CC BY
2века, а Дж. Мардерштейг известен как один из лучших печатников нашего времени. Мысль об издании «Медного всадника» принадлежит ему.2 По его приглашению (и по командировке Комитета по печати при Совете Министров СССР) я в течение трех недель (в январе 1968 г.) жил в Вероне, работал вместе с Мардерштейгом над макетированием русского и итальянского текстов и наблюдал за ходом печатания книги.
15 января 1968 г., в Венеции, в палаццо Ка-Фоскари, где помещается филиал Падуанского университета (озделение славистики), состоялась публичная демонстрация первых отпечатанных экземпляров издания и чтение отрывков из «Медного всадника» по-итальянски и по-русски. Несколько экземпляров издания поступили и в библиотеки СССР.
В. В. Лазурский
10. НОВЫЕ ИТАЛЬЯНСКИЕ ПЕРЕВОДЫ «МЕДНОГО ВСАДНИКА»
1
В начале 1968 г. в издательстве «М&стерских Бодони» в г. Вероне вышло в свет итальянское библиофильское издание «Медного всадника» Пушкина в переводе Нерины Мартини Бернарди.1 Это рассчитанное па изысканный вкус, богато оформленное издание (отпечатано было на ручном типографском станке всего 165 экземпляров книги) с параллельным русским текстом поэмы предполагалось представить в октябре 1967 г V Международному съезду библиофилов в Венеции, но оно несколько запоздало, появившись лишь 6 начале 1968 г. Характерное достоинство типографского оформления книги состоит в том, что в ней использованы недавно созданные шрифты для обоих текстов — русского и итальянского, специально рисованные московским художником В. Лазурским, — шрифт «Пушкин» для русской азбуки и шрифт «Данте» Дж. Мардерштейга. Тем самым в графике книги достигнуто удачное эстетическое равновесие: ведь у обеих гарнитур основа общая, поскольку и В. Лазурский — об этом говорится в предисловии к этой книге — вдохновлялся красотой «антиквы» итальянского Возрождения.
Опубликованный здесь перевод «Медного всадника» имеет предшественников. Еще в 1923 г. на страницах журнала «Russia», сыгравшего большую роль в деле популяризации русской литературы в Италии, появился первый итальянский перевод «Медного всадника», выполненный Вирджи-лио Нардуччи.2 Переводу было предпослано введение главного редактора
2 Перевод «Медного всадника» на итальянский язык сделан специально для этого издания и опубликован здесь впервые. Переводчица, поэтесса Нерина Мартини-Бернарди, известна уже в Италии своим переводом с русского «Ста басен Крылова», а также своими лирическими стихотворениями. Отметим, что она происходит (по женской линии) от д-ра Н. Ф. Арендта (лечившего Пушкина после дуэли) и с детства знает русский язык; она окончила университет во Флоренции, где живет и ныне.
1 Aleksandr Р u s k i п. II Cavaliere di Bronzo, Racconto pietroburghese, 1833. Verona. MDCCCCLXVIII. Editiones Officinae Bodoni (61 стр.).— К истории этого издания см. выше заметку В. В. Лазурского.
2 Alessandro Р u s k i п. И cavaliere di bronzo, Rivista di letteratura, arte e storia, diretta da Ettore Lo Gatto. «Russia», Napoli, 1923, Anno II, No. 2. — Вирджилио Нардуччи — автор книги «Poeti Russi» (Русские
журнала Э. Ло Гатто, пионера изучения русской литературы в Италии содержавшее в себе обстоятельный анализ идеи и структуры этой «петербургской повести» Пушкина, основанный на изложении истории толкования поэмы от Белинского, Мережковского и Третьяка до Брюсова. Ло Гатто подчеркивал бочыпой, постоянный, деятельный интерес Пушкина к личности и делу Петра I. Что касается самого перевода этой поэмы, то во введении говорится, что он «отличается столь скрупулезной верностью оригиналу, что в состоянии вести читателя по русскому тексту от стиха к стиху, от слова к слову, воспроизводя в то же время изящную краткость оригинала» И действительно, перевод этот, в высшей степени точный, обнаруживает в Нардуччи хорошее знание русского языка и быта, чувство ответственности за переводческое дело, а нередко и чуткое проникновение в пушкинские образы. Тем не менее было бы ошибкой определить его как изящный или тонкий. В погоне за четкостью воспроизведения содержания поэмы3 теряются эстетические качества текста, стиль становится шероховатым, иногда слишком прямолинейным, отдает ученичеством. Однако в 20-е годы, отличавшиеся нараставшим интересом итальянских читателей к произведениям русской литературы, труд Нардуччи должен был обратить на себя внимание.
