CC BY
38
ИСТОРИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2013. № 3. С. 84-89.
УДК 93:323.3
О.А. Хабибрахманова
НОВЫЕ КОММУНИКАЦИОННЫЕ ПРАКТИКИ В ПРОФЕССИОНАЛЬНОМ ПРОСТРАНСТВЕ (на примере научной интеллигенции Татарстана 1920-1930-х гг.)
Анализируются проблемы коммуникаций научной интеллигенции и студенчества в период трансформации социальной структуры российского общества. Показано, что новые практики взаимоотношений в профессиональной среде способствовали появлению новой идентичности - советского ученого.
Ключевые слова: профессиональная среда, социальная структура, советский ученый.
Профессиональная самоидентификация научной интеллигенции 1920-1930-х гг. в значительной степени осложнялась весьма непростыми условиями, в которых приходилось ежедневно вести преподавательскую и научную деятельность. В отчете об научно-учебной деятельности Казанского университета за 1922 год оставлена такая запись: «В начале года дров было очень мало, нефть давалась только для клиник; температуру помещения не всегда даже удавалось держать на ноле. Водопроводные трубы лопались, заливая помещение. Если к этому прибавить отсутствие газа, освещение только с отсутствием сумерек и до часу ночи, а иногда и полное его отсутствие, то перед глазами встает полная картина той жалкой обстановки, при которой приходилось работать. Средств на научноучебную деятельность не отпускалось или отпускалось в таком количестве, что на них, пожалуй, иногда можно было купить метлу, тряпку, щетку или что-нибудь в этом роде, но никак ни инструменты» [1, л. 94]. В докладной записке заведующего кафедрой социалистического земледелия звучат слова недоумения: «Занимательное положение: теснота, невозможность постановки газогенератора... Пол в кабинетах и аудиториях кафедры ободран (не лучше чем в конюшне), второй год прошу покрасить полы - хотя бы третью часть комнаты - до сих пор просьбы безуспешны» [2, л. 18]. Условия, в которых оказались ученые, ставили их перед угрозой профессиональной деградации. Преобразования, происходящие в высшей школе, часто воспринимались учеными не как конструктивные, а как деструктивные. Напряженную социальную атмосферу еще более накаляли непрекращающиеся слухи в академической среде о том, что предстоят сокращения и ликвидация ряда учебных заведений. Эти слухи, по словам самих ученых, «крайне тяжело отзываются на их положении, вызывая уход профессуры в столичные вузы и отлив учащейся массы.» [3, л. 32]. Для сохранения прежнего уровня преподавания, успешной научной работы профессорско-преподавательская корпорация вынуждена была искать все новые пути социализации. Например, чтобы поддержать работу кафедры прикладной математики Казанского университета, ее заведующий, не имея штатного ассистента, пригласил себе в помощники инженера с «оплатой ему из моих личных средств, в размере 35 рублей» [4, л. 15]. В удручающем положении находились и служащие Казанского университета. Болея душой и за дело, и за людей, причастных к нему, профессура вуза, несмотря на то что сама испытывала материальные трудности, буквально заваливала местные комитеты просьбами о выдаче жалования своим служащим. Приведем в пример ходатайство от заведующего геологическим кабинетом, профессора М.Э. Ноинского [5, л. 91], ходатайство
© О.А. Хабибрахманова, 2013
от заведующего физиологической лабораторией, профессора Н.А. Миславского [5, л. 91об.]. Заявления писались по одной форме, выработанной администрацией, соблюдать такую форму должны были неукоснительно. Это дисциплинировало, заставляло чувствовать свою причастность к новому обществу. Заявление, написанное как-то иначе, могло быть вообще не рассмотрено месткомом.
