CC BY
163ГЕНДЕРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
О.А. Воронина
«НОВОЕ» МАТЕРИНСТВО:
ФИЛОСОФСКО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
Аннотация. Задача статьи заключается в осмыслении вызовов, которые бросают традиционному пониманию материнства и родительства биотехнологические инновации последних десятилетий. Материнство является сложным феноменом, который включает множество аспектов — биологический, медицинский, экономический, социальный, политический, психологический, культурно-символический. Однако его базовым основанием всегда являлось биологическое родство женщины и рожденного ею ребенка. Мифы, сказки, художественная литература, кино и массовая культура считают биологическое родство основой крепких человеческих отношений и опорой в жизни. В традиционном обществе деторождение институционально и символически позиционируется как естественное и основное женское предназначение. В современной России государство поощряет вспомогательные репродуктивные технологии (далее — ВТР), рассматривая их как часть режима «обязательного материнства». Но ВРТ проблематизируют традиционное понимание материнства и родства, поскольку в результате их применения возникают новые модели — биологическая мать, социальная мать, суррогатная мать; биологический отец (родной или донор), социальный отец. Развитие ВРТ дробит, фрагменти-рует материнство и ценность биологического родства как такового. ВРТ фактически дезавуируют представление о том, что биологическое материнство является эссенциальной основой традиционной женственности, и создают условия для расшатывания и оспаривания незыблемости традиционных гендерных норм, моделей феминности и маскулинности. Трудно предвидеть, к чему это может привести в будущем, а потому следует продолжить изучение этой проблемы силами представителей разных научных дисциплин.
Ключевые слова: гендер, материнство, отцовство, родительство, вспомогательные репродуктивные технологии, идентичность, биополитика, суррогатное материнство, биологическое и социальное родство.
O.A. Voronina
"New" maternity: philosophical and anthropological view
Summary. The aim of the article is to understand the challenges that biotechnological innovations of the last decades throw at the traditional understanding of motherhood and parenthood. Motherhood is a complex phenomenon that includes many aspects — biological, medical, economic, social, political, psychological, cultural and symbolic. However, its main basis has always been the biological relationship of a woman and her child. Myths, fairy tales, fiction, cinema and mass culture consider biological kinship to be the basis of strong human relations and support in life. In traditional society, childbearing is institutionally and symbolically positioned as a natural and basic female destination. In modern Russia, the state encourages assisted reproductive technologies, considering its as a part of the regime of "compulsory motherhood". But assisted reproductive tech-ro nologies challenge the traditional understanding of motherhood and kinship, as a result of their application ! there are new models — biological mother, social mother, surrogate mother; biological father (native or do-Ц- nor), social father. The development of assisted reproductive technologies crushes, fragments motherhood and 00 the value of biological kinship as such. Assisted reproductive technologies actually disavows the notion that bi-^ ological motherhood is an essential foundation of traditional femininity, and creates conditions for loosening © and challenging the inviolability of traditional gender norms, femininity and masculinity models. It is difficult
to foresee what this may lead to in the future, and therefore should continue to study this problem by representatives of different scientific disciplines.
Key words: gender, motherhood, paternity, parenthood, assisted reproductive technologies, identity, biopoli-tics, surrogacy, biological and social affinity.
Материнство является сложным феноменом, который включает биологический, медицинский, экономический, социальный, политический, психологический, культурно-символический аспекты. На макроуровне материнство выступает как социальный институт, сопровождаемый системой прав и обязанностей, социальных ожиданий и требований, предъявляемых к женщине и коренящихся в нормативной системе культуры. На индивидуальном уровне материнство является личным уникальным опытом и эмоциональным переживанием каждой отдельной женщины1.
