CC BY
32
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2014. № 2
Г.К. Гобрусенко*
НОВЫЕ СТРАТЕГИИ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ
ПРОСТРАНСТВА В СОВРЕМЕННЫХ
«ИССЛЕДОВАНИЯХ НАУКИ И ТЕХНОЛОГИИ»
В статье рассматриваются основные особенности концептуализации пространства, предложенной в рамках современных исследований науки и технологии. Особое внимание уделяется роли данной концептуализации в исследованиях неоднородных объектов (гибридов), представляющих собой сложные конфигурации органических и неорганических, социальных и природных компонентов.
Ключевые слова: «исследования науки и технологии», Б. Латур, Э. Пи-керинг, пространственные конфигурации, неоднородность, локальность, становление.
G.K. G o b r u s e n k o. New strategies of conceptualization of space in contemporary science and technology studies
The article deals with the main features of the conceptualization of space that was offered in contemporary science and technology studies. Special attention is paid to the role of this conceptualization in research of heterogeneous objects (hybrids), presenting the complex configurations of organic and non-organic, social and natural components.
Key words: science and technology studies, B. Latour, A. Pickering, spatial configurations, heterogeneity, locality, becoming.
«Великой навязчивой идеей, неотступно преследовавшей девятнадцатый век, была история: темы развития и остановки, темы кризиса и цикла... Сегодняшнюю же эпоху можно, скорее, назвать эпохой пространства».
М. Фуко. Другие пространства1
К концу XX в. становится очевидным стремительное возрастание междисциплинарных стратегий и пограничных исследований в современном естествознании и социогуманитарных науках. На фоне многократного усложнения структуры взаимосвязей между различными дисциплинами и увеличения числа концептуальных заимствований набирают силу две противоположные тенденции:
* Гобрусенко Гелана Константиновна — аспирант кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8 (495) 939-14-21; e-mail: gkgobrusenko@yandex.ru
1 См.: [М. Фуко, 2006, с. 191].
с одной стороны, к интеграции, с другой — к дифференциации и автономизации различных областей производства знания. Подвижность, а подчас и неопределенность границ между сферами специализации многих научных дисциплин, возникшая в результате па-радигмальных сдвигов и трансформаций, не раз переопределявших интеллектуальную историю столетья, способствует более плотному взаимодействию исследовательских стратегий, кардинально отличающихся друг от друга по своим базовым предпосылкам и категориально-понятийным ресурсам. Появление своеобразных «пограничных» зон коммуникации приводит не только к росту частоты и интенсивности междисциплинарных обменов, но и к аккумуляции концептуальных ресурсов как для постановки и решения новых задач, так и для реактуализации классической проблематики.
Новые комплексные проблемы, имеющие фундаментальное значение для поля современных междисциплинарных отношений, связаны прежде всего с изучением так называемых объектов «смешанного типа» — экологических и информационных систем, биотехнических и социотехнических комплексов, в которых особую значимость приобретает взаимодействие неоднородных, органических и неорганических, социальных и природных компонентов. Свойства и параметры таких объектов могут быть изучены только в рамках междисциплинарных взаимообменов с точки зрения структурного единства гетерогенных компонентов, поэтому их появление требует пересмотра и переопределения как методологических установок конкретных наук, так и фундаментальных категориальных оппозиций, связанных в том числе с нашим собственным самопониманием2. Возникновение «смешанных» концепций, направленных на пересмотр соотношения материальных и социальных, природных и культурных порядков, характерно не только для сферы естественно-научных дисциплин, где в качестве ключевых инициатив можно выделить синергетику, биополитику, социобиоло-гию3, но и для различных областей социогуманитарного знания. В рамках философии, социологии и истории науки активно развиваются собственные программы исследования «смешанной» реальности, в которых разрабатываются различные способы концептуализации взаимного определения общества и природы. Это многообразие междисциплинарных социогуманитарных подходов к науке получило название science studies (SS), или «исследований науки».
2 Как замечает Д. Харавэй, человек больше не может считать себя не зависящим от мира, самодостаточным индивидом [D. Haraway, 1991, p. 149—152].
3 Подробнее см.: [Р.С. Карпинская., И.К. Лисеев., А.П.Огурцов, 1995, с. 94—95].
«Исследования науки» как сфера междисциплинарных отношений, возникшая во многом под влиянием постпозитивистской философии, представлена такими направлениями, как «Социальная конструкция технологии» (SCOT), «Культурологические исследования науки» (CSS), «История и философия науки» (HPS), «История философии науки» (HOPOS), «Социология научного знания» (SSK), «Исследования науки и технологии» (STS)4. Во многих университетах мира эти исследовательские программы потеснили такие традиционные учебные курсы, как «Философия науки» и «Философия техники»5. Именно в рамках SS, в частности в STS, были разработаны наиболее яркие и продуктивные решения проблемы концептуализации взаимодействий между элементами природного и социального порядков.
В качестве теоретических истоков современных исследований науки и технологии (STS) можно выделить различные версии позитивизма, прагматизм, феноменологию, герменевтику, структурализм, постструктурализм. Также следует отметить особое влияние работ К. Мангейма, Р. Мертона, Г. Башляра, К. Поппера, М. По-лани, А.Н. Уайтхеда, Т. Куна, П. Фейерабенда, И. Лакатоса, С. Тул-мина, А. Койре, М. Фуко, П. Бурдье, Ж. Делёза и Ж. Деррида. Приоритетными темами исследований в рамках данного направления являются историческая изменчивость и социокультурная обусловленность научного познания, соотношение научного реализма и конструктивизма и др. Современное состояние «исследований науки и технологии» характеризуется стремлением преодолеть ограничения и недостатки, присущие социальному конструктивизму, который в свое время стал (и до сих пор остается) одним из самых значительных направлений в STS.