Задержка заработной платы в 19201930-е гг. была хронической и сильно пошатнула и без того слабое социальное положение научной интеллигенции. Чтобы хоть как-то подправить материальное положение, ученые вынуждены были работать с перевыполнением учебной нагрузки. Н.-Б.-З. Векслин на заседании Президиума ЦИК с возмущением констатирует: «Силы математического факультета таковы, что смогли выдвинуть докладчиком на международном Съезде профессора Н.Г. Чеботарева. Между тем профессор Н.Г.Чеботарев читает в Ветеринарном институте чуть ли не элементарную математику для увеличения своего оклада» [6, л. 27]. Нельзя сказать, что в силу своих ментальных установок все ученые, стараясь не выставлять напоказ свои материальные трудности, безропотно трудились. Многие, желая вернуть прежнее материальное благосостояние, выказывали недовольство и искали возможности изменить ситуацию. Профессор А.И. Роммуль пишет: «В России ученых мало и будет мало, если не будут изменены некоторые условия... Гонорар профессора нельзя исчислять числом лекций - всем занятым до 6 часов, например, необходимо платить одинаковый оклад, занятым же сверх нормы - доплачивать по часам. Кроме того, при установлении нормы основного оклада нужно иметь в виду то обстоятельство, что чтение лекций является лишь одной частью работы профессора; большую же, если не главную, часть работы профессор посвящает научным занятиям -изысканиям в кабинетах, лабораториях, клиниках, библиотеках» [7, л. 56]. С введением новой системы оплаты труда власти пытались не только изменить представления о ценности научных изысканий, но и по-своему структурировать повседневную жизнь ученых. В результате таких трансформаций на первое место были поставлена общественная и административная деятельность научной интеллигенции. Именно этим занятиям должна была быть посвящена основная работа советского ученого, и именно такая работа оплачивалась на более выгодных условиях. Наряду с тем, что профессура проявляла маневренность, нередки были и конфликты. По-видимому, социальная и профессиональная дискриминация, которую постоянно ощущали на себе ученые, способствовала разжиганию конфликтов, поскольку недовольство преобразова-
ниями транслировалось учеными на все социальное пространство.
Сложности коммуникационного характера возникали у научной интеллигенции и со своими коллегами, и со студентами. Одной из особенностей преподавательской деятельности является трансляция своих мыслей, чувств и эмоций на объект преподавания. Часто случалось, что возможность высказать свои эмоции студентам оборачивалась для преподавателя серьезными последствиями. Показателен случай, реконструировать который удалось по целому ряду архивных документов, хранящихся в фонде Казанского ветеринарного института. В течение месяца проходили заседания Правления института по вопросу о снятии профессора В.И. Логинова с работы и исключения его из состава научных работников. Конфликт разгорелся после поступившего в Правление заявления от студентов Ветеринарного института. Студенты обвиняли профессора в «саботировании и желании тормозить академическую работу», заявляли о его намерениях «посадить весь курс на экзамене» [8, л. 57]. Возможно, ситуация могла бы быть благополучно разрешена, поскольку конфликт носил исключительно академический характер, что случается довольно часто. Но, вероятно, это не входило в планы студенчества и советской администрации, объявивших войну «буржуазной» профессуре. Ситуация стала обрастать все новыми подробностями, связанными с взаимоотношениями профессора со студентами. Припомнили, что профессор В.И. Логинов имел неосторожность высказать собственные взгляды относительно общественной жизни студенчества: «Студенты занимаются не тем, чем следует. Наш студент сначала должен быть ветеринарным врачом, а потом общественником, так как ветеринарных знаний вне института он нигде не получит, а приобщиться к общественной работе можно при всякой обстановке». И уже совершенно контрреволюционными представились слова профессора в адрес студентов, разбивших дорогостоящий микроскоп в его лаборатории: «Чем объяснить небрежное отношение к микроскопам? -отсутствием навыков в обращении с ценными и тонкими предметами» [8, л. 59]. Этот намек на пролетарское происхождение студентов дорого обошелся профессору. История получила огласку и, имея хождение в студенческой среде, получила название «О серебряной ложке». Сложно себе представить, чем могло бы закончиться подобное разбирательство о контрреволюционных действиях профессора В.И. Логинова, если бы в конфликте не принимали участие другие представители профессорско-преподавательской корпорации. К концу 1920-х гг., а этот конфликт имел место в 1928 г., сложилась определенная система защиты кол-
лег, попавших в подобные ситуации. Одним из действенных способов реабилитации могли стать политические взгляды, сочувствие советской власти, участие в общественной жизни. Принимая во внимание эти обстоятельства, профессор Б.Г. Массино, взяв слово в защиту В.И. Логинова, говорил, что обвинять профессора в гонениях на общественность - оскорбительно. «Сам профессор 17 лет был председателем одной общественной организации, работал без жалования. Неоднократно за общественные выступления был в тяжелом положении, однажды грозила даже ссылка (обвинили в выступлении против царя, религии и отечества)» [9, л. 68]. Факты общественной антиправительственной деятельности оказались ключевыми при принятии решения в пользу обвиняемого. В процедуре защиты профессора удалось использовать и другой факт его биографии. В гражданскую войну В.И. Логинов работал за городом, в Зеленом Долу, в опытном пчеловодческом учреждении, «и кому, как ни ему предоставлялась возможность уйти с белыми, но он остался на их (красных) стороне и один с семьей вернулся в Казань, когда пришли красные» [9, л. 69]. Убедительное выступление коллеги завершилось ключевой фразой, еще более усилившей эффект от выступления: «Искреннее убеждение профессора - каждый должен быть общественником» [8, л. 69].