Второй перевод «Медного всадника», появившийся в печати, принадлежит итальянскому филологу Джованни Гандольфи, немало работавшему над переводами Пушкина.4 На этот раз перевод стихотворный (один-надцатисложные стихи с чередующимися по-разному опоясывающимися, парными и перекрестными рифмами). Перевод течет довольно плавно и непринужденно; тем не менее в нем то и дело проявляется недостаточное понимание пушкинского замысла, стилистического разнообразия языка, то прозаически простого, то мощно и высоко поэтического. Гандольфи пренебрегает характерной особенностью цезур, обозначающих начало с полустиха отдельных узлов развивающейся поэмы. Некоторые места итальянского текста указывают на недостаточно тонкое поэтическое чутье переводчика. Пластическое великолепие изображения всплывающего над водами города —
И всплыл Петрополь, как тритон,
По пояс в воду погружен,
поэты), изданной в Петербурге в 1899 г. и включающей в себя, между прочим, перевод 3-й песни «Руслана и Людмилы» и отрывки из «Евгения Онегина» (письмо Татьяны и отповедь Онегина).
3 Так, например, переводчик считает нужным сообщить в одном из примечаний к переводу, что русский гривенник равен 0.26 довоенной итальянской лиры; стиху «Лотки под мокрой пеленой» он дает чересчур замысловатое, явно неправильное объяснение: «На Неве и каналах, пересекающих Петроград, — пишет он, — имеются баркасы, предназначенные для продажи живой рыбы. Так как у этих баркасов открытая палуба, то при дожде эта палуба как бы покрывается прозрачной пеленой влаги». На самом деле имеются в виду «лотки», плывущие по вздувшейся реке вместе с обломками хижин и «пожитками бледной нищеты». Под «лотками» Пушкин разумел или ящики для товаров у уличных продавцов, или плоские блюда для ношения на голове разносчиками.
4 Poemetti di Alessandro S. Puskin, vol. I (Gli Zingari, Poltava, Il cavaliere di bronzo), trad, di Giovanni Gandolfi Lanciano, Carabba, 1937. — Перу Дж. Гандольфи принадлежит также книга «Lirici russi del secolo áureo», Lanciano, 1925, заключающая в себе ряд пушкинских стихотворений; еще один том «Poemetti di Alessandro S. Puskin», vol. II, содержащий: Il prigioniero del Caucaso, I fratelli masnadieri, La fontana di Bachcisarai, Il conte Nùlin, Galùb, Angelo, Una casetta a Golomna. Lanciano, 1937, a также книга «Poemi drammatici minori», содержащая в себе «Il cavaliere avaro», «Il convitato di pietra», «La russalka». (Lanciano, 1937).
в переводе Гандольфи досадным образом превращается в описание скорее противоположного действия:
Come Tritone, giù fino alla schiena,
(Как тритон, по самую спину)
Petropoli s'immerse nella piena.
(Петрополь погрузился в наводнение).
В сцене, описывающей «страшное прояснение мыслей» у Евгения, Пушкин многозначительно пользуется местоимением «того», запечатлевая неминуемое присутствие «мощного властелина», тяготеющего над судьбами Евгения и города. Гандольфи здесь же дважды употребляет приторно-романтическое определение «Шот fatale» (Роковой муж). Наконец, определение «immondo» (гнусный, подлый) по отношению к горестному бродячему существованию его, когда он уже «Ни зверь, ни человек, Ни то, ни се, ни житель света, Ни призрак мертвый», звучит как резкое отрицание пушкинской мысли, сердечного сочувствия поэта безумному Евгению.
