CC BY
46
ДИСКУССИЯ 4
журнал научных публикаций Ц
Д.А. Медведева, аспирант, кафедра русской и зарубежной литературы, Томский государственный университет, г. Томск, Россия, [email protected]
НОМИНАТИВНАЯ И ДИАЛОГИЧЕСКАЯ ФУНКЦИИ БЕЗУМИЯ В РОМАНАХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Рассматривается функционирование феномена безумия в текстах Ф.М. Достоевского в его антропологических и художественных измерениях; осмысляется функционирование такой формы проявления дискурса безумия, как использование персонажами номинаций с семантическим ядром «безумие». Подобные случаи рассматриваются в аспекте рецептивной эстетики и герменевтики, выделяются номинативная и диалогическая функции феномена безумия и проводится подробный анализ каждой выделенной типологической единицы с определением ее значения в реализации творческой концепции автора. Рассматривается употребление характеристик с семой «безумие» в качестве «буквального» слова, слова называющего, направленного на передачу предметного смысла, и возникновение диалогического слова с целью организации контакта и направленностью на какое-либо взаимодействие — подавление, провокацию и т. д. Проанализированы как случаи объективной констатации поведения или состояния героев, в том числе проявления их гиперрефлексии, так и эксплуатация «безумных» характеристик в связи с традиционной темой изоляции «неугодного» персонажа в произведениях русской литературы. Проявление номинативной и диалогической функций безумия является отражением творческой концепции Достоевского — «разгадать человека». В этом ключе подобный феномен представляется органичным следствием действующего психологизма Достоевского и отражением его интерпретации литературной традиции безумия.
Ключевые слова: дискурс безумия, называющее слово, провокация, дискредитация, гиперрефлексивность, изоляция, компрометирующая интрига, семантическое ядро, психологизм, деви-антность.
Исследуя произведения Достоевского, мы встречаемся с разнообразнейшими проявлениями безумия: от странностей в поведении до клинических аномалий, не говоря о концентрированном использовании лексики, относящейся к области психиатрии. Но есть в творчестве Достоевского и иной аспект безумия — это повсеместное объявление самими персонажами друг друга сумасшедшими. Герои используют как медицинские термины, обозначающие нарушение психического здоровья, так и бытовые характеристики, отмечающие девиантность поведения того или иного персонажа. Например, спустя некоторое время после того, как Ставрогин ухватил Гаганова за нос, сви-
детели припомнили, что он (Ставрогин) «точно как бы с ума сошел»1, а Степан Трофимович представляет нам сына, который всегда «походил на идиотика»2 и т. п.
Пристальное рассмотрение подобных форм проявления дискурса безумия в тексте Достоевского позволяет выделить две наиболее значимые художественные функции данного феномена: номинативную и диалогическую. Номинативная функция выражена непосредственно в самом распространенном и привычном употреблении подобных характеристик — в качестве «буквального» слова, слова называющего, направленного на передачу предметного смысла, а диалогическая функция безумия выстраивается
дискуссия
журнал научных публикаций
на использовании слова с целью организации какого-либо рода взаимодействия, даже если данные характеристики далеки от объективности.
Зачастую в случае с так называемым номинативным безумием мы имеем дело с искренней оценкой героями окружающей их действительности, которая в большинстве случаев является объективной констатацией поведения или состояния персонажей. Погружаясь в романный мир Достоевского, мы наблюдаем, что болезненность психического здоровья персонажей объясняется не столько заключениями врачей, которые в большинстве случаев строятся на соматической диагностике, сколько наблюдениями и выводами далеких от медицины героев, основанными на личном опыте и интуиции. Как «люди без кожи»3 они способны проникать в душевный мир друг друга, замечая каждое потрясение или изменение внутреннего состояния. Хихиканье, внезапные приступы гнева или безудержного веселья, заторможенность или резкость движений становятся для них сигналами течения тех или иных психических процессов.
