CC BY
28КРИТИКА
С.В. Алексеев
НОВОЕ О «СЛОВЕ»
Ужанков А.Н. «Слово о полку Игореве» и его автор. М.: Согласие, 2020. 488 с.
«Слово о полку Игореве» — уникальный памятник древнерусской литературы, единственная известная нам достоверно эпическая поэма домонгольского времени, — привлекает неослабевающее внимание исследователей. Долгий спор о подлинности «Слова» можно считать фактически завершенным, однако остаются другие вопросы — от времени создания памятника до его жанровой и идейной природы. Среди этих вопросов проблема авторства «Слова», пожалуй, привлекает наиболее живой общественный интерес — а следовательно, и закономерный интерес многих ученых.
Рассматриваемая здесь монография Александра Николаевича Ужанкова, одного из крупнейших отечественных специалистов по литературе и культуре Древней Руси, — вторая его большая работа о «Слове». Уже в первой (Ужанков, 2015) сформулированы многие подтвержденные, расширенные и дополнительно обоснованные в новой работе положения. Автор предложил свою датировку памятника, много места уделил рассмотрению его содержания и, в первую очередь, религиозным основаниям выраженных в «Слове» идей. В данной же книге А.Н. Ужанков обратился к занимавшей и занимающей многие умы загадке авторства поэмы.
Тема рискованная — как минимум в силу одной своей привлекательности. И потому любой результат подобного рода изысканий, — весьма многочисленных, если не сказать неисчислимых, — оценивать сложно. Проблема авторства неразрывно связана с проблемой уникальности «Слова», и сама возможность решения вопроса прямо зависит от того, как исследователь относится к последней. «Слово» уникально и исключительно гениально — при взгляде из сегодня. Сопоставимые с ним по жанру и масштабу памятники отсутствуют вплоть до появления вторичной в отношении его «Задонщины»1. Но неясно, вызвана ли такая ситуация действительной уникальностью «Слова» или степенью сохранности домонгольской литературы. Во всяком случае, «песнотворцы», о которых наряду с летописцами как о создателях мирской истории писал еще до создания «Слова» Кирилл Туровский, творили и раньше. В древнейших летописях Руси вычленяются стихотворные отрывки. В самом «Слове» его автор говорит об эпических песнях Бояна, сразу постулируя, однако, и свое отличие, — как дееписателя «сего времени», а не героической старины.
Если «Слово» — часть обширной неизвестной нам в целом эпической традиции, то у нас нет принципиальных оснований настаивать на его исключительности для времени создания и полагать, что автор должен быть нам известен. Но есть и другая сторона этого же вопроса. Славянская эпическая традиция вообще крайне ограниченно была востребована средневековой литературой. Причем касается это как южных и восточных, так и западных славян. Средневековых эпических поэм сохранились едини-цы2, и все они посвящены историческим сюжетам настоящего или недавнего прошлого. Это заметно отличается от германских, кельтских и большинства романских традиций средневековой Европы, оставивших богатый героический, исторический, а местами и мифологический эпос в стихотворной и прозаическо-стихотворной форме. Объяснить
1 «Слово о погибели земли Русской», стилистически близкое, значительно уступает объемом и более элегично, чем эпично по содержанию.
2 Строго говоря, только три уже названных памятника на Руси, и один (латиноязычная «Песнь Мавра») в Польше. Несколько польских и чешских позднесредневековых повествовательных поэм созданы в русле западноевропейской религиозной и романной поэзии, чаще всего на заимствованные сюжеты.
это следует, вероятно, определенной «экономностью» использования письменного слова в славянских культурах. Письменность в них появилась вместе с христианством и в прямой связи с его принятием. Что касается восточно- и южнославянской литературной традиции, то их «основной текст» — Славянская Библия. Сакральное восприятие письменности в древнерусской культуре фиксируется неоднократно. Письменное слово могло быть только христианским. Мир древнего, по духу пока языческого эпоса вроде «песен Бояна», творений других безымянных «песнотворцев» и «скомрахов» не просто был чужд ему, он и прямо противопоставлен, в том числе в «Слове». Для того, чтобы, используя традиционные поэтические приемы, создать новый эпос с новым содержанием, требовалась, очевидно, немалая доля вдохновения и уверенности. Одно это может быть побуждением к поискам автора «Слова» среди не просто известных лиц древнерусской истории, но среди известных писательскими трудами.
В силу этого вполне понятна позиция А.Н. Ужанкова, выдвигающего известность автора как писателя в качестве исходного посыла: «Автор "Слова" не может быть творцом одного лишь произведения, тем более — гениального! Автор, несомненно, профессиональный писатель» (Ужанков, 2020: 122). При этом риски «поисков» автора исследователем вполне сознаются и заявляются в самом начале работы (позволю здесь себе более пространную цитату): «К любому заявлению, что, наконец-то, найден Автор "Слова о полку Игореве " все, и маститые ученые, и ревностные почитатели этого гениального творения, отнесутся даже не с большим, а с огромным скепсисом... Первым, кто отнесся бы к такому заявлению с недоверием, был бы я сам. И искренне посочувствовал бы тому человеку, кто отважился на такое заявление, ведь оно вызовет критику практически всех, кто занимается этой проблемой» (Там же: 11).
