Новые аналитические и методологические возможности: политическая наука и теория эволюции Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

DOI: 10.31249/metodquarterly/02.03.08

В. Патцельт1

Новые аналитические и методологические возможности: политическая наука и теория эволюции2

Аннотация. Статья посвящена анализу проблем, с которыми сталкивается взаимодействие политической науки с теорией эволюции, а также возможностям, открывающимся для политологии при успехе такого взаимодействия. Автор рассматривает наиболее характерные интерфейсы конвергенции политологии с эволюционной теорией: антропологический, системно-теоретический, историко-теоретический и морфологический, отмечая специфику и проблемы, свойственные каждому из них. При этом особое внимание уделено двум последним, в рамках которых предлагается перспективная разработка привычного для политологии исторического институционализма в направлении эволюционного инсти-туционализма. Применение понятийного аппарата эволюционной теории и морфологии к исследованию политических институтов и процессов открывает перед политической наукой большие познавательные возможности. Автор предполагает, что упорная и всесторонняя работа в этом направлении позволила бы создать в политологии так называемую «systema institutionum politicarum», подобную созданной в биологии Карлом Линнеем «systema naturae», открывшую историю видов. Рассматриваются эвристические возможности применения эволюционной теории и в других областях политической науки, в частности, в исследованиях политического поведения и в изучении механизмов политико-культурных трансмиссий.

Ключевые слова: эволюция; эволюционная теория; политическая наука; междисциплинарные интерфейсы; эволюционный институционализм; эволюционная политическая наука.

Для цитирования: Патцельт В. Новые аналитические и методологические возможности: политическая наука и теория эволюции // МЕТОД : московский ежеквартальник трудов из обществоведческих дисциплин: ежеквартал. науч. изд. / под ред. М.В. Ильина ; ИНИОН РАН, центр перспект. методологий соц.-гуманит. исследований. - М., 2022. -Вып. 12. - Т. 2, № 3. - С. 190-218. DOI: 10.31249/metodquarterly/02.03.08

1 Патцельт Вернер, профессор Технического университета, Дрезден, Германия, e-mail: werner.patzelt@tu-dresden.de

2 Перевод с немецкого В.С. Авдонина.

190

1. О рецепции теории эволюции в политической науке

Теория эволюции еще не стала родной для политической науки. Это ясно показано в последнем обзоре исследований в «Справочнике эволюционной экономики» («Handbuch der Evolutorischen Ökonomik») [Patzelt, 2022], справочном пособии, опубликованном в 2022 г. 40 лет назад Джозеф Лоско [Losco, 2011, р. 82] даже вынужден был заявить: «Использование эволюционной теории в политической науке оставалось в значительной степени незамеченным в широком дисциплинарном плане до 1981 года». Но и 20 лет назад доклад о роли теории эволюции в политической науке был бы довольно кратким. Между тем появился журнал «Политика и науки о жизни», в изданиях которого было многое отражено о состоянии соответствующих исследований. Есть также несколько обзоров литературы по этому вопросу. Но иногда там представлены не более чем ссылки на философию истории Жака Тюрго (1727-1781), маркиза де Кондорсе (1743-1794) или соучредителя социологии Огюста Конта (1798-1847), в которых процессы эволюционных перемен связывались с просветительской деятельностью научных элит. В той области, которую некоторые до сих пор считают современной эволюционной теорией социальных наук, приводятся обычно только ссылки на - примерно до 1900 г. весьма влиятельную «социал-дарвинистскую» -работу Герберта Спенсера (1820-1903), а также на эволюционистские теоремы в социологии Эмиля Дюркгейма (1858-1917) и в теории цивилизации Норберта Элиаса (1897-1990). В области политической социологии часто делаются отсылки к великим работам Талкотта Парсонса (1902-1979), Шмуэля Н. Айзенштадта (1923-2010) и Роберта Н. Беллы (1927-2013), а в немецкоязычном мире, также к теории социокультурной эволюции Никласа Лумана (1927-1998), которая в конечном счете базируется на концепции аутопоэзиса.

Все это, вероятно, могло бы пробудить интерес политологов к аналитическому содержанию концепции эволюции и разрабатываемых в ее рамках теорий, а в равной мере и стремление к вдохновленным ею эмпирическим исследованиям. Но все было по-другому. Теория эволюции не стала заметной темой теоретических дебатов в политической науке, а ее понятия и теоремы отнюдь не стали широко использоваться для анализа политических вопросов. Только с 1990-х годов несколько увеличилось количество публикаций, объединяющих теорию эволюции и политологию (обширные литературные ссылки на все это можно найти в [Patzelt, 2022]). Тем не менее пока, по крайней мере на первый взгляд, можно продолжать считать теорию эволюции маргинальной в политической науке. Но вместе с тем было бы удивительно полагать, что теория эволюции действительно не имеет отношения к анализу политики. Она издавна играла немалую роль в социологии как близкой соседской дисциплины для политологии. На самом деле тщательный взгляд на ситуацию показывает, что политический анализ очень часто основывается на эволюционном мышлении,

191

хотя обычно без сознательного в этом отчета и без систематического формирования теории. А скорее, воспринимает это как самоочевидный факт, который в дальнейшем просто не принимается во внимание.

Эволюционное мышление происходит из социальных наук и их предыстории в философии Просвещения. Вот почему многие из его основных черт, пусть и в иной концептуальной форме, уже давно присутствуют в политической науке, выходя далеко за пределы социал-дарвинизма. Ведь историчность политических структур, процессов и содержания всегда была несомненной, что неизбежно делало такими же вопросы об их формах, причинах и последствиях. Однако это не привело к более широким аналитическим усилиям, которые абстрагировались бы от конкретного объяснительного случая и были бы системно-теоретическими. Не было и никаких значительных заимствований или вдохновения из естественнонаучных эволюционных исследований, которые появились на сцене только в XIX в. и не выходили за рамки эвристических аналогий или теоретически рискованных определений. Даже анализы, которые были явно нацелены на регулярное политическое структурное развитие, не применяли эволюци-онно-аналитических категорий. То же самое относится и к областям политологических исследований, которые предполагали аналитическую эквивалентность тематики с темами естественной истории, например таких, как политологические исследования развивающихся стран, исследования модернизации или исследования революций.

Во многом политологи объясняли - и продолжают объяснять -структурные изменения и их закономерности на основе совершенно иных концепций, чем те, которые были разработаны при работе с эволюцией биологических видов. В политической науке слишком часто интересуют только непосредственные, т.е. «проксимальные» («proximaten») причины очень особых событий (таких, например, как формирование правительств или предпосылки революций) и достаточно индивидуальных структур (таких как конституционный строй и политическая культура конкретной страны). В лучшем случае, кто-то все еще смотрит на их непосредственную историю или помещает все это в контекст сравнительных исследований, которые тоже базируются на отдельных случаях. Теория эволюции, однако, вряд ли заботится о судьбе индивидов (т.е. конкретных растений, животных и людей), а больше думает о моделях (образцах) развития кросс-индивидуальных структур и динамике взаимодействия популяций; она основана на понимании тех формирующих факторов, которые «в конечном счете» лежат в основе всего этого. Таким образом, она ищет «конечные» («Ultimaten») причины и принимает все индивидуальное только как исследовательский материал для исследовательской цели, которая вряд ли интересуется самим индивидом.

Там, где подобное, тем не менее предпринималось в политической науке, исторический материализм, разработанный Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, оказался наиболее аналитически и политически

192

влиятельной теорией. Он утверждал, что выяснил центральные «законы общественного развития» и уверенно намеревался вывести из них политически достоверные прогнозы, например о якобы неизбежном переходе капитализма в социализм. Но это оказалось эмпирически неправильным.

Не менее теоретически эволюционными и квазидетерминированны-ми, и в то же время достаточно отдаленными от вдохновленной естественными науками теории эволюции, являются такие широко распространенные модели общественного развития, как «промышленная революция» или «демографический переход», а именно: социально обусловленное снижение рождаемости после периода улучшения снабжения продовольствием и медицинскими услугами, а также по мере повышения уровня образования женщин. То же самое относится и к теориям модернизации, которые десятилетиями лежали в основе практической политики развития, а также к весьма последовательно проводимой социально-политической идее почти необходимого развития от аграрного общества к индустриальному обществу и от общества услуг к «обществу знаний».

Такие модели, довольно распространенные в политической науке, отнюдь не являются лишь теоретически абстрактными описаниями отдельных случаев общественного развития. Скорее, они также предлагают объяснения и теоретические прогнозы для процессов, которые, согласно гипотетическому предположению, довольно одинаковы во всех тех обществах, которые принадлежат к общему типу. Конечно, такие прогнозы, если они не основаны просто на статистической экстраполяции трендов, являются не чем иным, как обращенными в будущее размышлениями с относительно простым эволюционно-теоретическим дизайном. Однако большинство пользователей таких понятий и теорем не интересуются на практике вопросом, будут ли процессы, описываемые как модели, результатами общих, т.е. кросс-предметно концептуализируемых факторов социальных или политических моделей развития, и не прилагают особых усилий по поддержанию связи с эволюционными аналитическими теориями, которые уже зарекомендовали себя в области естественных наук. Начиная с объяснения отдельных случаев или групп случаев и часто приводя к прогнозам, основанным на проксимальных объяснительных моделях, самые разные идеи и концепции эволюции включались («врастали») в политическую науку. Таким образом, состояние концептуальной необязательности делало формирование интегрирующей теории в отношении эволюционных процессов трудно достижимым и, поскольку оно все равно не проникало в практику, то и совершенно ненужным.

