелегитимные. Но они легальные, поскольку устойчиво существуют в обществе, которое не только их не вменяет в вину, но и часто оправдывает и поощряет. Например, взяточничество городничего в «Ревизоре» представлено как признак его ума, как положительное нравственное качество, как его добродетель.
К нелегитимным, но легальным нравственным институциям относятся не только взяточничество, казнокрадство, но и подхалимство — угодничество перед кем-нибудь ради своих корыстных целей, выгоды. Например, назвать человека так, как мило его уху, даже если этого нет в действительности. Так поступает в «Ревизоре» один из купцов, обращаясь в записке к Хлестакову: «Его высокоблагородному светлости господину финансову...» Хлестаков ругается на то, что и «чина такого нет!» Но тем самым, соглашаясь с тем, что он высокоблагородная светлость. Известно, что высокоблагородием назывался человек, имеющий чин коллежского асессора, надворного и коллежского советников, соответствующий штаб-офицерскому титулу подполковника или полковника. А титул «светлейший» жаловался в России лишь некоторым княжеским родам за особые государственные заслуги. Отвергая
статус финансовый, Хлестаков соглашался со своим высоким положением в государстве и обществе.
Все эти нравственные институции в таких их проявлениях, как взяточничество, казнокрадство, прислужничество, лицемерство, чинодральство, жульничество и пр. в жизни гоголевских персонажей были достаточно подробно раскрыты критиком А. К. Воронским (1884 — 1937 гг.). Кроме того, он подметил еще ханжество и кощунство, которые как институциональные факторы служат развитию рынка несуществующих товаров: «У Павла Ивановича все оценено, все взвешено, переведено на копейку. Во всем расчет, выгода. Даже «мертвые души» сумел сделать предметом купли-продажи» [7, с. 497]. Жульничество и кощунство Чичикова стали основой для совершения операций с мертвыми душами. Сегодня бы мы сказали — с виртуальными активами. Современный нам фондовый рынок демонстрирует примеры виртуальных операций. Но есть также и примеры схожие по кощунству с чичиковскими, например, фьючерсы на здоровье президентов. Одно время был товаром на российском фондовом рынке фьючерс на здоровье Б. Н. Ельцина.
Через образы героев гоголевских «Мертвых душ» проходят налогоплательщики. Их поведение воспринимается через призму институциональной теории, является институциональным фактором развития российской налоговой системы тех времен. Для обходительного и учтивого помещика Манилова важно было, говоря современным языком, при осуществлении сделки действовать в рамках правового поля. Он спросил у Чичикова, «не будет ли. эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?» Чичиков его убедил не только в законности, но и в экономической целесообразности: «казна получит выгоды от законных пошлин», и Манилов купчую взял на себя. Для Собакевича с его обостренным чувством справедливости, для которого «все христопродавцы», продажа мертвых душ была обусловлена несправедливостью уплаты податей за тех, кто лишь числился живым предметом. Жадный Плюшкин, избавляясь от ревизских душ, не только переставал платить налоги, но и получал доход от их продажи. Коробочке при уплате подушной подати не нравилось то, что приходилось давать взятки.
Различные нравственные институции каждого налогоплательщика из «Мертвых» душ» обозначили следующие проблемы налогового механизма гоголевской эпохи: неравномерность и несправедливость обложения налогами, взяточничество при
уплате, неодинаковые по величине налоговые оклады, неточность в определении объекта налогообложения, нерегулярность и затратность платежей.
Отдельные и различные нравственные институции гоголевских персонажей создают определенный эффект в финансовом механизме. Однако эти институции могут соединяться. Например, жадность, жульничество и кощунство Чичикова в его затее с покупкой мертвых душ. Это свойственно не только негативным, но и позитивным институциям. И тогда, например, можно сказать о таинственной русской душе. В гоголевском архиве есть письмо его современника, который писал о сбережении как о качестве, не свойственном характеру русского мужика: «Мужик, заработав лишний рубль, несет его не в кассу, а в кабак, потому что там он повеселится с приятелями, которые в свою очередь пригласят его повеселиться на их добычу. Разглядите это свойство русского народа, беззаботность о своей личности, и вы поймете и их неряшество, и бескапитальность, и незаботу о совершенстве труда» [9, стб. 1067].
Таким образом, интегрированные нравственные институции, проявляющиеся в поведении русского мужика, по мнению автора письма к Н. В. Гоголю, исключают его из потенциальных инвесторов. Все намешано в русском мужике, в русском человеке, в русской душе — и плохое, и хорошее. По замыслу Н. В. Гоголя в первой части «Мертвых душ» было показано плохое. Но он не успел в продолжении этой повести показать хорошее. Тем не менее о позитивных нравственных институциях в гоголевских произведениях сказано немало. С финансовой точки зрения интересна связь между благотворительностью и государственными финансами.