Очевидно, что изучению всех аспектов материнства посвящено море литературы, написанной представителями самых разных научных дисциплин. Помимо этого, материнство нередко оказывается предметом идеологических баталий, в котором сталкиваются мальтузианские (ограничение рождаемости), пролайфистские (Pro Life, против любых мер контроля над зачатием и рождением), либеральные и феминистские (свобода выбора для женщины) позиции. Нет смысла даже кратко останавливаться на их разборе, поскольку и сами позиции, и их анализ многократно представлены в литературе и интернете. Задача данной статьи заключается в том, чтобы осмыслить вызовы, которые бросают традиционному пониманию материнства и отчасти родительства биотехнологические инновации последних десятилетий. Какие бы нормы и правила не существовали в разных культурах относительно материнства, его базовым основанием всегда была биология: матерью называли женщину, которая зачала, выносила и родила ребенка. Последующие действия — вскармливание, забота, воспитание могли быть переданы другим женщинам, которые могли играть не менее важную роль в выживании ребенка, но никогда не назывались матерями. Отсутствие прямого биологического родства между ребенком и вырастившей его женщиной всегда дополнительно обозначалось другим словом (мачеха, опекунша и т.д.). Мифы, сказки, художественная литература, впоследствии кино и массовая культура постоянно обыгрывают эту тему биологического родства как основы наиболее крепких связей, опоры в жизни, одной
1 Впервые об этом написала феминистская исследовательница Андриенна Рич [1]
из базовых ценностей. Напротив, мачеха нередко представлялась как злодейка по отношению к неродным детям.
Важность биологического родства сохраняется и по наши дни, хотя общество давно создало систему социальных норм для его регулирования. И, как доказали антропологи, именно регулирование системы биологической репродукции и родства оказывается первичным механизмом формирования общества [2].
Новые вспомогательные репродуктивные технологии (далее — ВРТ) проблематизируют традиционное понимание материнства и шире — родства. ВРТ включает методы репродукции человека, при которых отдельные этапы или весь процесс зачатия и раннего развития эмбрионов происходит вне организма, т.е. in vitro [3, с. 99]. И хотя многим применение этих методов в жизни кажется пока малораспространенным способом рождения детей, в реальности эти технологии развиваются. Их применение напрямую зависит не только от технологического развития, но и от «цены вопроса» (сейчас она весьма высока). Там, где они проводятся бесплатно для пользователей, как в Швеции, доля новорожденных, появившихся на свет после их применения, составляет около 4 % в год от всех рождающихся. По данным О. Исуповой, всего в мире живет более трех миллионов людей, зачатых с помощью оплодотворения в пробирке [4, с. 120]. Исследователи полагают, что в связи со многими современными социально-экономическими, культурными и медицинскими факторами (более поздний возраст вступления в брак, растущее бесплодие, легализация разнообразных форм семьи и т.д.) число таких детей будет увеличиваться.
ВРТ предоставляют возможности создания ребенка в лабораторных условиях из клеток людей, не знакомых друг с другом, не связанных семейным союзом, не имеющих близких отношений; или, напротив, находящихся в кровном родстве, что создает правовые, социальные и моральные неопределенности и «бросает вызов самым глубинным идеям и ценностям, связанным с родством» [5, p. 278]. В традиционном понимании родства объединены два измерения — «порядок природы», (т.е. генетическое и биологическое родство), и «порядок закона», определяющий юридическое и социальное
родство. ВРТ трансформируют и природный, и социальный порядки родства, а иногда даже создают конфликт между ними. Так, например, при использовании донорской яйцеклетки и/или суррогатного материнства часть биологической связи матери с ребенком сохраняется, в то время как другая отчуждается после передачи ребенка социальным родителям (т.е. тем, кто заказал и оплатил эти процедуры). Таким образом, под влиянием технологий биологическое материнство фрагментируется, создаются новые смыслы биологического, и оно перестает быть данностью, одинаковой во все времена [6].
Каждый вид ВРТ порождает свой ряд проблем правового, экономического, этического, ценностного характера. Пожалуй, наиболее активно обсуждаются вопросы, связанные с ЭКО и суррогатным материнством, что обусловлено наибольшим распространением этих процедур как в России, так и за рубежом. Например, в случае с ЭКО не урегулирован вопрос о статусе «лишних» эмбрионов, то есть их права на жизнь. В случае с суррогатным материнством неясны вопросы не только правового, этического и социального статуса людей, участвующих в процессе создания ребенка. Иногда трудно определить даже их биологический статус — например, анонимный донор спермы может считаться биологическим отцом или это просто поставщик биоматериала? Как можно называть мужчин и женщин, которые совместно «создают» ребенка следующим образом: для полностью бесплодной пары, желающей иметь ребенка, врачи подбирают яйцеклетку другой женщины (как правило, родственницы бесплодной женщины) и оплодотворяют ее in vitro (в пробирке) донорской спермой, а затем подсаживают ее суррогатной матери для вынашивания. Таким образом, у ребенка получается два отца (биологический и социальный, который будет его воспитывать) и три матери (две биологические и одна социальная). Возникает вопрос не только о том, как их всех называть, но и какими правами в отношении ребенка они обладают.