Другая часть причин, по которой политологическая теория эволюции, основанная на кросс-предметных обобщениях, в значительной степени отсутствовала до 2000-х годов, заключается в том, что в политической науке термины «изменение», «развитие» и «эволюция» часто используются как синонимы и перетекают друг в друга. Говоря языком политологии, «эволюция» часто означает только то, что что-то изменяется или развива-

193

ется постепенно, т.е. не в форме революции. Вместе с тем «эволюция» в устоявшейся политической науке слишком редко означает, что что-то изменяется или развивается под действием фиксированных «механизмов» или даже как форма выражения общего «алгоритма». Однако даже если, как в историческом материализме, аналитически предположить открытие обобщаемых «закономерностей в историческом процессе», разработанные модели развития обычно не осмысливаются в понятиях, близких к таким понятиям, как вариация, отбор, сохранение и дифференциальное воспроизводство, которые используются в биологической эволюционной теории как ключ к пониманию процессов изменения. Но если рассматривать эволюцию просто как «постепенное изменение», то теоретическая концепция эволюции будет казаться совершенно необязательной.

Так «эволюционные исследования» будут просто исчерпывать себя в (сравнительных) исторических описаниях политически, экономически, социально или культурно значимых процессов изменений. Теория эффективных паттернов процессов и их факторов становится востребованной только тогда, когда некая структура, процесс или содержание рассматривается как «живая форма, чеканенная естественным развитием» («geprägte Form, die lebend sich entwickelt»), как написал Иоганн Вольфганг Гёте в «Демоне», первом из своих «Проречений орфических» («Urworte orphisch»)1. А абстрактное понятие «эволюция» становится по-настоящему необходимым только тогда, когда исследовательская работа руководствуется предположением о том, что в области социальных или политических структур можно найти такие формирующие факторы, а также формы или закономерности процессов развития, которые сыграли свою особую роль в отдельном рассматриваемом случае, но отнюдь не ограничиваются ролью в этом отдельном случае. Однако в политической науке все еще существуют значительные оговорки против предположения о том, что имеются такие нетривиальные и в то же время в целом эффективные формирующие факторы и закономерности изменения, которые могут быть обобщены в теории, полезной для объяснений в исследовании.

2. Препятствия для восприятия теории эволюции в политической науке

Часто яростное неприятие эволюционных подходов в политической науке подпитывается, во-первых, отрезвляющим опытом, который политическая практика, руководствующаяся такими подходами, имела в последние десятилетия. Все эти масштабные социально-технологические эксперименты,

1 В переводе С.С. Аверинцева этот цикл из пяти стихотворений назван «Первогла-голы. Учение орфиков», а само выражение Гёте поэтически переведено как «Живой чекан, природой отчеканен» [Гёте, 1986]. - Прим. перев.

194

основанные на социально-экономической теории эволюции и революции Карла Маркса и Фридриха Энгельса, провалились, что было очевидно в 1989 г. Ранее расово и идеологически сформированные социально-дарвинистские теории достигли кульминации в Холокосте. Также к концу ХХ в. большинство попыток не смогли привести мир постколониальных государств к стабильности и функциональным стандартам демократий, основанных на западном рынке и догоняющем европейский уровень государственном строительстве, промышленной революции и демократическом правовом государстве. Все это делало малоубедительным предположение о том, что общие закономерности и механизмы развития политических структур, процессов или содержания могут быть найдены для практически полезных целей.

Во-вторых, внутренние научные аргументы также привели к консолидации в неприятии эволюционных теоретических подходов. В политически ангажированной линии аргументации эволюция-отбор-социальный дарвинизм-расизм-фашизм соединилась и внутринаучная цепочка ассоциаций эволюция-биологизм-редукционизм. Особенно, в сочетании с критикой бихевиоризма или бихевиорализма, который доминировал в социальных науках между 1960-ми и 1980-ми годами, это очень эффективно блокировало путь для продвижения эволюционных теоретических подходов в политическую науку.

В-третьих, критика как (нео) марксистского историцизма, так и веры в многоступенчатые или многостадиальные законы исторического развития очень чувствительно затрагивает и такие позиции, которые, подобно теории эволюции, хотя и не признают законы хода истории, но, безусловно, признают закономерности в ходе истории. Найденное обобщенное понимание они предлагают описательным предметным исследованиям отдельных дисциплин социальной науки в качестве каркаса объяснительных теорий, который помогает их интегрировать и развивать. Особенно затрудняющим включение эволюционно-теоретических подходов было чрезвычайно популярное смешение телеологии, с одной стороны (обычно это необоснованное убеждение, что индивидуальное или социальное становление имеет заданную цель), и телеономии - с другой, т.е. обычно это хорошо обоснованное предположение о том, что изменение отчасти устойчиво определено им самим, но частично также определено рамками и условиями развития, которые создаются этим изменением. Такое смешение, обычно восходящее к эволюционным теоретическим аргументам времен до появления «Синтетической теории эволюции» или даже «Теории систем эволюции» [см.: Riedl, 1990; Riedl, 2003], сочетающим дарвинизм с генетикой, стимулируется заблуждением, что понятие «эволюция» подразумевает предположение о фиксированной цели развития и определенном пути развития. Но там, где научно несостоятельная телеология смешивается или даже путается с научно чрезвычайно плодотворными предположениями о телеономии процессов развития, поиск утверждений о

195

закономерностях и механизмах эволюции часто начинает рассматриваться как поиск общих утверждений о «необходимом направлении» самих эволюционных процессов. Тот факт, что последнее полностью провалилось с точки зрения познания процессов политического развития, а также было несостоятельно теоретически, был чрезвычайно травмирующим опытом всей политической науки ХХ в. Как следствие, существовала тенденция воздерживаться от применения эволюционных аналитических теорий в целом.

В-четвертых, это один из центральных вопросов самой политической науки, который изначально препятствует эволюционным теоретическим исследованиям. Это вопрос о том, как можно достичь и обеспечить политическую стабильность и стабильные политические структуры перед лицом различных конфликтов и зачастую быстрых социальных, культурных, технических и экономических преобразований. Правда, на этот вопрос можно превосходно ответить с точки зрения «Теории систем эволюции», разработанной Рупертом Ридлем [Riedl, 1990], с ее эволюционными аналитическими теоремами о постоянной адаптации устоявшихся структур или типов процессов к изменяющейся среде. Но этот способ мысли редко использовался до XIX в., хотя его в основном уже можно обнаружить в античной нормативной концепции «смешанной конституции», которая отвечала на аристотелевскую теорию «цикла конституций». Именно эта концепция, показывающая, что выход из «цикла конституций» связан с большими транзакционными издержками, оказывается значительно ближе к поиску тех условий стабильности и равновесия, которые стали стержнем моделей рационального выбора, широко используемых в течение нескольких десятилетий, чем к стремлению понять закономерности и рамочные условия изменений.

В этом контексте развилась и пятая оговорка против эволюционного мышления, которая теперь обвиняет его в прямо противоположном тому, в чем теорию эволюции обвиняют критики историцизма и телеологии. Вместо того, чтобы критиковать эволюционные теоретические подходы за их якобы самонадеянное «знание необходимого развития», из чего вытекают революционное возбуждение и радикальная слепота к прагматическим потребностям, «врожденный консерватизм» теории эволюции теперь «позорный столб», так как она учит, что не все пути развития открыты во все времена; что некогда созданные системы обладают упрямством, импульсом и функциональной логикой, которая не может быть изменена волюнтаристски; а также то, что разумнее действовать осторожно по уже предопределенным и проверенным путям, чем разрушать структуру, выполняющую функции, в надежде на то, что удастся построить на этом месте лучшую структуру. В принципе, существующее уже хорошо, потому что иначе оно бы вообще не возникло и не сохранилось бы вовсе. Это наблюдение затрагивает важный момент теории эволюции, поскольку оно имеет дело с адаптационными процессами и их последствиями. Но против чего именно выступает критикуемое

196

эволюционное теоретическое мышление? Скорее, против действительно желаемой / желательной прогрессивности - или, прежде всего, против небрежности изменения того, что уже существует? В этом контексте оценка теории эволюции и ее возможных нормативных последствий для анализа политики сводится к тому факту, что прогрессивность обычно рассматривается как хорошая, в то время как изменения, протекающие случайно, как плохие. Фактически, с подъемом политического влияния экологического движения, которое основано на сохранении природы и ресурсов, многие политические оценки теории эволюции изменились таким образом, что она часто больше не рассматривается как концепция, нормативно противоположная революционным теориям, и, следовательно, как традиционалистско-ретроспективный способ мысли, а воспринимается как руководство к экологически устойчивым и направленным в будущее политическим отношениям. Во время такого подъема экологического мышления фактически произошел и новый подъем, стимулированный и внутренними факторами, эволюционного мышления вне пределов чисто биологической области. Это, в свою очередь, может привести к новой, плодотворной связи между социальными науками и эволюционными исследованиями.

Тем не менее на этом пути все еще существуют препятствия со стороны научной или университетской практики. Брэдли А. Тайер [Thayer, 2004] обратил на это внимание, чтобы объяснить, почему социологи так редко используют эволюционные концепции, хотя они были бы очень полезны для такого способа осмысления социальных и политических проблем, который всесторонне прояснил бы их особенности и причинно-следственные связи. Во-первых, причина, по которой «эволюционная политическая наука» до сих пор кажется «смешной» многим коллегам сегодня, он видит в том, что ее инструмент анализа, т.е. концепции и теоремы эволюционной социальной науки, широко не преподаются и не используются в научной дискуссии в соответствующих курсах обучения. Поскольку эволюционные теоретические способы мышления еще не являются стандартными или даже «канонизированными», это представляет большой карьерный риск для молодых ученых, желающих проявить активность в области эволюционных исследований социальных наук. Таким образом, конечно, теряется динамика прогресса, которую часто генерируют молодые ученые.