В последнее десятилетие XX в. одним из наиболее значимых событий в философии науки стали так называемые «научные войны». Именно такое название получила серия дебатов между «реалистами» и «конструктивистами» (последних также именуют и «релятивистами», и «постмодернистами»)6, развернувшаяся в англоязычной академической литературе. «Реалисты» выступали за существование
4 Существует две различных расшифровки аббревиатуры STS: «Science, Technology, Society» и «Science and Technology Studies». Первоначально это были разные направления, которые в силу динамики своего развития на определенном этапе слились друг с другом, поэтому считается корректным употребление обоих терминов, но в данном изложении мы будем пользоваться вторым вариантом.
5 Например, на сегодняшний день исследовательская программа STS представлена в университетах Оксфорда, Кембриджа, Гарварда, Стэнфорда, Массачу-сетском технологическом университете и др.
6 Сложно сказать, кто в итоге вышел победителем из этой полемики, но, тем не менее, последствия этой дискуссии до сих пор оказывают влияние на развитие направлений science studies. Обзор противоборствующих точек зрения можно найти в следующих работах: [Ж. Брикмон, А. Сокал, 2002] и [J.R. Brown, 2001].
объективного научного знания, в то время как «конструктивисты» пытались проблематизировать научную объективность за счет совмещения философских, социологических и культурологических исследовательских стратегий. Именно к лагерю «конструктивистов» в свое время присоединилось большинство представителей STS7, пытавшихся разработать различные варианты социокультурной интерпретации познавательной деятельности ученых.
Выступив с критикой классической философии науки, социальные конструктивисты рассматривали научную деятельность и ее результаты как зависящие от подверженных историческому изменению социальных условий и практик и потому не имеющие права претендовать на самостоятельную значимость и объективность вне этих условий и взаимодействий. Научные факты трактовались как обусловленные социально-культурным контекстом конструкты, результаты конвенций, принятых учеными. Таким образом, не только не получало своего разрешения, но скорее усиливалось доминировавшее в классической философии науки противопоставление субъекта и объекта. Выбирая в качестве источника объяснения «смешанных» объектов социальные структуры, социальный конструктивизм, по сути, исключал сами объекты из рассмотрения, оставляя за субъектом или коллективом субъектов привилегированную позицию в любых взаимодействиях между элементами социального и природного порядков. Французский исследователь науки и технологии Б. Латур выразил сущность данной стратегии следующим образом: «...социальная интерпретация, в конечном счете, подразумевает способность заместить некоторый объект, относящийся к природе, другим, принадлежащим обществу, и показать, что именно он является истинной сущностью первого» [Б. Латур, 2003, № 3, с. 22].
Преувеличение активности познающего субъекта, под которым подразумевался прежде всего человеческий коллектив, и, как следствие, констатация пассивности объектов8 стали причиной как внешней, так и внутренней критики социального конструктивизма и пересмотра его программных установок. Поиск выхода из противоречий, разделивших «реалистов» и «конструктивистов», привели представителей STS не только к новой интерпретации ряда
7 В качестве примеров наиболее продуктивных социал-конструктивистских исследований в рамках STS можно выделить работы: [B. Latour, S. Woolgar, 1979] (во второй редакции термин «социальное» был удален из названия после пересмотра авторами ряда положений социального конструктивизма) и [A. Pickering, 1984].
8 По мнению Б. Латура, различные конструктивистские подходы приписывали объектам весьма ограниченный набор ролей, ни одна из которых не предполагала рассмотрение вещей в качестве самостоятельных действующих сил [Социология вещей, 2006, с. 365-389].
базовых допущений социального конструктивизма, но и к своеобразному совмещению положений противоборствующих сторон.
На данный момент в рамках STS разработаны теории, в которых сложные явления природы и культуры изучаются в условиях их динамического взаимоопределения, а само различение между регионами природного и общественного рассматривается как квазиразличение. К началу 90-х гг. XX в. такие исследователи, как Б. Латур, М. Каллон, Д. Ло, А.-М. Мол, Д. Харавэй, Э. Пикеринг, Д. Айди и др., в рамках реалистической интерпретации социал-конструктивистской эпистемологии предложили ряд концепций, в которых подверглось переосмыслению само понятие объекта («вещи»). Философами STS было показано, что допущение пассивности объектов, которое лежит в основе ограниченного набора ролей, предписанных вещам социальными конструктивистами, является произвольным и необоснованным. С точки зрения исследователей науки и технологии, объекты природы и материальные предметы не только не находятся в полной власти коллектива субъектов, но и способны оказывать активное сопротивление внешнему воздействию — они «останавливают эксперименты, внезапно исчезают, умирают, отказываются отвечать или разносят лабораторию вдребезги» [Б. Латур, 2003, № 3, с. 30]. Способность к сопротивлению позволяет рассматривать объекты в качестве источников активности наравне с людьми, поэтому в концептуальных построениях STS они фигурируют как «субъекты действия» [A. Pickering, 1995, p. 6], «которые имеют право голоса и должны быть услышаны» [О.Е. Столярова, 2003, № 3, с. 44]. Как пишет Латур, «в нашу коллективную жизнь вовлечено множество nonhumans, обладающих историей, отзывчивостью, культурой, темпераментом — короче говоря, всеми теми качествами, в которых им традиционно отказывали гуманисты» [там же]. Той же точки зрения придерживается и Э. Пикеринг, говоря о непрерывно действующих вещах, «которые относятся к нам не как представления к бесплотному интеллекту, но как материальные силы к телесным существам» [A. Pickering, 1995, p. 6]. Таким образом, разделяемый большинством философов STS поворот к материальному (в другой терминологии — к вещам, к объектам9, к телесности10) состоит в признании невозможности дальнейшего игнорирования конститутивной роли «маневров материальных агентов» [ibid., p. 581] при анализе человеческих практик.