Игнорировать эти вопросы нельзя, поскольку материнство и отцовство являются базовыми символами и архетипами любой культуры. Именно поэтому основное внимание исследователей касается понимания того, что происходит с институтом семьи, ролями и статусами родителей и детей, использовавших ВРТ. Западные исследователи предлагают весьма дробную «номенклатуру» современного родительства: «генетическая мать» (дающая яйцеклетку), «вынашивающая мать», «кормящая мать», «социальная мать», «обобщенная мать» (выполняющая все эти функции), генетический
отец» (донор), «социальный отец» и «обобщенный отец», то есть отец в старом общепринятом смысле [7, с. 51-53].
ВРТ фактически произвели тихую революцию в понимании материнства. В традиционной культуре оно считалось некой неотъемлемой сущностью, природным и социальным предназначением женщин. Развитие ВРТ дробит, фрагментирует материнство. Оно теряет свою эссенциалистскую природу, становится гибкой и нечетко определяемой для участников ВРТ сферой [8]. Процессы зачатия и рождения ребенка становятся не таинством, не личным делом людей, а технологией, комбинирующей и включающей многочисленных участников, материальные объекты, знания, смыслы, ценности, правовое регулирование [3, с. 100]. Один из исследователей этого процесса высказал идею, что в процессе применения ВРТ создается не только ребенок, но и родители [9, р.8]. Но это уже не те родители, которые были характерны для традиционной гендерной системы. Как отмечает П.Д. Тищенко, в результате распространения ВРТ «произошла проблематизация традиционных форм семейной самоиндентификации (биологический или социальный отец или мать; мать, одновременно являющаяся сестрой ребенка; женщина, одновременно являющаяся бабушкой и матерью и т.д.» [10, с. 106]. Теоретически сегодня благодаря ВРТ родителем (матерью или отцом) могут стать одинокие женщины или мужчины (в том числе с негетеросексуальной ориентацией или трансген-деры); гетеро-, гомо- и транссексуальные пары; люди пожилого возраста (посредством использования ранее замороженного материала — своего или донорского). Иными словами, ВРТ порождают множественность новых моделей материнства/ отцовства/родительства, что, разумеется, не может не влиять на традиционную гендерную культуру.
В России социальная политика и идеология использования ВРТ опирается на представления власти о необходимости увеличения численности населения и сохранения базовой модели семьи, состоящей из гетеросексуальной пары и детей. Эта целевая установка была выражена Президентом РФ в Ежегодном послании 2012 г.: «чтобы Россия была суверенной и сильной, нас должно быть больше...», при этом он убежден, что «нормой в России все-таки должна стать семья с тремя детьми» [11]. Именно с этими идеологическими установками исследователи и связывают принятие и использование в России ВРТ как инструмента биополитики. В целом это противоречит тем религиозным и консервативным установкам, которые власть
предлагает под лозунгом «скреп и традиционных ценностей». В новой концепции биополитики частная жизнь — материнство, способность к репродукции, желание иметь или не иметь детей, здоровье, контрацепция, аборты — становятся предметом публичного дискурса. А. Негри, со ссылкой на Фуко, утверждает, что «термин биополитика указывает на то, каким образом в определенный период власть трансформируется, так что в итоге она может управлять не только индивидами посредством некоторого количества дисциплинарных процедур, но и совокупностью живых вещей, конституированных как «население». Биополитика (через локальные формы биовласти) берет под контроль управление здоровьем, гигиеной, питанием, рождаемостью, сексуальностью и т.д., поскольку каждая из этих различных областей вмешательства стала делом политики» [12].
