CC BY
32
ИСТОРИЯ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ
УДК 165.73 ББК 873(2)
Б.В. МЕЖУЕВ
МГУ им. М.В. Ломоносова, г. Москва
НОВОЕ О МАГИСТЕРСКОМ ДИСПУТЕ ВЛ. СОЛОВЬЁВА 24 НОЯБРЯ 1874 ГОДА
Статья представляет собой дополнение к комментариям автора к первому тому собрания сочинений Вл. Соловьёва, прежде всего к статье «Странное недоразумение», написанной в полемике с В.В. Лесевичем. Приоткрываются две ранее не отмеченные в литературе о Вл. Соловьёве подробности полемики философа с его неофициальными оппонентами на диспуте в Санкт-Петербургском университете. Частично восстанавливаются обстоятельства жизни С.В. Де-Роберти, первого неофициального полемиста на диспуте. Высказывается предположение, что анонимный отчет о диспуте в газету «Московские ведомости» был составлен самим Вл. Соловьёвым.
The article is a supplement to the commentaries for the first volume by Vl. Soloviev's collected works, especially to the article «The Strange Misconception» which was written as a response to V.V. Lesevich. The article discovers two details of philosopher's polemics, earlier unmentioned in the literature about Vl. Soloviev, with his unofficial opponents on the master dispute. We can learn the circumstances of S.V. De-Roberti's life who was the first unofficial opponent of Soloviev on the dispute. The author of the article holds also the hypothesis that the nameless correspondence to the newspaper «Moskovskie Vedomosti» was written by Vl. Soloviev himself.
Ключевые слова: магистерский диспут, позитивизм, С.В. Де-Роберти, Лесевич, «Кризис западной философии», С.М. Лукьянов, молодые годы Вл. Соловьёва.
Key words: Master dispute, positivism, S.V. De-Roberti, Lesevich, «The Crisis of Western Philosophy», S.M. Luk'yanov, Vl. Soloviev's youth.
У редакторского коллектива академического собрания сочинений Вл. Соловьёва имелся великолепный задел для собственной работы над первым и вторым томами, а с другой стороны, некий почти недосягаемый образец взыскательного и скрупулезного комментирования. Речь идет о детальном, подробнейшем изложении всего раннего периода творчества Вл.С. Соловьёва, который читатель мог обнаружить в трех томах фундаментального исследования С.М. Лукьянова «О Вл. С. Соловьёве в его молодые годы». Книга Лукьянова была репринтно переиздана в Советском Союзе в годы перестройки, с добавлением не появившихся при жизни автора материалов к четвертому тому, как раз накануне начала работы над проектом академического соловьевского собрания1. Так что все те, кто интересовался творчеством раннего Вл. Соловьёва, безусловно, сознавали преемственность наших изысканий титанической работе Сергея Лукьянова.
Мне лично более всего хотелось заполнить некоторые биографические лакуны, которые все-таки оставались в повествовании Лукьянова. Одна из этих лакун касалась личности первого неофициального оппонента Владимира Со-
ловьёва на магистерском диспуте 24 ноября 1874 года в Петербургском университете. Напомню, что само имя Владимира Соловьёва стало известно широкой общественности именно в этот день, когда он не только решился выступить перед университетским советом со своими амбициозными тезисами о «Кризисе западной философии (против позитивистов)», но еще и вынужден был в жесткой форме отражать атаку присутствовавших на диспуте поклонников позитивизма и противников метафизики. Впоследствии газеты по-разному описывали поведение молодого магистранта, кто-то резко осуждал его за непочтительное обращение с недипломированными диспутантами, а кто-то, напротив, отмечал присутствие духа и твердость философа в полемике с хамоватыми оппонентами. Маститые славянофилы поздравляли друг друга и Россию с появлением «гениального человека», готового без страха и упрека сражаться за высшие ценности, а позитивисты с этого времени стали зорко следить за творчеством своего самого успешного противника.