9 При этом под понятие «объект» подпадают животные, растения, неодушевленные предметы и искусственно созданные артефакты.
10 Поворот к телесности подразумевает утверждение того факта, что эпистемологический субъект наделен телом и не может быть сведен к бесплотному интеллекту, поэтому модус тела необходимо учитывать при анализе познавательного процесса и его результатов. Особое влияние на концептуализацию тела в рамках STS оказали доктрины М. Фуко и М. Мерло-Понти.
В концептуальных построениях STS объекты представлены как конституенты действия, свойства и характеристики которых относительны и не заданы a priori. Подобная трактовка объекта является следствием попыток трансформировать конструктивистскую теорию деятельности за счет включения в нее концептуализации нечеловеческой активности, исключающей антропоцентричные коннотации. Следует отметить особое влияние на концептуализацию материальной агентности в STS со стороны структуралистской и постструктуралисткой семиотики. Исследователи науки и технологии, каждый на свой лад, воспроизводят структуралистский тезис о том, что значение того или иного элемента структуры всегда детерминировано его отношениями с другими элементами. Постструктуралистская критика показала, что существует не одна общая праструктура, как утверждали структуралисты (например, Леви-Стросс), а множество различных «глубинных структур», пребывающих в становлении, поэтому в концептуальных построениях STS тезис о детерминации свойств объекта его местом в структуре отношений дополняется тезисом о множественности и динамичности структур.
Другой, не менее важной для STS установкой является признание объектов как сконструированными, так и реально существующими [О.Е. Столярова, 2006, № 8, с. 88], что получило название принципа симметрии, призванного устранить жесткое противопоставление субъекта и объекта, показать относительность различий между ними. Заимствованный из «сильной программы» социологии знания Эдинбургской школы (Д. Блур, Б. Барнс)11, в трактовке Б. Латура и М. Каллона, принцип симметрии состоит в том, что объекты природы должны быть описаны в тех же терминологических конструкциях, что и поведение человеческих агентов. Они наделяются «человекоразмерными свойствами, такими как много-профильность, открытость, нестабильность, историзм» [О.Е. Столярова, 2003, № 3, с. 40], что позволяет им претендовать на роль активных действующих сил, наравне с людьми, участвующими в создании мира. Переопределение границ между объектом и субъектом, вещью и человеком порождает проблему интерпретации способов существования объектов «смешанного типа», не редуцируемых полностью ни к одному из полюсов прежней субъект-объектной дихотомии. «Акцент переносится с экстремальных сущностей на точку их пересечения, на пограничные ситуации "встречи" природы и культуры, а эпистемология симметрично дополняется онтологией, заинтересованной в том, каков мир в действительности» [там же, с. 44].
11 [Д. Блур, 2002, № 5/6, с. 162-185].
Объекты, возникающие в результате столкновения и пересечения природных, культурных, социальных и технологических процессов, трактуются философами STS как «ансамбли отношений», обладающие пространственными характеристиками. В качестве репрезентативного примера таких объектов Б. Латур в одной из своих работ рассматривает озоновые дыры, которые не только определяются им как природное явление, но и включают в себя «химическое производство, холодильную промышленность, производство аэрозолей, завод в пригороде Лиона, ближайшие выборы и грядущий административный совет» [Б. Латур, 2006, с. 59]. Следовательно, такой объект, как озоновая дыра, находится в точке пересечения всех составляющих его компонентов, как человеческих, так и нечеловеческих, вступивших в определенные связи и отношения друг с другом. Пребывая в отношениях между собой, данные компоненты формируют пространство, которое представляет собой порядок их сосуществования. В данном случае именно пространство становится той категорией, которая позволяет ухватить и зафиксировать все изменчивое многообразие связей и отношений между гетерогенными сущностями. Связывая разрозненные, на первый взгляд, компоненты в единую цепь событий, пространство также становится и центральной категорией анализа объектов «смешанного типа», что, в свою очередь, неизбежно ставит перед исследователем вопрос о том, что именно понимается под пространством. Актуальность этого вопроса обоснована уже тем, что пространство в современных исследованиях все чаще выступает в роли своеобразного ярлыка, за которым скрываются различные смыслы и практики тех или иных проблемных областей. В связи с социокультурной локализацией и интерпретацией пространственных концептов, их ситуативностью увеличивается риск некорректных концептуальных заимствований, поэтому одной из приоритетных задач для социогуманитарных наук оказывается разработка новой комплексной концептуализации пространства. Отсутствие унифицирующих «метанарративов», способствующее инфляции и дефляции пространственных концептов, усиливает постмодернистские плюралистические тенденции в современной философии, обозначенные Латуром как «переход от озабоченности временем к озабоченности пространством» [B. Latour, 1998, Vol. 3, № 1—2, p. 99].
