CC BY
37
зяруьежм полигпи
ЭО!: 10.30570/2078-5089-2019-92-1-186-201
Олександр Дмитрович Васюков — аспирант Аспирантской школы по политическим наукам Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург). Для связи с автором: avasyukov@hse.ru.
Аннотация. В статье представлены результаты исследования этно-политических процессов, развертывающихся в Центральной и Восточной Европе, на примере трех наиболее крупных локальных сообществ, добивающихся признания в качестве этнических или национальных меньшинств, — русинов, кашубов и силезцев. Рассмотрев смысловую нагрузку термина «субэтнос» и его эквивалентов, утвердившихся в странах ЦВЕ, О.Васюков описывает правовое положение указанных сообществ и подробно анализирует продуцируемый ими дискурс, нацеленный на закрепление за ними статуса отдельных народов, и используемые для решения этой задачи стратегии, главной из которых выступает языковое строительство.
Проведенное исследование показывает, что сформированный в рамках академической науки концепт субэтноса / этнографической группы активно задействовался для оспаривания претензий этнических сообществ на признание. Определение подобных сообществ как субэтносов следует квалифицировать как осознанную стратегию, направленную на символическую гомогенизацию этнической картины соответствующей страны и упрощение политического процесса путем исключения из него акторов, претендующих на представление данных групп. Однако с крушением в регионе недемократических режимов идеал этнической гомогенности как основы стабильности национального государства обнаружил свою нежизнеспособность. За последние десятилетия в регионе возник целый ряд организаций, борющихся за повышение социального и юридического статуса своих групп. В настоящее время взаимодействие между выступающими от имени этих групп активистами и государством во многом представляет собой торг, где первые решают, какие стратегии помогут им максимально быстро и полно достичь своих целей, а второе взвешивает, на какие уступки можно пойти, чтобы сохранить целостность и интегрированность государствообразующих наций.
Ключевые слова: субэтнос, этнографическая группа, этническое (национальное) меньшинство, Центральная и Восточная Европа, этническая идентичность
Введение
1 См. Кимлика 2000.
2 См., напр. Куртний 2012.
3 См., напр. МуЫШве 2013.
С момента обретения независимости все государства Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) позиционировали себя как национальные, а некоторые — и как этнически гомогенные. Так, власти Польской Народной Республики утверждали, что вследствие кардинальных демографических изменений, сопутствовавших Второй мировой войне и послевоенному урегулированию (потеря восточных кре-сов, геноцид евреев, депортация немцев, политика реполонизации), в стране полностью решен национальный вопрос. В период с 1946 по 1988 г. в польских переписях населения даже отсутствовал вопрос об этнической принадлежности. Однако в последние десятилетия в регионе наблюдается мобилизация субэтнических групп, которые все последовательнее заявляют о своей альтернативной (непольской, неукраинской, нечешской и т.д.) идентичности, причем численность таких групп неуклонно растет. Рассматривавшиеся на протяжении большей части своей истории как этнографические вариации титульных народов, эти группы сегодня декларируют свою этническую (национальную) особость, добиваясь пересмотра традиционных моделей регулирования межэтнических отношений и законодательного признания в качестве меньшинств.
Тенденции альтернативного этнонационального строительства вступают в противоречие не только с политикой национальной интеграции, проводимой государствами ЦВЕ, но и со сложившимся в регионе отношением к «национализму меньшинств», характерным как для власти, так и для общества. Как отмечает канадский политолог Уилл Кимлика, на уровне массового сознания претензии на культурную и этническую специфику воспринимаются там как проявление нелояльности к государству в целом, а создание территориальных автономий этнических меньшинств — как несовместимое с идеей стабильного и сильного государства1. При этом активизация субэтнических движений продолжает маркироваться центральными властями как инспирированный извне политический проект, чреватый сецессией. Негативную оценку подобных движений разделяют и многие политические партии. Для их дискредитации используются в том числе научные заключения, призванные продемонстрировать необоснованность выдвигаемых субэтническими активистами требований.
Некоторые авторы квалифицируют происходящее в ЦВЕ как этническую дезинтеграцию, обусловленную эмансипацией сообществ, долгое время подвергавшихся репрессиям и лишенных признания2. Другие пишут о смене традиционных моделей этноидентификации и росте популярности альтернативных групповых идентичностей как частном проявлении политической оппозиционности, ставшей возможной благодаря либерализации политических режимов и интеграции в ЕС3. В любом случае очевидно, что утвердившиеся в регионе паттерны этнонациональной идентичности испытывают серьезные вызовы, связанные с активизацией меньшинств и пересмотром системы традиционных академических и административных предписаний в сфере этнического структурирования.
В настоящей статье предпринята попытка проанализировать разворачивающиеся в ЦВЕ процессы на примере трех наиболее крупных локальных сообществ, добивающихся признания в качестве этнических или национальных меньшинств, — русинов, кашубов и силезцев.
Концептуализация понятия «субэтнос»
4 См. определение этноса у Фредрика Барта:«этнос — форма социальной организации, основанная на процессе постоянной самоидентификации и категоризации другими» (Барт (ред.) 2000: 18).
5 Тишков и Кисриев 2007: 96.
6 См., напр. Бром-лей 1972, 1981, 1983, 1987; Крюков 1976.
7 Бромлей 1972: 61.
8 Бромлей 1981.
В современной западной науке, испытавшей сильное влияние постмодернистских концепций этничности с их акцентом на субъективных аспектах этнической принадлежности4, не принято проводить различия между этническими общностями разного уровня. Представление о многоступенчатой, иерархической структуре этноса, включающего в себя отдельные составные части, характерно в первую очередь для примордиалистских теорий 5.
