CC BY
71С КНИЖНОЙ ПОЛКИ
О.Ю. Малинова*
НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА СТАРУЮ ПРОБЛЕМУ: РОССИЯ И ЕВРОПА / ЗАПАД В СВЕТЕ ПОСТКОЛОНИАЛЬНОГО ПОДХОДА (Рецензия)
Rec. ad op.: Morozov V. Russia's postcolonial identity. A subaltern empire in a Eurocentric world. - L. etc.: Palgrave Macmillan, 2015. - xviii, 209 р.
О разных аспектах взаимоотношений России и Европы / Запада написаны горы литературы. Тем не менее каждый новый их кризис побуждает возвращаться к старым вопросам о неустойчивости европейской идентификации России и о причинах ее циклических колебаний между полюсами западничества и антизападничества. В своей книге «Постколониальная идентичность России: Соподчиненная империя в европоцентрическом мире» в прошлом петербургский, а ныне тартусский политолог-международник Вячеслав Морозов пытается дать ответ на эти и другие «старые» вопросы, предлагая рассмотреть их в несколько непривычном ракурсе. Разумеется, есть немало работ, анализирующих влияние имперского опыта на современную российскую идентичность (правда, следует признать, что тема внутренней колонизации в
* Малинова Ольга Юрьевна, доктор философских наук, главный научный сотрудник ИНИОН РАН, профессор МГИМО МИД России, e-mail: omali-nova@mail.ru
Malinova Olga, Moscow State Institute of International Relations, MFA Russia (Moscow, Russia), Institute of Scientific Information for Social Sciences, Russian Academy of Science (Moscow, Russia), e-mail: omalinova@mail.ru
этом контексте затрагивается не часто). И конечно, структурные факторы символических конфликтов России и Европы / Запада также неоднократно описывались - как правило, в терминах «гегемонии Запада», «полупериферийности», «пороговой идентичности» и др. Однако эти ракурсы анализа принято использовать «по отдельности». В. Морозов же соединяет их, применяя к анализу российской идентичности теоретическую рамку критических постколониальных штудий.
Как следует из названия книги, ее автор предлагает рассматривать Россию как «соподчиненную империю». В постколониальной теории термином subaltern1 обозначают индивидов и группы, субъектность которых ограничена и голос которых в условиях геге-монистского социального порядка «не слышен». По мысли Морозова, Россия выступает как страна, включенная в мировой гегемони-стский порядок в качестве соподчиненной единицы (хотя и сохраняющей суверенитет и потому формально не являющейся колонией) и одновременно обладающая опытом колонизации своей собственной периферии. Как полагает автор, динамика постсоветской идентичности определяется диалектикой этих двух факторов.
Использование термина «(пост)колониальный» применительно к России - не редкость в отдельных сегментах русского националистического дискурса, участники которого порой говорят о превращении страны в «колонию Запада» в контексте критики «антинациональной» политики властвующей элиты (чаще 1990-х, но иногда и 2000-х годов). Однако в академическом дискурсе это сочетание режет глаз. Не случайно в первой главе «Постколониальное и постимперское в пространстве и времени мировой политики» В. Морозов обстоятельно разъясняет предлагаемое им расширительное толкование постколониального. С его точки зрения, «постколониализм» - это не то, что возникает «после» колониализма; ни первое, ни второе состояние он не связывает исключительно с политическим господством - напротив, его в большей степени интересует то, что можно было бы назвать гегемонией и доминированием. По мысли Морозова, «не будет преувеличением сказать, что постколониальное соразмерно и по сути совпадает с модерным:
1Subaltern в переводе с английского означает «подчиненный, второстепенный, низший». Эти значения отражают разные оттенки смыслов используемого автором термина «subaltern empire», поэтому в дальнейшем мы будем варьировать перевод в зависимости от контекста.
колониальный Другой заключен в европейском Просвещении, поэтому все модерные идентичности гибридны, а видеть ли их таковыми - предмет нашего выбора» (р. 8). Приставка «пост» в данном случае указывает на рефлексивно-критический подход к отношениям, вытекающим из «колониальности», а не на состояние «после» распада империи. Одной из особенностей данного подхода является признание культурно и структурно обусловленного неравенства в качестве определяющего момента для формирования идентичности как колонизируемых, так и колонизаторов.
Автор книги утверждает, что понятие «постколониальный», равно как и теоретические обобщения, сделанные в рамках критических постколониальных исследований, можно применить и к международным отношениям. В случае России это особенно продуктивно, ибо хорошо объясняет наблюдаемые изменения официального дискурса и внешней политики.
