CC BY
30«Нерв» феноменологической работы и фундаментальный акт философии
Георгий Чернавмн
Наряду со страстью или пафосом обращенности к самим вещам в феноменологической редукции человек достигает освобождения, рождается сверхчеловек. Ойген Финк
3 СТАТЬЕ 1933 ГОДА Мориц Гайгер отмечает: «страсть феноменологии» состоит в усмотрении различений2; к этому можно добавить завороженность смысловой на-груженностью феноменов и их содержательным многообразием. Уже здесь становится заметно чрезвычайно характерное для феноменологической философии напряжение между вовлеченностью (завороженностью мельчайшей детализацией смысловых различений) и отстранением (аналитической дистанцией).
Поиск интеллектуальной страсти, аффективной составляющей мышления — достаточно характерная для философии процедура. Здесь помимо традиционных фигур удивления и сомнения можно вспомнить ницшеанскую грозную решимость (идущую рука об руку с внимательностью и дотошностью) как страсть познания или делёзианский парадокс как страсть мышления3. Феноменология предлагает свою специфическую версию аффективной составляющей философской работы, причем с самого зарождения феноменологии в ней присутствовали несколько конкурирующих аффективных мотивов. Центральный тезис моего комментария к финковым «Элементам критики Гуссерля» будет состоять в следующем: основное расхождение между отцом-основателем фено-
1. Fink E. Gesamtausgabe. Bd. III/2. Freiburg i.B.: K. Alber, 2008. S. 89.
2. Geiger M. Alexander Pfänders methodische Stellung // Neue Münchener Philosophische Abhandlungen / E. Heller, F. Löw (Hg.). Leipzig, 1933. S. 4.
3. Nietzsche F. W. Notizbuch (1881) // Sämtliche Werke. Bd. 14. Stuttgart: Kroner, 1956. S. 22; Делёз Ж. Различие и повторение. СПб.: Петрополис, 1998. C. 278.
менологии и его ближайшим соратником произошло не по теоретическим вопросам (о статусе трансцендентальной субъективности или о феноменологическом методе), а на уровне мотивации философской деятельности.
«Нерв» феноменологической работы (2, 13)
Уловить «страсть», «порыв» или «пафос», движущие феноменологической философией, пытались в равной мере и сам Гуссерль, и Финк4, и их последователи. Для Гуссерля это прежде всего «рабочая лихорадка» (2), а точнее, колебание между рабочей лихорадкой и сменяющей ее подавленностью-разочарованием. Конечно, можно пренебречь этой аффективной составляющей, списав ее на психологические особенности тайного советника Эдмунда Густава Альбрехта Гуссерля. Но я склонен считать, что основатель феноменологии учредил не только философское направление, но и определенный стиль философской работы; более того, в феноменологическую редукцию вложено колебание между вовлеченностью и отстранением, такого рода колебания — это не помехи, а сам «нерв» феноменологической работы.
Для Гуссерля принципиально важно то, что речь идет о работе захватывающей и кропотливой, а потому одновременно вознаграждающей и изматывающей. «Не просто занять феноменологическую установку, но работать в ней»5— так мог бы звучать его девиз. В записях бесед с Гуссерлем и Финком за 1931 год Дори-он Кэйрнс отмечает:
[Финк] говорил о пафосе феноменологии как философии, подчиненной идее совместного труда на благо цели, выходящей за рамки всего конечного и всякой конечной социальной непрерывности 6.
На тот момент Финк воспроизводит гуссерлевские лозунги «рабочего проекта философии» — философии, построенной по принципу совместного исследовательского предприятия. В 1933 году он еще продолжает вторить позиции Гуссерля, отмечая: «фено-
4. См.: Fink E. Studien zur Phänomenologie (1930-1939). Den Haag: M. Nijhoff, 1966. S. 162; Idem. Gesamtausgabe. Bd. III/2. S. 306.