Разработкой этнической таксономии активно занималась советская этнологическая школа6, многие понятия которой по сей день широко используются в научном дискурсе (прежде всего постсоветских государств, но и стран бывшего социалистического лагеря, включая страны ЦВЕ, тоже). К их числу относится и понятие «субэтнос», введенное в научный оборот с целью описания сложной природы этноса и используемое для обозначения этнического таксона рангом ниже, чем этнос. При этом под субэтносом понимается компактно проживающая общность людей, являющихся органической частью некоего этноса, но обладающих групповыми культурными особенностями и осознающих свое отличие от остальных.
Одним из родоначальников этнической таксономии являлся известный советский этнолог Юлиан Бромлей. Первоначально он выделял три уровня этнической иерархии: 1) макроэтнические единицы, охватывающие несколько близкородственных этносов; 2) основные этнические подразделения (собственно этносы); 3) микроэтнические единицы (индивид, семья)7, однако позднее ввел в свою классификацию субэтносы как составные части этноса, занимающие промежуточное положение между основными и микроэтническими подразделениями8, а затем стал рассматривать их в качестве одного из последовательных
9 Бромлей 1983. таксономических уровней этноса9,
10 См. Бромлей 1972.
11В частности, так иногда описывают формирование окситанского культурно-языкового меньшинства на юге Франции, а также татарской субэтнической группы мишарей (см. Тиводар 2004).
12 Тишков 1999: 899.
Среди возможных причин появления субэтносов упоминаются территориальное и политическое обособление части этноса, остатки прежнего родоплеменного деления, конфессиональные различия, проживание в зоне постоянного культурного контакта нескольких этносов10. Высказываются предположения, что некоторые субэтносы являются рудиментами некогда самостоятельных этносов, ассимилированных другими11.
Несмотря на то что термин «субэтнос» используется уже довольно давно, его значение остается довольно размытым. Как отмечает известный российский этнолог Валерий Тишков, «критерии выделения субэтнических групп зависят от исторических, политических условий, а также научных подходов»12. Одно из наиболее полных определений
субэтноса дано в энциклопедическом издании «Народы России»: «Субэтническая группа — общность людей, составляющая часть этноса, которая занимает компактную территорию, обладает культурной и языковой спецификой и проявляет в силу этого элементы общего этнического самосознания. Субэтнические группы образуются вследствие неполной консолидации этноса, сепарации или миграции части этноса, специфического социального статуса. В ходе консолидации этноса субэтнические группы могут утратить свое самосознание, то есть превратиться в этнографическую группу и в дальнейшем исчезнуть, либо обо-13 Тишков (ред.) собиться в самостоятельный этнос»13. Данная дефиниция охватывает 1994:461 ряд ключевых аспектов, касающихся природы субэтноса. Во-первых, это территориальная привязка — субэтнические группы обычно отождествляются с конкретными регионами проживания, ограниченными переходными зонами этнокультурной неопределенности. Во-вторых, отчетливое осознание своего культурного и языкового отличия от этнического большинства (что выражается в наличии собственного локального этнонима).
В целом вопрос о внутреннем структурировании этноса как научная проблема не исчерпан. Однако очевидно, что известная гетерогенность этнического сообщества неизбежна и его абсолютная интеграция есть не более чем утопия.
Трактовки субэтнических групп в странах ЦВЕ
14 Kamocki 1992:103.
15 Rad^owska 2014: 156.
16 Bystron 1925. 17 Obr?bski 1936.
? Reinfuss 1946.
19 См. Jasiewicz 1980.
Хотя в научном дискурсе стран ЦВЕ термин «субэтнос» тоже присутствует, при описании этнической иерархии доминирующим является понятие «этнографическая группа», которое примерно соответствует понятию субэтноса в отечественной традиции. Именно так трактует этнографическую группу (ЭГ) польский этнолог Януш Камоцкий14.
Вместе с тем в польской научной литературе существует множество трактовок данного понятия. Так, Каролина Радловска выделяет три научных подхода к определению ЭГ15. Первый восходит к исследованиям Яна Быстроня, связывавшего ЭГ с наличием объективных культурных черт (общность языка, религии, обычаев)16. Сторонники второго, у истоков которого стоял Юзеф Обрембский17, делают упор на осознании членами ЭГ своей культурной специфики. Промежуточную позицию занимает этнографическая школа Романа Рейнфусса, определявшего ЭГ как сообщество людей, проживающих на конкретной территории, отличающихся от соседей некими культурными чертами и обладающих чувством групповой принадлежности, опирающимся на осознание собственной культурной особости18.
В научной литературе межвоенного периода понятия «этнографическая» и «этническая группа» часто использовались как синонимы19. Однако большинство современных авторов, оперирующих термином «этнографическая группа», исходят из того, что подобное сообщество является составной частью некоего большого этноса, формируя палитру его разнообразия.
20 Ьогек 1934.
21 КашоеШ 1992: 113.
В польской научной школе разработана довольно подробная классификация представленных в стране этнических и этнографических групп, к числу которых обычно относят малополян, великополян, мазовшан, гуралей, мазуров, поморов, словинцев и др. Уже первое поколение систематизаторов (Адам Фишер, Ян Быстронь, Станислав Понятовский), стремясь вписать кашубов и силезцев в общие классификационные рамки, указывали на их максимальную специфичность и культурную отдаленность от других групп. Хотя некоторые авторы предлагали рассматривать кашубов как отдельный западнославянский народ со своей культурой20, эта позиция не пользовалась популярностью в польском научном мире. Скажем, Камоцкий, признавая сохранение в среде кашубов и силезцев специфических культурных черт и ощущения собственной национальной особости, объяснял это тем, что на протяжении долгого времени в регионе отсутствовал сколько-нибудь значительный слой интеллигенции, которая бы могла выступить проводником общепольских идей21. Подвергаясь мощному ассимиляционному влиянию со стороны немцев, кашубы и силезцы были вынуждены сочетать в себе несколько идентичностей.