Первый критик Вл. Соловьёва - Сергей Де-Роберти
Первым из тех, кто ринулся в бой против молодого идеалиста, был никому почти неизвестный человек невысокого роста со странной фамилией Де-Роберти. Два дня спустя комментировавшая диспут пресса, а именно газета «Санкт-Петербургские ведомости»2, установила имя этого человека - Сергей. Де-Роберти набросился на магистранта с обвинением в полном непонимании идей Огюста Конта, критический разбор теории трех фазисов умственного развития которого содержался в диссертации, на том основании, что Вл. Соловьёв неправильно трактует термин «spontane», переводя его как «произвольный». Выпад Де-Роберти Соловьёв парировал репликой, что сам Де-Роберти плохо осознает философский смысл слова «произвольный». Затем Де-Роберти сослался на мнения различных интерпретаторов, в частности на точку зрения популярного философа-позитивиста Г.Н. Вырубова, жившего и писавшего во Франции, на что Вл. Соловьёв резко ответил, что ничего не слышал об этом философе. Это неожиданное признание, равно как и одобрение зала, поддержавшего Соловьёва аплодисментами, явно смутили Де-Роберти, и он, не сумев продолжить свою полемическую атаку, вынужден был прекратить свое выступление и отойти в сторону, чтобы дать место следующему неофициальному оппоненту, коим оказался В.В. Лесевич.
Наиболее жестко по отношению к Де-Роберти и его выступлению на диспуте высказался в письме к матери философа его старший брат Вс.С. Соловьёв, который, как оказалось, тоже присутствовал на диспуте. Черновик письма Вс.С. Соловьёва 25 ноября 1874 года был найден А.П. Козыревым в РГИА и был приведен в первом томе, в примечаниях к «Кризису западной философии»: «Затем произошел курьез: я уже давно заметил в двух шагах от меня некоего малорослого, обросшего субъекта, чистейший тип дарвиновской обезьяны, который высказывал признаки злобы, бешенства, нетерпения и робости. В конце возражения Владисл<авлева> он подал декану записку, из которой оказалось, что он есть некто Де-Роберти (подвизующийся в С.П.Б. Ведомостях), и только
что кончился аплодисмент, он выскочил вперед, задыхаясь и трясясь от злобы, и объявил Володе, что он (т.е. Володя) совершенно не понимает того, о чем говорит, и даже не знает французского языка, неверно переводя слова Конта. Володя вспылил на минуту и ответил, что он (т.е. Де-Роберти) не знает русского языка - так как слово, им приведенное, имеет на русском языке два значения: вульгарное и научное, и приведено в диссертации в последнем значении. Володе захлопали, а Де-Роберти засвистали. Потом эта обезьяна пробовала еще говорить неоднократно, но каждый раз была прерываема сильным шиканием <...>»3.
С фигурой первого оппонента Вл. Соловьёва окажется связан один казус: дело в том, что у малоизвестного доктора математики Сергея Де-Роберти был весьма именитый в философских и социологических кругах брат Евгений, позитивист и ортодоксальный поклонник Конта. Неистового полемиста и почтенного мыслителя-позитивиста немудрено было перепутать, что, по-видимому, и произошло с Вл. Соловьёвым спустя шестнадцать лет, когда он в 1890 г. выступил с несколько иронической, хотя в целом и доброжелательной работой под заглавием «О заслуге В.В. Лесевича для философского образования в России», написанной в форме письма к редактору журнала «Вопросы философии и психологии» Н.Я. Гроту и опубликованной в этом журнале. Важнейшими заслугами Лесевича С. назвал отстаивание позитивизма в противовес материализму, в первый период его деятельности, и критицизма Канта в противовес узко понятому позитивизму - во второй. «От Конта к Канту - этот хронологический регресс есть, конечно, огромный прогресс философского разумения»; подобное движение философской мысли Лесевича, подчеркивал Соловьёв, в немалой степени способствовало реабилитации метафизики в русском обществе, представителей которого еще недавно отличала приверженность материализму и позитивизму. В письме к Гроту С. - первый и последний раз после 1875 г. - отреагировал на многочисленные критические выпады Лесеви-ча в его адрес: «Г. Лесевич недавно (в одной из статей «О научной философии» в журнале «Русская Мысль») сделал мне иронический комплимент, признавши меня родоначальником некоторого ряда метафизических попыток в нашей новейшей философской литературе. Я должен возвратить ему этот комплимент с процентами. Это правда, что я первый предварил обращение русских умов к метафизическим вопросам (в моей юношеской диссертации «Кризис западной философии», возбудившей такой гнев в гг. Де-Роберти и Лесевиче). Быть может, последующими своими писаниями я оказал на кого-нибудь и прямое влияние в этом направлении. Но это ограничивалось очень тесными пределами. У меня была та невыгода, что все стадии отрицания и скептицизма были пережиты мной в первой юности, а на публичную деятельность я выступил уже прямо с метафизическими и даже мистическими убеждениями и потому для огромного большинства публики являлся человеком отпетым. Другое дело г. Лесевич: когда такой рьяный защитник позитивизма начинает настойчиво призывать к Канту, т. е. к источнику всякой метафизики, то это должно импонировать самым решительным последователям "новой веры"»4.