Возрастающая в последние десятилетия тенденция обращения к проблематике пространства в социогуманитарных науках связана с констатируемым многими исследователями «пространственным поворотом» (spatial turn). Спровоцированный работами таких авторов, как М. Фуко, А. Лефевр, Э. Соджа, Д. Харви и др., пространственный поворот выражается в пересмотре традиционных представлений о пространстве и появлении новых исследователь-
ских стратегий, стремящихся разработать комплексные подходы к пониманию пространства. В данном случае «речь идет не об "открытии пространства" в социальных и гуманитарных науках (сама эта тема является далеко не новой, особенно для философии), а о критическом пересмотре того, как пространство мыслилось прежде (с опорой на какие концепции и представления). <...> Акцент смещается с пространства как предмета исследования (пространства самого по себе) на пространство как проблему, требующую новой исследовательской парадигмы» [Ю.А. Бедаш, 2009, № 1, с. 96]. Социальные и технологические изменения, сопровождающие развитие современного общества, появление новых форм организации жизни приводят к все более заметному дисбалансу между сформировавшимися в научном, политическом и повседневном дискурсе определениями пространства и современными пространственными практиками.
Социальные, технологические и культурные трансформации в первую очередь ставят под вопрос оппозицию локальное/глобальное, используемую при анализе динамики социально-политических процессов. Разрушается привычный изоморфизм между пространством, социумом и государством, утрачивается пространственно-временная фиксированность, а значит, и прежняя стабильность социальных и политических отношений. Формирование новой архитектоники социального мира сопровождается появлением новых форм организации, в которых регионы общественного, природного, политического и технологического оказываются неразрывно связанными, а различия между ними становятся все более подвижными и все менее эксплицируемыми. На смену всегда казавшимся автономными регионам бытия приходят новые образования, неотъемлемыми характеристиками которых выступают гетерогенность и гибридность, предполагающие коллективное распределение деятельности и идентичности. Как замечает Д. Харавэй, на сегодняшний день нет смысла говорить отдельно о живом, отдельно о техническом, так же как нет смысла говорить о границах между физическим и нефизическим, человеческим и животным, «животно-человеческим» и машиной [Д. Харавэй, 2005, с. 326—327].
Исследовательские стратегии, разработанные в рамках пространственного поворота, рассматривают пространство как некую динамическую структуру, которая обнаруживается в процессе реализации различных типов практик и отношений. Парадигма действия, подразумевающая ориентацию на конкретные практические стратегии в условиях повседневности, вынуждает исследователя работать с элементами, связанными между собой, но при этом локализованными в различных порядках отношений — природных, соци-
альных, технологических12. В итоге исключается возможность использовать в качестве концептуального инструментария жесткие бинарные оппозиции: природное/социальное, физическое/ментальное и т.д. Таким, образом, анализ пространства в качестве практической схемы помогает «преодолевать "двойную иллюзию", о которой писал А. Лефевр: "иллюзию прозрачности" (когда пространство сводится к идеям/представлениям о пространстве и рассматривается в качестве ментальной — дешифрованной — реальности) и "реалистическую иллюзию" (когда пространство сводится к материальным объектам и рассматривается как естественно/объективно данное)» [Ю.А. Бедаш, 2009, № 1, с. 108].
Ключевую роль в концептуальных инновациях, связанных с «пространственным поворотом», играет реактуализация лейбници-анских идей, в соответствии с которыми пространство представляет собой не субстанциальную реальность, а некоторый порядок сосуществования, порядок отношений, от которых оно неотличимо. В своей знаменитой полемике с Кларком13, выступавшим в роли апологета теории Ньютона, Лейбниц критикует точку зрения, согласно которой пространство является абсолютным и гомогенным и представляет собой некое вместилище, предшествующее телам и не зависящее от них. Согласно лейбницианскому подходу, пространство не может быть представлено как некий особый объект, находящийся в определенном отношении с другими объектами, наоборот, именно отношения между различными объектами и формируют пространство, полностью зависящее от их динамики. Реляционно-динамическая трактовка пространства в рамках концепции Лейбница дополняется тезисом о множественности перспектив, в соответствии с которым «пространственные отношения <...> могут изменяться благодаря открытию новых перспектив» [там же, с. 101]. Но, несмотря на актуальность этих идей для современных исследований, концепция Лейбница в рамках «пространственного поворота» претерпевает значительные трансформации в связи с содержащимися в ней метафизическими импликациями, которые вряд ли смогут послужить надежной объяснительной матрицей для процессов взаимодействия общества, природы и технологии. Во многих комплексных подходах, разработанных исследователями пространства, реляционная трактовка дополняется рядом других представлений, в том числе и субстанциолистскими, при этом продолжая сохранять свое доминирующее положение14.
12 «Дистантные браки, интернет-сообщества, диаспоры, электронные офисы с разбросанными по всему миру рабочими местами, различные протестные движения, международный терроризм и т.д.» [Ю.А. Бедаш, 2009, № 1, с. 107].
13 См.: [Г.-В. Лейбниц, 1982, т. 1, с. 430-529].
14 На наш взгляд, наиболее ярким примером такого комплексного подхода к пространству является исследование Д. Харви [Д. Харви, 2011, № 1, с. 10-39].