В России пронаталистская биополитика государства нацелена на повышение рождаемости, причем институционально и символически ответственность за репродукцию и деторождение возлагается только на женщин, а деторождение позиционируется как естественное и основное женское предназначение. Материнство трактуется как норма, а бездетные женщины — как отклонение от нее. Государство поощряет ВТР, рассматривая их как часть режима «обязательного материнства» [13, с. 70]. При этом государство не спешит экономически поддерживать людей при использовании ими недешевых ВРТ. И хотя с 2013 г. разрабатывается законодательство о включении ВРТ в перечень услуг по обязательному медицинскому страхованию [14], в него не включены ни услуги доноров, ни услуги суррогатных матерей (хотя регулируется порядок их применения). Таким образом, как отмечает А. Тёмкина, биополитика государства нацелена на поощрение материнства и финансовую поддержку только тех людей, которые страдают легкими формами бесплодия. При более сложных случаях основная экономическая тяжесть решения проблемы ложится на самих потенциальных родителей [15, с. 9]. П. Власенко также отмечает, что «целью биополитики становится производство такой субъ-ектности для женщин, чтобы они сами старались соответствовать социальной норме материнства и автономно работать над оптимизацией своих тел в соответствии с этой нормой» [16]1.
1 Исследовательница пишет об Украине, но приводимые ею аргументы вполне релевантны и для России не только потому, что наши страны имеют общее политическое и культурное прошлое, но также и потому, что них в данный момент протекают схожие процессы (пронаталистская политика государства, пропаганда традиционных ценностей и др.).
Нормативная гендерная идентичность женщин в нашем обществе связана с материнством. Государство через меры социальной политики, медицина, СМИ, общественное сознание, близкие люди (родня, подруги) так или иначе «подталкивают» женщин к деторождению, позиционируя детей как высшую ценность для женщин, а бездетность — как женскую неполноценность. Как написала одна из журналисток, описывая эту ситуацию, «бездетность женщины, приближающейся к отметке 40 или только что ее перешагнувшей, не дает покоя знакомым. Меня спрашивают: "Ты не боишься остаться без детей, ведь тебе уже сто лет? Тебе обязательно нужны дети. Дети — это счастье... С парой или без, с зарплатой или фрилан-сом, со своим жильем или на съемной квартире — ребенок просто должен быть, и точка. И нередко даже прибавляют неважно, от кого"» [17]. В связи с такими общественными установками многие бесплодные женщины испытывают депрессию, ненавидят себя и страдают от того, что не могут «реализовать» свою женственность через деторождение [16, с. 449]. Бесплодные женщины из-за жесткой социальной нормы материнства не могут спокойно принять свою бездетность, поскольку ее не принимает общество и ближнее окружение. Эти женщины ведут бесконечную борьбу со своим телом во имя его улучшения и, как пишет Томпсон, «ожидают, что их бескомпромиссная и утомительная борьба покажет, что именно они наиболее соответствуют норме и являются идеальными кандидатками на позицию матери» [18, р. 65].
Именно поэтому женщины, которые не могут по медицинским показаниями родить детей, решаются на использование дорогостоящих и нелегких процедур ВРТ. Однако и тут их подстерегает ловушка биологически-эссенциалистского понимания материнства, характерного для нашей культуры. Общественное сознание нередко не считает беременность и материнство, осуществленные посредством ЭКО, равноценными «нормальной» беременности. Исследователи отмечают, что сами врачи часто стигматизируют женщин, использовавших ЭКО, как обладающих «больными» телами, как «генетически дефективных матерей», «создающих проблемы для акушеров». Такая беременность рассматривается как «менее стабильная» и «менее безопасная», чем беременность «естественная», а дети, рожденные благодаря ЭКО, рассматриваются как «искусственные» [16, с. 450].
Справедливости ради надо отметить, что оспаривание маскулинности мужчины, который не может зачать ребенка, также весьма характерно для
общества. Гендерные стереотипы приписывают мужчинам роль инициаторов, и их бесплодность определяется как бессилие и неспособность успешно демонстрировать нормативное маскулинное поведение [19, р. 346], включая отцовские качества. С другой стороны, профессиональное донорство спермы дает новые основания для высокой самооценки маскулинности, связанные со способностью производить качественный генетический материал [20, р. 151]. При этом открытое профессиональное донорство (когда в банке спермы записывают имя и другую информацию потенциального донора) гипотетически может создать в будущем психологические и социальные проблемы для такого мужчины, когда его «ребенок» захочет с ним познакомиться в будущем. Так, например, в Швеции «открытое» донорство практикуется наряду с анонимным [21].