22 Дтстрянський 2008.
23 Ёугеоуа 1991:132. 24 Лсова 2012.
25 Тиводар 2004:141.
NB! Сходным образом в академических кругах современной Украины принято описывать русинов как субэтническую группу украинцев22. Несмотря на то что еще с конца 1980-х годов словацкие этнографы стали проводить различия между русинами и украинцами23, их украинские коллеги по-прежнему разделяют точку зрения исследователей Х1Х в., видевших в русинах не более чем носителей региональной версии украинской культуры24. Так оценивает русинов, в частности, один из ведущих украинских этнологов Михай-ло Тыводар. Под субэтносом он понимает языковые, религиозные и иные сообщества, внутри которых при сохранении общеэтнического самосознания в силу внутреннего саморазвития сложились определенные культурно-бытовые особенности и субэтническая идентичность. При этом Тыводар не отрицает, что на базе субэтноса со временем может сформироваться самостоятельный народ25.
Следует отметить, что в политическом дискурсе государств ЦВЕ концепция субэтноса / этнографической группы нередко используется для оспаривания претензий соответствующих сообществ на признание. Если мы посмотрим, например, на многочисленные экспертные заключения в связи с обсуждением вопроса о придании силезскому языку в Польше статуса регионального, то обнаружим, что, ссылаясь на культурную близость силезцев к полякам, большинство специалистов доказывало, что они представляют собой не этническое меньшинство, а лишь этнографическую группу и их язык должен квалифицироваться как диалект.
Несомненно, что крах коммунизма послужил мощным импульсом к новому прочтению рядом локальных сообществ собственной этнич-ности, активизации субэтнических движений и изменению позиции
в отношении них со стороны государства. Образовавшаяся идеологическая лакуна довольно быстро стала заполняться идеями периферийного национализма. При этом оказалась поколеблена и насаждавшаяся ранее унитарная модель этнической политики, строившаяся на представлении о практической решенности в государствах ЦВЕ «национального вопроса». В рамках коммунистических режимов различные субэтнические и этнографические группы директивно приписывались к титульному большинству и любые попытки альтернативного национального строительства жестко пресекались. Другими словами, субэтническим группам было отказано в праве выступать в качестве центров этнической/национальной консолидации, они подверглись целенаправленной интеграции, в том числе в форме культурно-языковой ассимиляции. Традиционные локальные культуры маркировались как непрестижные, что способствовало их маргинализации и вытеснению в сферу исключительно домашнего употребления. Иллюстрацией может служить политика реполонизации в отношении кашубов и силезцев в ПНР и украинизация русин в Северо-Восточной Словакии. По воспоминаниям очевидцев, детям в школах Силезии запрещали говорить на родном языке, стараясь привить им литературный польский. Для них были разработаны специальные учебники, нацеленные на утверждение в регио-26Mysliwiec 2013: не этноцентричной (польской) ориентации26..
108 Процессы демократизации наложили свой отпечаток на дискус-
сии о статусе не только традиционно признаваемых государствами ЦВЕ этнических меньшинств, но и ряда субэтнических групп, ранее лишенных такого признания, в том числе кашубов, силезцев и русинов.
Законодательное признание
27 Szymikowski 2008.
Проблема корректной интерпретации кашубов, русинов и силезцев в политическом дискурсе ЦВЕ встала с новой силой в конце 1990-х годов в связи с подготовкой и принятием национальных законов о статусе этнических меньшинств. Для данного периода был характерен полный терминологический хаос, когда подобного рода сообщества могли описываться как этнографические группы, субэтносы, этнические меньшинства или даже как народы, национальности27. При этом ни в одном государстве региона термин «субэтническая группа» не является в настоящее время правовой категорией. В большинстве из них выделяются исключительно национальные меньшинства. В некоторых проводится различие между национальными и этническими группами. Так обстоит дело, в частности, в Польше, где в основном законе в сфере регулирования межэтнических отношений (2005) речь идет именно о национальных и этнических меньшинствах. Обе категории там описаны как обладающие культурной и языковой спецификой, а также групповой идентичностью и стремящиеся к сохранению своего традиционного наследия. Единственное различие заключается в том, что принадлежность к национальному меньшинству предполагает наличие соответствующей нации за пределами страны. Как следствие, чтобы обрести законодательное
признание, этнографические (субэтнические) сообщества первоначально должны добиться статуса этнического меньшинства. Русинам (лем-кам) это удалось, и впервые в новейшей истории Польши они получили законодательное определение в качестве самостоятельного этноса, отличного от украинцев. Кашубы и силезцы в перечень упомянутых в законе 2005 г. этнических меньшинств не вошли. Вместе с тем в соответствии с этим законом кашубский язык получил статус регионального, став первым (и пока единственным) региональным языком в Польше.
В качестве этнического (национального) меньшинства русины признаны также в Чехии, Сербии и Словакии. В словацком законе «Об употреблении языков национальных меньшинств» (1999) они включены в список девяти национальных меньшинств страны (наряду с украинцами), а их язык — в число языков национальных меньшинств. Согласно закону, подобные языки могут использоваться в административной сфере в тех населенных пунктах, где доля их носителей не ниже 20%. По подсчетам Олексия Куринного (основанным на результатах переписи 2011 г.), в случае русинов этим условиям удовлетворяют 102 поселения, 28 Куршний 2012:5. причем в 20 из них русины составляют большинство28.