Кроме этого, немалое место занимает факт собственной гиперрефлексивности героев: «Я, безумец, веровал!»4 — восклицает Степан Трофимович; «Я не сумасшедший, ей богу, не сумасшедший!»5 — убеждает нас Лебядкин и добавляет: «Я еще не помешан! Я буду помешан, буду, наверно, но я еще не помешан!»6; Ставрогин иронизирует: «Если есть тут где-нибудь сумасшедшее, то, конечно, прежде всего с моей стороны, и, значит, в конце концов я все-таки помешанный, — надо же поддержать свою здешнюю репутацию»7; Шатов признается: «Я бредил... может, и теперь брежу»8; Маврикий Николаевич замечает относительно себя: «Жених ее потерял ум и достоин сумасшедшего дома»9; Лембке в отчаянии восклицает: «Я схожу с ума, схожу окончательно, окон-чательно!»10.
Вместе с развитием действия романов Достоевского происходит и усиление «безумного» компонента: если в первых главах номинации не претендуют на утверждение абсолютной истины, что мы можем наблюдать из сопутствующего им замечания «как бы», то ближе к финалу накал достигает той степени, когда каждая «безумная» характеристика не подвергается ни малейшему сомнению. Это является не только показателем напряжения действия, но и сигнализирует о прорастании безумия в жизнь, стремительном расширении им своих границ. Одновременно — позволяет увидеть истинное положение вещей, что было завуалировано кажущимся, искусственно создаваемым подобием гармонии. Но даже в ней мы постоянно сталкиваемся с отголосками этого безумия, непонимания и неразделения истинного и ложного, перевернутого восприятия мира. Герои именуют друг друга сумасшедшими без явных на то причин: генеральша Епанчина («Идиот») представляет своих дочерей: «Они ветрены, легкомысленны, сумасшедшие»11 и притом, признает она: «говорят, что я чудачка»12 — это в первой части романа, затем же становится ясно, что это далеко не пустой звук, и автор приводит нам примеры, являющиеся веским основанием для подобных заявлений.
В «Братьях Карамазовых» Смердяков довольно радикально характеризует заглавное семейство: «Сумасшедший он человек (Федор Павлович) со всеми своими детьми»13. Обличая общую девиантность Карамазовых, Смердяков тем самым и презентуется, так как всем известно о его ближайшем родстве с сумасшедшей семейкой. «Я за сумасшедший дом и за сумасшедших не отвечаю»,14 — бросает, в свою очередь, реплику Миусов, но она относится не только к семье Карамазовых, в которой буйствуют страсти, Миусовская характеристика направлена на всех посетителей почтенного старца. На этом примере мы можем наблюдать, что как сумасшествие маркируется всё,
Погружаясь в романный мир Достоевского, мы наблюдаем, что болезненность психического здоровья персонажей объясняется не столько заключениями врачей, которые в большинстве случаев строятся на соматической диагностике, сколько наблюдениями и выводами далеких от медицины героев, основанными на личном опыте и интуиции.
дискуссия
журнал научных публикаций
что не подлежит разумному объяснению — в данном случае поклон Зосимы беспутному Дмитрию.
Не подлежит сомнению, что Достоевский нередко изображает людей сумасшедших, но мы не можем оставить без внимания и другой аспект безумия — стремление объявить помешанными людей здоровых. Если в ряде случаев =
данная номинация претендует на объективную оценку поведения или состояния героя, то не менее частотным является употребление подобных характеристик в контексте эмоционального всплеска как отражение сиюминутной реакции одного героя на действия другого, как, например, в репликах Ивана Карамазова, обращенных к брату: «Сумасшедший, ведь ты убил его!»15, или к отцу:
Диалогическая функция «безумных» характеристик нередко проявляет себя в ситуации, маркированной неким отклонением
героя от общепринятого поведения или образа мыслей, которые признаются в данном обществе за всеобщее мерило.
«безумный вы старик!»16. Используется контент безумия и с целью дискредитации конкретного персонажа или высказываемых им положений: «...вы маленький юродивый, вот вы кто!»17 — бросает Алеше Катерина Ивановна, будучи не в состоянии противоречить его доводам.