Побудительной причиной к написанию статьи о Лесевиче послужило желание историка В.И. Семевского добиться (через Грота и Соловьёва) для Лесе-
вича степени почетного доктора философии5. Однако «похвалы» Вл. Соловьёва, задев самолюбие Лесевича, только усилили в нем враждебные чувства к давнему идейному противнику. Так, выпустив в 1891 г. сочинение «Что такое научная философия?» отдельным изданием, Лесевич в примечаниях ответил на данную С. оценку его заслуг6. В своем письме к Г.М. Туманову от 26 августа 1900 г. Лесевич писал: «В письме (имеется в виду «Письмо редактору». - Б.М.) говорится, что де есть на свете два скромных автора: Лесевич и архиепископ Никанор, кои не оценены по заслугам. Вот де 347/348 я их оценяю. Пока об Лесевиче. Заслуга его та, что он бессознательно служил делу метафизики. Само собою, что о Никаноре он никогда не подумал написать. Это такой был "полемический" прием. Вы знаете, как трудно ответить на такие нападки. Надо читателя своею особою занимать. Пренеловкое и пренеприятное положение. Я решил занять читателя другой материей, а Соловьёву ответить при этом в примечаниях. Результатом такого решения и явилась книжка «Что такое научная философия». В примечаниях я показал коренное противоречие в суждениях Соловьёва и отметил и фактические у него ошибки. На это он отмолчался. И это опять - житейская практика. Автор производит впечатление на читателя своею выходкою и, рассчитывая, что возражение, помещенное не в том же органе, до этого читателя не дойдет, довольствуется произведенным эффектом»7.
Одна из «фактических ошибок» Соловьёва, о которой писал Лесевич, касалась злополучного выступления С.В. Де-Роберти на соловьёвском магистерском диспуте. Упомянув о негодовании, вызванном его диссертацией у Лесеви-ча и Де-Роберти, Соловьёв несколькими предложениями ниже осудил Лесеви-ча за несправедливо критическое отношение к двум русским философам-позитивистам: Вырубову и Де-Роберти. Хотя Соловьёв в обоих случаях обошелся без инициалов, из его текста никак не следовало, что он отождествляет своего давнего оппонента на диспуте С.В. Де-Роберти и его брата - философа-позитивиста Е.В. Де-Роберти, ставшего объектом суровой критики Лесевича. Однако последний имел основание посчитать о неосведомленности Соловьева о том, что один из участников полемики на его магистерском диспуте и защищаемый им мыслитель, сторонник Конта, - не одно и то же лицо, и на этом основании сделать вывод, что Соловьёв о произведениях Е.В. Де-Роберти толком и не знает, а поэтому не имеет права судить об их теоретических достоинствах. «Что же касается г. Де-Роберти, то В.С. знает его, очевидно, еще менее, нежели г. Вырубова, если по прошествии 16 лет, прошедших после известного диспута, воображает, что этот г. Де-Роберти возражал ему тогда и, как он выражается, проявлял при этом свой гнев против г. Соловьёва. Смеем уверить г. Соловьёва, что возражал ему не поборник позитивной метафизики, а доктор математики С.В. Де-Роберти, никогда никаких трактатов по философии не писавший и известный как почтенный деятель Тверского земства»8.
