CC BY
68
УДК 94(47).084.3 ББК 63.3(2)622 М 74
00!: 10/24411/2409-1413-2019-10029
Олег Мозохин
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО АКАДЕМИКА М.С. ГРУШЕВСКОГО И.В. СТАЛИНУ1
АННОТАЦИЯ
0 жизни и деятельности украинского историка, общественного и политического деятеля Михаила Сергеевича Грушевского (1866-1934) написано достаточно много. В 1931 г. ОГПУ фальсифицировало дело филиала «Трудовой крестьянской партии» на Украине, по которому проходил академик. Будучи освобожденным после шести дней следствия, он заверил руководство ОГПУ, что сделает все возможное для ликвидации контрреволюционной организации на Украине, даст отпор любым попыткам возрождения антисоветского националистического движения. М.С. Грушевский написал два письма на имя И.В. Сталина, одно из которых не было отправлено. Тем не менее Сталин прочитал как первое письмо, так и черновик второго. В проекте своего второго письма Сталину Грушевский заверял вождя, что у него всегда было «желание посильно служить социалистическому строительству» на культурно-национальном участке.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА
Грушевский; Сталин; политические репрессии; ОГПУ; «Трудовая крестьянская партия» (ТКП); «Селянская партия»; «Украинский Народный Центр».
ПРОВАЛЫ в социально-экономической политике на селе вынудили руководство ВКП(б) искать виновных за срывы темпов коллективизации, и они были найдены. 17 июня 1930 г. заместитель председателя ОГПУ Г.Г. Ягода сообщил И.В. Сталину о деятельности контрреволюционных и вредительских организаций в сельском хозяйстве. Было установлено, что их политическим центром являлось Московское Общество сельского
1 Работа выполнена в рамках гранта РФФИ 18-09-00276 «Трудовая крестьянская партия».
хозяйства2. Так, с этой записки, начиналась фальсификация следствия по т. н. Трудовой крестьянской партии (ТКП).
Арестованный по этому делу бывший член Коллегии Наркомфина СССР Л.Н. Юровский 21 ноября 1930 г. на допросе показал, что по информации Садырина, Макарова и Кондратьева ему было известно, что существует не менее сотни отдельных низовых ячеек. Работа по их организации с наибольшим успехом была проведена в Южной полосе Украины (район Николаева, Одессы, Херсона), в Правобережной Украине (районы Киева, Подольска) и на Северном Кавказе3.
Затем профессору Н.Д. Кондратьеву, сломленному физически и морально, предъявили показания против него других арестованных по делу. Так, Коротков на Украине, которого Кондратьев видел один раз в жизни, показал, что профессор был одним из руководителей «украинской организации вредителей»4.
Естественно, после таких признаний стали с большим усердием искать «врагов» на Украине. События там развивались следующим образом. 2 марта 1931 г. председатель ГПУ УССР В.А. Балицкий направил председателю ОГПУ В.Р. Менжинскому телеграмму о раскрытии и ликвидации украинской подпольной организации, имеющей всеукраинский характер, проводящей деятельность, направленную на вооруженное восстание. Организация была оформлена в подпольную «Селянскую партию» и возглавлялась видными деятелями УПСР (Украинская партия социалистов-революционеров) и УСДРП (Украинская социал-демократическая рабочая партия), входящими как в состав всеукраинского центра, так и в местные комитеты.
Судя по показаниям активных ее участников, организация возглавлялась объединенным центром. Это был блок политических партий в составе: академика Грушевского — бывшего председателя Центральной Рады, члена ЦК УПСР, Шрага — бывшего члена УПСР, Чечеля — члена ЦК УПСР, Голубо-вича — бывшего премьера УНР (Украинская народная республика), члена УПСР, Лозонивского — бывшего министра УНР, члена УПСР и др. Данная организация якобы была создана по инициативе левой «украинской эмиграции».
Особое внимание она обращала на работу среди научных кругов, инженеров, врачей, учителей, литераторов, артистов и пр. Стремилась к созданию на селе широкой сети повстанческих ячеек.