Мы наблюдаем, что рядом с номинативным словом, призванным передать предметное значение, возникает слово диалогическое — в том смысле, что оно вызывает на контакт, рассчитано на какое-либо взаимодействие — это может быть подавление, провокация = и т. п. Зачастую подобные характеристики имеют двоякое направление — и на предмет речи, и на чужую речь.
Диалогическая функция «безумных» характеристик нередко проявляет себя в си-
дискуссия
журнал научных публикаций
туации, маркированной неким отклонением героя от общепринятого поведения или образа мыслей, которые признаются в данном обществе за всеобщее мерило. Сожжение Настасьей Филипповной ста тысяч мгновенно вызывает реакцию генерала Епанчина: «Не. не... связать ли нам ее? — шепнул генерал Пти-цину, — или не послать ли. С ума ведь сошла, ведь сошла? Сошла?»18. А когда Мышкин вы- =
ступает с христианской проповедью своих жизненных принципов, его хотят изолировать «под предлогом его болезни»19, а потом и вовсе объявить сумасшедшим, а всё потому, что его правда не соотносится с правдой общественной.
Князя Сокольского в «Подростке» дочь называет сумасшедшим и хочет отправить в сумасшедший дом лишь потому, что он тратит свое состояние на помощь нуждающимся, ведь в здравом уме он бы копил, а не тратил. Митя Карамазов определен московским доктором как помешанный, так как «все действия его наоборот здравому смыслу и логике»20, он не пытается хитрить и выкручиваться. По этой же причине сумасшедшим во время следствия называют и Раскольникова. Как иронически заключа-
ет Достоевский: «у нас прошлого года многих в сумасшедшие записали. То-то свести с ума у нас сведут, а умней-то еще никого
У Достоевского декларируемое безумие героя не выводит его из общего действия: называя персонажа безумным, герои не снимают со счетов его суждения и поступки, несмотря на всё свое стремление к этому.
не сделали»21.
- Сумасшедших стремятся изолировать, а словами героев — взять под опеку либо позаботиться о них. Пытались так уберечь и проигрывавшуюся на рулетке «бабуленьку» («Игрок») и даже Версилова. На са-= мом же деле таким образом герои лишь огораживают себя от неугодных им мыслей.
Необходимо отметить, что в традиции мировой литературы в большинстве случаев целью называния героя сумасшедшим является изоляции «неугодного» персонажа. В отличие от этой позиции, у Достоевского декларируемое безумие героя не выводит его из общего действия: называя персонажа безумным, герои не снимают со счетов его суждения и поступки, несмотря на всё свое стремление к этому. На наш взгляд, в переосмыслении статуса безумца Достоевский в какой-то мере отталкивается от исторического факта объявления сумасшедшим П. Чаадаева, а также преломляет в своем творчестве не менее значимый литературный факт — комедию А. Грибоедова «Горе
дискуссия t
журнал научных публикаций Ц
от ума»22. Помимо того, что комедия служила Достоевскому одним из постоянных источников для реминисценций, сюжето-образующим стержнем «Бесов», как и в «Горе от ума», является компрометирующая героя интрига, а именно — номинация безумца. Если в начале романа интрига направлена только на Ставрогина, который уподобляется Чацкому, то вскоре она, переходя в руки младшего Верховенского, компрометирует Шатова. Мы видим, как данная номинация становится оружием. При этом разговоры о безумии Ставрогина постепенно сменяются клубными сплетнями о его связях с петербургским вельможей и окончательно завершаются одновременно с романом: «Наши медики по вскрытии трупа совершенно и настойчиво отвергли поме-шательство»23.
На основании вышесказанного мы можем констатировать, что использование персонажами номинаций с семантическим ядром «безумие» является отражением творческой концепции Достоевского, главным постулатом которой служила идея «разгадать человека». В этом ключе подобный феномен видится органичным следствием действующего психологизма Достоевского и отражением его интерпретации литературной традиции безумия. ^
Литература
1. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т 10. С. 39.