NB! В целом русины и русинский язык получили законодательное признание в восьми европейских государствах. К их числу не относится Украина, так как 28 февраля 2018 г. Конституционный суд страны объявил не соответствующим Конституции принятый в 2012 г. закон «Об основах государственной языковой политики», где шла речь в том числе и о русинском языке, и приостановил его действие.
От субэтносов С принятием законов, регулирующих статус меньшинств в го-
к непризнанным сударствах ЦВЕ, можно говорить об утверждении неких объективных народам? критериев, которым должно соответствовать сообщество, чтобы быть признанным в качестве этнического или национального меньшинства. Прежде всего речь идет о языке. И здесь неизбежно встает вопрос, являются ли наречия, на которых говорят субэтносы, отдельными языками или диалектами.
Споры по этому поводу стимулируют работу по кодификации данных наречий, преобразованию их в литературную норму, что позволило бы в будущем признать их полноценными языками. Для этого пишутся грамматики и словари, создаются первые литературные произведения. Все это призвано подчеркнуть специфичность наречия, его право на статус отдельного языка. Логика сторонников такого рода деятельности состоит в том, что наличие отдельного языка автоматически означает и наличие отдельного народа — его носителя. В свою очередь ее критики обычно указывают относительно небольшую лингвистическую разницу между общенациональным литературным языком и стремящимся к эмансипации наречием. Однако подобные соображения мало влияют
на энтузиазм лингвистических активистов. Как подчеркивает чешский лингвист Владислав Кнолл, степень языковой близости или отдаленности не играет в этих процессах решающей роли — гораздо важнее субъективное желание символически выделить собственное сообщество, зафиксировать отличие своей культуры от культуры доминирующего
29 Кнолл 2017:18. большинства29. На основе изучения языкового строительства в различ-
ных субэтнических группах он приходит к заключению, что стремление к языковой эмансипации зависит от толерантности общества к локальным версиям и диалектам национального языка и в регионах с длительной традицией языкового централизма (к каковым, с небольшими исключениями, относится и славянский мир) оно, как правило, выражено сильнее.
Следует отметить, что «языковой менеджмент» является одним из ключевых элементов национального строительства в субэтнических группах. Именно языковая специфика и лингвистическая идентичность выступают важнейшими аргументами в дискуссии о признании таких групп отдельными народами и внесении их в список этнических/национальных меньшинств. В частности, языковой активизм был осознанно выбран в качестве стратегии силезскими борцами за придание их субэт-
30 Kamusella 2016. носу статуса этнического меньшинства30. По их мнению, официальное
признание существования самостоятельного силезского языка и его литературная кодификация могут стать первым шагом на этом пути.
Как показывает практика, субэтнические движения тесно связаны с региональными автономистскими движениями. С начала 1990-х годов в странах ЦВЕ стали возникать различного рода организации и партии (например, Moravane в Чехии, RAS в Польше), призывающие к восстановлению автономий. Именно эти силы громче всех требуют фиксации «новых» этнических групп, видя в институте региональной автономии единственный эффективный механизм защиты их культурных прав. Однако в глазах значительной части населения ЦВЕ политическая автономия отдельных регионов прочно ассоциируется с сепаратизмом. Страх перед перспективой сецессий отражается на общем отношении к субэтническим движениям, любая активность которых воспринимается как потенциальная угроза стабильности и проявление нелояльности к государству. Настороженность вызывают даже те субэтнические движения, где идеи региональной автономии занимают очевидно маргинальное положение. Как следствие, лидерам этих движений приходится уделять особое внимание опровержению подозрений в сепаратизме. Однако их заверения имеют ограниченный эффект, хотя временами и приносят свои плоды, позволяя добиваться определенного закрепления языковых прав, увеличения финансирования культурной жизни и т.д.
Почему же рассматриваемые нами группы оказались в свое время низведены до положения субэтносов и не смогли избежать наделения соответствующим статусом? Или, если сформулировать этот вопрос несколько по-иному, почему национальные движения среди этих групп (которые, несомненно, были) не увенчались успехом и, в отличие
других национальных движений в регионе, не привели к формированию полноценных наций? Вероятно, такое развитие событий объяснялось сочетанием ряда факторов. Прежде всего речь идет о низком уровне урбанизации и индустриализации территорий проживания большинства групп, которые позже стали именоваться субэтносами (что, в частности, отразилось на числе национальных агитаторов, оказавшемся критически малым). Свою роль сыграли также значительные миграционные волны, коренным образом менявшие этнический баланс в регионах. Нельзя забывать и о трансграничности этих регионов, где долгое время пересекалось и конкурировало несколько проектов национальной идентичности, а также об относительной культурной близости населявших их этносов. Наконец, порой наблюдалась и сознательная ориентация элиты сообщества на интеграцию с этническим большинством (как в случае кашубов).
Позиция Политические и интеллектуальные элиты, претендующие на пред-
активистов ставительство интересов субэтнических групп, прилагают все усилия для выработки контрдискурса, который бы позволил им занять прочные позиции в полемике с государством. При этом отсутствие единства среди этих элит нередко приводит к появлению нескольких конкурирующих контрдискурсов.