Предшествующими исследованиями «Слова» вполне установлена тесная связь произведения с повестью о событиях 1185 г. из Киевского летописного свода конца XII в., входящего в Ипатьевскую летопись. Соотношение повести и «Слова» решалось по-разному, но при этом обращалось внимание на возможность и более широкого сопоставления содержания, стилистики, лексики «Слова» с Ипатьевской летописью. В конечном счете, это закономерно привело к появлению небезосновательных гипотез о единстве авторства. Недаром предыдущая наиболее известная и фундаментальная попытка установления автора связала «Слово» с боярином Петром Бориславичем, в котором Б.А. Рыбаков видел автора и «Слова», и значительной части Киевского свода (Рыбаков, 1972).
А.Н. Ужанков исходит из гораздо более обоснованного, в том числе и на страницах его работы, представления о целостности текста Киевского свода конца XII в. в его заключительной части. Соответственно, летописная повесть о походе Игоря, тесная связь которой со «Словом» на текстуальном и сюжетном уровне видится очевидной, является произведением того же автора, что и свод в целом. Этот автор давно отождествлен как игумен Выдубицкого монастыря Моисей, которому принадлежат заключительные статьи Киевской летописи в составе Ипатьевской. В Выдубицкий монастырь ведут и наблюдения за текстом «Слова». Они показывают знакомство автора с не только со славянскими, но и с греческими текстами, в т.ч. библейских книг, использование которых прослеживается и в произведениях Моисея. Наконец, сопоставление рассказов о битве на Каяле в летописной повести и в «Слове» привело А.Н. Ужанкова к заключению, что в обоих случаях повествование идет от первого лица участника сражения. Этот участник идентифицирован как боярин Беловолод1 Просович, — единственный,
1 Автор склоняется к семантически более понятной форме «Беловод». Летописные написания: Б "Ьлово-лодъ (Ипатьевский и Ермолаевский списки); Б^ловълод (Хлебниковский список) (ПСРЛ, 1998: Стб. 645, С. 52); Беловод (Густынская летопись) (ПСРЛ, 2003: 101). Лингвисты, принимающие *Вё1оуоИъ, отмечают как очевидность компонентов, так и недостаточную семантическую ясность (ЭССЯ, 1975: 76).
помимо князей, участник событий, названный в летописи по имени. В связи с этим в заключение работы выдвигается гипотеза, что Беловолод принял позднее монашеский постриг под именем Моисея и стал настоятелем Выдубицкой обители.
Важнейший и, безусловно, правильный вывод, закрепляемый обеими работами А.Н. Ужанкова о «Слове», — необходимость понимания его как христианского текста. Дискуссия об идейно-религиозной природе «Слова» тоже насчитывает не один век и породила весьма разнообразные мнения. Используемые в «Слове» элементы (или рудименты) фольклорно-эпической традиции, как минимум «двоеверной», могли приводить исследователей к заключению даже о языческом характере памятника. При этом недостаточно внимания обращалось на то, что автор «Слова», используя приемы традиции «песнотворцев», вместе с тем открыто с первых строк отталкивается от нее. В новейших исследованиях большее внимание уделяется литературным корням памятников древнерусского «дружинного эпоса», его религиозному содержанию. Это ведет к корректировке устоявшихся представлений (см.: Серегина, 2011; Ужанков, 2015). Новая работа А.Н. Ужанкова подводит итог предшествующим исследованиям в этом направлении. Использование библейских текстов и библейской образности, религиозный, в том числе в смысле авторства, характер произведения доказаны неоспоримо.
К выводам автора можно добавить, что в этой связи «Слово» оказывается в интересном контексте, — как отечественном, так и европейском. Христианское переосмысление и критика традиционной героики, неразрывно связанной с гордыней, впервые видны в древнерусской словесности в летописных сказаниях о князе Святославе. Ту же тенденцию можно видеть и в ряде произведений западноевропейской средневековой поэзии, — в частности, в древнеанглийской поэме «Битва при Мэлдоне», в сюжете и литературной судьбе которой есть удивительные параллели со «Словом» (см.: Алексеев, 2014: 39). Характерной чертой для некоторых таких памятников является столкновение сформированного эпическими сказаниями воинского идеала с реальностью современной автору эпохи, — т.е. именно историзм повествования. Именно историзм, описание реальных событий «сего времени» — первое отличие «Слова» от древних героических песен, заявляемое автором.