В целом отечественные исследователи отмечают, что развиваемая в России биополитика закрепляет нормативность нуклеарной гетеросексуальной семьи с детьми. Использование ВРТ скрывается, обретенное с их помощью родительство нормализуется путем социального конструирования в «обычное», традиционное родство. Как пишет О. Ткач, «вспомогательное» родство, созданное посредством ВРТ, ситуативно и временно. Роль «помощников» бездетной пары замалчивается, со временем биологический отец (донор спермы) замещается социальным отцом, суррогатная мать отчуждает ребенка в пользу социальной матери. Значимой для наших соотечественников является биологическое родство ребенка хотя бы с одним из родителей. «Ценность этой связи настолько высока, что даже социально одобряемая модель семьи с усыновленными/ удочеренными детьми не выдерживает конкуренции с семьей, получившей поддержку биомедицины... Это связано с тем, что в настоящее время развитие ВРТ в России идет рука об руку не только с культурным консерватизмом, воспроизводящим генетический взгляд на родство, но также и с консерватизмом институциональным, правовым и политическим. Эти жесткие структуры практически не позволяют создавать семью с ребенком «из пробирки» без умолчаний, стигматизаций, оправданий, а иногда и судебных разбирательств» [7. с. 64-65]. Публичное обсуждение этих вопросов в официальной прессе, как показало ее исследование, работает на укрепление нормативной концепции нуклеарной семьи, состоящей из зарегистированной гетеросеку-сальной пары и генетически родных детей.
И тем не менее я рискну высказать мнение, что сама возможность применения ВРТ в России подспудно работает на расшатывание традиционных
моделей семейных ролей, в том числе и материнства. ВРТ фактически произвели тихую революцию в понимании материнства. В традиционной культуре оно считалось неотъемлемой сущностью женщин, их природным предназначением. Развитие ВРТ дробит, фрагментирует материнство. Это фактически дезавуирует представление о том, что биологическое материнство является эссенциальной основой традиционной женственности, и создает условия для расшатывания и оспаривания незыблемости традиционных гендерных норм. В публичном пространстве (СМИ, соцсетях, кинофильмах и ТВ-сериалах) уже представлены и обсуждаются опыты частной жизни, отличные от нормативных нуклеарных гетеросексуальных форм семьи: семьи с одним или несколькими родителями (в том числе в результате разводов и последующих браков родителей), отложенное родительство в зрелом и даже пожилом возрасте, добровольно бездетные семьи (сЫЫ&ее), гомосексуальные или транссексуальные одиночки или пары с детьми. И хотя нередко российское общественное мнение считает эти варианты социально неприемлемыми1 или даже преступным (в отношении гомосексуальных пар или одиночек), тем не менее, эти формы существуют. И сегодняшние варианты ВРТ — это еще не предел. Недавно прошла информация о том, что сконструирована искусственная матка [10, с. 106-109], что создает возможность вынашивания ребенка без участия женщины.
Здесь мне хочется вспомнить идеи С. Файер-стоун о том, что если женщины и мужчины перестанут играть субстанциально различные роли в репродуктивной драме, станет возможным устранение гендерного неравенства. По ее мнению, когда репродуктивная технология сделает возможным искусственный способ репродукции людей, потребность в «биологической семье» исчезнет. И как только семья перестанет быть репродуктивным союзом, она перестанет быть и экономическим союзом. Если технология изменит репродуктивную роль женщин и их оценку как «детородных функционеров», изменится и роль мужчин как преимущественно публичных функционеров [22].
Пока идеи Файерстоун не находят подтверждения, однако ясно, что современные биотехнологии так или иначе будут менять традиционную гендер-ную культуру, нормы, роли и ценности. А вот как именно — мы пока не знаем, увидим через несколько лет.