Так, в современном русинском движении можно выделить как минимум три идеологических течения. Сторонники первого подчеркивают тесную связь между русинской и украинской культурой и ориентируются на украинское государство, являясь носителями двойственной русинско-украинской идентичности. Приверженцы второго рассматривают русинов как особый восточнославянский народ, который должен получить законодательное признание во всех государствах проживания. Именно такой точки зрения придерживается Всемирный совет русинов. Между этими идеологическими течениями идет ожесточенная борьба, нашедшая институциональное выражение в существовании в ряде стран региона отдельных прорусинских и проукраинских организаций, активно критикующих друг друга. Третье течение, считающее русинов частью единого русского народа (в широкой его трактовке), занимает сегодня маргинальное положение. В целом отмеченное деление отража-31 Шевченко 2003. ет раскол русинского сообщества, произошедший еще в начале XX в.31
Вместе с тем результаты последних переписей в некоторых странах ЦВЕ отчетливо демонстрируют, что деятельность прорусинских организаций и активистов, настаивающих на этнической особости русинов, приносит свои плоды. Особенно показательна в этом плане ситуация в Словакии, где за период с 1991 по 2011 г. число идентифицирующих себя с русинами выросло почти вдвое (с 17 до 33 тыс.) при аналогичном 32 КурЫний 2012. сокращении числа определяющих себя как украинцев (с 13 до 7 тыс.)32.
Идеологи современного русинского движения заявляют, что в течение ХХ в. этническая и национальная идентичность русинов не раз
33 Магочй 1995.
34 Magocsi 2010—2011: 176.
35 Магочй 1995.
36 Магочй 1995:
112.
37 JaЫonski 20)13: 3.
38 П>Ш.: 9.
39 Mazurek 2014: 137.
_ЗИРУЬЕЖМ ПОАПТПП_
становилась объектом манипуляции со стороны конкурирующих за регион Подкарпатья стран. Заигрывая с приверженцами идеи особости русинов и намекая на возможность автономии, эти страны стремились лишь привлечь на свою сторону местное население, не выдвигая сколько-нибудь последовательной программы решения русинского вопроса33. Особенно негативно на развитии русинского национального движения сказалось установление в регионе коммунистических режимов, которые однозначно квалифицировали русинов как украинцев34.
Объясняя подобную установку, канадский историк Пол Магочи указывает на ее политическую мотивированность. В случае Советского Союза трактовка русинов как украинцев оправдывала присоединение Закарпатья к УССР (1945 г.), в случае Польши — депортацию лемков вместе с украинцами в ходе операции «Висла» (1947 г.). За украинизацией Пряшевщины, инициированной словацкими элитами в 1952 г., стояло стремление гомогенизировать этническую картину региона, нивелировав русинский фактор35. По мнению Всемирного конгресса русинов, чтобы загладить свою вину перед русинами, государства региона должны признать их отдельным народом36.
Законодательного признания своего субэтноса в качестве самостоятельного народа добиваются и некоторые кашубские активисты. В 2011 г. было создано объединение «Кашубское единство» (КЕ), настаивающее на том, что без такого признания кашубы не получат доступа к эффективным механизмам развития и защиты своей культурной идентичности. Как утверждает лидер КЕ Артур Яблонский, кашубов необходимо признать народом, чтобы в будущем они могли сознательно выстроить соответствующее сообщество37. Несмотря на кажущуюся нелогичность подобного заявления, оно свидетельствует об осознании Яблонским различных измерений национального бытия: народ как юридический статус; народ как группа, обладающая культурным своеобразием и внутренней солидарностью; и, наконец, народ как целенаправленно конструируемое элитами политическое сообщество. При этом, дабы избежать обвинений в сепаратизме, Яблонски постоянно подчеркивает, что апеллирует к «культурному национализму», то есть к политически выраженному чувству принадлежности к конкретному культурному сообществу38.
Иной позиции придерживается Кашубско-Поморское объединение (КПО) — главная кашубская организация, представляющая сообщество в региональной и общегосударственной политике Польши. Согласно лидерам КПО, кашубы органично сочетают в себе кашубскую этнокультурную и общепольскую политическую идентичности. По оценке Моники Мазурек, такая установка говорит об ориентации КПО на «баварскую» модель этнополитики (упор на двойственную идентичность), тогда как КЕ отдает предпочтение «каталонской»39.
Идеологические разногласия относительно будущего кашубского сообщества нашли отражение в дискуссии, развернувшейся на страницах ведущего кашубского издания «Рошегаша». Обосновывая свою точку зрения, согласно которой единственным эффективным механизмом
защиты кашубов является признание их отдельным народом и законодательное наделение статусом этнического меньшинства, Яблонский ссылается на то, что кашубы оказались обмануты в своих исторических ожиданиях и их согласие на вхождение кашубских земель в состав Польши обернулось не равноправным участием в построении государства вместе с поляками, а целенаправленной ассимиляцией40. В ответ представители КПО упрекают Яблонского в непонимании двойственной идентичности сообщества и попытках навязать большинству кашубов свои радикальные взгляды как единственно верные41.
Подход КЕ к проблеме национального строительства во многом разделяют силезские активисты, группирующиеся вокруг Товарищества людей силезской национальности, Горносилезского совета и партии «Движение за автономию Силезии». Программы данных организаций включают в себя требования официального признания силезцев отдельным народом, предоставления силезскому языку статуса регионального и восстановления автономии региона.
Заключение В отличие от многих этнических меньшинств ЦВЕ, сообщества
русинов, кашубов и силезцев, обладая специфическим самосознанием и культурой, были лишены возможности самоопределения, а их статус в качестве неотъемлемой части иного, в последних двух случаях — титульного, народа принудительно формировался и закреплялся при помощи различных дискурсивных механизмов. Практики описания данных сообществ, связанные с приписыванием их к этническому большинству, долгое время позволяли государствам их проживания упрощать политический процесс, исключая из него акторов, претендующих на представление рассматриваемых групп. Возможность низведения этих групп до положения субэтносов обусловливалась рядом причин, в том числе относительно небольшой культурной дистанцией от этнического большинства, изначальной слабостью этнической/национальной идентичности местного (преимущественно сельского) населения, малочисленностью национальных агитаторов, неудачными тактиками построения отношений с государством и др. Очевидно, однако, что стратегия непризнания, бывшая вполне эффективной в недемократических режимах, с их крушением утратила свою действенность. В настоящее время взаимодействие между выступающими от имени соответствующих сообществ активистами и государствами во многом представляет собой торг, где первые решают, какие стратегии помогут им максимально быстро и полно достичь своих целей, а вторые взвешивают, на какие уступки можно пойти, чтобы сохранить целостность и интегрированность государствообразующих наций.