Описавший с многочисленными подробностями интеллектуальную биографию всех участников памятного диспута С.М. Лукьянов собрал очень немного сведений о С.В. Де-Роберти. Он вынужден был признаться, что не располагает «точными и подробными» данными об этом человеке, сообщив только со ссылкой на Я.Н. Колубовского, что С.В. Де-Роберти - родной брат Е.В., что
он «старше своего брата года на два и здравствует доселе», проживая «в Тверской губернии в имении Ласердовка». Написав также, что полная фамилия членов этого рода де-Роберти де-Кастро де ла-Серда, Лукьянов упомянул, что С.В. де-Роберти - «автор статей по чистой математике на французском и немецком языках»9. Итак, С.В. Де-Роберти, судя по сведениям Лукьянова, представлял собой тип деревенского отшельника, анахорета, впрочем, весьма передовых и даже радикальных взглядов, своего рода живой осколок бурных «шестидесятых годов». Дата его смерти, между тем, оставалась неизвестной, ясно было только то, что оппонент Соловьева еще здравствовал в 1917 году, то есть в то время, когда в Журнале Министерства народного просвещения выходил в свет второй том книги «О Вл. С. Соловьёве в его молодые годы», где и помещены были сведения о С.В. Де-Роберти. Работая над комментариями к первому тому собрания, мне удалось лишь немного дополнить информацию С.М. Лукьянова. В статье С.Г. Сватикова «Русские студенты в Гейдельберге» я обнаружил упоминание, что С.В. Де-Роберти в молодости был артиллерийским офицером и, не желая принимать участия в подавлении польского восстания, после 1863 года оставил службу и уехал в Гейдельберг, присоединившись к «колонии» обучавшихся в местном университете русских студентов, в числе которых был и его брат Е.В. Де-Роберти10. Более никакой информации об отшельнике знатного рода, вошедшем в историю русской философии лишь своим выступлением на магистерском диспуте Владимира Соловьёва, мне найти в 1990-е годы не удалось.
Однако в начале 2000-х гг. в распоряжении у любого исследователя уже был Интернет, и мне понадобился один день активной работы в поисковой системе Google, чтобы обнаружить больше интересных сведений о таинственном Де-Роберти. Оказалось, что Сергей Валентинович был довольно плодовитым родителем, отцом пятнадцати или четырнадцати (по разным сведениям) детей. Его потомки сегодня проживают в разных частях страны и Европы. Мне удалось связаться с праправнучкой Сергея Валентиновича Ларисой Юриевной Де-Роберти. Она сообщила мне, что в имеющихся у нее архивных «бумажках» указана дата рождения С.В. Де-Роберти - 09.01.1843, тогда как крещён он был 18.01.1843. Если это так, то Де-Роберти был почти ровно на десять лет старше Вл. Соловьева и почти на год старше своего брата Евгения, который появился на свет в декабре того же 1843 года. Их общего отца звали Валентин Карл Аврелий. Жена Сергея Валентиновича - Фелиция (Фелиса) Карловна - была немецкого происхождения (см. ниже очерк Леонида Ржевского). У них, как сообщает Лариса Юриевна, было 14 детей, первый из которых Валентин родился в 1869 году. Один из 14 детей, Леонт (Леон), родившийся 04.03.1877, был прадедушкой Ларисы Юриевны. Внук Леонта Юрий вместе с матерью Наталией и бабушкой Татьяной Владимировной, женой Леонта Сергеевича, оказались после революции в Сибири.
Другая ветвь потомков Сергея Валентиновича включает одного из самых известных писателей-прозаиков второй волны эмиграции из СССР, редактора мюнхенского журнала «Грани» Леонида Денисьевича Ржевского (урожд. Су-ражевского). Леонид Ржевский (1905-1986) родился как раз в той самой Лацер-довке, в имении С.В. Де-Роберти, деда писателя по матери. Василий Красовс-
кий, уроженец и житель города Ржева, интересующийся творчеством своего земляка Леонида Ржевского, разыскал то место, где находилось имение Лацер-довка. В личном послании он мне написал: «Недалеко от Ржева, на перегоне Панино-Зарубино, есть одно неприметное место, помеченное на картах как «урочище Валентиновка». Местные старожилы говорили, что до войны там находилась небольшая деревенька, она находилась в плачевном состоянии, всего четыре жилых дома. После войны, которая задержалась на этой земле почти на долгих два года, это место так и не возродилось». Под Ржевом в 1942-1943 годах, как известно, проходили едва ли не самые ожесточенные бои Великой Отечественной, поэтому имение Лацердовка и все, что там сохранилось к 1940-м, было полностью уничтожено огнем артиллерийских батарей или гусеницами танков. Возможно, в запасниках Ржевского краеведческого музея и хранятся в настоящий момент какие-то реликвии из лацердовской усадьбы, проверить этот факт пока нам не представилось возможности.