Обвинение в «контрреволюционности», предъявленное В.И. Логинову, вынуждало профессора выстраивать собственную защиту с учетом новой социальной реальности. Профессор утверждал, что обвинения его в том, что он не прислушивается к мнению студентов, не имеют фактов. Наоборот, «при выборах студентов в президиум предметной комиссии возражений не имел, стенгазетные заметки студентов принимал во внимание; ведется упорная работа по изданию учебника гистологии, так необходимого студентам». «Нет точно так же фактов, которые говорили бы о немилости к активистам. Профессор Логинов их почти не знает и, следовательно, не может выбирать их для гонения при экзаменах» [8, л. 69]. Доказать «невиновность» профессора В.И. Логинова удалось, он смог продолжить преподавательскую и научную деятельность в стенах Казанского университета.
В 1920-е гг. отлаживается и своеобразная система отношения профессуры к студентам во время учебы и на экзаменах. Так, чтобы стать советским профессором, необходимо было иметь особое отношение к пролетарским студентам. Но добиться этого было сложно: поскольку образовательный уровень выходцев из крестьянской и рабочей среды был весьма невысок, то именно эта категория студенчества оказывалась в рядах неуспевающих. Нежелание профессуры «идти на встречу» пролетарскому студенче-
ству по-своему трактовалось во время заседаний партийного бюро, где часто можно было услышать: «. заседание отмечает те провалы, которые проделываются профессором А.Я. Богородским [на экзаменах], который думает таким образом выгнать из стен вуза новое студенчество» [2, л. 5]. В подобной ситуации заявления профессора В.И. Логинова о том, что «студенты второго курса на следующий год ко мне походят» [8, л. 57], могло оказаться крайне опасным для дальнейшей судьбы ученого. Признавая, что «погорячился», профессор в свое оправдание сообщил, что «ныне студенты лучше сдают, чем было в прошлом году» [8, л. 69 об.]. Как уже было упомянуто, Логинову удалось доказать свое право на преподавательскую деятельность. Но следует учесть тот факт, что основным аргументом защиты профессора стала не профессиональная деятельность ученого, а умение доказать свое искреннее желание стать советским профессором. При этом пришлось прибегнуть к использованию целого ряда тактик, которые впоследствии прочно и надолго вошли в практику советского ученого.