«Колониальность» России автор книги связывает, во-первых, с ее экономической и материальной зависимостью от глобального капиталистического ядра, особенно усилившейся в постсоветский период; и во-вторых, с успешным усвоением «европоцентрического языка», абсолютное доминирование которого в российском дискурсе заставляет его участников смотреть на себя «чужими глазами». «Для русских Европа - это центр мира, - пишет Морозов, - их идентичности и практики ориентированы на европейский нормативный порядок и капиталистическую мировую экономику» (р. 1516). Колониальное «безмолвие» России определяется не невозможностью «подать голос», а отсутствием «собственного» языка, отличного от языка гегемона. Причем, по мысли Морозова, в результате трех столетий догоняющей модернизации в современной России попросту отсутствуют социальные группы, способные стать производителями «аутентичного», т.е. действительно альтернативного европейскому / западному дискурса (эту тему он более обстоятельно развивает в последних главах книги, в контексте анализа «консервативного поворота», характерного для третьего президентского срока В. Путина). В итоге, даже пытаясь оспорить гегемонию Запада, Россия «говорит на том же европоцентрическом языке» и тем самым «цементирует гегемонистский порядок» (р. 11). В частности, «оппонируя Западу, Россия формулирует свои требования на западном языке демократии. Она признает универсальное значение либеральных демократических ценностей, но пытается оторвать их от партикуляристских западных корней и наполнить их несколько иным содержанием - например, делая упор на принцип суверените-
та» (р. 23). Таким образом, то, что представляется радикальной критикой мирового порядка, в котором доминирует Запад, оказывается всего лишь притязанием на признание собственного голоса в споре о том, как этот мировой порядок должен эволюционировать.
Автор считает возможным применить к российской идентичности концепцию «гибридности», разработанную в критических постколониальных исследованиях (в частности, Хоми Бхаб-хой). По Бхабхе, колониальный опыт оказывается отправной точкой для идентичностей обеих сторон, замыкая их в отношении, в рамках которого любой атрибут «господина» может быть экспроприирован его колониальным двойником. В итоге угнетенный стремится не просто освободиться, а «стать господином», заняв его место и узурпировав его качества. Правда, несмотря на то что колониальное отношение полагается значимым для идентичностей обеих его сторон, автора книги интересуют его следствия исключительно для «соподчиненного» актора - России1. В книге о постколониальной идентичности России Морозов рассматривает идентичность «гегемона» как сложившуюся данность, которую бунт «соподчиненного» субъекта не может поколебать2. На наш взгляд, в силу данного обстоятельства автору не удается в полной мере реализовать потенциал собственного подхода - и это несмотря на то что именно в установке на анализ взаимного влияния гегемона и соподчиненного субъекта он видит его преимущество -например, перед теорией мировой системы, которая вполне успешно описывает тот же иерархический порядок в терминах цен-тропериферийных отношений.
В то же время Россия - не совсем обычный «соподчиненный» субъект: с момента своего рождения в качестве самостоятельного государства в XV в. она никогда не была под чужим колониальным правлением - напротив, создала обширную империю, чем и объясняется переплетение колониальных и имперских паттернов в ее поведении. Принципиально при этом, что первое не отменяет второго: по словам автора книги, российское государство
1 Справедливости ради надо отметить, что роль России как Другого для конструирования европейской идентичности неоднократно описывалась [см.: Neumann, 1999; Malia, 2000 др.], но не в логике постколониальных штудий.
2 Возможно, это определяется особенностями предмета анализа: в других своих работах тот же автор вполне убедительно демонстрирует, что в отношении Я и Другого активны обе стороны, и эта активность имеет последствия для конструирования и трансформации их идентичностей [Morozov, Rumelili, 2012].
«колонизировало страну в интересах (on behalf of) глобального капиталистического ядра, будучи одновременно интегрируемым в европейское международное общество» (р. 32). Поэтому было бы неверно оставлять внешнеполитическое измерение геополитике и изображать российское государство как колонизирующего актора, равного его западным аналогам.
Данным обстоятельством автор книги объясняет свой отказ от апологетики «соподчиненной» стороны, в принципе свойственной критическому постколониальному подходу. Последний, вскрывая «отношения власти и дискриминации за фасадом формального равенства либерального капиталистического общества» (р. 16), стремится защитить интересы угнетенной стороны. Однако, по мнению Морозова, исследователю не обязательно солидаризироваться с «соподчиненным» субъектом, ибо «российский случай помогает увидеть тот факт, что говорящие от имени "соподчиненного" зачастую в полной мере включены в глобальные структуры доминирования в качестве их локальных агентов и тоже выступают как угнетатели» (р. 13). По мнению автора, ценность российского случая для постколониальных исследований - именно в том, что в силу своей пороговой позиции она не вписывается в бинарные оппозиции между Западом и Востоком, центром и периферией.