Во-вторых, определенная форма «либеральной идеологии» лишает общественные науки вообще и политологию, в частности, восприимчивости к эволюционным аналитическим прозрениям. Частью либерализма является предположение, что все люди должны рассматриваться как равные друг другу во многих жизненно важных отношениях. Там, где неравенство тем не менее очевидно, оно должно быть нивелировано политикой, направленной на экономические и социальные реформы и расширение возможностей в области образования. Такой нормативный подход к борьбе с неравенством, который вызывает довольно сильные чувства, по понятным причинам имеет трудности с такими научными позициями, которые, как и

197

биологические эволюционные исследования, не только объясняют равенство людей, но и изучают их врожденное неравенство. Такие выводы нарушают политический подход, который возлагает большие надежды на то, что можно оказывать очень далеко идущее влияние на поведение человека посредством политического вмешательства в экономические, социальные и культурные условия окружающей среды. Особенно - но не только - нынешние гендерные дебаты показывают, что понимание генетического влияния на действия и чувства часто очень нежелательно. Это не остается без последствий для публикационных возможностей эволюционно-анали-тических социологических исследований, а также для шансов на получение необходимых средств для более крупных исследовательских проектов такого рода. И то, и другое еще больше препятствует появлению «эволюционной политической науки».

В-третьих, интеллектуальные и этические неудачи социал-дарвинизма и его попытки политической реализации, о которых уже говорилось выше, продолжают оказывать влияние. Это придает эволюционным аналитическим исследованиям видимость квазинаучного прикрытия элитарности и расизма. Но никто не любит подвергать себя таким подозрениям. Таким образом, в качестве меры предосторожности многие держатся подальше от эволюционной социальной науки, чтобы не получить дурную славу этически или политически «некорректных» ученых.

В-четвертых, широко распространенное отсутствие знаний о фактическом состоянии теории эволюции заставляет нас всегда иметь в виду триаду детерминизма, редукционизма и консерватизма, когда речь идет об эволюционных исследованиях. Это якобы исходит из генетической детерминации человеческой деятельности, сводит попытки ее объяснения к биологической основе и ведет к утверждению, что все, что существует, хорошо само по себе, поскольку оно основано на адаптационных процессах, а иначе это вообще не могло бы произойти. Все эти обвинения выходят далеко за рамки сегодняшней теории эволюции. Но часто обычное незнание среди социологов и, особенно, политологов в отношении эволюционно-теоретических дебатов делает их невосприимчивыми к аргументам против закрепившихся предрассудков.

III. Связи между эволюционными исследованиями и политологией 1. Четыре связующих исследовательских вопроса

Это тем более прискорбно, что четыре вопроса политологии приводят к легко понятным отправным точкам для восприятия теории эволюции, см.: [Patzelt, 2007 a; Патцельт, 2016]. И эти варианты взаимодействия также могут использоваться многообещающим образом.

Первый - это вопрос о «природе человека», рассматриваемый у всех классиков политической теории, который необходимо учитывать, если

198

кто-то хочет построить стабильные институты и управлять страной на основе устойчивой веры в легитимность. Здесь вы найдете интерфейс между политологией и эволюционной психологией или социобиологией, в котором теперь доступна обширная исследовательская литература (см.: [Meißelbach, 2019], а также антологии [Peterson, Somit, 2011; Peterson, Somit, 2017]).

Второй - это вопрос о том, как именно выглядят условия стабильности сложных систем, таких как государства или парламенты, с их многообразными сетевыми контурами управления. Здесь имеет место теория систем, на которую сильно повлиял структурный функционализм или функциональный структурализм после Второй мировой войны. Она предоставила такие концепции и теоремы, которые также широко усваивались политической наукой. Они также использовались в «Системной теории эволюции», разработанной Рупертом Ридлем в 1975 г., что, в свою очередь, выходило далеко за рамки простой связи дарвинизма с генетикой, которая в виде «синтетической теории эволюции» [см.: Mayr, 2003] является наиболее широко используемой формой теории эволюции по сей день. «Эволюционный институционализм» (развернутый во многих статьях в [Patzelt, 2007] сочетает в себе обе эти системные теории.

Третий вопрос касается того, является ли история полностью хаотичным процессом, порядок которого обязан исключительно навязанным схемам интерпретации. Или в истории также существуют реальные модели процессов, которые можно было бы знать даже в случае решений, которые должны быть приняты в настоящем? Это создало интерфейс, который обычно называют «новым институционализмом» и - в дополнение к институциональной экономике и социологическому институционализму -прежде всего историческим институционализмом (по его политологическому восприятию см.: [Fioretos, Falleti, Sheingate, 2016]) вместе с эволюционным институционализмом как его последней явно эволюционной теоретической формой.

Четвертый вопрос относится к непрерывной традиции политологических исследований со времен Аристотеля, к тому, как политические системы или их подсистемы могут быть типологически описаны, чтобы обеспечить такие сравнения, которые открыли бы понимание более крупных природных, культурных и социально-исторических, а также функциональных отношений сравниваемых структур. Это создало интерфейс к теории эволюции в области морфологии, которая была расширена в политической науке, особенно в области исследований парламентаризма (в: [Patzelt, 2012]).

2. Антропологический интерфейс

Философская антропология, которая легко и широко воспринимается политологией через входящую в нее историю политических идей и теорий, долгое время очень мало использовала эволюционный биологический подход к

199

своей области исследований. Это также имело далеко идущие последствия и для восприятия политологией эмпирических антропологических результатов. По сравнению с антропологией, которую можно реконструировать из истории политических идей, естественно-научная антропология и по сей день остается второстепенной. Ну чему она способна научить в отношении основ политического действия!? Только с развитием социобиологии политическая наука стала больше интересоваться эволюционной биологией. Предметом здесь являются процессы и последствия многоуровневых событий родственного и группового отбора. Исследуется эволюционное возникновение, фиксация и последующее рутинное использование таких паттернов восприятия, обработки информации и действия, применение которых может привести к стабильным популяциям. Область знаний, возникшая в политической науке в результате трансформации таких способов мысли и исследований, называют «биополитикой» («Ыоро1Шо8»), если только этот термин не используется в более поздней акцентуации, введенной Мишелем Фуко для обозначения политического влияния на биологические основы жизни.

С точки зрения политологии биополитика в первоначальном понимании термина - это эмпирическое изучение биологических и, следовательно, конечных основ политического поведения. На основе модели «многоуровневой конструкции социальной реальности» (напр.: [Ра12е11;, 2015]) биологическая, культурная, социальная и политическая эволюция могут быть рассмотрены в их взаимозависимостях. Это приводит к комплексному общему пониманию развития политических структур, включая их социокультурные и творческие основы. Таким образом, при плавном переходе между политологией и биологическими вопросами, теоремами и эмпирическими исследованиями можно аналитически проникнуть в глубочайшие слои политического поведения, не привлекая никаких обвинений в редукционистском биологизме.

3. Системно-теоретический интерфейс

Теория систем, первоначально разработанная в биологии Людвигом фон Берталанфи (1901-1972), была быстро принята в социологии, а с 1950-х годов также в политической науке. Даже после приобретения популярности теориями рационального выбора она продолжает служить неотъемлемой частью всех политологических субдисциплин. После Второй мировой войны теория систем была конкретизирована эмпирически и социально прежде всего в форме структурного функционализма или функционального структурализма, о чем уже говорилось выше. Они ввели в социальное и политическое мышление такие термины, как «функциональное требование» и «структурное функциональное выполнение», или такие как «равновесие» и «нарушение равновесия». Это надежно переключало внимание исследователей с неких предполагаемых условий, которые, вы-

200

ходя за рамки рассматриваемой системы, удерживали бы ее на заранее определенном пути развития, на существующие внутри самой системы структурные механизмы или «институциональные архитектуры», с одной стороны, а с другой - на обменные процессы или «функциональные цепочки» между системой и ее нишей / средой. Сделав теорию систем своей центральной концепцией и используя в качестве основной категорию «рекурсивной причинности» в формуле «положительных» и «отрицательных» обратных связей анализа, оба тесно связанных подхода также создали - без каких-либо подозрений в допущении биологического редукционизма - чрезвычайно эффективный интерфейс к биологическому анализу структур, развивающихся «вполне естественно», что и позволяет использовать системную теорию эволюции.

Таким образом, структурный анализ социальной и политической науки был, с одной стороны, частично доведен до аналитического диапазона биологической и эволюционной биологической теории, а, с другой -он выводился из-под тех телеологических или историцистских спекуляций, которые многие критики, игнорируя состояние соответствующей дискуссии, все еще связывают с теорией эволюции сегодня. Фактически, Талкотт Парсонс [Parsons, 1964] уже навел мост между биологическими и социологическими идеями в своей работе по «эволюционным универсалиям», а затем вошел и в широкую область своего более позднего исследования эволюции целых обществ [Parsons, 1977], в котором смело проследил путь от «примитивных культур» через развитые культуры Египта и Месопотамии к современным обществам. А для Никласа Лумана [Luhmann, 1981] большую роль сыграло понятие «двойная случайность» (случайность в системе и случайность в ее среде), подобие которой в системной теории эволюции представляет собой взаимодействие внутренних и внешних факторов отбора в случайных процессах развития.

4. Историко-теоретический интерфейс

С середины 1980-х годов, после длительного периода бихевиоризма, основанного на методологическом индивидуализме, в политической науке произошло «повторное открытие институтов». Они были вновь поняты не только как системы норм, но и как структуры поведенческих регуляторов, которые стабилизируют себя через символическое и эмоциональное представление своих принципов упорядочивания и претензий на действенность. Новое внимание было уделено и тому, насколько важную роль институты, стимулирующие и ограничивающие определенные действия, играют не только в политическом процессе. Они повсеместно действуют как нормативная база, которая изначально отделена от соответствующих (и особенно текущих) интересов отдельных лиц или социальных групп, а также от изменяющихся экономических условий. В этом смысле они мо-

201

гут вырабатывать самостоятельную функциональную логику и обладать самодинамическим развитием. «Неоинституционализм», заинтересованный именно в таких социальных структурах, затем развернулся в трех тесно связанных направлениях: как новая институциональная экономика, как социологический институционализм и как исторический институционализм.