Между тем сохранилось одно мемуарное свидетельство Леонида Ржевского, в котором он рассказал в общих чертах о характере и взглядах своего деда, а также о его судьбе. Из очерка «Про себя самого», написанного в январе-феврале 1962 года, но опубликованного в журнале «Грани» в 1987 г., после кончины писателя, мы восстанавливаем также предположительно и год смерти С.В. Де-Роберти - 1924. Поскольку для исследователей творчества Вл. Соловьёва обстоятельства жизни его первого критика могут представлять интерес, я решился привести здесь полностью первую часть очерка Ржевского, в котором идет речь именно о Де-Роберти. Конечно, к приведенным сведениям следует относиться с известной осторожностью, очевидно, что Ржевский мог допустить целый ряд ошибок, восстанавливая события своего детства по памяти. Так, он неверно называет Евгения старшим братом Де-Роберти, хотя, судя по данным Л.Ю. Де-Роберти, Сергей родился раньше брата на одиннадцать месяцев; пишет о возвращении С.В. Де-Роберти в Россию в конце семидесятых годов, хотя уже в 1874 году этот человек находился в Петербурге и участвовал в магистерском диспуте Вл. Соловьёва. Тем не менее очерк Ржевского на сегодняшний день - это самое полное и развернутое свидетельство о жизни того человека, публичная полемика с которым послужила поводом для скандала, принесшего Вл. Соловьёву общественную известность.
Леонид Ржевский
Про себя самого
«Место рождения, по паспорту, Москва, 1905. «По паспорту» - потому, что, как объяснял мне как-то один канцелярских дел знаток и начетчик, указывать надлежит место крещения, ибо лишь в таковом можно сыскать документы, подтверждающие событие. Крестили меня действительно в Москве. Родился же я под городом Ржевом в имении моего деда по матери, С.В. де Роберти-Лацерда. Имение звалось Лацердовка, так же называлась и маленькая железнодорожная станция-платформа, в полутора верстах, куда,
бывало, вскачь неслись экипажи, в самую последнюю уже минуту, чтобы захватить город. Дергали веревку светофора или, если было темно, размахивали зажженной на палке берестой - поезд останавливался, - такие домашние существовали когда-то порядки.
Род де Роберти (полная, из семейного архива, фамилия - де Роберти де ла Церда де Кастро де Кабреро фон дер Тан) был испано-французского происхождения и весьма древний: генеалогическое древо (в годы упадка оно в кабинете деда заменяло, ради пергаментной своей плотности, разбитое стекло) включало и Людовика Святого.
Старший брат деда, Е.В. де Роберти, философ-позитивист и социолог, был профессором Петербургского университета; сестра, М.В. Ватсон, была подругой поэта С.Я. Надсона (ей принадлежит один из переводов на русский язык «Дон Кихота»); на дочери другой сестры Елизаветы, моей двоюродной тетке Ксении, был женат шлиссельбуржец Н.А. Морозов.
Сам дед мой принадлежал к числу удивительнейших оригиналов, каких когда-либо в жизни удавалось мне встретить. Не ради воспоминаний, но для характеристики давно ушедшего и неповторимого расскажу о нем поподробнее.
Ученик П.Л. Лаврова, которого любил цитировать, дед был связан с «Землей и волей» и непримирим к самодержавию. Дух бунтарства вообще, как кажется, был главной и неистребимой чертой его натуры. О его первом, детском и трагикомическом, столкновении с «самодержцем» сохранился у меня в памяти следующий рассказ.
Еще кадетом, придя в отпуск к матери (она была фрейлиной императрицы, и дело происходило в Зимнем дворце), он в одной из комнат, где висела большая классная доска, занялся решением какой-то математической задачи. Росту был очень мелкого, до доски приходилось ему тянуться. Вдруг вошел царь. Фигура маленького математика на цыпочках с мелом в руке показалась ему забавной.
- Какой же ты маленький! - сказал царь. (Александр II, который, как известно, сам был роста внушительного). - Надо, братец, подрасти...
- Ничего, Ваше Императорское Величество, - ответил кадет. - По русской пословице: «Мал золотник, да дорог, велика Федора, да дура!».
Уехав после окончания артиллерийского училища за границу, дед получил «доктора математики» в Гейдельбергском университете и застрял в Европе на целых 8 лет, превратившись, по современной терминологии, в невозвращенца. Его интересы, знакомства и деятельность в эти годы были самые крамольные; он встречался с Бакуниным, Герценым. У меня до 1921 года хранилась книжка стихов Гарибальди с авторской надписью: «A mon bon ami russe Serge de Roberty»...