Как видно из сказанного, итальянский читатель все же не (получил достойного воссоздания поэмы, созвучного ее величественному замыслу и художественному совершенству.
Своевременность настоящего перевода очевидна. Н. Мартини Бер-нарди, уже известная в Италии своими стихотворениями и переводом басеп Крылова, чутко и продуманно выбрала способ передачи: поэтическую ритмическую прозу. Стараясь представить содержание каждого пушкинского стиха в отдельных строчных единицах, переводчица одновременно ставила перед собой цель не разрушать мелодию поэтического движения поэмы: и действительно, в переводе преобладают единицы с нечетным количеством слогов (в основном одиннадцатисложные, иногда семисложные, девятисложные, пятисложные, в единичных случаях десятисложные или восьмисложные).
Лексика и синтаксис очень современны. Поэма читается свободно, но в то же время будит чувство и мысль, вызывает в читателе поэтическое волнение.
Вступление — как и в оригинале — взволнованно приподнято. В изображении Петра, погруженного в думу на берегу пустынных волн, в итальянском переводе отчетливо чувствуешь зародыш грандиозного замысла преобразователя.
Торжество северного чуда — города, перед которым померкла прежняя столица — Москва, — этот триумфальный гимн граду святого Петра — и в переводе звучит вдохновенно:
О creatura di Pietro, t'amo: amo l'aspetto tuo severo ed armonioso e délia Neva il maestoso corso e il granito che fregia le tue sponde. dei cancelli il metallico ricamo, delle pensóse notti lo splendore illune quale un'alba trasparente, quando nella mia stanza scrivo e leggo senza lume, e son chiare le dormienti strade deserte e luccica di un vivo fulgor la guglia delFammiragliato, e, non lasciando che per il dorato orizzonte si spanda la notturna tenebra, l'una all'altra aurora succède in fretta,
concedendo alla notte sol mezz'ora.
Неточность в передаче некоторых деталей, одна перестановка дополнения (стих «В их стройном зыблемом строю» переводчица относит не к «лоскутьям сих знамен победных», но к однообразной красивости «пехотных ратей и коней»), дв<а пропуска 5 не ослабляют наше чувство восхищения и преклонения перед творением Петра.
Первая часть также удалась переводчице: простой, незаметный Евгений со своей скромной мечтой о нехитром счастье не может не вызвать симпатии и сочувствия. Описание страшного наводнения отличается пафосом. Здесь стоило бы отметить один прием переводчицы, повторяющийся и в дальнейшем. Там, где Пушкин описывает все возрастающее возмущение Невы, разделяя каждое звено действия запятыми, и заключает свой рассказ восклицанием «На город кинулась», Мартини Бернарди предпочитает расчленять описание точками, в полном созвучии с современной тенденцией поэтической и прозаической речи. Нам кажется все же, что здесь этого не следовало бы делать. Можно было бы пожелать также и более точного следования чередованию грамматических времен у Пушкина (в этом отрывке в переводе чередуются настоящее время, прошедшее время несовершенного и совершенного вида). Дальнейший ход пушкинского повествования — появление царя на балконе, зрелище хаоса и необузданного разрушительного разгула Невы, от которого бледный, неподвижный, отчаявшийся Евгений .спасается «на звере мраморном верхом», — все же воспроизведен неудачно.6