2. Там же. С. 76.
3. Подорога В. Человек без кожи. Материалы к исследованию Достоевского // Аё та^пет'93. М., 1994. С. 71-115.
4. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т 10. С. 32.
5. Там же. С. 138.
6. Там же. С. 141.
7. Там же. С. 150.
8. Там же. С. 190.
9. Там же. С. 296.
10. Там же. С. 339.
11. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т 8. С. 49.
12. Там же. С. 69.
13. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т 14. С. 205.
14. Там же. С. 70.
15. Там же. С. 128.
16. Там же. С. 129.
17. Там же. С. 175.
18. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т 8. С. 145.
19. Там же. С. 453.
20. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т 15. С. 105.
21. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т 21. С. 42.
22. Подробнее см.: Винокур Г.О. «Горе от ума» как памятник русской художественной речи // Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959, С. 267; Медведева И.Н. Творчество Грибоедова // Грибоедов А.С. Соч. в стихах. Л., 1967, С. 60.
23. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т 10. С. 516.
NOMINATIVE AND DIALOGIC FUNCTIONS OF INSANITY IN THE NOVELS BY F. M. DOSTOEVSKY
D. A. Medvedeva, postgraduate, the department of Russian and foreign literature, Tomsk State University, Tomsk, Russia, [email protected]
This article considers the functioning of insanity phenomenon in the novels by F. M. Dostoevsky, in his anthropological and art dimensions; it understands the functioning of the insanity discourse as characters' application of nominations with semantic core «insanity». These cases are considered in the aspect of receptive aesthetics and hermeneutics, separated out the nominative and dialogic function of the sanity's phenomenon and provided the detailed analysis of each typological unit with its meaning's definition in the author's art concept realization. The author considers the characteristics' usage with the seme «insanity» as «literal», naming word, aimed at transition of subject's meaning and appearance of dialogic word in order to make a contact and direction to any interaction as repression, provocation and etc. The article analyzes the cases of objective statement of behavior or characters' state including hyper-reflection and application of «insane» characteristics in connection with traditional theme of «disagreeable» person's isolation in Russian literature. The appearance of nominative and dialogic functions of insanity is a reflection of Dostoevsky's art concept as «to understand the
person». In this way this phenomenon is presented as a natural consequence of active psychological analysis of Dostoevsky and reflection of his interpretation of insanity's literary tradition.
Key words: the discourse of madness, calling the word, provocation, discredit, hyperreflexivity, insulation, compromising the intrigue, the semantic core, psychology, deviance.
References
1. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 10. 518 p.
2. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 10. 518 p.
3. Podoroga V. Chelovek bez kozhi. Materialy k issledovaniiu Dostoevskogo [Man without skin. Materials for the study of Dostoevsky]. Ad marginem'93. Moscow, 1994, pp. 71-115.
4. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 10. 518 p.
5. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 10. 518 p.
6. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 10. 518 p.
7. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 10. 518 p.
8. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 10. 518 p.
9. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 10. 518 p.
10. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 10. 518 p.
11. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 8. 509 p.
12. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 8. 509 p.
13. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 14. 507 p.
14. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 14. 507 p.
15. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 14. 507 p.
16. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 14. 507 p.
17. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 14. 507 p.
18. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 8. 509 p.
19. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 8. 509 p.
20. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 15. 620 p.
21. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 21. 551 p.
22. Vinokur G.O. [«Woe from wit» as a monument of Russian art speech]. Izbrannye raboty po russkomu iazyku [Selected works in the Russian language]. Moscow, 1959, 492 p.; Medvedeva I.N. [Creativity Griboyedov]. Griboedov A.S. Soch. v stikhakh [Essays in poetry]. Leningrad, 1967, 520 p.
23. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii i pisem: v 30 t [The complete works and letters: in 30 vol.]. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Vol. 10. 518 p.