В Россию вернулся дед в конце семидесятых годов с женой, вывезенной откуда-то из Эльзаса. Бабушка моя (по девичьему имени - баронесса де Ламке) была существом с необычайно доброй и кроткой душой, принесла деду пятнадцать человек детей и, прожив более сорока лет в России, до конца жизни не смогла овладеть русским твердым «л». Профессорская деятельность деду была запрещена, и он почти безвыездно жил в имении. Протест выражался отныне
в некоторых легальных формах общественной деятельности: Тверское земство, в архивах которого сохранилось немало следов крамольных выступлений, или устройство своеобразной «крестьянской адвокатуры». Мальчиком еще помню длинную вереницу стоявших за львами у въезда в усадьбу крестьянских телег с мужиками и бабами; дед составлял им всякого рода жалобы и прошения, приходя в неистовство, когда кто-нибудь пытался предложить ему за это какую-либо компенсацию. Пародируя титулование «самодержцев», дед неизменно заказывал визитные карточки такого рода: «С.В. де Роберти-Лацерда. Доктор чистой математики Гейдельбергского университета, гласный Тверской думы, Старицкий предводитель дворянства, почетный мировой судья и проч., и проч., и проч.».
Картезианец и атеист, дед не желал крестить своих детей, полагая, что они сами должны выбрать себе религию, когда вырастут. Крещение тем не менее совершалось либо втайне от него, либо по распоряжению свыше. Мать мою, например, крестили по личному приказу Александра III, восьми лет от роду, причем она рассказывала, что во время обряда очень смущалась священника. Сам обряд был православным, но имена дед выбирал, пренебрегая святцами: Элеонора, Альфонс, Орельен... - несчастный сельский попик с трудом подбирал для метрик православные эквиваленты: Елена, Леон, Александр, Валерьян и т.д.
Отказывался дед также отдавать детей в казенные учебные заведения «министерства народного помрачения», как он неизменно выражался. Взамен набирался штат гувернанток и домашних учителей. «Я окончил Лацердовский университет», - дерзко пошутил один из моих дядей в разговоре с неким весьма высокопоставленным лицом. «Лацердовский?... Ах, да, да, помню, конечно.» -ответило высокопоставленное лицо, боясь быть уличенным в невежестве.
Среди учителей, а также различных и весьма многочисленных гостей, живших в имении подолгу, а то и вовсе, застревавших на годы, было немало революционеров, имена которых позднее стали широко известными. Со слов деда, побывал в Лацердовке и Александр Ильич Ульянов, брат Ленина, казненный в 1887 году за покушение на Александра III.
В начале века, ближе к революции, то есть уже на моей памяти, народонаселение усадьбы, особенно летом, было огромно: выросшие, переженившиеся и повыходившие замуж сыновья и дочери, их дети, гости, дети гостей и гости детей - по звону колокола, подвешенного на высоком столбе против террасы, за стол садилось иной раз до полусотни человек. Все это надо было содержать, оплачивать. Само же хозяйство, «экономия», велось из рук вон плохо, почти анархически - чтобы заложить дрожки, принимались всем скопом разыскивать пропавшего конюха, затем - еще безнадежней - пропавшую лошадь на каком-нибудь лесном выгоне.Средства добывались закладными и продажей леса и земли по частям. Вскоре уж и не стало ни конюхов, ни постоянных рабочих. В общем это был один из самых ярких из виденных мною примеров разорения и оскудения помещичьего усадебного хозяйства.
К дням Октябрьской революции от владения остались лишь пятачок обновленной елями усадьбы да два-три лужка вокруг. В признание революцион-
ного прошлого деда власти запретили какие-либо вторжения, и он жил до дня кончины (1924 год) по-прежнему в большом доме, в трудно отапливаемой своей библиотеке и «кунсткамере предков». Когда умер, те же власти предполагали устроить гражданские похороны с памятником в усадьбе же, но съехавшиеся родственники предпочли похороны церковные. Они заняли целый день: окрестные крестьяне потребовали, чтобы процессия непременно прошла через их деревни, и почти у каждого дома выносились скамейки и отслуживались панихиды...»11.