«Повстанческая периферия организации успешно выявляется. Имеются данные о наличии военной линии, возглавляющейся Г. Косаком, бывшим полковником Галицейских войск и Военруком Днепропетровского ВУЗ'а, проходящего по воен-
2 Архив Президента Российской Федерации (АП РФ). Ф. 3. Оп. 58. Д. 380. Л. 82-91.
3 АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 395. Л. 62-63.
4
но-офицерской организации. Крупную роль в организации играли Галичане-эмигранты. По линии технических кругов организация проводила вредительство в промышленности, народном хозяйстве и области планирования. Следствием выявлено, что организация имела значительную отраслевую группу врачей, ветеранов и бактериологов, возглавляющуюся Киевскими профессорами Нещадименко и Вашетко. Эта врачебная группа, помимо проведения общей — организационной и контрреволюционной деятельности, имела специальные задачи: вредительство в области медицины, бактериологическая и биологическая война. Профессора Нещадименко и Вашетко были связаны непосредственно с М. Грушевским».
Через члена организации Шнипко «Селянская партия» якобы имела связи с ЦК Трудовой крестьянской партии через Павла Александровича Садырина, который к этому времени был одним из основных фигурантов дела ТКП.
Следствием был выявлен состав Харьковского, Киевского и Одесского комитетов организации, а также большое количество активных ее членов по всей территории Украины. Руководящий состав центра был арестован, за исключением Грушевского5.
Почему же не был арестован главный идеолог этой «контрреволюционной организации»? Необходимо отметить, что Грушевский в 1919 г. эмигрировал в Австрию. Проживая там, он написал несколько обращений к украинскому советскому правительству, в которых осуждал свою контрреволюционную деятельность и просил разрешения возвратиться на Родину.
«Советская власть выдала Грушевскому «охранную грамоту»:
«Совет Народных Комиссаров УССР, по ходатайству Украинской Академии Наук, предоставляет академику Грушевскому Михаилу Сергеевичу право свободного проживания на территории УССР, не ставя в вину и не выдвигая никаких обвинений за его предыдущую политическую деятельность, а потому упомянутый академик Грушевский обыскам, арестам и преследованию не подлежит»»6.
По-видимому, эта формулировка сыграла свою роль при принятии решения об аресте академика.
В.Р. Менжинский посчитал телеграмму председателя ГПУ УССР настолько важной, что поручил заместителю председателя ОГПУ Г.Г. Ягоде переслать ее И.В. Сталину.
Скорее всего, после доклада Сталину этой телеграммы было принято решение не принимать во внимание «охранную грамоту» Грушевского и арестовать его.
23 марта 1931 г. он был арестован. ОГПУ уже было готово сделать его лидером антисоветской организации «Украинский национальный центр», од-
Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ). Ф. 3. Оп. 61. Д. 836. Л. 129-130. Зинченко А.Л. «Миф Михаила Грушевского, или Мессия для Украины». Историческая правда.
[Электронный ресурс]. URL: http://www.istpravda.com.ua/articles/2016/09/28/149214/ (Дата обращения: 06.02.2019).
нако созрел другой план — скомпрометировать его, а затем сделать своим агентом влияния.
3 апреля 1931 г. В.А. Балицкий направил Г.Г. Ягоде письмо, в котором сообщил, что согласно полученному распоряжению препровождает академика М.С. Грушевского в Москву. К письму были приложены один протокол допроса и три показания Грушевского.
В коротком протоколе допроса от 28 марта 1931 г. академик признал свою принадлежность к контрреволюционной организации, в которую кроме него входили: Чечель, Христюк, Шраг, Голубович и др.
Он писал: «Решительно осуждаю всякие попытки борьбы с Советской властью и, понимая полную абсурдность наших устремлений в этом направлении, торжественно обещаю по мере возможностей осветить все звенья указанной организации и все те темные силы, которые разными путями подготовляют вооруженную борьбу с Советской властью»7.