Включение сообществ, долгое время описывавшихся как этнографические группы, в борьбу за повышение собственного социального и правового статуса высвечивает несколько ключевых моментов современного этнополитического процесса. Во-первых, идеал этнической
0 JaЫonski 2012: 5.
41 01ЪгаеЫ Prondzynski 2012: 7.
гомогенности как основы стабильности национального государства демонстрирует свою нежизнеспособность, отмирая вместе с авторитарными порядками. Во-вторых, начало демократического транзита может сопровождаться неожиданной активизацией меньшинств, требующих расширения своих прав. Это касается прежде всего этнокультурных меньшинств, мнение которых становится все сложнее игнорировать. Традиционные заключения ученых, слабо учитывающие субъективную самооценку членов подобных групп, утрачивают релевантность. На смену директивно спускаемым сверху политическим решениям приходят диалог и поиски консенсуса. Это одновременно и вызов для демократии, и проверка успешности ее консолидации.
Библиография Барт Ф., ред. (2000) Этнические группы и социальные границы:
Социальная организация культурных различий. М.: Новое издательство.
Бромлей Ю.В. (1972) «Опыт типологизации этнических общностей» // Советская этнография, № 5: 61—81.
Бромлей Ю.В. (1981) Современные проблемы этнографии. М.: Наука.
Бромлей Ю.В. (1983) Очерки теории этноса. М.: Наука.
Бромлей Ю.В. (1987) Этносоциальные процессы: теория, история, современность. М.: Наука.
Дшстрянський М. (2008) Етнополтична географiя Украти: проблеми теорП, методологи, практики. Львiв: Видавничий центр ЛНУ iменi 1вана Франка.
Кимлика У. (2000) «Федерализм и сецессия: Восток и Запад» // Ab Imperio, № 3—4: 245—317.
Кнолл В. (2017) «От литературных идиолектов к региональным литературным языкам (не только) в славянском мире» // Скорвид С., ред. Миноритарные и региональные языки и культуры Славии. М.: МИК: 11—44. URL: http://inslav.ru/sites/default/files/editions/slavia_ minor_2017_0.pdf (проверено 26.08.2018).
Крюков М.В. (1976) «Эволюция этнического самосознания и проблема этногенеза» // Расы и народы: Современные этнические и расовые проблемы. Ежегодник. Вып. 6. М.: Наука: 42—63.
Куршний О. (2012) 1сторична чисельтсть та еттчна терито-рiя руситв-укратщв Словаччини в контекстi самовизначення национальноi меншини (кортного народу). URL: http://ekmair.ukma.edu. ua/bitstream/handle/123456789/1991/Kurinniy_Istorychna%20chyselnist.pdf (проверено 26.08.2018).
Люова О. (2012) «Iсторiографiя фольклорно-етнографiчних досль джень украшщв Словаччини» // Еттчна iсторiя народiв бвропи, № 2 (18): 28—36.
Магочш П. (1995) «Русинське питання» // Полтична думка, № 2—3 (6): 105—115.
Тиводар М. (2004) Етнологiя. Львiв: Свгг.
Тишков В.А., ред. (1994) Народы России: Энциклопедия. М.: Большая Российская энциклопедия.
Тишков В.А. (1999) «Субэтническая группа» // Тишков В.А., ред. Народы и религии мира: Энциклопедия. М.: Большая Российская энциклопедия: 899.
Тишков В.А. и Э.Ф.Кисриев. (2007) «Множественные идентичности между теорией и политикой (пример Дагестана)» // Этнографическое обозрение, №5: 96—116.
Шевченко К. (2003) «Русинский вопрос в межвоенной Чехословакии» // Славяноведение, № 3: 3—17.
Bystron J. (1925) Ugrupowania etniczne ludu polskiego. Krakow: Orbis.
Jablonski A. (2012) «Wspolnota kaszubska jest jedna» // Pomerania: miesi^cznik spoteczno-kulturalny, № 7—8 (456): 3—5.
Jablonski A. (2013) Kaszubi: Wspolnota narodowa. Gdynia: Region.
Jasiewicz Z. (1980) «Tatarzy polscy. Grupa etniczna czy etnograficz-na?» // Lud, no. 64: 145—157.
Kamocki J. (1992) «Zarys grup etnograficznych w Polsce» // Annales Universitatis Mariae Curie-Sktodowska. Sectio Historia, no. 17: 103—132.
Kamusella T. (2016) «Silesian: from Gwara to Language after 1989» // Rocznik Polsko-Niemiecki, vol. 24, no. 1: 78—132.
Lorenz F. (1934) «Zarys etnografii kaszubskiej» // Lorentz F., A.Fischer, and T.Lehr-Splawinski, eds. Kaszubi, kultura ludowa i j^zyk. Torun, Warszawa: Instytut Popierania Nauki.
Magocsi P. (2010—2011) «The Fourth Rus': A New Reality in a New Europe» // Journal of Ukrainian Studies, vol. 35—36: 167—179. URL: http://shron1.chtyvo.org.ua/Magochii_Pavlo_Robert/The_Fourth_Rus_A_ New_Reality_in_a_New_Europe_anhl.pdf (accessed 26.08.2018).
Mazurek M. (2014) «Tozsamosc kaszubska — dzis (i jutro?)» // Studia Humanistyczne, no. 3: 131—143.