Движение второй части также верно и близко по духу к пушкинскому тексту. Однако определенные места отражают непонимание отдельных образов или же неудачный выбор соответствующего словесного выражения в переводе. Где Пушкин говорит: «И тяжело Нева дышала, Как с битвы прибежавший конь...», — итальянская переводчица пишет: «An-simava la Neva, quai destriero / che fugge di battaglia» (Тяжело дышала Нева, как скакун, убегающий с поля битвы). Где у Пушкина: «Евгений смотрит, видит лодку, Он к ней бежит как на находку», — там Мартини Бернарди переводит: «Eugenio guarda, / vede: „Là c'è una barca!"» (Евгений смотрит, видит: «Там лодка!») «Ad essa corre: E'proprio un Dio mandato!» (Бежит к ней. Она воистину посланный бог!), дважды вводя нечто вроде прямой речи и прибегая к синтаксически и по смыслу неловкому выражению: «Она воистину посланный бог!». У Пушкина: «Чиновный люд, Покинув свой ночной приют, На службу шел». У переводчицы: «Uscivan dai rifugi gli impiegati / e andavano all'ufficio» (Выходили из убежищ чиновники и шли на службу), что непроизвольно вызывает впечатление, как будто во время наводнения были устроены какие-то убежища, тогда как речь идет всего лишь об их жалких лачугах. В самом конце поэмы Пушкин с сердцем, сокрушенным сочувствием, пишет о своем несчастном герое: «И тут же хладный труп его Похоронили ради бога». Мартини Бернарди изменяет духу подлинника и отношению автора к безумному Евгению: «Ed in nome *di Dio, proprio in quel punto I gli diedero onorata sepoltura» (И во имя бога, как раз тут же похоронили его с честью).
5 Опущены определение Марсовых полей — «потешные» и слово «побежденная» в стихах: «Да усмирится же с тобой И побежденная стихия».
6 Ma lui come stregato, come al marmo incatenato, scender tenta invano! Intorno a lui acqua e nient'altro!
E, con la schiena a lui rivolta, eretto a incrollabile altezza, con protesa la mano sulla Neva ammutinata, sta l'idolo sul bronzeo sul destriero,
На Западе давно утвердилось слово «zar» в применении к русским царям: и действительно, оно вызывает совсем иные ассоциации, чем, па-пример, «re» (король), когда идет речь о столь характерном полуазиатском характере русского самодержавия. В переводе же, из-за передачи слова «царь» словом «Ifnperatore», описание воспылавшего гневом лица «грозного царя» гораздо слабее и звучит невыразительно: «II volto del severo Imperatore» (Лицо строгого императора).
Подводя итоги, следует еще отметить одну характерную особенность языка перевода — нередкое опущение итальянского определенного артикля, которое, если и приемлемо, вообще говоря, в стихотворном (в строгом смысле слова) произведении, то в данном случае необоснованно, и звучит необычно, неприятно. См., например, такие выражения, как: «Nävi¿а tutto per strade», «La gente con sua fredda indifferenza», «Era tutto suo cibo un po' di pane» и т. д.
С типографской точки зрения досадны в таком классически оформленном издании одна опечатка в первой части: «ammobile» вместо «immobile» — и отклонение от уже привычной для читающей публики транслитерации русской буквы «ш» как «s».7
Несмотря на отмеченные неточности, нельзя не отдать должное объективному успеху рассмотренного нами издания пушкинского «Медного всадника». Необходимо оценить проникновение переводчицы в текст Пушкина. Но именно поэтому нельзя и не высказать сожаления в связи с тем, что это издание является достоянием лишь немногих избранных читателей и не смогло проникнуть в более широкую читательскую среду.
2
В самом конце 1968 г. увидела свет книга «А. Пушкин. Лирика»,8 подготовленная упомянутым выше профессором Э. Ло Гатто, где в числе прочих его переводов мы находим также перевод «Медного всадника». Этот труд, являющийся своего рода завершающим этапом в осмыслении творчества и значения великого русского поэта, — плод почти пятидесятилетней деятельности итальянского ученого по изучению и популяризации русской литературы вообще и в области творческого наследия Пушкина, где он работает с особым увлечением. Пушкину, своей «первой любви», Ло Гатто уже посвятил интереснейшее исследование, озаглавленное «Пушкин. История одного поэта и его героя» (отмечено премией «Виареджо I960»).9 Эта работа, результат систематического изучения итальянским русистом любимого им поэта, очень оригинальная по замыслу и построению. Исследователь создает в своей книге солидную и цельную монографию о русском поэте, об истории его жизни и творчества.