Все три неоинституционализма были тематически связаны не только с формальными и неформальными способами действия институтов, но и с их возникновением и изменением. Именно интерес к изменениям создал интерфейс с теорией эволюции. Это позволяет видеть в институтах подобие «видов» или «родов» биологии, но не приравнивать их к организмам. Как социальные институты, так и биологические виды претерпевают изменения именно через смену поколений членов института или особей вида. Верно, что институты также поддерживаются исключительно их отдельными членами в течение времени их активной деятельности в качестве компетентных членов. Но как «чертежи», на основе которых новые члены социализируются с габитусом, подходящим для института, они также имеют надындивидуальное существование и независимы от судьбы каждого отдельного члена, который их поддерживает. Поэтому индивиды -будь то члены института или члены вида - имеют «только» свою историю жизни, в то время как институты и виды эволюционируют, т.е. испытывают изменения в «чертежах», на основе которых происходит формирование габитуса или онтогенез каждого индивидуума, принадлежащего к институту или виду, а также стабильное взаимодействие членов и адресатов института - или, в случае биологических видов, взаимодействие охотников и добычи. Кроме того, институты, которые стабилизируют себя как через формирование габитуса своих членов и адресатов, так и через конкретное внутреннее и внешнее осуществление власти, получают такую межпоколенческую прочность, что функционируют (в буквальном смысле) как «жесткие ядра» той социокультурной реальности, которая в противном случае менялась бы очень разнообразно и быстро. По этой причине институты, в частности, и могут показать, существуют ли закономерности в становлении не только эволюционно-биологически развивающейся естественной истории, но и на уровне социальной и культурной истории, которая демонстрирует достижения культурного строительства [Patzelt, 2007 b].

В новой институциональной экономике, происходящей из экономики, на которую значительно повлиял Дуглас С. Норт [Nort, 1990], институты понимаются как поведенческие системы управления правилами или как управляемые правилами системы поведения. Субъекты моделируются как рациональные акторы, которые хотят максимизировать свою собственную выгоду и, следовательно, также вовлечены в обмены. Таким образом, они создают порядок и ожидаемость в неопределенных социальных структурах. Социологический институционализм возник из организационных исследований. Центральный вопрос здесь заключался в том, как и после соз-

202

дания каких структурных и процедурных предпосылок организации могут регулярно взаимодействовать со своими системными средами (с их соответствующей «экологической нишей»). Взаимодействовать, несмотря на все взаимные изменения, так, что ресурсы, необходимые организации для продолжения существования, могут быть получены из экологической ниши. Соответствующие исследования показали, что рациональность играет лишь ограниченную роль в реальном принятии решений и действиях, которые касаются взаимодействий между системой и нишей. Скорее, это зависит от запасов знаний, структур ожиданий и интерпретационных предпочтений акторов, а также от имеющихся правил урегулирования таких конфликтов, которые являются результатом расхождений в оценках ситуации, интересов и предпочтений. Так, оказалось аналитически привлекательным искать ключ к пониманию институтов не только в «логике рациональности», но и в «логике целесообразности», а именно в адекватности ресурсосберегающего поведения перед лицом конкретных, но изменяющихся культурных и функциональных ожиданий соответствующей системной среды.

Как новая институциональная экономика, так и социологический институционализм предлагали хорошие ключи к пониманию и объяснению институциональных изменений. Примерами здесь могут быть такие концепции как (не очень удачный) «институциональный консерватизм» или «извлечение уроков из других институциональных моделей». Однако центром исследовательских усилий такие ключи понимания и объяснения стали только в историческом институционализме. Его центральные понятия включают «зависимость от пути» и «непредвиденные обстоятельства». Зависимость пути означает, что однажды созданные структуры очень сильно формируют все то, что может возникнуть в них, вокруг них или на их месте в новых структурах или же не возникнуть. Таким образом, теории зависимости от пути, никогда не впадая в (исторический) детерминизм, направлены на ограничение степеней свободы будущего развития последствиями прошлых решений. Конечно, зависящие от пути процессы также могут привести к тупикам, в которых вы платите цену за предыдущие ошибки. Таким образом, теории зависимости от пути позволяют объяснить не только непрерывность институтов, но и их крах, т.е. те случаи, когда зависящему от пути развивающемуся институту больше не удается поддерживать свое соответствие также изменяющейся системной среде или экологической нише. Непредвиденные обстоятельства относятся ко всему, что возможно с точки зрения событий, но не являются обязательными. Взгляд на такие случайные события, как убийство наследника престола Габсбургов в Сараево в 1914 г., показывает, что они также могут изменить те самоочевидные действия, которые ранее считались непоколебимыми, и что даже те структуры, которые ранее казались прочными, распадаются. Поэтому именно случайные события - в зависящих от пути процессах - неоднократно создают «критические развилки на дороге».

203

В них чистая случайность может определить, какой будущий путь развития следует выбрать и затем укреплять его в течение длительного времени. Именно эту закономерность эволюционная биология давно признала в возникновении и развитии видов и объяснила системную теорию эволюции обобщающим образом.

Рассматривая таким образом историю конкретных институтов, можно распознать закономерности в смене институтов. Четко обозначив их, термин «институциональная эволюция» конкретизируется таким образом, что начинает означать гораздо больше, чем просто «постепенное изменение института». Влияние на политологию в этом контексте оказали следующие термины и наблюдения, которые Кэтлин Телен [Thelen, 2002] ввела в соответствующие дебаты. Во-первых, новые структурные слои, созданные для выполнения новых целей, располагаются над старыми структурными слоями («институциональное наслоение»). Во-вторых, существующие части учреждения / института «перепрофилируются» для новых целей («институциональная конверсия»). В-третьих, институты постепенно берут на себя новые функции и соответственно меняют свои структуры, поэтому прежние структуры вряд ли можно будет увидеть уже через несколько десятилетий («институциональный дрейф»). И, в-четвертых, даже если институты еще не распались или не были ликвидированы, они неоднократно подвергались давлению институционального вытеснения другими институтами («институциональное вытеснение»). Подход такого изучения конкретной институциональной истории теоретически намного превосходят соответствующий случай обычного исследования. Он выступает важным интерфейсом между давно доступным историческим институционализмом и эволюционным институционализмом, что открывает особенно плодотворные приложения теории эволюции в политической науке (пример: тематические исследования эволюции различных парламентов в: [Patzelt, 2012]).

5. Морфологический интерфейс

Типичными вопросами сравнительной политологии являются: почему отдельные элементы политических систем проявляются в очень разных культурах? Почему ряд системных элементов, однажды созданных, неоднократно включается в совершенно разные политические системы? Почему некоторые конфигурации компонентов политических систем оказываются более устойчивыми, чем другие, даже в изменяющихся условиях окружающей среды? И что можно почерпнуть из ответов на эти вопросы о возможностях развития и строительства политических систем? Такие вопросы выводят сравнительный анализ политических систем в зону контакта с успешно развивающимся направлением ботаники и зоологии, рассматривающим процессы типообразования через морфологические соображения, что позволяет обнаружить и аналитически реконструировать эволю-

204

ционные нити развития [см.: Riedl, 2000; Patzelt, 2017; Патцельт, 2012; Патцельт, 2014].

Морфологический подход использует пять руководящих понятий. Понятие «гомология» относится к сходствам, которые проистекают из общей родословной и, следовательно, отражаются в общих базовых структурах, которые стали историческими. Поскольку гомология относится к сходству общих базовых или глубинных структур, ставших историческими, гомологичное сходство сохраняется даже в том случае, если имеющиеся очень разные экологические требования к функциям, выполняемым такими структурами, вызвали с течением времени большие различия в тех «поверхностных структурах», в которые аналогичные глубинные структуры были преобразованы во время их конкретного использования. Поверхностные структуры, созданные в течение длительного периода времени, могут скрывать глубокое структурное родство и гомологичное сходство. Аналогия между тем означает сходство, которое является результатом адаптации глубоко структурно различных структур к одним и тем же функциональным требованиям или условиям окружающей среды. Таким образом, аналогии представляют собой не сходства в базовом проекте соответствующего типа или учреждения, а сходства в области перехода к их поверхностной структуре, адаптированной к соответствующим экологическим требованиям, и в области самой поверхностной структуры. Поиск аналогичного сходства всегда открывает нам глаза на взаимодействие структуры и окружающей среды, а также на силу запечатления (Prägekraft) в структурах выполняемых функций. Но такой поиск будет протекать очень интуитивно и методически неконтролируемо, если пытаться обойтись без четкого представления о гомологичном сходстве и, следовательно, без тщательного понимания фактического исторического происхождения.

Но что произойдет, если структуры, связанные с родословной, также отвечают тем же функциональным требованиям, т. е. аналогичные сходства базируются на гомологичной основе? В сравнительной биологии такие вещи называются гомойологией (Homoiologie), но для того, чтобы избежать громоздких терминов, лучше назвать ее «гомоаналогией» или «гомо-аналогичным сходством». В этой форме подобия давление, исходящее от одних и тех же функций, с самого начала направляется на образование аналогового сходства, поскольку аналогичное развитие новых структур может начинаться с гомологично похожих спецификаций. Однако это создает синергетический эффект обеих форм сходства. Довольно много случаев, сходства которых, как правило, оспариваются на основе таких терминов, как «ложная аналогия» или «недопустимая аналогия», могут быть правдоподобно объяснены путем сравнительного использования понятий гомоаналогичного, гомологичного и аналогичного сходства.