В своих показаниях от 30 марта 1931 г. Грушевский сообщил, что в конце марта 1924 г. он приехал в Харьков, отыскал в издательстве «Рух» Лизанив-ского и нашел квартиру Муковского.
Там он провел совещание с «поворотцами», рассказал о заграничной ситуации: об отношениях среди украинской эмиграции, главным образом эсеров, попытке объединения пражского эсеровского центра с гали-цийскими радикалами для создания сильной украинской народнической партии с целью противопоставления ее национальным демократам и др.
Благодаря поддержке чехословацского правительства эта группа в последнее время стала очень сильной; издательство литературного месячника под редакцией Винниченко, Шаповала на средства этого правительства сильно подняло их престиж.
«По возвращении узнал, что они постановили ликвидировать свою эсеровскую группу, я был этим очень взволнован, так как мы много туда вложили в ее программное обоснование и надеялись, что она в конце концов получит утверждение Правительства. С другой стороны, рассказывали они о своих намерениях открыть более широкие возможности для занятия руководящих правительственных и общественных позиций, присоединившись к плану подачи декларации, которой надеялись заполучить доверие правительства, осудив свою деятельность в прошлом и обещать полную лояльность в будущем. Проект этот был заготовлен еще до моего приезда, кажется, О. Поповым, но этот текст был признан неподходящим, и Чечель взял на себя составление нового текста».
Об этом также шел разговор на обеде у Лизанивского, где были из Харьковских эсеров — Голубович и Петренко. Эти эсеры, недавно вышедшие из политизолятора, получили хорошие должности, были довольны условиями
работы и считали лишними какие-либо специальные заявления, отрицательно оценивая такую поспешность «повортцев».
После этих отдельных совещаний, состоялось общее совещание обеих групп. На нем не стали касаться спорного вопроса о декларации.
Предлагалось на Советской Украине организовать ячейку для всей Соборной Украины: для земель, захваченных Польшей, Румынией и Чехословакией, для украинских территорий Союза ССР включительно до Зеленого Клина, до запорожских украинских шахт.
Для того чтобы создать сильную ячейку, предлагалось связаться с широкими кругами интеллигенции: учительством, кооператорами, агрономами. «Исходили из того, что большевики до сего времени не высказывали ни желания, ни способности связаться с широкими массами, с селом, не выявляя способностей в социалистическом строительстве, а масса требует руководства со стороны людей, которым они доверяют. Особенно опасной считалось возможность, что на случай интервенции, которая казалось возможной в ближайшее время, большевики могут опустошить Правобережную и Левобережную Украину, и без организованного руководства интеллигенции страна может очутиться в ужасном положении анархии, стать жертвой оккупантов — польских панов, румынских бояр или русских белогвардейцев. Этому должна была помешать организация украинской интеллигенции на Сов. Украине».
Были определены ответственные за направления деятельности организации. Лизанивский взял на себя культурный фронт — издание массовой литературы, популяризация украинских классиков. Голубович — промышленное строительство и инженерию; Чечель — связь с учительством и другими специалистами, которых объединял Деловой Клуб. Жуковский и Христюк взяли на себя работу в кооперации. Это распределение было утверждено на совещании в доме Жуковского8.
31 марта 1931 г. Грушевский рассказал, что в марте 1924 г. после возвращения на Украину он приехал в Харьков, чтобы представиться Наркомпросу, наладить свои академические дела и увидеться с венской группой эсеров, которые возвратились на Украину еще в 1922 г.
На встрече с этой группой он узнал, что «они по тактическим мотивам решили закрыть свою парторганизацию и вместо этого приступить к декларации различных общественных украинских элементов, которая должна была снискать им доверие Правительства через осуждения прошлых расхождений с компартией высказать лояльность в будущем и открыть декларантам путь влиятельных позиций и возможность на этой почве найти сочувствующие эле-
8 РГАНИ. Ф. 3. Оп. 61. Д. 836. Л. 167-169.
9 Там же. Л. 170-172.