Вероятно, никто более тонко не мог чувствовать настроения профессорско-преподавательской корпорации в те сложные моменты времени, как это могли сделать студенты. Отношение студентов к профессуре на тот момент нельзя назвать однозначным. От прямой ненависти до почитания можно было наблюдать множество оттенков взаимоотношений. Часть студентов приспосабливалась, пользуясь положением маргиналов, в котором оказалась профессура. Часть принимала активное участие в перевоспитании «буржуазных» профессоров, часть - в откровенных гонениях. В одной из студенческих заметок, получившей название «К моменту», автор анализирует положение профессоров и преподавателей: «Из громадной многоголосой преподавательской массы не оказалось “лица”, не оказалось своего мнения, и люди, высококвалифицированные работники знания, выброшенные неугомонным поворотом колеса истории на авансцену, оказались теми, чем они были на самом деле. кабинетными людьми, из-за деревьев не видящими леса, для которых политика - синоним политиканства.» [10, л. 104]. Звучали и прямые призывы к борьбе с профессурой. Особенно показательны в этом случае документы, хранящиеся в Центральном государственном архиве историко-политической документации Республики Татарстан. В архиве сохранились стенограммы партийных собраний вузов. Партийный коллектив Казанского университета в 1928 г. обсуждал настроения реакционной профессуры. «Отрицать классовую борьбу в вузе нельзя. Выступления профессора М.Н. Чебоксарова среди студенчества являются к этому прямым доказательством» [11,
л. 35 об.]. Студент-медик, активный общественник заявлял: «Борьба с профессурой в отдельных вопросах необходима, но нужно отыскать метод борьбы. Нужно сразу, без замедления, отвечать на все выступления реакционной профессуры, сделав ее мишенью» [11, л. 39]. Впрочем, метод борьбы с профессурой вскоре был найден. В конце 1920-х гг. по вузам республики прокатилась волна так называемых чисток. Чистки в академической среде носили исключительно политический характер и явились еще одним мощным рычагом, используемым советской властью в борьбе за передел сфер влияния в высшей школе. Коснулись чистки и профессорско-преподавательского состава вузов Казани. На заседании собрания ВКП(б) в 1929 г. говорили: «Необходима чистка профессорско-преподавательского состава. Чистку вуза проводить более энергично, исключать всех чуждых» [12, л. 25]. На партийных собраниях звучали и прямые угрозы в адрес «буржуазной профессуры»: «Разные Багаутдиновы годами кривили нашу партию, и только теперь мы взялись за их исправление. Чистка у нас проводится довольно слабо. Нужно вычистить не 12 %, а 40» [11, л. 35 об.].
Непросто было и в студенческой среде иметь свое мнение, отличное от официального. По сути, студенчество также подвергалось стигматизации в случае, если выражало сочувствие «буржуазной профессуре». Более того, настроения студенчества подвергались всеобщей огласке и осуждению. Так произошло в 1928 г., когда в Казанском университете пролетарскими студентами-общественниками был проведен социологический опрос по опросным листам. «Цель обследования - учесть настроения студенчества», - записано в документе. Результаты обследования впечатляли: согласно пред-
ставленным результатам, 81 % студентов о взаимоотношениях с профессурой дал отрицательный ответ. Подтверждая, что «лекции профессуры их не удовлетворяют, профессура неуважительно относится к студенческим представителям», «13 % высказались за профессуру». Результаты обследования были оглашены на общем собрании партийного коллектива вуза, здесь же по результатам опроса были сделаны выводы, что 13 % студентов, высказавшихся за профессуру, проявили «подхалимство» [11, л. 7 об.].
Дискриминационные действия властей не всегда могли навязать определенный образ действий и студенчеству. Нередко бывало и так, что студенты вставали на защиту своих преподавателей. Такая защита могла даже носить публичный характер. Открытое письмо получил ректор Казанского университета от студентов второго курса медицинского факультета с заявлением в защиту профессора анатомии В.А. Попова. В письме студенты полностью опровергали факты
«ненормального способа экзаменования, применяемого профессором нормальной анатомии В.А. Поповым», о чем было написано в Вестнике Областного Студенческого Бюро ТССР. «По постановлению общего собрания студентов, - заявляют студенты-медики, - никакого заявления на неправильные действия профессора Попова во время экзаменов в деканат медфака подано не было. Студенты-медики более чем уверены, что инцидент между некоторыми студентами и профессором Поповым произошел по вине самих студентов, мало подготовленных к экзамену» [10, л. 85]. Позднее, на общем собрании членов ВКП(б), был отмечен рост активности профессуры и беспартийной части студенчества на медицинском факультете. Звучали слова предостережения: «Профессура имеет определенную группу студенчества, на которую можно бы было опереться, и часть профессуры такую поддержку имеет, на это нужно обратить особое внимание» [13, л. 18]. Конфликт студентов-медиков с профессором В.А. Поповым стал показательным, стал примером как для других студентов, так и для преподавателей медфака. На заседаниях бюро ячейки медицинского факультета университета еще не раз поднимали вопрос об отношении профессуры к студенчеству: «Наблюдается стремление профессуры завоевать студентов на свою сторону. Профессура стремится отвлечь студенчество от всякой общественной работы, они считают, что пока студент находится в стенах вуза, то он в первую очередь должен быть лучшим академиком. Мы против такого однобокого специалиста. Нам нужен советский специалист-общественник» [14, л. 4].