Будучи вовлеченными в оживленный исследовательский дискурс, спровоцированный «пространственным поворотом», представители 8Т8 также разрабатывают собственные подходы к проблематике пространства, поскольку установка на обращение к материи, к вещам и включение последних в социальные взаимодействия неизбежно требует ответа на вопрос о том, где разворачиваются и локализуются такого рода взаимодействия. Претендуя на новую концептуализацию объекта, они предъявляют права и на построение новой пространственной перспективы, которая позволит по-другому взглянуть на взаимоотношения общества и природы.
Одним из ключевых тезисов, лежащих в основе концептуальных разработок 8Т8, является антиэссенциалистское утверждение, что ни один объект (человек, животное, искусственный артефакт) сам по себе не обладает никакими сущностными свойствами, поскольку он может приобрести их только в процессе взаимодействия с другими объектами. «Речь, тела и их жесты, субъективности, строительные материалы, корабли, самолеты или огнестрельное оружие. Все произведено отношениями и участвует в их производстве» [В.С. Вахштайн, 2005, т. 4, № 1, с. 108]. Таким образом, любой объект понимается как «производная некоторых устойчивых множеств или сетей отношений» [Социология вещей, 2006, с. 223], и одно из фундаментальных допущений теоретиков 8Т8 состоит в том, что «объекты сохраняют свою целостность до тех пор, пока отношения между ними стабильны и неизменны» [там же, с. 223]. Являясь продуктом отношений, поддерживающим свое существование за счет их исполнения, объект обладает пространственными характеристиками и может быть рассмотрен как пространственная конфигурация. Развивая концептуальные инновации «пространственного поворота», исследователи науки и технологии тоже апеллируют к лейбницианской трактовке пространства, которая дополняется ими за счет обращения к теоретическим ресурсам современной топологии15 и теории катастроф.
В связи с тем что идентичность объекта конституируется не только связями между его элементами, но и его отношениями с другими объектами, каждый объект оказывается пересечением как минимум двух пространственных конфигураций — той, которую
15 Выбор топологии в качестве одного из концептуальных «инвесторов» связан с тем, что, в отличие от различных, построенных на данный момент геометрий, топология имеет неметрический и качественный характер, например, такое топологическое свойство, как непрерывность, оказывается связанным только с положением фигуры, а не с ее величиной. Это созвучно разрабатываемой в 8Т8 идее о том, что параметры и свойства объекта зависят от той позиции, которую он занимает в системе связей и отношений. Ярким примером аналитических изысканий, основанных на идеях топологии, является исследование Д. Ло [Социология вещей, 2006, с. 223-243].
представляет он сам, и той, которую он образует вместе с другими объектами, поэтому следующим ходом в концептуализации пространства становится допущение существования количества пространств, соответствующего количеству отношений [В.С. Вахштайн, 2005, т. 4, № 1, с. 107]. Таким образом, в концептуальных построениях 8Т8 пространство «не самоочевидно и не единично» [Социология вещей, 2006, с. 225], а из приоритета отношений напрямую следует, что многочисленные пространственные конфигурации не нейтральны, способны взаимодействовать друг с другом и влиять на процессы конституирования и трансформации объектов.
Мотив множественности как одна из отличительных черт, присущих концептуальному анализу пространства в рассматриваемой традиции, разворачивается в связи с идеей неоднородности. Требование пересмотра традиционных категориальных различений заставляет исследователя работать с некоторыми гетерогенными многообразиями, элементы которых принадлежат к разным порядкам — социальным, природным и т.д. и способны менять свою принадлежность в зависимости от приобретенного ими положения в том или ином ряду связей. В силу этого сами связи даже в рамках одной конфигурации можно рассматривать как неоднородные и исполняющиеся тем или иным образом в зависимости от того, какие именно элементы взаимодействуют друг с другом. Гетерогенность отношений в свою очередь является причиной асимметричности взаимодействий, образуемых ими форм простран-ственности. Допущение множественности пространств формирует такую логику анализа, которая преодолевает дуализм природного и социального не за счет сведения одного к другому, а за счет работы с гетерогенными многообразиями и их пересечениями.
Другим не менее важным концептуальным ходом наряду с допущением множества неоднородных пространств становится расшифровка той или иной исследуемой пространственной конфигурации как локальной и непрерывно становящейся. Рассмотрение любой пространственной конфигурации как локальной позволяет анализировать объекты любого масштаба вне стандартных оппозиций локальное/глобальное, локальное/универсальное.
Ориентация на исследование конкретных эмпирически выявляемых конфигураций (например, конфигураций, в которых был установлен тот или иной научный факт) неизбежно ставит перед аналитиком вопрос о границах этих конфигураций. Эмпирические конфигурации являются конфигурациями ограниченной протяженности. Но в связи с тем, что панорама всех возможных объектов и пространств, способных принимать участие во взаимодействии, никогда не дана изначально, то границы взаимодействий, а следовательно, и пространственных конфигураций оказываются весьма расплывчатыми.