Незамеченная поправка
Вторым неофициальным оппонентом на диспуте 24 ноября в Санкт-Петербургском университете оказался философ-позитивист Владимир Лесевич. Если Де-Роберти указывал на непонимание диссертантом идей Огюста Конта, то Лесевич сосредоточил свой критический удар на воззрениях Эдуарда Гарт-мана, немецкого философа, популярность «Философии бессознательного» которого как бы и воплощала в себе тот самый «Кризис западной философии», о котором шла речь в диссертации. Лесевич доказывал, что популярность эта далеко не абсолютная, что серьезные ученые в Европе смеются над Гартма-ном и не признают достоинств его работы. Особенное негодование у Лесевича вызвало мнение магистранта, что западная философия за все века своего существования достигла только того результата, что смогла создать форму, своего рода сосуд, куда должно влиться мышление, выработанное еще тысячу лет назад на Востоке. Лесевич завершил свою речь эффектным «Я против такой философии не спорю, я от нее убегаю», и эта реплика, как ранее выпады Вл. Соловьёва против Де-Роберти, была увенчана аплодисментами зала12.
Философ Николай Страхов, который присутствовал на диспуте и посвятил ему две заметки, сокрушался в «Московских ведомостях», что Вл. Соловьёв ничего не ответил на этот выпад оппонента, ибо «слова, сказанные г. Лесеви-чем, не аргумент, а выражение фанатизма, для которого не существуют никакие аргументы, который, не читая, сжигает книги, противные Корану, или заставляет Еврея, принужденного слушать христианскую проповедь, залеплять уши воском. Этот фанатизм ныне в большом почете в некоторых кружках, и маленький образчик его представляют слова или, лучше сказать, поступок г. Лесевича на ученом диспуте»13.
Приводя эти слова Страхова в первом томе своего исследования, С.М. Лукьянов усомнился в точности свидетельства о том, что Вл. Соловьёв ничего не ответил грубому оппоненту14. Основанием для сомнений была опубликованная ранее, 28 ноября (заметка Страхова под инициалами Н.С. была помещена в номере от 9 декабря), в тех же «Московских ведомостях» анонимная корреспонденция «Из Петербурга», в которой также рассказывалось о том, что произошло на диспуте. В той ранней корреспонденции от 28 ноября содержалось также и свидетельство об ответной реплике Вл. Соловьёва. «Философия г. Соловьёва не только не заслуживает серьезного внимания, а достойна де лишь полного порицания. "Такую философию, заключил один из оппонентов, я не только отри-
цаю, я от нее убегаю". Диссертант на это ему заметил, что для интересов общего умственного развития он ничего лучше придумать не может»15.
Надо признать, что реплика юного магистранта прозвучала бы на диспуте весьма грубо и едва ли была бы положительно воспринята даже сочувствующими Вл. Соловьёву профессорами. Но одно дело такое формальное мероприятие, как магистерский диспут, и совсем другое - журнальная полемика. И после того, как В.В. Лесевич воспроизвел свои претензии к Вл. Соловьёву в опубликованной в январском номере за 1875 год «Отечественных записок» статье «Как иногда пишутся диссертации?», Вл. Соловьёв в ответной статье «Странное недоразумение» (помещенной в февральский выпуск «Русского вестника») не постеснялся дать своему критику «один добрый совет — исполнить высказанное им на моем диспуте намерение и убежать как можно дальше не только от моей, но и от всякой философии»16.
Получается, что Вл. Соловьёв в журнальном тексте фактически воспроизвел свои слова на магистерском диспуте. Увы, именно такой вывод и был сделан авторами примечаний к первому тому академического собрания сочинений, куда вошли «Кризис западной философии» и «Странное недоразумение». У нас есть точное основание считать, что Вл. Соловьёв на самом деле не произносил тех слов на диспуте, которые были вложены в его уста автором анонимной корреспонденции «Из Петербурга», размещенной в «Московских ведомостях» 28 ноября 1874 года. Это становится ясно из опубликованной в той же газете 4 декабря редакционной Поправки, текст которой приведем полностью: «В корреспонденции из Петербурга о магистерском диспуте В.С. Соловьёва нашим репортером по недоразумению было приписано магистранту в ответ одному из оппонентов, заметившему, что он "не только отрицает такую философию, но и убегает от нее" возражение, что "в интересах общего умственного развития оппонент ничего лучшего придумать не мог". Подобных слов, как оказывается, г. Соловьёв не говорил»17. К сожалению, это маленькое редакционное сообщение в крайне правом столбце на третьей странице газеты не было замечено ни С.М. Лукьяновым, ни редакционным коллективом Собрания сочинений к моменту выхода в свет первого тома.