1 За исключением богатых и знаменитых, которых публично не осуждают за рождение детей от суррогатной матери или в преклонном возрасте.
Список литературы
1. Rich A. Of Woman Born: Motherhood as Experience and Institution. — London: Virago, 1977. 322 p.
2. Levi-Strauss C. The Elementary Structures of Kinship. — Boston: Beacon Press, 1969. 524 p.
3. Богомякова Е.С. Вспомогательные репродуктивные технологии в контексте социального неравенства // Социология науки и технологий. 2015, том 6, № 4, с. 98-109.
4. Исупова О., Кон И. Материнство и отцовство. Гендер для чайников 2. Научн. Ред. Тартаковская И. М., изд-во «Звенья», 2009, с. 113-136.
5. Stone L. Kinship and Gender. An Introduction. Boulder, Colorado and Oxford: Westview Press, 2000. 320 р.
6. Carsten J. After Kinship. Cambridge: Cambridge University Press, 2004. 216 p.
7. Ткач О. «Наполовину родные»? Проблематизация родства и семьи в газетных публикациях о вспомогательных репродуктивных технологиях // Журнал исследований социальной политики. 2013, Том 11, № 1, с. 49-68.
8. Исупова О. Роды как ценность в интернет-дискурсе субфертильных женщин о донорстве яйцеклеток и суррогатном материнстве // Журнал исследований социальной политики. 2014, Том. 12, №3, с. 381-396.
9. Thompson Ch. Making Parents. The Ontological Choreography of Reproductive Technologies. Cambridge, London: The MIT Press, 2005. 360 p.
10. Тищенко П.Д. Биовласть: эвристическое пространство концепта в антропологии // Этнографическое обозрение, 2013, № 6, с. 106-109.
11. Послание Президента Федеральному Собранию. 12.12.2012 // Официальный сайт Президента России // http://www.kremlin.ru/news/ Дата обращения 05.03. 2014
12. Негри А. Труд множества и ткань биополитики // Синий диван. 2008. № 12 // http://www.polit.ru/ article/2008/12/03/negri/ Дата обращения 22.04.2016
13. Щурко Т. Обязательное материнство: репродуктивное тело женщин как объект государственного регулирования // Laboratorium. 2012. (2): c. 69-90.
14. Приказ МЗ РФ № 107н от 12 февраля 2013 года «Порядок использования вспомогательных репродуктивных технологий, противопоказания и ограничения к их применению». Российская газета // http://www.rg.ru/2013/04/11/eko-dok.html (дата обращения: 16.08.2014)
15. Тёмкина А.А. Советы гинекологов о контрацепции и планировании беременности в контексте со временной биополитики в России // Журнал исследований социальной политики. 2013, Том 11. № 1, с. 7-24.
16. Власенко П. Управление через прекаризацию: опыт бесплодных тел в лечении методом ЭКО в Украине // Журнал исследований социальной политики. 2012. Т. 12. № 3. С. 441-456.
17. Денисова И. Часики тикают. О «социальном бесплодии», эко и других надеждах и страхах позднего репродуктивного возраста. // URL: Colta.ru. 20 июля 2018. Дата обращения 17.07.2018
18. Thompson C. Fertile Ground: Feminists Theorize Infertility // M. C. Inhorn, F. V. Balen (eds.) Infertility Around The Globe: New Thinking On Childlessness, Gender And Repro-ductive Technologies. Berkeley, Los Angeles, London: University Of California Press, 2002, p. 65
19. Ragone H. Surrogate Motherhood and American Kinship // Kinship and Family: An Anthropological Reader/ ed. by R. Parkin and L. Stone. Oxford: Blackwell Publishing Ltd, 2004, p. 342-361.
20. Lundin S. The Threatened Sperm: Parenthood in the Age of Biomedicine // New Directions in Anthropological Kinship / ed. by L. Stone. Lanham: Rowman and Littlefield, 2001, p. 139-155.
21. «Теперь я сразу рассказываю людям, что у меня ребенок от донора, чтобы не было вопросов». Текст И.Денисовой. URL: Colta.ru. 20 июля 2018. Дата обращения 17.07.2018
22. Firestone S. The Dialectic of Sex. — New York: Bantam Books, 1970. 245 p.