Пространственная конфигурация как некоторая локальность может взаимодействовать только с доступными ей в данный момент локальностями. Поскольку панорама всех объектов и пространств, которые могут вступить во взаимодействие, не задана окончательно, то границы взаимодействия могут постоянно расширяться. Например, такая пространственная форма, как сеть в классическом акторно-сетевом анализе16, может быть сколь угодно протяженной за счет возможности включения в нее новых объектов и отношений. Латур сравнивает сеть с железной дорогой. «Является ли железная дорога локальной или глобальной? Ни то и ни другое. Она локальна во всех точках, вы всегда обнаруживаете шпалы, железнодорожников, иногда вокзалы и автоматы для продажи. Однако она является и всеобщей, поскольку перевозит вас из Мадрида в Берлин или из Бреста во Владивосток. Однако она не является достаточно универсальной для того, чтобы доставить вас в любое место, куда вы только пожелаете» [Б. Латур, 2006, с. 194—195]. Таким образом, сеть оказывается не более чем набором сопряженных локаль-ностей, которые соотносятся друг с другом разными способами. «В сети некоторые очень отдаленные точки могут обнаружить себя соединенными, в то время как другие, которые были соседями, удалены далеко друг от друга. Хотя каждый актор локален, он может перемещаться от места к месту, по крайней мере, до тех пор, пока он способен договариваться об эквивалентностях, которые делают одно место таким же, как другое. Сеть, таким образом, может быть "в действительности повсеместной", не становясь при этом "универсальной". Какой бы разреженной и витиеватой сеть ни была, она, несмотря на это, остается локальной и ограниченной, тонкой и хрупкой, с вкраплениями пустоты (interspersed by space)» [B. Latour, 1988, p. 171].
Гетерогенные элементы и отношения, образующие ту или иную локальность, составляют ее ресурсы17, определяющие способ соот-
16 Акторно-сетевая теория (Actor-Network Theory, ANT) — один из самых востребованных подходов к изучению науки и технологии в STS, разработанный Б. Ла-туром, М. Каллоном, Д. Ло и др. В его основе лежит антиэссенциалистское утверждение о том, что отношения предшествуют сущности, а также принцип генерализованной симметрии и материально-семиотический метод. В конце 1990-х гг. выделились две ветви ANT — парижская, представленная Б. Латуром и М. Каллоном, и ланкастерская, к которой принадлжат такие исследователи, как Д. Ло, А.-М. Мол, М. Акрич, Н. Альбертсен, В. Синглтон. В рамках первой разрабатываются общетеоретические и методологические принципы акторно-сетевого подхода, вторая, в свою очередь, развивает идеи первой в конкретных исследованиях науки и техники. На сегодняшний день акторно-сетевой подход представляет собой одну из наиболее значимых альтернатив традиции социального конструктивизма.
17 Силы или ресурсы — это элементы и отношения, которые пространственная конфигурация может аккумулировать в процессе увеличения своей протяженности. Например, Латур описывает ситуацию столкновения научных теорий, интерпре-
несения с другими локальностями. Например, в различных версиях того же акторно-сетевого подхода локальности могут находиться в отношениях включения, пересечения, взаимообусловленности, захвата, подчинения, взаиморазрушения18 и т.п. Неопределенность количества локальностей в силу их неоднородности всегда является предостережением от опрометчивого утверждения, что одна из ло-кальностей захватила или подчинила себе все остальные. Но она не отменяет возможности неограниченного распространения для каждой локальной пространственной формы, поэтому Латур пишет о том, что любому взаимодействию одновременно присущи и глобализация и локализация. «Взаимодействие выражается в противоречивых формах: оно представляет собой систему фреймов (которая ограничивает интеракцию) и сеть (которая распределяет одновременность, близость и "персональность" взаимодействий)» [Социология вещей, 2006, с. 176].
Заимствуя из теории И. Гофмана19 категорию фрейма, Латур переопределяет ее как локализующее ограничение взаимодействия, укорененное в материальных предметах. Но даже с акцентом на материальности ограничений интеракции теория Гофмана не дает ответа на вопрос о том, как связаны между собой взаимодействия, происходящие в разных фреймах. Именно эту взаимосвязь Латур и пытается объяснить, рассматривая взаимодействие и как глобальное и как локальное одновременно, или, в терминологии Каллона, как фреймированное и сопряженное. Но в силу неоднородности и неопределенного количества взаимодействующих форм приоритетом обладает локальное, в то время как глобальное существует только в возможности. «Непрерывные пути, ведущие от локального к глобальному, от обусловленного обстоятельствами к универсальному, от случайного к необходимому, существуют лишь при условии, что их подключение будет оплачено» [Б. Латур, 2006, с. 195]. «Между глобальным и локальным нет тропинки, поскольку глобального не существует. Вместо этого у нас есть географы, самолеты, карты и ежегодные международные съезды геодезистов» [B. Latour, 1988, p. 219-220].
Становление в STS трактуется в соответствии с кумулятивным принципом, принципом развития. Поскольку ни одна простран-
тирующих один и тот же наблюдаемый феномен, в терминах столкновения пространственных конфигураций (сетей), в которых они были произведены. В зависимости от соотношения протяженностей и характеристик взаимодействующих элементов та или иная пространственная конфигурация может «победить» (см.: [B. Latour, 1987, p. 103-104]).
18 Например, в социальной топологии Д. Ло такая пространственная конфигурация, как сеть, может либо разрушать, либо конституировать «регионы» (аналог гомогенного евклидова пространства) как формы пространственности.
19 См.: [И. Гофман, 2003; В.С. Вахштайн, 2011, с. 64-106].
ственная конфигурация неотличима от составляющих ее отношений, то ее развитие будет определяться в соответствии с их динамикой.