Два других понятия из научной морфологии хорошо служат морфологической политической науке. Гомономии представляют собой идентичные массовые компоненты видов, зданий или учреждений. Например,

205

такие как ноги у сороконожки, тип поперечного свода или единицы у административного органа. Они могут быть воссозданы снова и снова в соответствии с относительно простыми строительными планами, которые интегрированы в различные функциональные контексты как «дешевые формы порядка». А как предпосылки для сложных функциональных процессов, могут, в свою очередь, иметь удивительную структурную сохранность. Последним морфологически обязательным понятием является «гомодинамия» (Нотоёупат!а), которое лучше всего понимать с точки зрения его словесного значения. Оно происходит от греческого «^упаш18», т.е. способность, а также от «Ьошо8», т.е. равный. Таким образом, речь идет об однородных способностях, которые затем также приводят к аналогичным, а затем и гомологичным структурным творениям. Таким образом, это понятие охватывает сходные процессы структурообразования, т.е. такие последовательности действий при формировании структур, которые следуют одной и той же программе и исследуются социобиологией или эволюционной психологией с учетом биологических основ социального действия. При анализе институтов понятие «гомодинамия» включает в себя такие явления, как возникновение эмпатии или отвращения в личных встречах, а также то стремление к рангу и производимый им «железный закон олигархии», характеризующий создание и непрерывную деятельность организаций всех видов.

В рамках «генетической типологии», разработанной по этим пяти понятиям, ограничение будущих степеней свободы развития системы может быть признано определением вида или учреждения по определенному базовому плану. С этой точки зрения легко понять, почему сочетание отдельных компонентов, часто созданных совершенно случайно, внезапно открывает новые степени свободы, которые расширяют структуру системы, прокладывают совершенно новые пути развития в предыдущих и новых средах и, таким образом, позволяют появляться ранее неизвестным типам систем. Таким образом, новые свойства системы могут внезапно возникнуть путем соединения тех систем, в которых новые свойства даже отдаленно не присутствовали. Так обстоит дело, например, с сочетанием представительных структур, сложившихся в федеративных и сословных политических системах, с принципом демократии, который в свою очередь может обойтись и без структур представительства. В аттическом полисе он в целом понимался как контрпринцип к принципу представительства. В социальных науках здесь можно было бы использовать термин «возникновение».

Поскольку такой процесс, как внезапное появление новых системных признаков, включая внешний отбор из вариации эволюционирующей системы, понимается как «проницательный» скачок в развитии, который впоследствии может обеспечить проникновение системы в новую экологическую нишу или ее адаптацию к новым изменениям окружающей среды, генетическая типология может быть использована в качестве протокола

206

обучения систем. Эта идея, возникшая и выработанная в рамках эволюционной эпистемологии, теперь может быть легко использована для сравнительного анализа политических систем. Преобразование политологической компаративистики как историко-сравнительной морфологии позволяет выйти далеко за рамки ее синхронно-сравнительных высказываний о функциональной логике политических систем, а также за пределы ее диахронических сравнительных описаний процессов формирования и консолидации политических структур. Оба эти направления исследований остаются незаменимыми базовыми задачами компаративистики. Но эволюцию и распространение политических структур, таких как парламенты, можно было бы также понимать и в духе сходства с эволюцией и распространением позвоночных, например.

Для этого методологически конкретно необходимо проследить в ис-торико-межкультурном сравнении: а) как возникают определенные фундаментальные элементы системы или исходные материалы последующей «ин-ституционализации» в особых условиях окружающей среды; Ь) как они затем формируют функциональную логику формирующейся системы или типа института, т.е. как создаются определенные рамочные условия для будущего развития системы или как (в противном случае вполне доступные) степени свободы ограничиваются, т.е.: как возникает институционально обусловленная зависимость пути; с) каким образом в рамках одного и того же базового строительного плана в конкретных условиях окружающей среды возникают различные варианты одной и той же политической системы или учреждения; ф каким образом под воздействием определенных факторов окружающей среды эти варианты или некоторые из их компонентов либо эволюционируют, либо иным образом становятся настолько специализированными, что могут выживать только в экологических нишах, или томятся в своих эволюционных тупиках, или погибают из-за «регуляторных катастроф»; и, кроме того, £) необходимо будет изучить наличие отдельных системных или институциональных элементов, которые выдерживают системные изменения, а также их распространение в новых системных условиях путем экспорта учреждений или имитации, что, возможно, вновь позволит решить первую упомянутую задачу исследования.

IV. Новые методологические возможности сравнительных исследований

Во всех областях исследований, упомянутых выше, за последние 20 лет были достигнуты большие успехи в использовании теории эволюции в политической науке. Мало того, что сейчас можно лучше, чем раньше, понять, как биологические глубинные структуры социально-культурной реальности влияют на политические структуры и политические действия. В форме близкой «Общей теории эволюции» возникла

207

структура мышления, в которой биологическая эволюция, исследуемая со времен Чарльза Дарвина (1809-1882) и Грегора Иоганна Менделя (18221884), становится понятной как частный случай одного и того же эволюционного алгоритма, который функционирует в изменениях всех слоев действительности. Продвигая свои политико-аналитические проекты, особенно в рамках Общей теории эволюции, «Эволюционная политическая наука» уже не кажется попыткой с помощью «простых аналогий» и в конечном счете необъективно внедрять «чисто биологические» способы мысли в уже сложившуюся дисциплину с самодостаточной теоретической историей. Скорее, она делает возможным проводить связанный с политикой анализ истории и современности как часть парадигмы, которая связывает все биологические, культурные и социальные науки. Ниже можно сослаться на часть соответствующей освещающей вопросы литературы, но еще без концептуального построения «Эволюционной политической науки» за пределами ее базовой структуры (здесь систематически см.: [Patzelt, 2007]; в отношении исследований парламентаризма см.: [Patzelt, 2020, S. 88-96, 223-226, 477-532]).

1. «Универсальный дарвинизм» и общая теория эволюции

Термин «универсальный дарвинизм», по-видимому, восходит к Ричарду Докинзу [Dawkins, 1983]. Этот способ мысли был затем широко изучен и разработан (см., например: [In Defence, 2008; Hodgson, Knudsen, 2006; Nelson, 2007]. Что подразумевается под термином «универсальный» или «обобщенный» дарвинизм? «Алгоритм эволюции» действует не только на слой реальности биотики (т.е. живые структуры, подлежащие исследованию биологией), но и на слои реальности культуры и институтов, где происходит не только биотическая эволюция, но и культурная и социальная эволюция. Орион А. Льюис и Свен Штайнмо [Lewis, Steinmo, 2012, p. 315] ясно дают это понять в своем подходе к анализу институциональной эволюции, который очень похож на эволюционный институционализм: «Мы не используем эволюцию в качестве метафоры. Вместо этого мы утверждаем, что человеческие социальные институты "эволюционируют" и что этот процесс можно понимать как пример "универсального дарвинизма"». Мы не хотим сказать, что биологическая эволюция и институциональная эволюция являются идентичными процессами. Вместо этого мы опираемся на растущий объем литературы, в которой утверждается, что биология - это всего лишь одна из областей, в которой происходят эволюционные процессы».

Согласно системной теории эволюции, этот эволюционный алгоритм, который работает одинаково на всех слоях реальности, состоит из: а) вариации чертежей для структур всех видов, включая рекомбинации в их передаче от поколения к поколению; b) двухэтапного процесса отбора (внутренний отбор: соответствует ли то или иное изменение существую-

208

щему плану и, следовательно, будет ли оно сохранено в настоящее время?; внешний отбор: соответствует ли измененная структура окружающей среде так, чтобы она могла получать ресурсы из своей «экологической ниши» или даже делать это лучше, чем раньше?; с) сохранения во времени таких изменений, которые «подходят» как общей структуре, так и процессу поступления ресурсов из окружающей среды; d) дифференцированного воспроизводства измененных структур таким образом, что они либо получают ресурсы из своей экологической ниши лучше, чем неизмененные структуры, либо вообще открывают новые ресурсы; и e) формирования особенно часто воспроизводимых типов или штаммов типов, т. е. в типо-образовании, включая соответствующие изменения в составе популяций.

Эти пять процессов очень хорошо изучены с точки зрения естественной истории растений и животных. Там гены содержат химически закодированные чертежи для воспроизведения соответствующей структуры. Многие из протекающих при этом генетических процессов теперь досконально изучены как сами по себе, так и во взаимодействии с внешним селекционным давлением. Они систематически изучаются в синтетической теории эволюции, а также в системной теории эволюции. Но такие авторы, как Рут Бенедикт [Benedict,1937], Дональд Т. Кэмпбелл [Campbell, 1965] и Ричард Докинз [Dawkins, 2008 / 1976] и др., еще десятилетия назад указывали, что культурные образцы, культурно закодированные на материальной основе, также передаются из поколения в поколение (посредством подражания или в образовательных процессах). Они наполняют пласты культурной реальности (включая технологии), а также поведенческие нормы (в частности: институтов) и также выполняют функцию чертежей для воспроизводства культурных и социальных структур. Культурные паттерны стали пригодны для использования в этой роли, когда центральная нервная система стала настолько мощной, что могла распознавать, хранить и воспроизводить паттерны, а также обеспечивать их преднамеренную физическую или поведенческую репликацию мелкомоторно контролируемыми частями тела. Такие культурные закономерности, которые уже эмпирически обнаруживаются у птиц и тем более у человекообразных обезьян, Докинз назвал в сознательном созвучии с генами - «мемами». Комплексы взаимоустойчивых коадаптированных мемов называются «мемплексами» со времен работы Сьюзан Блэкмор [Blackmore, 2005]. Такие мемы и мемплексы ни в коем случае не являются просто «воображаемыми» величинами, они существуют вполне реально, как (в настоящее время все еще довольно грубо измеряемая) активность мозга, а также как контролируемые ею эмпирически проверяемые действия или результаты действий. Кроме того, мемы способны стимулировать практику подключения и распространяются (как, например, появившиеся с недавних пор «интернет-мемы») благодаря своим привлекательным для окружающей среды свойствам, так же как вирусы (как уже отмечалось Броди [Brodie, 1996] и Линчем [Lynch,1996]). В исследованиях коммуникации и сформи-

209

рованном ими повседневном языке такие изображения или утверждения теперь называют «вирусными».