менты»9.
В показаниях от 1 апреля Грушевский показал, что в сентябре 1925 г. он приехал в Харьков; там он встретился с прибывшим из-за границы Иваном Коссаком.
«Из его рассказов явствовало, что бывшие галицкие военные создали род клуба, или товарищества взаимопомощи политэмигрантов, и имеющиеся в нем данные дают возможность широко ознакомиться с наличным военным галицким элементом. Этот элемент имел в глазах моих и моих товарищей большую значимость в различных направлениях.
Опыт центральной Рады и директории показал, что это единственно ценный, вышколенный и верный с национальной точки зрения военный материал. Поэтому в программе организации украинского государства мы придавали ему роль государственной гвардии, наряду с войском, организованным по территориальному принципу. Но это украинское государство являлось, как бы сказать, конечным идеалом. Тем временем могли наступить гораздо скорее и гораздо более острые моменты, которые требовали военных кадров неотложно и немедленно. Например, в случае эвакуации большевиками Правобережной, а возможно, и Левобережной Украины перед наступлением надо будет иметь военные кадры, которые могли остаться в эвакуированных территориях».
По словам Грушевского, советская власть считалась неустойчивой, многие надеялись если не на ее падение, то на ее перерождение. Рост НЭПа на протяжении 1923-1925 гг. давал основание думать, что в своем развитии он будет прогрессировать, произойдет перерождение советского правительства. В связи с этим украинские партии должны были готовиться взять власть, собирая для этого необходимые ресурсы: промышленные, экономические, культурные и военные.
«Из практических вопросов нас интересовало размещение по военным частям тех галицких военных, которые приехали с транспортом, подыскание для Григория Коссака какой-нибудь командной должности прифронтовой галицкой границы, чтобы популярность его имени служила средством притяжения из Галиции дезертиров, которые бы пополняли военные украинские кадры, т. к. уже запасы живой силы /галицийской/ Чехии и Австрии приходили к концу, исчерпывались, и на следующие транспорты нельзя было уже рассчитывать».
Иван Коссак должен был просить Михаила Левицкого, недавнего полпреда в Вене, чтобы он хлопотал у Затонского как члена военного совета о предоставлении Коссаку должности, разумеется, не открывая наших намерений, связанных с планами военной организации».
После 1926 г. Грушевский в Харьков не ездил и вообще не выезжал из Киева. Летом 1924 г. он попробовал проехать Днепром до Чернигова, где происходил тогда учительский съезд. Он возобновил там старые связи, но вскоре почувствовал, что эти выезды обращают на себя большое внимание, поэтому он решил вести себя более конспиративно.
Осенью 1926 г. праздновался юбилей Грушевского. На нем он выступил с большой речью — «апологией крестьянской прослойки, которая все же является главной носительницей жизни украинского народа как нации. Крестьянство еще не потеряло своей исторической национальной роли, нет еще украинского пролетариата, необходимо дать вырасти крестьянству культурно и национально настолько, чтобы оно обеспечило национальное лицо городу, фабрике, шахте, влившись в эти рабочие ряды, заняв определенные сознательные позиции национальной культуры.
На публичном вечере, происходившем после юбилейного заседания, Чечель подчеркнул программное значение моей речи, которую, говорили они — мои идеологические ученики, считают директивой себе. Руководящей основной мыслью для всех нас, — я настаивал на этом, было сохранение крестьянства как класса, как массы. Мы считали себя ее идеологами, которые должны выполнить свой «долг» перед народом, тем более что с дифференциацией крестьянства нам казалась почти неизбежной гибель украинского народа как нации.
Коллективизация добровольная, путем объединения в сельскохозяйственные союзы, путем добровольного соглашения казалась нам не только возможной, но и желательной, как школа коллективизма, отбрасывание резких индивидуалистических особенностей, создание социального чувства, но общая массовая коллективизация, программа которой вставала перед нами все более значительно, пугала нас чрезвычайно».