Апелляция к становлению, во-первых, позволяет исследователям избегать произвольных провиденциалистских заключений относительно трансформаций, которые претерпевает та или иная пространственная конфигурация в силу того, что «наличное состояние ряда сущностей не предопределяет их будущего» [5. Пике-ринг, 2008, № 5, с. 74], т.е. трансформациям «органически присуща случайность — случайность конкретных изменений в конкретные моменты времени и во взаимоотношениях играющих сущностей — вне зависимости от того, складываются они в составные структуры или нет» [там же, с. 74], во-вторых, «рассматривая этот процесс как движение, обращенное в будущее, можно говорить о темпоральном возникновении, при обратной перспективе — об историчности» [там же, с. 74]. Становление показывает, что «наличное состояние ряда сущностей в любое данное время является функцией как исходного набора сущностей (относительность, ситуа-тивность), так и того временного пути, который они прошли к настоящему моменту (временная зависимость)» [там же, с. 74].
Постулирование становления для конфигураций, состоящих из гетерогенных элементов, неизбежно приводит к вопросу: можно ли объединять с помощью данной характеристики, например, сложное развитие органических организмов и механические трансформации неодушевленной материи? Пикеринг считает, что адекватным ответом на данный вопрос может быть сочетание апелляции к становлению с принципом симметрии. Предложенный им концептуальный ход состоит в том, чтобы, во-первых, отказаться от требующего серьезных обоснований допущения некой внутренней логики развития неодушевленной материи, во-вторых, в соответствии с принципом симметрии рассматривать становление человеческих и нечеловеческих агентов в их взаимодействии друг с другом.
Пикеринг предлагает концепцию киборг-структур20, которые представляют собой своеобразные сочетания «машина-человек». «В то время как довольно трудно представить историчность "игры" механизмов самой по себе, гораздо легче представить историчность и становление сочетаний машина-человек» [там же, с. 77], которые, по мнению Пикеринга, взаимно определяют друг друга.
20 «Фигура киборга знаменательна для той культурной ситуации, которая сложилась во второй половине XX в. в связи с взрывом информационных и биологических наук и технологий: трансплантанты, продукты генной инженерии, виртуальные корреспонденты, экосистемы — все это "материально-семантические агенты", которые демонстрируют обратимость движения от реальности к конструкции и обратно» [О.Е. Столярова, 2003, № 3, с. 47].
Киборг-структуру можно рассмотреть с точки зрения ее пространственных характеристик, в качестве своеобразной пространственной модели, поэтому основные выводы Пикеринга относительно становления подобных гетерогенных сочетаний важны для нашего анализа концептуализации пространства в 8Т8. Для более наглядной иллюстрации положений Пикеринга, касающихся неразрывно связанной эволюции человеческих и нечеловеческих агентов, обратимся к ряду его эмпирических примеров. «Появление радара в период Второй мировой войны тесно связано с новыми способами ведения войны ("техновойна"), а также с новыми способами научной практики ("большая наука") и новыми социальными отношениями между наукой и вооруженными силами (новые координационные институты — такие, как Управление научных исследований и усовершенствований в США; "вбирание" науки военными). Несомненно, в основном таким же образом (хотя и в более широких масштабах) возникновение, развитие и технологическое усовершенствование паровых машин тесно связано с колоссальными социальными изменениями, происходившими в рамках так называемой индустриальной революции, — с появлением фабрик, разделения труда, развитием индустриальных городов и промышленного строительства, новыми социальными классами и классовой борьбой» [там же, с. 77]. Из приведенных примеров видно, что человеческие агенты, определяя процесс развития неодушевленной материи, в свою очередь сами подвергаются влиянию со стороны этого развития, вследствие чего отношения между этими гетерогенными элементами претерпевают трансформацию, приобретают другие параметры, связанные, например, с изменениями масштаба. Соответственно изменяется и пространственная конфигурация, конституированная их отношениями. «Специфическую траекторию эволюции парового двигателя невозможно понять без учета человеческого и социального пространства, в котором он появился. Но, в свою очередь, и развитие самого этого человеческого и социального пространства структурировалось новой силой — паровым двигателем» [там же, с. 77].
Разрабатываемая в рамках 8Т8 концептуализация пространства, представляющая собой взаимосвязь характеристик множественности, неоднородности, локальности и становления и допускающая только условные различения между социальными, природными, символическими и другими формами пространственности, открывает перед исследователем новые возможности для аналитической работы. В категориях таким образом понятого пространства, органично дополненных принципом симметрии, могут быть переопределены процессы развития научного знания и технологии без выявления доминирующих компонентов и их природы. Преиму-54
щества подобного переопределения состоят в том, что, во-первых, оно дает возможность избегать редукции одних компонентов к другим, во-вторых, позволяет уйти от проблем, связанных с субъект-объектной дихотомией в силу того, что оба ее полюса понимаются как определяющие друг друга во взаимном становлении, а потому различия между ними могут быть успешно нейтрализованы. Постулирование реляционной природы пространства предоставляет аналитику концептуальный инструментарий для работы с объектами, являющимися конфигурациями гетерогенных составляющих. Однако сама по себе идея о том, что субстанция немыслима без отношений, в которые она включена, достаточно тривиальна для неклассической философии, поэтому возникает правомерный вопрос: в чем именно состоит специфика реляционной трактовки пространства в «исследованиях науки и технологии»? На наш взгляд, ответ заключается в том, что разрабатываемая теоретиками 8Т8 концептуализация пространства позволяет выстраивать на ее основе пространственные модели, которые представляют собой новые способы организации и упорядочивания взаимодействий общества, природы и технологии.