Мемы и мемплексы являются именно тем функциональным эквивалентом генов в тех культурных и социальных слоях реальности, которые сложились раньше и на основе реального слоя биотических структур. Этот эквивалент, в сочетании с эволюцией мощных центральных нервных систем и сложной двигательной функции, развился как «второй репликатор» в ходе наслоения культурных и социальных структур на первоначально чисто биотические структуры. С его помощью особенно сложные слои реальности культуры и общества могут создаваться и сохраняться при смене многих поколений. Оба репликатора - гены и мемы - функционируют алгоритмически одинаково, что неудивительно из-за их общего, постепенного формирования из естественной истории. Однако они оказывают влияние на очень разные «строительные материалы» реальности: гены действуют на биотические структуры и на (зависящие от пути) процессы, сформированные ими, а мемы влияют на социокультурные структуры и (зависимые от пути) процессы, сформированные ими. На протяжении многих лет были проведены обширные исследования по всей этой проблематике [см.: Patzelt, 2015 a; Patzelt, 2015 b; Патцельт, 2018].

Результаты этих многочисленных работ показывают, что совокупность эволюционных процессов в природе и культуре фактически может быть аналитически зафиксирована с использованием единого алгоритма процессов развития и только двух материально разных, но тесно связанных репликаторов. Задача «универсального дарвинизма» или «общей теории эволюции» состоит в том, чтобы сделать именно это и, таким образом, показать яркий пример «аналитической экономности». В немецкоязычном пространстве Герхард Шурц [Schurz, 2011] представил прекрасное монографическое введение в «обобщенную теорию эволюции», которое (в дополнение к таким важным темам, как математические основы обобщенной теории эволюции) касается взаимодействий между культурной и биологической эволюцией, а также индивидуальной историей, эволюцией морали, знаний и веры. Те же идеи и аргументы, как с подробным обсуждением, так и в кратком изложении, можно найти в разделах «Общая теория эволюции», представленных в: [Lempp, 2007; Patzelt, 2007; Patzelt, 2011]. В целом, на основе упомянутых текстов, можно получить представление о всем спектре эмпирических применений общей теории эволюции, а также о дискуссии вокруг нее.

2. Биологические основы политического поведения и формирования политической структуры

Хотя использование общей теории эволюции еще не является частью парадигматического стандарта в политологических дисциплинах,

210

при изучении биологических основ политического поведения к ней теперь относятся совсем по-другому. В конце концов, почти 40 лет назад Роджер Д. Мастерс [Masters, 1983, p. 162] прямо заявил: «Отделение биологии от социальных наук неразумно». С тех пор количество исследований на стыке биологии и политологии значительно возросло. Особенно полезны соответствующие обзорные статьи с такой систематизацией и изложением разработанных выводов, которые делают их особенно привлекательными для небиологов.

Такой подход показала уже в 1994 г. антология Альберта Сомита и Стивена А. Петерсона «Биополитика и мейнстрим», подзаголовок которой четко заявлял «вклад биологии в политологию». Он действительно содержался в главах, посвященных биологическим аспектам права и институтов, государственному управлению, международной политике, политическому насилию, лидерству и социализации. Все это было продолжено добрых 20 лет спустя в «Справочнике по биологии и политике» [Peterson, Thus, 2017]. Там существуют главы «Гены и политика» и «Мозг и политика», которые концентрируют или систематизируют соответствующие эмпирические результаты таким образом, что они могут быть связаны непосредственно с проблемами классической политической науки в отношении политических взглядов и поведения. А глава «Эволюция политики» делает то же самое в отношении появления людей как «политических животных», их сложных обществ и применения эволюционной психологии для лучшего понимания политической психологии. В последующих главах представлены имеющиеся знания о биологических основах политики в связи с соответствующими областями политологии. С эволюционно биологической точки зрения рассматриваются политическая философия и политическая этика, сравнительные системные исследования, вопросы демократической конституционной политики, а также области исследований международных отношений. Дальнейшие главы касаются рассмотрения с биологической точки зрения массового политического поведения, отношений между лидером и последователями, а также биологическо-эволюционных основ государственного управления и практической политики в отдельных областях политики. Эти работы также позволяют понять, чего лишается политическая наука в плане знаний и объяснений, если в своих познавательных интересах, теории и методологии она будет игнорировать эмпирические исследования эволюционно-биологических основ политики.

3. Эволюционный институционализм

Эволюционный институционализм является на сегодняшний день наиболее систематически продвинутым направлением, которое стремится адаптировать теорию эволюции в политической науке и построить «эволюционную политическую науку». Во-первых, он берет за основу все то,

211

что только что обсуждалось в отношении анализа биологических основ политического поведения и политической структуры. Во-вторых, он сочетает это с социально-конструктивистским подходом к анализу процессов производства и воспроизводства институциональной стабильности. В-третьих, он подробно фиксирует процессы смены институтов всех видов, с одной стороны, используя рассмотренные выше концепции исторического институционализма, а с другой - выводя все свои историко-аналитические концепции из упоминавшейся системной теории эволюции. В-четвертых, как объяснялось выше, он интегрирует результаты своего институционального анализа в морфологические исследования, основанные на генетической типологии институциональных конфигураций. Кроме того, в-пятых, он имеет, интерфейс (хотя все еще слишком мало используемый) для коммуникационных исследований в форме меметики. Это открывает путь к эмпирическому анализу подобного гену «второго репликатора», который используется при построении и сохранении социокультурной реальности. Материал об источниках и появлении эволюционного институционализма, который был в значительной степени разработан между концом 1990-х и началом 2010-х годов в Дрезденском центре специальных исследований в рамках проекта № 537 «Институциональность и историчность», можно найти во вступительной главе антологии «Парламенты и их эволюция» [Patzelt, 2012]. Систематически представленные и связанные с соответствующей литературой части эволюционного инсти-туционализма можно найти и в одноименной антологии от 2007 г. [Patzelt, 2007]. Представленные там исследования охватывают, среди прочего, процессы институциональных реформ в Федеральном министерстве иностранных дел Федеративной Республики Германия, институциональное обучение немецкого Бундестага, генезис глобально активных компаний и «эволюционное управление». Дальнейшие тематические исследования (немецкого Бундестага, Народной палаты ГДР, Европейского парламента и Совета Европейского союза), которые руководствуются теорией эволюционного институционализма, можно найти в вышеупомянутой антологии «Парламенты и их эволюция» [Patzelt, 2012]. Также имеются и книжные монографии, использующие эволюционный институционализм в качестве рамочной теории. В дополнение к книгам [Demuth, 2009] об институциональном обучении в Бундестаге и [Lempp, 2009] об институциональной эволюции Совета Европейского союза, следует отметить исследование по изменениям обязательного пенсионного страхования в ходе нескольких реформ в период с 2001 по 2007 г. [GrâBler, 2012], анализ причин и хода реформы избирательной системы Новой Зеландии 1993 г. [Heer, 2014], анализ развития парламентских структур контроля Имперского рейхстага Германии [Heer, 2015], а также исследованию процессов распада государства [Bochmann, 2018].

В соответствии с теоретико-методологической моделью этой литературы можно проводить эволюционно-аналитические исследования по

212

большому числу и других институтов. В идеале они должны быть основаны на разделении труда, а также осуществляться в гораздо более широком масштабе и с амбициозной морфологической целью, которая ориентировалась бы на успешно созданную Карлом фон Линнеем (1707-1778) «systema naturae», открывшую историю видов. Можно предположить создание параллельной «systema institutionum politicarum», если бы кто-то занялся всесторонним эволюционным сравнительным исследованием как современных, так и прошлых политических институтов. Основываясь на международной совместной работе и настойчивости, такие эмпирические исследования политологии получили бы самоочевидную историческую глубину, и политическая наука была бы освобождена от широко в ней распространенной фиксации интересов на настоящем и на только непосредственных причинах событий. Если бы полученные таким образом результаты были прослежены от глубинных биологических структур, то совокупность конечных причин политических событий также оказалась бы в центре внимания политической науки. Это полностью соответствовало бы подходу классиков нашей дисциплины, таких как Аристотель и Томас Гоббс, и в то же время использовало бы все возможности, открываемые сегодняшними достижениями в эволюционных исследованиях. Поэтому целесообразно развивать «эволюционную политическую науку» во всех отношениях.

Список литературы

Гёте И.В. Фауст. Лирика. - Москва : Художественная литература, 1986. - 768 с. Патцельт В. Эволюция институтов, морфология и уроки истории. Можно ли извлекать

уроки из истории? // Политическая наука. - 2012. - № 3. - С. 50-70. Патцельт В. Прочтение истории: очерк эволюционной морфологии // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин : сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН -Москва, 2014. - Вып. 4. - С. 228-260. Патцельт В. Гены, мемы, знаки // МЕТОД : Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин : сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. - Москва, 2018. - Вып. 8. - С. 185-211. Патцельт В. Проблематичный интерфейс: биология и сравнительная политология // МЕТОД : Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин : сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. - Москва, 2016. - Вып. 6. - С. 13-32. Benedict R. Patterns of culture. - London : Routledge, 1937. - xii, 291 p.

Blackmore S. Die Macht der Meme - oder: Die Evolution von Kultur und Geist. - München : Elsevier. 2005. - 414 S.