Несколько слов, сказанных об опекунском совете свидетельствуют, что государство до середины XIX века не могло содержать за счет бюджетных средств сиротские, воспитательные заведения. Из повести о капитане Копейкине известно, что и инвалидов войны с Наполеоном государство материально не поддерживало. Точнее сказать, помощь могла быть оказана, но лишь по личным запросам и по разным поводам. Как это делал сам Н. В. Гоголь, пытался сделать капитан Копейкин, или по ходатайству, например, Н. В. Гоголя за художника А. А. Иванова. Но системного, обязательного пенсионного, медицинского и прочего социального обеспечения не было. Государственные финансы России в гоголевское время были еще слабы и государство не оказывало социальной помощи, в том числе героям и инвалидам войны. Как писал
Николай Васильевич в «Повести о капитане Копей-кине», что после кампании 1812 года таких инвалидов было много, но государственной поддержки не было, «тогда еще не сделано было насчет раненых никаких. распоряжений: этот какой-нибудь инвалидный капитал был уже заведен. гораздо после». Инвалидный капитал, о котором упоминает Н. В. Гоголь, действительно существовал. Он был создан по частной инициативе коллежского советника П. П. Пезаровиуса (1776 — 1847), который в 1813 году предпринял издание газеты «Русский инвалид» для того, чтобы вырученные деньги направлять на помощь раненым.
Нравственная институция любви, проявившаяся в форме помощи ближнему, в гоголевское время выразилась в форме массовых пожертвований, благотворительных театральных и литературных вечеров, благотворительных лотерей и других мероприятий, о которых постоянно сообщала пресса тех лет и которые были в поле зрения российской общественной мысли [см., напр., 13]. В «Выбранных местах»
H. В. Гоголь пишет: «За пожертвованьем у нас не станет дело: мы все готовы жертвовать». Но, как известно, пожертвования через систему государственных финансов до нуждающихся не доходили. Российское общество было готово к благотворительности, и оно этим занималось. Государство нет.
Общественные социальные фонды в России возникали по частной инициативе. Пресса в те годы писала: «Душа смущается от мысли считать ни во что собственное, свое благо, и искать его только в благе общем. Но дума, в глубине своей, чтит сию великую жертву, удивляется ей, одобряет ее, хотя бы и не имела сил, которых сия жертва требует. Сей внутренний голос души в пользу пожертвования себя человечеству есть порука будущего ее совершенствования.» [16, с. 442].
Позитивные и негативные нравственные институции государственных чиновников, общества и отдельного человека, взятые из гоголевских произведений и его переписки, позволили показать связь между ними и свойствами механизма российских государственных финансов второй четверти XIX века. Важно, что при решении этой задачи были открыты новые аспекты государственных финансов, выявлены малоизвестные факты деятельности Н. В. Гоголя.
Список литературы
I. Белинский В. Г. Русская литература в 1841 году //
V. Критика // Отечественные Записки. 1842.
Т. 20. № 1. С. 1 - 52.
2. Добролюбов Н. А. О степени участия народности в развитии русской литературы. Очерк истории русской поэзии, А. Милюкова. // II. Критика и библиография // Современник. 1858. № 2. С. 113 - 167.
3. Сенковский О. Ревизор. // V. Критика // Библиотека для чтения. 1836. Т. 12. С. 30 — 44.
4. Ловягин А. М. Татищев // Энциклопедический словарь. Т. ХХХПа (64): Тай — Термиты / Под ред. К. К. Арсеньева и засл. проф. Ф. Ф. Петрушевского. СПб.: Изд. Ф. А. Брокгауз (Лейпциг), И.А. Ефрон (СПб.), 1901. С. 672 — 675.
5. Аникин А. Пушкин и экономическая наука его времени // Вопросы экономики. 1997. № 7. С. 124 — 136.
6. Бекон, его жизнь, философия и ее влияние // Отд. III. Науки Художества // Библиотека для чтения. 1837. Т. 25. С. 123 — 186.
7. Воронский А К Избранные статьи о литературе / Сост. Г. Воронская. М.: Худож. лит., 1982. 527 с.
8. Гоголь без глянца: [сост., вступ. ст. П. Фокина]. СПб.: Амфора, 2008. 430 с.
9. Грот Я. К. Воспоминание о Гоголе // Русский Архив. Издаваемый при Чертковской библиотеке Петром Бартеневым. Год второй (1864). 2-е изд. М.: тип. Лазаревского института (А. Мамонтов), 1866. Стб. 1065 — 1068.
10. Милюков П. История крестьян в России до освобождения // Крестьяне // Энциклопедический словарь. Т. XVI (32): Коялович — Кулон / Под ред. К. К. Арсеньева и засл. проф. Ф. Ф. Петрушевского. СПб.: Изд. Ф. А. Брокгауз (Лейпциг), И. А. Ефрон (СПб.), 1895. С. 675 — 714.
11. Овсянико-Куликовский Д. К душевной драме Гоголя // Современный Мир. 1909. № 5. С. 183 — 185.
12. Овсянико-Куликовский Д. Н. Гоголь. 2-е изд., доп. СПб. Общественная польза. 1907. 231 с.
13. Погожев А. Очерки фабричной филантропии в Германии и России // Русская Мысль. 1884. № 6. С. 1 — 28.
14. Русское взяточничество как социально-историческое явление. Современный Мир. 1910. № 8. С. 45 — 56.
15. СухомлиновМ. Из литературы сороковых и пятидесятых годов (Появление в печати сочинений Гоголя) // Исторический Вестник. 1881. Т. 2. С. 330 — 356.
16. Ястребцов И. И. О системе наук, приличной детскому творчеству. Московский Телеграф. 1832. № 9 — 12. С. 407 — 462.