В протоколе общего собрания по чистке-проверке членов и кандидатов ВКП(б) партийного коллектива Казанского университета констатировали: «Профессура во многих мелочах пытается компрометировать наши начинания. С профессурой возникают конфликты частенько, и вопрос воспитания надлежащего решения не нашел» [15, л. 1]. Неудачной оказалась попытка «перевоспитать» профессора Б.П. Кротова. Потомственный геолог, сын известного профессора-геолога Казанского университета Петра Ивановича Кротова, придерживался весьма независимых взглядов на происходящие вокруг изменения. Борис Петрович, унаследовав приличный багаж научных знаний и преподавательских навыков от своего отца, скончавшегося в 1914 г., пользовался авторитетом в академической среде. Попытки молодого ученого адаптироваться в новом социальном пространстве оказались малоэффективными. Прежние методы работы со студентами оказались никому не нужными. Студенческие представители обвинили профессора в некомпетентности, когда тот попытался наладить летнюю практику без
ведома студенческих коллективов, заявив: «Если студенты 3-го и 4-го курсов хотят ехать на практику, то пусть не ходят в комиссию по распределению на практику, а идут к нему, иначе он отказывается устраивать их на практику» [15, л. 51 об.]. Не жаловал профессор и студентов-общественни-ков, про профессорско-преподавательский состав говорил, что «научный работник не может быть человеком-общественником» [15, л. 51]. После таких заявлений продолжать карьеру ученого в советском обществе было очень непросто.
Тяжелое материальное положение, профессиональная дезориентация толкали многих ученых на мысли о переезде, где, возможно, будет проще приспособиться, найти свое место. Заявил о своем желании перейти на службу в г. Ленинград и профессор Б.П. Кротов. Кафедра геологии, наряду с другими кафедрами Казанского университета, испытывала сложности с профессорско-преподавательскими кадрами. Профессору предложили остаться, предлагая при этом ряд льготных условий, в ответ на них ученый выдвинул свои «пожелания» [16, л. 112]. Прекрасно осознавая, что его требования невыполнимы, профессор все-таки их предъявил. Возможно, это один из способов протеста, когда можно во всеуслышание высказать свои мысли, выразить недовольство новой системой. По сути, каждый пункт требований профессора - это социальные и профессиональные проблемы, испытываемые всеми научными работниками вузов Казани. Но и в такой форме высказывать свое мнение оказалось опасно. Б.П. Кротов не мог не понимать, что после таких требований он не сможет сохранить свое место в вузе и окончательно потеряет всякую возможность социализации. Но вызов был сделан, когда ученый в «Положениях в отношении условий службы в Казани» [16, л. 111] прописал о своем желании иметь добавочную площадь к помещению минералогического кабинета для коллекций и для занятий студентов и еще одной комнаты для практических занятий. Предлагал пополнить библиотеку новыми, в том числе и зарубежными, изданиями, а лабораторию -инструментами. О таких условиях службы в 1930-е гг. мечтали едва ли не все ученые. Почти программными стали пункты о сокращении числа лекций и занятий до приемлемого минимума. «Кричали» Положения профессора и о социальных проблемах. Ученый требовал бесплатную квартиру и ее отопление, перевода на продовольственное снабжение по 1-й категории, увеличения заработной платы и санаторного лечения.