Bochmann, Cathleen, 2018: Staaten in der evolutionären Sackgasse? Neue Perspektiven der

Staatszerfallsforschung. - Baden-Baden : Nomos, 2018. - 287 S. Brodie R. Virus of the mind. The new science of the meme. - Seattle : Integral Press, 1996. - 256 р. Campbell D.T. Variation and selective retention in socio-cultural evolution // Social change in developing Areas. A reinterpretation of evolutionary theory / H.R. Barringer [et al.] (Eds.). -Cambridge, Mass. : Schenkman, 1965. - P. 19-49. CloakF.T. Is a cultural ethology possible? // Human Ecology. - 1975. - Vol. 3, № 3. - P. 161-182. DawkinsR. Universal Darwinism // Evolution from molecules to man / ed. D.S. Bendall. - Cambridge : Cambridge University Press, 1983. - P. 403-425.

213

Dawkins R. Meme, die neuen Replikatoren // Das egoistische Gen, Heidelberg : Spektrum, 2008 (1976). - S. 316-334.

Demuth Ch. Der Bundestag als lernende Institution. Eine evolutionstheoretische Analyse der Lern-und Anpassungsprozesse des Bundestages, insbesondere an die Europäische Integration. - BadenBaden : Nomos 2009. - 435 S.

Fioretos O., Falleti T.G., Sheingate A. Historical Institutionalism in Political Science // The Oxford Handbook of Historical Institutionalism / Fioretos O., Falleti T.G., Sheingate A. (Ed.). -Oxford : Oxford University Press, 2016. - P. 3-30.

GräßlerF. Die Restabilisierung der gesetzlichen Rentenversicherung. Eine evolutionstheoretische Analyse der Reformen zwischen 2001 und 2007. - Wiesbaden : Springer VS, 2012. - 100 S.

Heer S. Institutionenwandel durch evolutorisches Lernen. Ursachen- und Prozessanalyse der Wahlsystemreform in Neuseelang von 1993. - Baden-Baden : Nomos, 2014. - 277 S.

Heer S. Parlamentsmanagement. Herausbildungs- und Funktionsmuster parlamentarischer Steuerungsstrukturen in Deutschland vom Reichstag bis zum Bundestag. - Düsseldorf : Droste, 2015. - 374 S.

Hodgson G.M., Knudsen Th. Why we need a generalized Darwinism, and why generalized Darwinism is not enough // Journal of Econiomic Behavior an Organization. - 2006. - № 61. -S. 1-19.

In defence of generalized Darwinism / Aldrich H.E., Hodgson G.M., Hull D.L., Knudsen T., Mokyr J., Vanberg V.J. // Journal of Evolutionary Economics. - 2008, № 18. - P. 577-596.

Lempp J. (unter Mitarbeit von Werner J. Patzelt) Evolutionäre Institutionentheorie // Evolu-torischer Institutionalismus. Theorie und exemplarische Studien zu Evolution, Institutionalität und Geschichtlichkeit / Patzelt W. (Hrg.), - Würzburg : Ergon, 2007. - S. 375-413.

Lempp J. Die Evolution des Rats der Europäischen Union. Institutionenevolution zwischen Inter-gouvernementalismus und Supranationalismus. - Baden-Baden : Nomos, 2009. - 560 S.

Lewis O.A., Steinmo S. How institutions evolve: Evolutionary theory and institutional change // Polity. - 2012. - Vol. 44, № 3. - S. 314-339.

Losco J. From outrage to orthodoxy? Sociobiology and political science at 35 // Politics and the Life Sciences. - 2011. - Vol. 30, № 1. - S. 80-84.

Luhmann N. Geschichte als Prozeß und die Theorie sozio-kultureller Evolution / Soziologische Aufklärung. - 1981. - Bd. 3 : Soziales System, Gesellschaft, Organisation / Opladen (Westdeutscher Verlag). - S. 178-197.

Lynch A. Thought contagion. How belief spreads through society. The new science of memes. -New York : Basic Books, 1996. - 256 p.

Masters R.D. The biological nature of the state // World Politics. - 1983. - Vol. 35, № 2. -P. 161-193.

Mayr E. Das ist Evolution. - München : Bertelsmann, 2003. - 320 S.

Meißelbach Ch. Die Evolution der Kohäsion. Sozialkapital und die Natur des Menschen. -Wiesbaden : Springer VS, 2019. - 630 S.

Nelson R.R. Universal Darwinism and evolutionary social science // Biology and Philosophy. -Springer Netherlands, 2007. - Vol. 22, № 1. - P. 73-94. - DOI:10.1007/s10539-005-9005-7. ISSN 1572-8404. S2 CID 143551363.

North D. Institutions, Institutional Change and Economic Performance. - Cambridge : Cambridge University Press, 1990. - 159 p.

Parsons T. Evolutionary Universals in Society // American Sociological Review. - 1964. - N 29. -P. 339-357.

Parsons T. The Evolution of Societies. Edited and with an introduction by Jackson Toby. -Englewood Cliffs, N.J., 1977. - 269 p.

Patzelt W.J. (Hrg.) Evolutorischer Institutionalismus. Theorie und exemplarische Studien zu Evolution, Institutionalität und Geschichtlichkeit. - Würzburg : Ergon, 2007. - 739 S.

214

Patzelt W.J. Perspektiven einer evolutionstheoretisch inspirierten Politikwissenschaft // Evolu-torischer Institutionalismus. Theorie und exemplarische Studien zu Evolution, Institutionalität und Geschichtlichkeit / Patzelt W. (Hrg.). - Würzburg : Ergon, 2007 a. - S. 183-235.

Patzelt W.J. Kulturwissenschaftliche Evolutionstheorie und Evolutorischer Institutionalismus // Evolutorischer Institutionalismus. Theorie und exemplarische Studien zu Evolution, Institu-tionalität und Geschichtlichkeit / Patzelt W. (Hrg.). - Würzburg : Ergon, 2007 b. - S. 121-182.

Patzelt W.J. Die Allgemeine Evolutionstheorie und ihr Nutzen für die Sozialwissenschaften // Faktum Evolution. Gesellschaftliche Bedeutung und Wahrnehmung / Markus Knoflacher (Hrsg.). - Frankfurt u.a. : Peter Lang, 2011. - S. 217-246.

Patzelt W.J. (Hrsg.) Parlamente und ihre Evolution. Forschungskontext und Fallstudien. - BadenBaden : Nomos, 2012. - 357 S.

Patzelt W.J. Der Schichtenbau der Wirklichkeit im Licht der Memetik // Die menschliche Psyche zwischen Natur und Kultur / Benjamin Lange, Sascha Schwarz (Hrsg.). - Lengerich, 2015 a. -S. 170-181.

Patzelt W.J. Was ist Memetik? // Die menschliche Psyche zwischen Natur und Kultur / Benjamin Lange, Sascha Schwarz (Hrsg.). - Lengerich, 2015 b. - S. 52-61.

Patzelt W.J. Comparative politics and biology // Handbook of Biology and Politics / Peterson Steven A., Somit Albert (Hrsg.). - Cheltenham ; Northampton : Elgar, 2017. - P. 181-205.

Patzelt W.J. Parlamentarismusforschung. Einführung. - Baden-Baden : Nomos, 2020. - 597 S.

Patzelt W.J. Evolutionsforschung in der Politikwissenschaft // Evolutorische Ökonomik. Konzepte, Wegbereiter und Anwendungsfelder / Lehmann-Waffenschmidt Marco, Peneder Michael (Hrsg.). - Wiesbaden : Springer Gabler, 2022. - S. 395-433.

Peterson Steve A., Somit Albert (Hrsg.) Biology and Politics: The Cutting Edge. - Bingley : Emerald, 2011. - 264 p.

Peterson Steve A., Somit Albert (Hrsg.) Handbook of Biology and Politics. - Cheltenham / Northampton : Elgar, 2017. - 560 p.

RiedlR. Die Ordnung des Lebendigen. Systembedingungen der Evolution. - München, 1990 [1975]. -467 S.

Riedl R. Strukturen der Komplexität. Eine Morphologie des Erkennens und Erklärens. - Berlin et al. : Springer, 2000. - 380 S.

Riedl R. Riedls Kulturgeschichte der Evolution. Die Helden, ihre Irrungen und Einsichten. -Berlin u.a. : Springer, 2003. - 236 S.

Schurz G. Evolution in Natur und Kultur. Eine Einführung in die verallgemeinerte Evolutionstheorie. - Heidelberg : Spektrum, 2011. - 453 S.

Somit A., Peterson S.A. (Hrsg.) Biopolitics and the Mainstream: Contributions of Biology to Political Science. - Greenwich, Conn., 1994. - 310 p.

ThayerB.A. Evolution and the American Social Sciences. An Evolutionary Social Scientist's View // Politics and the Life Sciences. - 2004. - Vol. 23, N 1. - P. 2-11.

Thelen, Kathleen. How Institutions Evolve // Comparative Historical Analysis in the Social Sciences / Mahoney James, Rueschemeyer Dietrich (Hrsg.). - New York, 2002. - P. 208-239.

215

Werner Patzelt1 New analytic and methodological opportunities: Political science and theories of evolution

Abstract. The article is devoted to the analysis of the problems faced by the interaction of political science with the theory of evolution, as well as the opportunities that open up for political science with the success of such interaction. The author considers the most characteristic interfaces of political science convergence with evolutionary theory: anthropological, system-theoretical, historical-theoretical and morphological, noting the specifics and problems inherent in each of them. At the same time, special attention is paid to the last two, within the framework of which a promising development of historical institutionalism familiar to political science in the direction of evolutionary institutionalism is proposed. The application of the conceptual apparatus of evolutionary theory and morphology to the study of political institutions and processes opens up great cognitive opportunities for political science. The author assumes that persistent and comprehensive work in this direction would make it possible to create a so-called political science. «systema institutionum politicarum», similar to the «systema naturae» created in biology by Carl Linnaeus, which opened the history of species. The heuristic possibilities of applying the evolutionary theory in other areas of political science, in particular, in the study of political behavior and in the study of the mechanisms of political and cultural transmissions, are considered.