Mysliwiec M. (2013) «Slonsko godka — przasny folklor czy j^zyk regio-nalny?» // Przeglqd Prawa Konstytucyjnego, no. 3 (15): 99—121.
Obr^bski J. (1936) «Problem grup etnicznych w etnologii i jego socjolo-giczne uj^cie» // Przeglqd Socjologiczny, no. 1—2: 77—95.
Olbracht Prondzynski C. (2012) «Uwagi do glosu Artura Jablonskie-go» // Pomerania: miesi^cznik spoteczno-kulturalny, no. 7—8 (456): 6—9.
Radlowska K. (2014) «Mi^dzy grup^ etnograficzn^ a narodem. Status Tatarow polskich w swietle dotychczasowych badan» // Pogranicze: Studia Spoteczne, vol. XXIII: 155—166.
Reinfuss R. (1946) «Pogranicze krakowsko — goralskie w swietle daw-nych i najnowszych badan etnograficznych» // Lud, no. 36: 222—255.
Svecova S. (1991) «Etnograficke skupiny na Slovensku, prispevok ku klasifikacii» // Cesky lid, vol. 78, no. 2: 128—133.
Szymikowski D. (2008) «Kwestia kaszubska w pracach sejmowej Komisji Mniejszosci Narodowych i Etnicznych (1989—2005)» // Palys P., ed. Mniejszo-sci narodowe i etniczne w Europie Srodkowej. Opole: Pro Lusatia: 12—25.
•U3 LV
O.D.Vasyukov
NEW MINORITIES OR UNRECOGNIZED PEOPLES?
Experience of Central and Eastern Europe
Oleksandr D. Vasyukov — Ph.D. Candidate at the Graduate School of Political Sciences, National Research University Higher School of Economics (Saint Petersburg). Email: avasyukov@hse.ru.
Abstract. The article presents the results of the study of ethno-po-litical processes unfolding in Central and Eastern Europe (CEE), with the focus on the three largest local communities that succeeded in obtaining recognition as ethnic or national minorities —Ruthenians, Kashubians and Silesians. Having considered the meaning of the term "subethnos" and its equivalents established in the CEE countries, O.Vasyukov describes the legal status of these communities and analyzes in detail the discourse they produce (aimed at securing the status of individual peoples) and strategies that are used to solve this task, emphasizing the role of the language "building".
The study shows that the concept of subethnos/ethnographic group formed within the framework of academic science was actively involved in challenging ethnic communities' claims for recognition. The definition of such communities as subethnos should be qualified as a deliberate strategy aimed at symbolically homogenizing the ethnic picture of a country and simplifying the political process by excluding actors claiming to represent the relevant groups. However, with the collapse of the non-democratic regimes in the region, the ideal of ethnic homogeneity as the basis for the stability of the national state proved not viable. Over the past decades, the region witnessed a decent number of organizations that are fighting to improve the social and legal status of their groups. At present, the interaction between activists acting on behalf of these groups and the state authorities can be viewed as bargaining, where activists decide which strategies will help them to achieve their goals in the most optimal way, and state authorities weigh pros and cons of possible concessions that will allow them to preserve integrity and cohesion of the state-forming nations.
Keywords: subethnos, ethnographic group, ethnic (national) minority, Central and Eastern Europe, ethnic identity
References Barth F., ed. (2000) Etnicheskie gruppy i sotsial'nye granitsy: So-
tsial'naja organizatsija kul'turnykh razlichij [Ethnic Groups and Boundaries]. Moscow: Novoe izdatel'stvo. (In Russ.)
Bromlei Yu.V. (1972) "Opyt tipologizatsii etnicheskikh obshchnostej" [The Experience of Ethnic Communities' Typology] // Sovetskaja etnografi-ja [Soviet Ethnography], no. 5: 61—81. (In Russ.)
Bromlei Yu.V. (1981) Sovremennyeproblemy etnografii [Modern Problems of Ethnography]. Moscow: Nauka. (In Russ.)
Bromlei Yu.V. (1983) Ocherki teorii etnosa [Essay on the Theory of Ethnos]. Moscow: Nauka. (In Russ.)
Bromlei Yu.V. (1987) Etnosotsial'nyeprotsessy: teorija, istorija, sovre-mennost' [Ethno-Social Processes: Theory, History, Current State]. Moscow: Nauka. (In Russ.)
Bystron J. (1925) Ugrupowania etniczne ludu polskiego. Krakow: Orbis.
Dnistrjans'kij M. (2008) Etnopolitichna geografija Ukrainy: problemy teorii, metodologii, praktiki [Ethnic Geography of Ukraine: Problems of Theory, Methodology, and Practice]. Lviv: Vydavnychyj tsentr LNU imeni Ivana Franka. (In Ukr.)
Jablonski A. (2012) "Wspolnota kaszubska jest jedna" // Pomerania: miesi^cznik spoteczno-kulturalny, № 7—8 (456): 3—5.
Jablonski A. (2013) Kaszubi: Wspolnota narodowa. Gdynia: Region.
Jasiewicz Z. (1980) "Tatarzy polscy. Grupa etniczna czy etnograficz-na?" // Lud, no. 64: 145—157.
Kamocki J. (1992) "Zarys grup etnograficznych w Polsce" // Annales Universitatis Mariae Curie-Sktodowska. Sectio Historia, no. 17: 103—132.
Kamusella T. (2016) "Silesian: from Gwara to Language after 1989" // Rocznik Polsko-Niemiecki, vol. 24, no. 1: 78—132.