Профессора Б.П. Кротова уволили с должности заведующего кафедрой со следующей мотивировкой: «Признать требования профессора Б.П. Кротова чрезвычайно преувеличенными, основанными на исполь-
зовании затруднительного положения университета в отношении отсутствия квалифицированных кадров. Отчислить профессора Б.П. Кротова от занимаемой должности. Довести до сведения Секцию научных работников и НКП РСФСР о поступке профессора Б.П. Кротова» [16, л. 112]. Материалы дела передали в Секцию научных работников, в заседании которой обвинения в адрес профессора звучали как лозунги: «Нет более яркого примера рвачества, чем этот поступок - это должны знать все научные работники Казани и нашего Союза, это должны знать все трудящиеся. В нашем Советском Союзе люди науки наукой не торгуют. Торговать наукой и собой - это дело только тех научных работников, которые готовы служить капиталистическому строю» [16, л. 110]. Заседание Секции научных работников вынесло решение исключить профессора П.Б.Кротова из состава организации. Позднее исключили профессора и из преподавательского состава Казанского университета.
Неприятие новой власти часто приводило профессуру к апатии, нежеланию участвовать в мероприятиях, помимо тех, которые были строго регламентированы властью. Отказался праздновать в стенах вуза свой 60-летний юбилей заслуженный профессор-языковед Василий Алексеевич Богородицкий. Несмотря на то, что все подготовительные мероприятия по чествованию юбиляра в Восточно-Педагогическом институте были сделаны, профессор настоял на том, чтобы торжества по случаю дня рождения были проведены в домашней обстановке [17, л. 66]. Попытки дистанцироваться от происходящего скорее способствовали еще большей стигматизации «старой» профессуры, нежели помогали социализироваться. Между тем наркому просвещения Л.В. Луначарскому по случаю пятилетия ВосточноПедагогического института преподаватели вуза шлют «горячий привет», выражают уверенность, что «созданный революцией новый тип педагогической школы вполне оправдывает возложенные на него ответственные задачи - подготовки высококвалифицированного специалиста, организатора и строителя трудовой школы» [18, л. 152].
С момента трансформации системы высшего образования и науки научная интеллигенция вступает в активную борьбу за социализацию. Предложенные советской властью границы институализации в объективном восприятии научной интеллигенции вылились в любопытные практики поиска идентичности. Будучи втянутыми в социальные изменения, ученые не всегда принимали новую реальность. В названный период можно было наблюдать открытое противостояние профессоров и преподавателей вузов. Политика властей по стигматизации научной интеллигенции постепенно привела
к тому, что часть научной интеллигенции стала действовать скрыто. Подавление буржуазно настроенной интеллигенции вызвало к жизни и другие стратегии в борьбе за социализацию. Ученым приходилось адаптироваться, используя при этом весь арсенал накопленных знаний, конвертировать их в новую среду. В любом случае политика властей, направленная на радикальные преобразования вузовской системы, привела к не менее радикальным изменениям и вузовского сообщества в целом. Все изменения были сопряжены с рождением целого ряда поведенческих практик, повлекших за собой формирование новой идентичности.
ЛИТЕРАТУРА
2] ЦГА ИПД РТ. Ф. Р-624. Оп. 1а. Д. 2.
3] НАРТ. Ф. Р-1487. Оп. 1. Д. 33.
4] НАРТ. Ф. Р-3682. Оп. 1. Д. 1052.
5] НАРТ. Ф. Р-644. Оп. 1. Д. 394.
6] НАРТ. Ф. Р-732. Оп. 1. Д. 1704.
7] НАРТ. Ф. Р-1337. Оп. 1. Д. 30.
8] НАРТ. Ф. Р-2646. Оп. 1. Д. 46.
9] НАРТ. Ф. Р-2646. Оп. 1. Д. 57.
10] НАРТ. Ф. Р-1487. Оп. 1. Д.17.
11] ЦГА ИПД РТ. Ф. Р-624. Оп. 1а. Д. 10.
12] ЦГА ИПД РТ. Ф. Р-624. Оп. 1. Д. 13.
13] ЦГА ИПД РТ. Ф. Р-624. Оп. 1. Д. 18.
14] ЦГА ИПД РТ. Ф. Р-624. Оп. 1. Д. 17.
15] ЦГА ИПД РТ. Ф. Р-624. Оп. 1. Д. 32.
16] НАРТ. Ф. Р-644. Оп. 1. Д. 795.
17] НАРТ. Ф. Р-1487. Оп. 1. Д. 113.
18] НАРТ. Ф. Р-1487. Оп. 1. Д. 116.
[1] НАРТ. Ф. Р-1337. Оп. 1. Д. 59.