В «Предуведомлении», предваряющем настоящее издание, Л о Гатто указывает на выдержанный им в указанной книге принцип расположения материала в хронологических группах, включающих и лирические стихотворения, и поэмы.10 Объясняя свой подход к группировке поэтического материала Пушкина, итальянский пушкинист высказывает убеждение, что природа пушкинского творчества преимущественно лирическая.
7 В тексте Параша фигурирует как Parasa.
8 A. S. Р u s k i п. Lirica. Introduzione, versioni, commenti e note di Ettore Lo Gatto. Sansoni, Firenze, 1968, LX—1201 pp.
9 E. Lo G a 11 o. Puskin. Storia di un poeta e del suo eroe. Mursia ed., Milano, 1959.
10 «Маленькие трагедии», относящиеся к группе лирических стихотворений и поэм «болдинской осени», были опущены, говорит сам автор, по причинам издательского порядка,
Обширное введение детально освещает сложность процесса формирования поэта.
Обилие вводных и объясняющих примечаний, которыми снабжено это ценное издание во всех своих разделах, наличие канвы биографии Пушкина способствуют разностороннему восприятию читателем творчества Пушкина на общем фоне истории, литературы, политических условий России первой трети XIX в. Что касается, в частности, «Медного всадника», то уже в 1960 г. Ло Гатто опубликовал историю Петербурга, имеющую ближайшее отношение к изучению пушкинской поэмы, историю политическую и социальную, историю нравов и культуры всей России. Это книга, озаглавленная «Миф Петербурга (история, легенда, поэзия)»,11 рисует историческое своеобразие этого города. Отправной пункт исследования — историческая быль Петербурга. Затем, вокруг предания о «чудотворном строителе» и легенды об «окне в Европу», JIo Гатто развертывает живую законченную картину, стержень которой — поэма Пушкина «Медный всадник». Работу Л о Гатто, сопровождаемую многочисленными и иногда редкими иллюстрациями, гравюрами и акварелями старого Петербурга, картинами петербургской жизни,12 можно по праву назвать энциклопедией сведений об этом городе для западного читателя. Бот с каким запасом знаний, с каким настроением и психологическим зарядом Ло Гатто подошел к переводу «Медного всадника», включенному в настоящее издание.
Переводчик пользуется емким, разнообразным по ритмическому движению итальянским одиннадцатисложным стихом, соблюдает чередование рчфм оригинала, только в порядке исключения перестраивая их последовательность для toî'o, чтобы не искажать интонационжнфразовый ряд Пушкина. В «Предуведомлении» автор подчеркивает, что он старался избегать, по мере возможности, глагольных рифм, несмотря на их обилие в русских текстах, как замечал сам Пушкин.
Перевод обнаруживает отличное владение техникой итальянского стиха, многолетнюю привычку увлеченно и вдумчиво вчитываться в текст русского поэта.
Уже самое начало вступления сохраняет полностью пушкинскую рифму и по своему тону и ритму удивительно верно и одновременно точно.
D'acque deserte sopra l'erta sponda stava egli, immerso in un'idea profonda, fisso lo sguardo al limite lontano dell'orizzonte. Spaziosa l'onda della Neva scorreva e sola e piano v'arrancava una misera barchetta. Tra gli acquitrini e i muschi una casetta qua e là nereggia, ostello al finno gramo, e la foresta, dove il sole getta x a stento un raggio di tra ramo e ramo, rumoreggia (p. 467).
11 E. Lo Gatto. II mito di Pietroburgo. Storia; leggenda, poesia. Fellrinelli ed., Milano, 1960. — Небезынтересно, нам кажется, процитировать здесь названия некоторых глав, позволяющих почувствовать пульс и направленность изложения в этой книге: «От мифа о „Москве — третьем Риме" до мифа об „Окне в Европу"» (гл. I); «Царь Антихрист и Чудотворный строитель» (гл. II); «Северная Пальмира» (гл. IV); «Медный всадник» (гл. V); «Невский проспект» (гл. VI); «Физиология Петербурга» (гл. VIII); «Белые ночи» (гл. IX) и т. д.