Keywords: evolution; evolutionary theory; political science; interdisciplinary interfaces; evolutionary institutionalism; evolutionary political science.

For citation: Patzelt W. (2022) New analytic and methodological opportunities: Political science and theories of evolution. METHOD: Moscow Quarterly of Social Studies, 2 (3), 190-218. DOI: 10.31249/metodquarterly/02.03.08

References

Aldrich H.E., Hodgson G.M., Hull D.L., Knudsen T, Mokyr J, Vanberg V.J. (2008). In defence of

generalized Darwinism. Journal of Evolutionary Economics, 18, 577-596. Benedict R. (1937). Patterns of culture. London: Routledge.

Blackmore S. (2005). Die Macht der Meme - oder: Die Evolution von Kultur und Geist.

München: Elsevier. (In German.) Bochmann C. (2018). Staaten in der evolutionären Sackgasse? Neue Perspektiven der

Staatszerfallsforschung. Baden-Baden, Nomos. (In German.) Brodie R. (1996). Virus of the mind. The new science of the meme. Seattle: Integral Press. Campbell D.T. (1965). Variation and selective retention in socio-cultural evolution. In: Social change in developing Areas. A reinterpretation of evolutionary theory. H.R. Barringer et al. (Eds.). Cambridge, Mass.: Schenkman. Cloak F.T. (1975). Is a cultural ethology possible? Human Ecology, 3(3), 161-182. Dawkins R. (1983). Universal Darwinism. In: Evolution from molecules to man. D.S. Bendall (Ed.).

Cambridge University Press. Dawkins R. (2008 [1976]). Meme, die neuen Replikatoren. In: Das egoistische Gen (pp. 316-334). Heidelberg: Spektrum. (In German.)

1 Patzelt Werner, Professor at the Technical University, Dresden, Germany, e-mail: werner.patzelt@tu-dresden.de

216

Demuth C. (2009). Der Bundestag als lernende Institution. Eine evolutionstheoretische Analyse der Lern- und Anpassungsprozesse des Bundestages, insbesondere an die Europäische Integration. Baden-Baden: Nomos. (In German.)

Fioretos O., Falleti T.G., & Sheingate, A. (2016). Historical Institutionalism in Political Science. In: The Oxford Handbook of Historical Institutionalism (pp. 3-30). Fioretos, O., Falleti, T.G., & Sheingate, A (Hrsg.). Oxford University Press.

Goethe J.W. (1986). Urworte. Orphisch. In: Faust. Lirika (p. 733). Moscow: Hudozhestvennaja literatura. (In Russ.)

Gräßler F. (2012). Die Restabilisierung der gesetzlichen Rentenversicherung. Eine evolutionstheoretische Analyse der Reformen zwischen 2001 und 2007. Wiesbaden: Springer VS. (In German.)

Heer S. (2014). Institutionenwandel durch evolutorisches Lernen. Ursachen- und Prozessanalyse der Wahlsystemreform in Neuseelang von 1993. Baden-Baden: Nomos. (In German.)

Heer S. (2015) Parlamentsmanagement. Herausbildungs- und Funktionsmuster parlamentarischer Steuerungsstrukturen in Deutschland vom Reichstag bis zum Bundestag. Düsseldorf: Droste. (In German.)

Hodgson G.M., Knudsen T. (2006). Why we need a generalized Darwinism, and why generalized Darwinism is not enough. Journal of Econiomic Behavior and Organization, 61, 1-19.

Lempp J. (2009). Die Evolution des Rats der Europäischen Union. Institutionenevolution zwischen Intergouvernementalismus undSupranationalismus. Baden-Baden: Nomos. (In German.)

Lempp J., Patzelt W.J. (2007). Evolutionäre Institutionentheorie. Patzelt 2007, 375-413. (In German.)

Lewis O.A., Steinmo S. (2012). How institutions evolve: Evolutionary theory and institutional change. Polity, 44(3), 314-339.

Losco J. (2011). From outrage to orthodoxy? Sociobiology and political science at 35. Politics and the Life Sciences, 30(1), 80-84.

Luhmann N. (1981). Geschichte als Prozeß und die Theorie sozio-kultureller Evolution. In: Soziologische Aufklärung, Bd. 3: Soziales System, Gesellschaft, Organisation (SS. 178-197). Opladen (Westdeutscher Verlag). (In German.)

Lynch A. (1996). Thought contagion. How belief spreads through society. The new science of memes. New York: Basic Books.

Masters R.D. (1983). The biological nature of the state. World Politics, 35(2), 161-193.

Mayr E. (2003). Das ist Evolution. München: Bertelsmann. (In German.)

Meißelbach C. (2019). Die Evolution der Kohäsion. Sozialkapital und die Natur des Menschen. Wiesbaden: Springer VS. (In German.)

Nelson R.R. (2007). Universal Darwinism and evolutionary social science. Biology and Philosophy, 22(1), 73-94. DOI:10.1007/s10539-005-9005-7. ISSN 1572-8404. S2 CID 143551363.

North D. (1990). Institutions, Institutional Change and Economic Performance. Cambridge: Cambridge University Press.

Parsons T. (1964). Evolutionary Universals in Society. American Sociological Review, 29, 339-357.

Parsons T. (1977). The Evolution of Societies. Jackson Toby (Ed.). Englewood Cliffs, N.J.

Patzelt W.J. (2007). Evolutorischer Institutionalismus. Theorie und exemplarische Studien zu Evolution, Institutionalität und Geschichtlichkeit. Würzburg: Ergon. (In German.)

Patzelt W.J. (2012). Institutional evolution, morphology and lessons from history. Politicheskaja nauka, 3, 50-70. (In Russ.)

Patzelt W.J. (2014). Reading History: An Outline of Evolutionary Morphology. METHOD: Moscow Yearbook of Social Studies, 4, 228-260. (In Russ.)

Patzelt W.J. (2016). Problematic interface: Biology and comparative politics. METHOD: Moscow Yearbook of Social Studies, 6, 13-32. (In Russ.)

Patzelt W.J. (2018). Genes, memes, signs. METHOD: Moscow Yearbook of Social Studies, 8, 185-211. (In Russ.)

217

Patzelt W.J., (2007 a). Perspektiven einer evolutionstheoretisch inspirierten Politikwissenschaft.

Patzelt 2007, 183-235. (In German.) Patzelt, W.J. (2007 b). Kulturwissenschaftliche Evolutionstheorie und Evolutorischer

Institutionalismus. Patzelt 2007, 121-182. Patzelt, W.J. (2011). Die Allgemeine Evolutionstheorie und ihr Nutzen für die Sozialwissenschaften. In: Faktum Evolution. Gesellschaftliche Bedeutung und Wahrnehmung (SS. 217-246). Markus Knoflacher (Hrsg.). Frankfurt u.a. (Peter Lang). (In German.) Patzelt, W.J. (2012). Parlamente und ihre Evolution. Forschungskontext und Fallstudien.

Baden-Baden, Nomos. (In German.) Patzelt, W.J. (2015) Der Schichtenbau der Wirklichkeit im Licht der Memetik. In: Die menschliche Psyche zwischen Natur und Kultur (SS. 170-181). B.P. Lange, S. Schwarz (Hrsg.). Lengerich. (In German.)

Patzelt, W.J. (2015 a). Was ist Memetik? In: Die menschliche Psyche zwischen Natur und Kultur

(SS. 52-61). B.P. Lange, S. Schwarz (Hrsg.). Lengerich. Patzelt, W.J. (2017). Comparative politics and biology. In: Handbook of Biology and Politics

(SS. 181-205). Peterson S.A., Somit A. (Hrsg.). Cheltenham / Northampton: Elgar. Patzelt, W.J. (2020) Parlamentarismusforschung. Einführung, Nomos: Baden-Baden. (In German.) Patzelt, W.J. (2022). Evolutionsforschung in der Politikwissenschaft. In: Evolutorische Ökonomik. Konzepte, Wegbereiter und Anwendungsfelder (SS. 395-433). LehmannWaffenschmidt M., Peneder M. (Hrsg.). Wiesbaden: Springer Gabler. (In German.) Peterson S.A., Somit A. (2011). Biology and Politics: The Cutting Edge. Bingley: Emerald. Peterson S.A., Somit A. (2017). Handbook of Biology and Politics. Cheltenham / Northampton: Elgar.

Riedl R. (1990 [1975]). Die Ordnung des Lebendigen. Systembedingungen der Evolution. München. (In German.)

Riedl R. (2000). Strukturen der Komplexität. Eine Morphologie des Erkennens und Erklärens.

Berlin et al.: Springer. (In German.) Riedl R. (2003). Riedls Kulturgeschichte der Evolution. Die Helden, ihre Irrungen und

Einsichten. Berlin u.a. (In German.) Schurz G. (2011). Evolution in Natur und Kultur. Eine Einführung in die verallgemeinerte Evolutionstheorie. Heidelberg: Spektrum. (In German.) Somit A., Peterson S.A. (1994). Biopolitics and the Mainstream: Contributions of Biology to

Political Science. Greenwich, Conn. Thayer B.A. (2004). Evolution and the American Social Sciences. An Evolutionary Social

Scientist's View. Politics and the Life Sciences, 23(1), 2-11. Thelen K. (2002). How Institutions Evolve. In: Comparative Historical Analysis in the Social Sciences (pp. 208-239). Mahoney J., Rueschemeyer D. (Hrsg.). New York.

218