Во время свиданий с Чечелем и Черкасским в Киеве, в разговорах с Киевскими кооператорами и хозяйственниками вставала картина гибели трудящегося украинского класса, который, казалось, не перенесет такой коллективистской операции и должен исчезнуть. В разговорах с Чечелем, Грушевский обсуждал и просил детально обсудить с Харьковскими товарищами вопрос охраны крестьянского хозяйства, чем может помочь здесь наша организация?10
5 апреля 1931 г. начальник Секретно-политического отдела ОГПУ Я.С. Агранов направил Г.Г. Ягоде рапорт, в котором указал, что он переговорил с доставленным в Москву академиком М.С. Грушевским.
В разговоре тот подтвердил факт существования украинской националистической организации. Свою позицию в ней он определил как роль идеолога и руководителя. Подтвердил существование в Харькове повстанческой тройки и то, что основным военным кадром организации являлась галицийская военная организация. Подтвердил то, что вся деятельность центра сводилась к консолидации кадров националистической интеллигенции, которые были бы способны, в случае военного столкновения Советского Союза с западными государствами или в случае падения советской
власти на Украине в результате широкого народного восстания, отстоять независимость Украины и создать сильную власть.
В 1929 г. центр якобы послал за границу Мазуренко, для того чтобы путем переговоров с зарубежными левыми украинскими кругами выяснить, возможно ли ожидать активного вмешательства капиталистических государств во внутренние дела СССР. По возвращении из-за границы тот проинформировал о готовящейся в 1930 г. военной интервенции против СССР под руководством Франции.
В дальнейшем ликвидация выступлений кулачества против сплошной коллективизации, успехи в области выполнения пятилетки заставили центр отказаться от борьбы с Советской властью. Тем не менее организация продолжала существовать «по инерции», не будучи в силах прийти к определенному решению.
Грушевский заявил, что она фактически ликвидирована, ее участники понесли заслуженное поражение, и это должно остаться «внутренним семейным делом». Полагал, что факт раскрытия и ликвидации этой организации не следовало придавать широкой международной огласке.
Считал, что лучшим выходом было бы его личное обращение к ряду украинских деятелей за рубежом, в котором он предлагал дать анализ причин, которые привели к необходимости отказа от продолжения этой борьбы. В этих письмах Грушевский предлагал указать на то, «что коллективизация сельского хозяйства и ликвидация кулачества не только не означают гибели украинской культуры, но, наоборот, приводят и приведут к невиданному расцвету этой культуры, росту благосостояния широчайших народных масс; что успехи в деле выполнения пятилетки совершенно преобразовывают страну, поднимая ее на небывалый уровень экономического развития и т. д.»11.
В заключение беседы Грушевский заверил, что сделает все для того, чтобы ликвидировать контрреволюционные организации на Украине, что готов дать отпор всяким попыткам возрождения антисоветского националистического движения на Украине.
После еще одного разговора с заместителем председателя ОГПУ С.А. Мес-сингом Грушевский был освобожден.
6 апреля 1931 г. рапорт Я.С. Агранова о состоявшейся беседе с Грушевским заместитель председателя ОГПУ Г.Г. Ягода направил И.В. Сталину.
Совершенно очевидно, что направление Грушевского в Москву и беседа с ним были инициированы Сталиным, академик был ему нужен. Весьма вероятно, что с целью дальнейшего его использования для противоборства с националистическим движением на Украине и для влияния на ряд украинских деятелей за рубежом.
Это подтверждает и дальнейший интерес к данному лицу, вся информация о котором направлялась вождю.
16 апреля 1931 г. Ягода направил Сталину запись разговора Я.С. Агранова с М.С. Грушевским, состоявшегося 15 апреля. Одновременно он информировал, что академику при выезде из Харькова в Москву было известно о том, что он будет освобожден. Состоявшаяся 4 апреля беседа не носила характера допроса; тем не менее Грушевский подтвердил свои показания, данные в ГПУ Украины. Эти показания он подтвердил перед своим освобождением и С.А. Мессингу.