5. Husserl E. Zur Phänomenologischen Reduktion // Husserliana. 2002. Bd. XXXIV. S. 103.
6. Cairns D. Conversations with Husserl and Fink. The Hague: M. Nijhoff, 1976. P. 51.
ГЕОРГИЙ ЧЕРНАБИH
69
менология живет только в пафосе исследования»7, а настоящее исследование подразумевает научное сообщество и сотрудничество, совместные задачи, общую захваченность проектом. Но это так только в программных статьях, а в личных заметках Финк бунтует против духа совместной работы и феноменологии как общего исследовательского проекта. Его самого интересует, скорее, экзистенциальная роль феноменологической редукции: наряду с руководящим ею пафосом «обращенности к самим вещам» (который все больше начинает раздражать его) (2) Финк видит в разработанной Гуссерлем методике средство, которое должно послужить освобождению субъекта, его самопревосхождению (см. эпиграф). Для Гуссерля трансформация субъекта в процессе феноменологической работы — это побочный продукт. Для Финка же «метаморфоза», которую претерпевает субъект, меняющий установку,— это самое интересное из того, что сделал Гуссерль. Трудно не заметить его пренебрежение результатами ин-тенционального анализа сознания (18), и тем не менее нечто на два десятилетия приковывает его к феноменологическому проекту. Я склонен утверждать, что это экзистенциальный аспект феноменологического метода: сравни с весьма характерным пассажем из рукописей Финка 1932 года:
Только потому, что естественное «Я» живет, не нарушая ход веры в мир, непосредственно в нее погружено (и само не осуществляет эпохэ), оно вживе и в своей конкретности может стать теоретическим предметом для трансцендентального «Я» рефлексии, которое само совершенно безучастно в отношении веры в мир. «Безучастно» в том смысле, что оно не вовлечено в веру, но вполне «участное» как теоретически в ней заинтересованное; таким образом размышляющий (ставший прозрачным для самого себя в качестве безучастного трансцендентального наблюдателя) наращивает величайшее жизненное напряжение. Он одновременно действует и в качестве естественного человека, погруженного в позитивность веры в мир, и в качестве безучастного «Я» рефлексии, которое путем последовательного эпохэ транс-цендирует бытие-в-мире (человеческое). Выдержать это огромное напряжение — в этом фундаментальный пафос философии8.
Гуссерль также внимателен к трансформативному и экзистенциальному аспектам феноменологической философии, но ему чужды те оттенки драматизации и катарсиса (13), которые привно-
7. Fink E. Studien zur Phänomenologie... S. 340.
8. Idem. VI. Cartesianische Meditation. Teil 2. S. 175-176.
сит Финк. В отличие от младшего коллеги он склонен подчеркивать не необходимость выдержать возникающее между двумя (естественной и феноменологической) установками напряжение, а взвешенное состояние, колебание между двумя установками. Для Гуссерля феноменология — это не только изматывающая работа, жизненное призвание, но и захватывающая игра, которая увлекает нас не потому, что в ней жизнь поставлена на кон, а, скорее, в силу чистого любопытства. «Игра» Гуссерля состоит в том, чтобы потерять мир, а затем обрести его на новых основаниях: им руководит колебание между вовлеченностью в мир и отстранением, между «безмирной отрешенностью»9 и «обладанием миром». Для Гуссерля это не привходящее обстоятельство; в этой колеблющейся установке, которая не лишена определенной игровой серьезности, можно увидеть «нерв» заданного им феноменологического стиля философской работы.
Финк действует, скорее, в логике усилия по преодолению «за-хваченности миром», для него важно освободиться от всякого рода «застревания» в мире, поэтому гуссерлевская завороженность миром для него выглядит «застыванием в догматизме обращенности к самим вещам» (13). Здесь я уже могу попытаться ответить на волнующий меня вопрос: что заставило Финка в начале 1940-х годов отойти от феноменологического проекта Гуссерля? В период их философского сотрудничества на протяжении всех 1930-х годов Финк явным образом пытался имплантировать в гус-серлевскую феноменологию свой собственный экзистенциальный мотив освобождения, преодоления Weltbefangenheit. Но гуссерлев-ский проект отторгал этот мотив потому, что им руководила другая аффективная составляющая — «рабочая лихорадка». Arbeitsfieber или Arbeitspathos гуссерлевского типа возникает во «взвешенном состоянии» между вовлеченностью и отстранением, между «завороженностью» многообразием смысловых различений и нейтрализацией их бытийной значимости — можно сказать, что он возникает из этого состояния.