12 См, например: «Крестьяне на Сенном рынке в Петербурге», «Молочница и продавец булок в Петербурге», «Петербургская простолюдинка» и др.
Очень показательно для переводческого мастерства Ло Гатто ритмическое соответствие в подлиннике и в переводе двух отрывков, исполненных драматического движения. Первый — описание дерзкого нападения Невы (от «Осада! Приступ! Злые волны» до «Где будет взять?»). Второй — начальные стихи второй части поэмы, изображающие постепенное отступление реки после ее разбойничьего разгула, и последующее сравнение. У Пушкина великолепное идейно-художественное единство проявляется в плавном движении первых семи стихов и последних четырех. Центральные три стиха имеют четыре ударения, ч;его фактически в четырехстопном ямбе почти никогда не бывает. То же чередование ритма имеет место и в итальянском переводе. Итальянский одиннадцатислож-ный стих, хотя метрически и менее организованный, ч:ем русский четырехстопный ямб, все же в большинстве случаев не имеет больше трех главных ударений в каждом стихе. Для более эффектной передачи движения четырехстопного ямба с четырьмя ударениями Ло Гатто пользуется одиннадцатисложным стихом с четвертым дополнительным ударением. Приводим параллельные примеры:
Но вот, насытясь разрушеньем И наглым буйством утомясь, Нева обратно повлеклась, Овойм любуясь возмущёньем И покидая с небрежёньем Свою добычу. Так злодёй, С свирёпой шайкою своёй В село ворвавшись, ломит, рёжет,
Крушйт и грабит; вопли, скрёжет,
Насилье, брань, тревбга, вой! . . И грабежом отягощённы, Боясь погони, утомлённы, Опешат разбойники домой, Добычу на пути роняя.
Ma écco, sázia della distruzióne, spossáta dalla sua sfrontáta fúria supérba della propria sedizióne La Neva indietreggiô, con fredda
incuria
la propria préda abbandonándo. Tále un malfattóre con la súa masnáda feroce in un villággio si fa stráda con la fórza, distrúgge, anniénta,
assále
gli inérmi, fa rapiña; úrla laménti, bestémmie, allárme, digrignár di dénti!. .. Poi sotto il peso della préda, prési dalla paúra d éssere sorprési, i bandíti rifánno il lor cammíno, verso cása e abbandónano il bottíno.
(p. 475)
Разнообразие тона, величаво приподнятого при воспевании Петра и приниженного до повседневной интонации по отношению к коломенским чиновникам, воспроизведено переводчиком живо и полноценно. Если Ло Гатто иногда прибегает к enjambements, отсутствующим в данных случаях в оригинале Пушкина, то достигает той же эмоциональной ценности, что и русский текст, хотя и другими средствами (см., например, отрывок о прояснении мыслей у Евгения). Здесь известный пушкинист усиливает впечатление ужасного величия, которым дышит фигура Медного всадника, употреблением больших букв (Colui — Тот; il Fato — Рок) и высоко поэтической формы слова «ugna» (копыто). Но это, собственно, уже индивидуальная область мастерства каждого переводчика.
Есть и другие мелкие отступления от Пушкина, как например не параллельная, по положению в стихе, анафора «Люблю...» во взволнованном лирическом гимне Петербургу, которой поэт ритмически разделяет ряд светлых картин любимого им города. Но они многократно окупаются общим достоинством перевода, достигшего у Ло Гатто небывалой высоты.
В заключение хочется выразить уверенность, что такое издание значительнейшей части творчества русского поэта, типографически изящное, исключительно богатое вспомогательными историко-литературными сведениями, послужит мощным средством постижения неповторимой красоты поэзии Пушкина.
, ! К. Ласорса