Knoll V. (2017) "Ot literaturnykh idiolektov k regional'nym literaturnym jazykam (ne tol'ko) v slavjanskom mire" [From Literary Idiolect to Regional Literary Language in Slavic (and Not Only Slavic) World] // Skorvid S., ed. Minoritarnye i regional'nye jazyki i kul'tury Slavii [Minority and Regional Languages and Cultures in Slavia]. Moscow: MIK: 11—44. URL: http://inslav. ru/sites/default/files/editions/slavia_minor_2017_0.pdf (accessed 26.08.2018). (In Russ.)
Kriukov M. "Evoljutsija etnicheskogo samosoznanija i problema etno-geneza" [Evolution of Ethnic Self-Consciousness and the Problem of Eth-nogenesis] // Rasy i narody: Sovremennye etnicheskie i racovye problemy. Ezhegodnik [Races and Peoples: Modern Ethnic and Race Problems. The Yearbook]. Issue 6. Moscow: Nauka: 42—63. (In Russ.)
Kurinnyj O. (2012) Istorichna chisel'nist' ta etnichna territorija ru-siniv-ukraintsiv Slovachchyny v konteksti samovyznachennja natsiona'noj menshyny (korinnogo narodu) [Historical Population and Ethnic Territory of Rusyns-Ukrainians of Slovakia in the Context of National Minority (Indigenous People) Self-Determination]. URL: http://ekmair.ukma.edu.ua/ bitstream/handle/123456789/1991/Kurinniy_Istorychna%20chyselnist.pdf (accessed 26.08.2018). (In Ukr.)
Kymlicka W. (2000) "Federalizm i setsessija: Vostok i Zapad" [Federalism and Secession: the East and the West] // Ab Imperio, no. 3—4: 245—317. (In Russ.)
3flpy&f mat TioAmnn
Lisova O. (2012) "Istoriografija fol'klorno-etnorgafichnykh doslid-zhen' ukrainchev Slovachchyny" [Historiography of the Ukrainians of Slovakia Folklore and Ethnographic Researches] // Etnichna istorija narodov Ev-ropy [Ethnical History of the Peoples of Europe], no. 2 (18): 28—36. (In Ukr.)
Lorenz F. (1934) "Zarys etnografii kaszubskiej" // Lorentz F., A.Fischer, and T.Lehr-Splawinski, eds. Kaszubi, kultura ludowa i j^zyk. Torun, Warszawa: Instytut Popierania Nauki.
Magocsi P. (1995) "Rusins'ke pitannia" [Ruthenian Question] // Poli-tichna dumka [Political Thought], no. 2—3 (6): 105—115. (In Ukr.)
Magocsi P. (2010—2011) "The Fourth Rus': A New Reality in a New Europe" // Journal of Ukrainian Studies, vol. 35—36: 167—179. URL: http://shron1.chtyvo.org.ua/Magochii_Pavlo_Robert/The_Fourth_Rus_A_ New_Reality_in_a_New_Europe_anhl.pdf (accessed 26.08.2018).
Mazurek M. (2014) "Tozsamosc kaszubska — dzis (i jutro?)" // Studia Humanistyczne, no. 3: 131—143.
Mysliwiec M. (2013) "Slonsko godka — przasny folklor czy j^zyk regio-nalny?" // Przeglqd Prawa Konstytucyjnego, no. 3 (15): 99—121.
Obr^bski J. (1936) "Problem grup etnicznych w etnologii i jego socjolo-giczne uj^cie" // Przeglqd Socjologiczny, no. 1—2: 77—95.
Olbracht Prondzynski C. (2012) "Uwagi do glosu Artura Jablonskie-go" // Pomerania: miesiqcznik spoteczno-kulturalny, no. 7—8 (456): 6—9.
Radlowska K. (2014) "Mi^dzy grup^ etnograficzn^ a narodem. Status Tatarow polskich w swietle dotychczasowych badan" // Pogranicze: Studia Spoteczne, vol. XXIII: 155—166.
Reinfuss R. (1946) "Pogranicze krakowsko — goralskie w swietle daw-nych i najnowszych badan etnograficznych" // Lud, no. 36: 222—255.
Shevchenko K. (2003) "Rusinskij vopros v mezhvoennoj Chekhoslova-kii" [The Ruthenian Question in Interwar Czechoslovakia] // Slavjanovede-nie [Slavic Studies], no. 3: 3—17. (In Russ.)
Svecova S. (1991) "Etnograficke skupiny na Slovensku, prispevok ku klasifikacii" // Cesky lid, vol. 78, no. 2: 128—133.
Szymikowski D. (2008) "Kwestia kaszubska w pracach sejmowej Komisji Mniejszosci Narodowych i Etnicznych (1989—2005)" // Palys P., ed. Mniejszo-sci narodowe i etniczne w Europie Srodkowej. Opole: Pro Lusatia: 12—25.
Tishkov V.A., ed. (1994) Narody Rossii: Entsiklopedija [The Peoples of Russia: Encyclopedia]. Moscow: Bol'shaja Rossijskaja entsiklopedija. (In Russ.)
Tishkov V.A. (1999) "Sub-Ethnic Group" // Tishkov V.A., ed. Narody i religii mira: Entsiklopedija [The Peoples and Religions of the World: Encyclopedia]. Moscow: Bol'shaja Rossijskaja entsiklopedija: 899. (In Russ.)
Tishkov V.A. and E.F.Kisriev. (2007) "Mnozhestvennye identichnosti mezhdu teoriej i politikoj (primer Dagestana)" [Multiple Identities between Theory and Policy (The Case of Dagestan)] // Etnograficheskoe obozrenie [Ethnographic Review], no. 5: 96—116. (In Russ.)
Tivodar M. (2004) Etnologija [Ethnology]. Lviv: Svit. (In Ukr.)