Во второй главе «Россия и /в Европе: Источники неоднозначности» В. Морозов дает критический обзор исследований российской идентичности в рамках субдисциплины международных отношений. Прежде всего это работы конструктивистов, которые видят в идентичности и анализе дискурса средства для лучшего понимания внешней политики. Следует отметить, что российский случай занимает в этом сегменте исследований заметное место, причем большинство исследователей сходятся в своих оценках положения России в Европе как «неопределенного, порогового и / или периферийного» (р. 41). Политическое развитие России определяется принадлежностью к Европе и одновременно - исключением из нее.
Однако в чем причины этой неразрешимой неопределенности? По мнению Морозова, большинство попыток дать ответ на этот вопрос оказываются неудовлетворительными, поскольку всецело сосредоточены на идеационных факторах, т.е. на том, что находится в головах людей, - идеологиях, дискурсах, идентичности, культуре. Однако такие факторы всегда тесно связаны с контекстом, что ограничивает возможности для сравнений и обобщений. По мнению Морозова, постколониальный подход позволяет дать более удовлетвори-
тельный ответ на этот вопрос по сравнению с другими подходами именно потому, что он принимает в расчет как «материальные», так и «идеальные» факторы, формирующие отношения гегемонии / подчиненности. Он доказывает это, обстоятельно разбирая результаты, достигнутые на основе альтернативных подходов - предложенной в рамках теории мировой системы концепции (полу) периферийности, обновленной концепции международного общества, концепции культурных различий, концепции пороговости и др. Нужно отдать должное автору книги - он не просто предлагает «еще один подход», но тщательно анализирует каждую из его альтернатив, подробно разбирая их достоинства и недостатки.
В третьей главе «Материальная зависимость: постколониализм, развитие и "отсталость" России» Морозов пытается доказать, что экономическая и технологическая зависимость России от глобального капиталистического ядра во многом обусловливают неопределенность ее идентификации по отношению к Европе / Западу. Этот тезис играет важную роль в обосновании «колониально-сти» России, поскольку в отличие от обычных колоний она является суверенным государством, претендующим на статус великой державы (и в некоторые периоды своей истории - вполне небезуспешно). Однако при этом она, во-первых, усвоила европоцентрический нормативный порядок (что, по мысли Морозова, делает безальтернативным развитие по капиталистическому пути), хотя и не была в него ассимилирована, и во-вторых - занимает подчиненное / периферийное место в глобальной политической системе.
Связывая идеационные и материальные факторы, задающие структурные условия артикуляции российской идентичности, автор книги безусловно делает шаг в правильном направлении. Весьма перспективным представляется и подход, при котором эти группы факторов рассматриваются как разнонаправленно обусловливающие друг друга. Однако аргументация этой главы кажется нам недостаточно убедительной. Морозов полагает «отсталость» (которую берет в кавычки) и материальную зависимость России от глобального капиталистического ядра как данность, при этом он апеллирует к фактам постсоветского периода, которые, однако, не объясняют «неразрешимую неопределенность» российской идентичности в XVIII, XIX и на большем протяжении ХХ в., когда российская экономика не была так тесно интегрирована в мировую. Для более тщательного анализа экономической динамики автору, возможно, не хватает профессиональной подготовки. Но та же «пунктирность» свойственна его анализу дискурса об
идентичности: внимание Морозова всецело сосредоточено на постсоветском периоде, в то же время свои выводы о «колониаль-ности» он экстраполирует в более отдаленное прошлое. Однако структура дискурса об идентичности не оставалась неизменной -напротив, она существенно менялась [см. об этом: Малинова, 2009]. Представляется, что даже если в начале ХХ в. или в советский период наш дискурс об идентичности и был «колониальным», то совсем не в том же смысле, как это описывается на современном материале. Даже если советский дискурс основывался на «европоцентрическом» языке марксизма, нуждается в пояснении, каким образом, утверждая альтернативу (безальтернативному?) капиталистическому пути развития, он был «нормативно зависимым» от Запада. Во всяком случае, обосновываемая автором книги концепция «соподчиненной имперскости» не выглядит достаточно убедительной без более обстоятельного анализа советского материала.
Заключительные главы книги посвящены анализу современного российского дискурса. В четвертой главе «Нормативная зависимость: Путинский палеоконсерватизм и отсутствующий пейзан» Морозов демонстрирует внутреннюю противоречивость постсоветского дискурса об идентичности, которая, по его мнению, всецело обусловлена опытом «соподчиненной империи». На протяжении последних двух десятилетий Россия активно европеизировалась, но вместе с тем «осуществление» ее европейской идентичности постоянно откладывается, не в последнюю очередь - из-за ее приверженности имперскому наследию. В свою очередь, онтологическая небезопасность, вызванная неспособностью поддерживать устойчивое представление о себе как о европейкой нации, порождает рессенти-мент, который со временем трансформируется в антагонизацию Запада. Именно этим обстоятельством Морозов объясняет нынешний консервативный (в его терминологии - «палеоконсервативный») поворот. Он видит в антизападнической риторике лишнее подтверждение нормативной зависимости от гегемона: критикуя его, она «лишь перетолковывает его дискурс, но не пытается его преодолеть или упразднить» (р. 122).