Однако согласно представленной записи разговора показания Грушевского существенно поменялись. 15 апреля Я.С. Агранов вызвал М.С. Грушевского для переговоров по вопросу его обращений к ряду деятелей украинского национал-демократического движения за-рубежом. В беседе, на вопрос о характере его связи с галицийской военной организацией, входившей в состав «Украинского Национального Центра», Грушевский заявил, что его показания являются преувеличенными. В частности, неверными являются следующие моменты:
«I/ показания об имевших место в Харькове в 1924 и последующих годах политических совещаниях двух группировок украинских эсеров — а/ группировки Лизи-нивского, Голубовича, Петренко и др., не покидавшей Украины и б/реэмигрантской группировки Чечеля, Жуковского, Шрага и др. По словам Грушевского, на таких совещаниях он не присутствовал и о них ему ничего неизвестно.
2/ Показание о повстанчестве и существовании повстанческой тройки украинского центра. Никакой повстанческой организации, возглавлявшейся близкими к нему, Грушевскому, кругами, не существовало и никаких повстанческих тенденций в среде его политических друзей не было.
3/ Неверно также показание о командировании за границу в 1929 г. Мазуренко и свидании последнего в Париже с Винниченко. Мазуренко действительно ездил за границу, но без какого бы то ни было санкционирования этой поездки Грушевским и его друзьями и без всяких поручений политического или иного характера. О характере этой поездки и переговорах Мазуренко с Винниченко Грушевский узнал из показания самого Мазуренко, данного последним в ГПУ Украины».
На вопрос о том, что его побудило дать такие показания, которые зафиксированы в протоколах допросов, Грушевский расплакался и заявил: «Мне трудно говорить об этом. Я не принадлежу к породе героев, я не выдержал 9-часового ночного допроса. Я старик, силы мои давно надорваны. В тюрьму я был заключен, находясь в гриппозном состоянии. Не выдержал резкого натиска следователей. Никакого физического воздействия ко мне не было применено. Но мне был предъявлен целый ряд томов, где чуть ли не на каждой странице фигурировала моя фамилия. Меня убеждали в том, что я, как идейный вождь всего движения, должен взять на себя ответственность за контрреволюционную деятельность организации в целом и действия отдельных ее руководителей и подтвердить дан— 78 -
ные ими показания, что безусловно приведет к смягчению участи всех привлеченных по этому делу лиц. В состоянии полной безвыходности и отчаяния я согласился подтвердить показания Мазуренко, Чечеля, гр. Коссака и др. Мне предъявили целый ряд протоколов и дали прочесть выдержки из них».
Грушевский сказал, что, по его мнению, эти показания, возможно, даны по тем же мотивам, которыми руководствовался и он, а именно, убеждением в том, что дачей нужных следствию показаний они облегчат судьбу всех привлеченных по делу лиц.
На вопрос о том, почему в день своего приезда в Москву он подтвердил все данные им в Харькове показания, Грушевский ответил, что сделал это по инерции, находясь в подавленном состоянии, вызванном его арестом и следственным производством. У него не хватило решимости отказаться от данных им преувеличенных показаний.
Он заявил также, что при первом же допросе в Харькове он дал показания о том, что встречался на Украине с целым рядом своих политических друзей, что между ними часто велись беседы на политические темы, где проявлялось резко отрицательное отношение к ряду основных моментов политики советской власти. В особенности это касалось проведения сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса, в чем усматривалась угроза существованию украинской национальной культуры.
«Грушевский далее говорил о том, что вообще никакой антисоветской агрессии ни он, ни его единомышленники не проявляли и никаких планов активной борьбы с соввластью они не строили. Еще в недавние годы он смотрел на Советский Союз как на зарю обновляющегося мира. Но он, сохранивший еще старые народнические традиции, испугался колхозного движения и решительного социалистического наступления соввласти в деревне. Политические колебания среди «ленивых кругов украинской интеллигенции», кроме того, получили сильный толчок в результате широких репрессий против украинских националистов, имевших место в связи с процессом СВУ (Союза Освобождения Украины) в 1930 г. Победоносный ход выполнения пятилетки и урок, полученный теперь им и его друзьями, окончательно убедили его в необходимости решительно изменить свои политические позиции и стать на путь поддержки соввласти в деле осуществления грандиозных планов социалистического строительства».