Вместе с тем, при всей обретенной ясности в этом вопросе, именно данное направление представляется наиболее плодотворным для новых исследований. В дальнейшем прояснении нуждается семантика языческих образов «Слова». Объяснение их критическому использованию автором «Слова» в работах А.Н. Ужанкова, включая настоящую, давалось. Теперь, однако, требуется раскрыть этот вопрос детальнее — в рамках выдвигаемой в работе концепции авторства и в сравнении с другими произведениями Моисея. Другой существенный вопрос — определенная «сокровенность» религии в поэме, не очень характерная для литературы Древней Руси. При всей обильности библейских аллюзий и скрытых цитат, нет упоминаний библейских персонажей, и в целом христианская лексика поэмы ограниченна. Только дважды встречается слово «Бог»/«Божий», единожды «Богородица» и «христиане», в словаре «Слова» нет имени Христова, слов «крест», «церковь». Всё это ставит произведение особняком в литературе эпохи, а особенно бросается в глаза при сопоставлении с «Задонщиной», где религиозные мотивы с первых строк присутствуют на первом плане1. Связано ли это с жанровой природой поэмы? С ее ожидаемой аудиторией? Каким именно образом? Возможно, это следствие первого опыта адаптации и христианизации эпических традиций в литературе Руси? Вероятно, ответы ждут нас в будущем.
Чрезвычайно важной составной частью монографии является содержащееся в ней новое научное издание текста «Слова» с авторским переводом и комментарием
1 Что, кстати, является веским аргументом против теорий, относящих обе поэмы к одному историческому периоду ХГУ-ХУ вв.
(Ужанков, 2020: 14-102). Перед каждым публикатором «Слова» встает задача не столько «установления», сколько восстановления текста утраченного оригинала, — в том числе, если не в первую очередь, после необоснованных конъектур предшественников. Наиболее существенному из таких неоправданных ученых «исправлений» памятника — перестановке большого фрагмента в начале текста — исследователь уделил в работе специальное внимание (Там же: 249-255).
Важнейшим предварительным условием для установления авторства в столь сложном случае является датировка произведения, и диапазон предложенных для «Слова» дат очень широк. А.Н. Ужанков обосновывает как принадлежность «Слова» перу современника и участника событий, так и конкретную дату — осень или зиму 1200 г. (Там же: 177)1. Такая хронология окончательно решает и проблему соотношения летописной повести и «Слова» в пользу первичности первой. Но введение в научный оборот более обоснованной, чем прежние варианты, ранней даты создания поэмы позиционирует ее не только во времени. Оценка «Слова» как произведения современника чрезвычайно важна для определения сущности и жанровой принадлежности произведения. В определенном смысле это подытоживает дискуссию о степени «устности» памятника. Содержа в себе определенные черты устной традиции (каковые не следует и недооценивать), само «Слово» к ней не относится. Это памятник живой истории, а не исторической традиции. Он в самой сущности письменный, литературный, принадлежащий христианской культуре Руси, — и авторский.
А.Н. Ужанкову удалось весьма убедительно обосновать связь создателя произведения с Выдубицким монастырем. Весьма перспективной, фактически уже вполне обоснованной выглядит и гипотеза, связывающая появление летописной повести и «Слова» с участником битвы на Каяле Беловолодом Просовичем. И следует признать, что с учетом времени, места создания, а также близости «Слова» с Ипатьевской летописью, выдвинутая А.Н. Ужанковым концепция авторства представляется логичной.
Исследование А.Н. Ужанкова, безусловно, представляет собой серьезнейшее движение вперед в понимании «Слова о полку Игореве». Вместе с тем, оно создает и основу для дальнейших исследований этого ярчайшего памятника древнерусской словесности. Как отмечает в заключение сам автор, «любое завершение научного исследования — это всего лишь начало нового» (Ужанков, 2020: 422).
БИБЛИОГРАФИЯ Алексеев С.В. Игорь Святославич. М., 2014.
Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 2. Ипатьевская летопись. М., 1998. ПСРЛ. Т. 40. Густынская летопись. СПб., 2003.
Пятнов А.П. К вопросу о дате смерти Игоря Святославича Черниговского // Древняя Русь: вопросы медиевистики. №4. 2003. С. 60-61.
Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. Серегина Н.С. «Слово о полку Игореве» и русская певческая гимнография XII века. М., 2011
Ужанков А.Н. «Слово о полку Игореве» и его эпоха. М., 2015. Ужанков А.Н. «Слово о полку Игореве» и его автор. М., 2020. Этимологический словарь славянских языков (ЭССЯ). Вып. 2. М., 1975.
1 Исследователь исходит из датировки кончины Игоря Святославича концом 1200 г., отмечая при этом наличие расширяющей предлагаемый диапазон на несколько месяцев 1201 г. датировки этого события А.П. Пьянкова (Ужанков, 2020: 440-441; см.: Пятнов, 2003). Последнюю, исходя из сравнения текстов соответствующей статьи в летописях Радзивиловско-Лаврентьевской группы, разделяю и я, относя смерть князя с наибольшей вероятностью к весне 1201 г. (Алексеев, 2014: 324).