По мнению Морозова, в палеоконсервативном дискурсе Россия «конструируется вне связи с какой-либо живой памятью» (р. 131), ибо в реальном российском обществе отсутствует фигура «патриархального дикаря», долженствующего служить его носителем. Это так, если искать социальное соответствие идеально-типической фигуре, предполагаемой романтической родословной
современного «палеоконсервативного» дискурса. Однако социологические опросы, фиксирующие достаточно высокий уровень поддержки различных его элементов, показывают, что дело обстоит сложнее. Представляется, что подтверждения или опровержения тезиса об «отсутствующем пейзане» нужно искать в анализе советской идентичности и паттернах ее последующей трансформации.
В пятой главе «Народ безмолвен: Россия, Запад и голос соподчиненного субъекта» Морозов рассматривает драматическую секьюритизацию дискурса о Западе после политического кризиса 2011-2012 гг. и в контексте украинских событий. В политике и риторике российских властей он находит подтверждения логики «соподчиненной империи», которая, находясь в состоянии нестабильности и небезопасности, агрессивно реагирует на проявления западной гегемонии.
Насколько продуктивным оказывается предлагаемое Морозовым расширительное понимание постколониального подхода для анализа российского случая? На наш взгляд, автор вполне убедительно продемонстрировал некоторые его преимущества -установку на восприятие отношений гегемона и соподчиненного субъекта в логике взаимного конструирования, представление о том, что структуры доминирования формируются как материальными, так и идеационными факторами, фокус на взаимодействие внешнего и внутреннего контекстов, наконец, неплохие возможности с точки зрения объяснения современной российской политики идентичности. При этом Морозов позаботился о том, чтобы вписать свою концепцию в круг уже существующих подходов. Данное обстоятельство делает его монографию не просто еще одной работой на «вечную» тему, а действительно неординарной попыткой продвинуться в понимании факторов, определяющих дилеммы российской идентичности.
Вместе с тем, хотя Морозов неплохо демонстрирует объяснительные возможности своего подхода для постсоветской России, без более систематического анализа предыдущих этапов -прежде всего, советского (но также и досоветского) - его концепция не может считаться вполне убедительной: ведь тезис о «соподчиненной имперскости» связывается с тремя столетиями модернизации.
Определенные сомнения вызывает и предложенный понятийный аппарат. На наш взгляд, расширительное понимание «ко-лониальности» сопряжено с очевидными смысловыми натяжками. Так ли «факультативна» для колониального статуса политическая
зависимость? Действительно ли экономическая иерархия и дискурсивная гегемония являются для него необходимыми и достаточными условиями? Для политолога положительный ответ на эти вопросы, мягко говоря, не очевиден. Предположим, что методологические возможности, открываемые новым подходом, окажутся настолько существенными1, что непривычное значение термина «колониальный» приживется в исследованиях международных отношений. Однако реализация критического потенциала авторской концепции, по-видимому, предполагает и более амбициозную задачу - ее трансляцию в публичный дискурс. И здесь непривычная интерпретация знакомого термина может оказаться серьезным препятствием для адекватного понимания авторской концепции (особенно если учесть ее созвучность идеям, характерным для русского националистического дискурса).
Впрочем, эти недостатки не перечеркивают несомненных достоинств книги. На первых ее страницах автор честно признает, что «отказ от европоцентризма как полностью "неправильного"» контрпродуктивен. По его словам, «российский случай предполагает тщательную деконструкцию, которая требует должного внимания к тому факту, что все мы, в конце концов, живем в европоцентрическом мире» (р. 5). Книга «Постколониальная идентичность России» - несомненно важный шаг в направлении такой деконструкции.
Литература
Малинова О.Ю. Россия и «Запад» в ХХ в.: Трансформация дискурса о коллективной идентичности. - М.: РОССПЭН, 2009. - 190 с. Malia M. Russia under western eyes: From the Bronze Horseman to the Lenin Mausoleum. - L.: Harvard univ. press, 2000. - 528 p. Morozov V., Rumelili B. The external constitution of European identity: Russia and Turkey as Europe-makers // Cooperation and conflict. - L., 2012. - Vol. 47, N 1. -P. 28-48.
Neumann I.B. Uses of the Other. «The East» in European identity formation. - Manchester: Manchester univ. press, 1999. - xv, 281 p.
1 Однако заметим, что те же задачи в принципе могут решаться с помощью более привычных концепций пороговой идентичности, периферийности и гегемонии. Представляется, что выявленные В. Морозовым недостатки их «оптики» вполне поддаются корректировке. В этом смысле проделанная им работа чрезвычайно ценна.