Следует отметить, что на протяжении XX в. было проведено множество организационных исследований, спровоцированных достижениями в области биологии, математики, физики и ряде других дисциплин. К началу 80-х гг., когда начинают формироваться рассматриваемые нами концепции, уже было разработано огромное количество моделей организации, успешно используемых в различных проблемных областях21. Но, несмотря на это, теоретики 8Т8 предлагают новые способы упорядочивания гетерогенных многообразий. Это связано в первую очередь с влиянием на исследователей науки и технологии философии постструктурализма, в которой были подвергнуты критике различные иерархические модели. Понятия системы и структуры оказались неприемлемыми для концептуализации взаимодействий неоднородных элементов в силу недостатков, присущих каждому из них, — стабильности отношений между системными компонентами, однотипности связей между ними, соотношения инварианта и вариаций и, как следствие, проблемы изменчивости структур. Следовательно, нужно было нечто «более гибкое, чем понятие "система", более историческое, чем понятие "структура", более эмпирическое, чем понятие "сложность"» [Б. Латур, 2006, с. 62].
Результатом поисков новых форм композиции гетерогенных многообразий и новой пространственной метафорики стали специфические модели организации, являющиеся также и простран-
21 Например, общая теория систем Л. Берталанфи.
ственными моделями, т.е. совокупностями ряда связанных между собой пространственных концептов. Это в первую очередь сетевая модель Б. Латура и М. Каллона, социальная топология Д. Ло, киборг-структуры Э. Пикеринга и Д. Харавэй. Особое влияние на их разработку оказали квазипространственные концепты Ж. Делёза и философия процесса А.Н. Уайтхеда. В соответствии с принципом генерализованной симметрии неоднородные элементы, упорядоченные с помощью этих концептуальных построений, могут быть определены только через свою способность вступать в изменчивые связи и отношения, принадлежащие к различным порядкам и формирующие пространственные конфигурации, представляющие собой гибриды.
Разрабатываемая в 8Т8 концептуализация пространства позволяет рассматривать различные формы пространственности как не имеющие локализации в сфере социальных, природных или технологических отношений, потому что воздействия, которые человеческие и нечеловеческие агенты оказывают друг на друга, могут быть опосредованы сколь угодно разнообразным количеством связей. При этом сами связи не являются нейтральными и могут выступать в роли своего рода акторов, поэтому участвовать во взаимодействии может человек, животное, социальный институт, научная статья и т.д. Основанная на равноправии, несводимость элементов взаимодействия друг к другу позволяет исследовать уникальные свойства новых «смешанных» объектов без апелляции к тем или иным видам редукционизма, тем самым способствуя сближению и во многом успешному разрешению ряда эпистемологических и онтологических вопросов в современной философии.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бедаш Ю.А. Пространство как проблема постметафизической философии // Топос. 2009. № 1.
Блур Д. Сильная программа в социологии знания // Логос. 2002. № 5, 6.
Брикмон Ж., Сокал А. Интеллектуальные уловки: Критика философии постмодерна. М., 2002.
Вахштайн В.С. Возвращение материального. «Пространства», «сети», «потоки» в акторно-сетевой теории // Социологическое обозрение. Т. 4. 2005. № 1.
Вахштайн В.С. Социология повседневности и теория фреймов. СПб., 2011.
Гофман И. Анализ фреймов: Эссе об организации повседневного опыта. М., 2003.
Карпинская Р. С., Лисеев И. К., Огурцов А. П. Философия природы: коэво-люционная стратегия. М., 1995.
Латур Б. Когда вещи дают сдачи: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7. Философия. 2003. № 3.
Латур Б. Нового времени не было: Эссе по симметричной антропологии. СПб., 2006.
Лейбниц Г.-В. Переписка с Кларком // Лейбниц Г.-В. Соч.: В 4 т. М., 1982. Т. 1.
Пикеринг Э. О становлении: воображение, метафизика и вальцы // Российский научный журнал. 2008. № 5.
Социология вещей. М., 2006.
Столярова О.Е. Социальный конструктивизм: онтологический поворот (послесловие к статье Бруно Латура) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7. Философия. 2003. № 3.
Столярова О.Е. Между «реальностью» и «конструкцией»: философия в поисках «новой объективности» // Философские науки. 2006. № 8.
Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избр. политические статьи, выступления и интервью. М., 2006.
Харавэй Д. Манифест киборгов: наука, технология и социалистический феминизм 1980-х гг. // Гендерная теория и искусство: Антология. М., 2005.
Харви Д. Пространство как ключевое слово // Топос. 2011. № 1.
Brown J.R. Who rules in science? An opinionated guide to the wars. Cambridge (MA), 2001.
Haraway D. Simians, cyborgs and women. N.Y, 1991.
Ihde D. Expanding hermeneutics: visualism in science. Evanston, 1999.
Latour B., Woolgar S. Laboratory life: A social construction of scientific facts. L., 1979.
Latour B. Science in action: How to follow scientist and engineers through society. Cambridge, 1987.
Latour B. The Pasteurization of France. Cambridge (Mass), 1988.
Latour B. Ein ding ist ein thing: A philosophical platform for left European party // Concepts and Transformation. Benjamin, 1998. Vol. 3. N 1—2.
Latour B. Pandora's hope: essays of the reality of science studies. L., 1999.
Pickering A. Constructing quarks: A sociological history of particle physics. Chicago, 1984.
Pickering A. The mangle of practice: time, agency and science. Chicago, 1995.