В противном случае они могли бы прийти к любопытному выводу, немаловажному для составителей именно академического собрания. Тот факт, что непроизнесенная фраза Вл. Соловьёва была фактически воспроизведена в журнальном ответе Лесевичу, наводит на мысль, что анонимная корреспонденция в «Московских ведомостях» была составлена самим магистрантом, который таким образом попытался продолжить обмен репликами на публичном диспуте. Во всяком случае, это предположение выглядит более правдоподобно, чем версия о том, что юный философ попросил ввернуть эту фразу какого-то присутствовавшего на диспуте журналиста, или же тот сделал это по собственному почину. Восторженным отзывам Вл. Соловьёва о самом себе (а их немало в анонимной корреспонденции) в то время не стоит особо удивляться. Во-первых, молодой мыслитель, по многим свидетельствам, и в самом деле в тот момент был о себе и своем творчестве более, чем высокого мнения, а во-вторых, в этих комплиментах самому себе явно ощущается элемент иронии,
которую было бы правильнее прочитать как самоиронию18. С главным редактором «Московских ведомостей» М.Н. Катковым Вл. Соловьёв в это время находился в приязненных и даже почти дружеских отношениях, так что, думаю, у самого философа имелись все возможности осветить в печати самому свой собственный публичный дебют.
Так что у Вл. Соловьёва, скорее всего, уже имелся небольшой прецедент сотрудничества с «Московскими ведомостями», когда в мае-июне 1877 года он решился отправиться в Балканы в качестве военного корреспондента.
Примечания
1 Лукьянов С.М. О Вл. Соловьёве в его молодые годы. Материалы к биографии. Кн. 1-3. М., 1990.
2 «Санкт-Петербургские ведомости», 1874, 26 ноября, № 326.
3 ЦГИА. Ф.1120. Оп. 1. Уд. 99.Л. 17-18 об. Цит. по: Соловьёв В.С. Сочинения. Т.1. М.: Наука, 2000. С. 271.
4 Соловьёв В.С. Собрание сочинений в 10 т. / под ред. и с примеч. С.М. Соловьёва и Э.Л. Радлова. 2-е изд. СПб.: Просвещение, [1911-1914]. С. 274.
5 Об этом подробно см.: Ганейзер Е.И. Лесевич - в письмах и воспоминаниях // «Голос минувшего». 1914. № 8. С. 69.
6 Лесевич В.В. Что такое научная философия? СПб., 1891. С. 37-38, 88, 158-159.
7 Ганейзер Е.И. Лесевич - в письмах и воспоминаниях. . С. 70.
8 Лесевич В.В. Что такое научная философия? С. 37-38.
9 Лукьянов С.М. О Вл. С. Соловьёве в его молодые годы. Материалы к биографии. Кн. 2. М., 1990. С. 22-23.
10 Сватиков С.Г Русские студенты в Гейдельберге // «Новый журнал для всех». 1912. № 12. С. 76.
11 Леонид Ржевский. Про себя самого // «Грани». 1987. № 144. С. 200-204.
12 См. примечания к первому тому Собрания Сочинений Вл. Соловьёва // Соловьёв В.С. Сочинения. Том первый. 1873-1876. М.: Наука, 2000. С. 274.
13 См.: Н.С. <Н.Н. Страхов> Еще о диспуте Вл. С. Соловьёва // «Московские ведомости». 1874. 9 декабря. № 308.
14 Лукьянов С.М. О Вл. С. Соловьёве в его молодые годы. Материалы к биографии. Кн. 1, М., 1990. С. 433.
15 См.: «Московские ведомости» 1874. 28 ноября. № 298. С. 3-4.
16 См.: Соловьёв В.С. Сочинения. Том первый. 1873-1876. М.: Наука, 2000. С. 190.
17 Поправка // «Московские ведомости». 1874. 4-е декабря. № 304. С. 3.
18 Например, «магистрант отбивал все эти возражения сильными и дельными аргументами, носившими характер убедительности, свойственной глубокоразумным и оригинальным воззрениям».