Я склонен утверждать, что эти расхождения на уровне аффективных мотивов феноменологии заставили Финка отказаться от гуссерлевского феноменологического проекта, в конечном счете отказаться от феноменологии в пользу философии как таковой, включающей в равной мере детальный анализ и спекуляцию, дескрипцию и конструкцию, актуальную работу и историю мысли (46).
9. Husserl E. Briefwechsel / E. & K. Schuhmann (Hg.). Dordrecht: Kluwer, 1994.
Bd. III/4. S. 21; Bd. III/3. S. 95.
ГЕОРГИЙ ЧЕРНА ВИН 71
Фундаментальный акт философии (10, 27)
Несмотря на то что Гуссерль и Финк расходятся по вопросу о фундаментальной страсти феноменологии, они сохраняют единство в том, что касается фундаментального акта философии. Здесь показательны тезисы 27 и 10: в них Финк полностью солидарен с программным текстом позднего Гуссерля «Начало феноменологической редукции»10 1935 года. Одним из фундаментальных мотивов философской работы может служить непонятность само собой разумеющегося. Гуссерль описывает ситуацию утраты привычной почвы:
Я нахожусь в ситуации «я ничего не понимаю», а если что и понимаю, то почвой этого понимания служит непонятность, которую тут принимают за само собой разумеющееся, и потому оно в основе своей и начиная со своего основания непонятно ".
Согласно Финку, за гуссерлевским программным требованием «беспредпосылочности» скрывается некий фундаментальный акт, и это не что иное как постановка под вопрос самопонятного. С его точки зрения, Гуссерль не занимался простым искоренением известных предрассудков, а применял им самим недостаточно тема-тизируемый метод выявления непонятности самопонятного.
Гуссерль так описывает побудительный мотив своих философских занятий:
Я был уже решительно не в состоянии и дальше принимать в качестве само собой разумеющегося то, что до сих пор представало в качестве само собой разумеющейся почвы моего человеческого познания, философии и науки 12.
То, что он раньше считал надежной почвой, оказывается почвой мнимой. Гуссерль обнаруживает беспочвенность, которую нужно принять всерьез. Он хочет сам создать новую, более надежную почву. На статус такой почвы претендует эго в его аподиктично-сти. В этом жесте Финк видит сохранившийся у Гуссерля в виде рудимента застывший здравый смысл: аподиктичность, поиск последнего основания — это остатки внефилософского здравого смысла (16, 17), его догматические предпосылки. Так, он отмечает:
10. Idem. Zur Phänomenologischen Reduktion. S. 481-483.
11. Ibid. S. 481.
12. Ibid.
.„идеи знания, аподиктичности, беспредпосылочности, в себе первого сущего и т.п. (все гуссерлевские мотивы) находятся в плену у мира13.
И это справедливо: для Гуссерля важно сохранять взвешенное состояние между «безмирной отрешенностью» и «завороженностью миром» — движущую силу феноменологической работы. Но опыт Финка показал, что можно жить в феноменологической философии и не быть ангажированным феноменологическим «пафосом работы».
Ситуация безосновности, интеллектуального беспокойства — это та среда, в которой может произойти фундаментальный акт философии: обнаружение (мнимой) самопонятности само собой разумеющегося. В этой ситуации у нас нет гарантии, последних оснований, надежной «почвы». Финк продолжает развивать философский проект, опирающийся на этот фундаментальный опыт, но больше не называет его трансцендентальной феноменологией. Для него все еще крайне важен первый шаг Гуссерля (обнаружение непонятности само собой разумеющегося), а вот второй (усмотрение устойчивой «почвы» в аподиктической очевидности cogito) — уже неприемлем. Для Финка важнее было остаться верным фундаментальному акту философии, пусть даже ценой отказа от «нерва» феноменологической работы.
13. Fink E. Gesamtausgabe. Bd. III/2. S. 107.