В разговоре с Аграновым Грушевский сказал, что через пять дней планирует принести проекты писем к украинским деятелям, находящимся в эмиграции, и некоторым чехословацким ученым.
Он так же рассказал, что посетил коммуниста Ф.М. Конара, которого знал еще по Львову, в дореволюционные годы. Об этой встрече 13 апреля Конар сам ранее доложил Агранову по телефону. Он рассказал, что Грушевский считает, что в его деле есть преувеличения, которые, по мнению академика, возможно, объяснялись польской провокацией. Конар предложил академика приструнить, чтобы он о своем деле никому ничего лишнего не болтал.
Агранов проинформировал Сталина, что Грушевский несколько раз был на квартире у своего родственника Ломова12 и посещал члена Коллегии Наркомзема СССР Цилько. Разъезжал по городу на машине Наркомзема13.
Примерно в это же время Грушевский написал личное письмо Сталину (точной даты его написания нет), которое 17 апреля 1931 г. по поручению генерального секретаря было направлено членам и кандидатам в члены Политбюро ЦК ВКП(б) и секретарям ЦК К.Я. Бауману и П.П. Постышеву.
Рукописное письмо академика было следующего содержания:
«Генеральному секретарю компартии
тов. Сталину.
Обстоятельства моей жизни сложились так, что я издавна, в течение почти всей моей деятельности, был звеном, связующим Галицию с Украинской жизнью. Двадцать лет 1894-1914 я был профессором университета во Львове, и думаю, что мне удалось кое-что сделать в смысле эмансипации галицкой жизни от польского влияния и ориентирования ее на жизнь украинскую. Когда я в 1924 году возвратился в Советскую Украину, естественно, что моя деятельность снова стала развиваться в этом направлении. Ставя своей задачей посильное участие в развитии украинской национальной культуры в рамках советского строительства, я привлекал к участию в научных организациях и изданиях, которые вел здесь (журнал «Украина» и другие), своих старых галицких учеников и сотрудников, и всяких других культурных и научных работников Зап. Украины. Старался развивать среди них доверие и тяготение к национальной украинской работе, нараставшей на Советской Украине, — в противодействие усилиям Пилсудчиков, старавшихся внушать Украинскому обществу, что свои надежды Зап. Украинцы должны возложить на Польшу. Образовалось, благодаря этому, течение в сторону Советской Украины, заметно проявлявшее себя в литературе, в прессе, в общественной жизни Галиции — несмотря на яростную оппозицию официальной прессы, и имело все перспективы развития. Я жил надеждой, что Советский Союз освободит Западно-Украинские земли от польского владычества и объединит их в Союзе, и Западно-украинские и Белорусские земли послужат мостами в распространении советского строя в Центральной Европе и на Балканах.
Но за последнее время у меня явились большие опасения в этом отношении. Моя деятельность в указанном направлении стала встречать различные препятствия, а месяц тому назад — я в ряду других деятелей из украинцев и галичан был привлечен к ответственности за участие в контрреволюционной деятельности «Украинского Центра». Сейчас я отпущен, с условием не ездить некоторое время на Украину. Беспрекословно принимаю это ограничение — тем более что сам уже раньше счел благоразумным выехать в продолжительную командировку
12 Ломов (Оппоков) Георгий Ипполитович (1888-1938) — член ЦК ВКП(б), в 1927-1934 гг. член ЦК ВКП(б).
13 РГАНИ. Ф. 3. Оп. 61. Д. 836. Л. 155-159.
в Москву, чтобы заняться исключительно личною научною работою. Но опасаюсь за общие политические последствии дела. На мой взгляд, уже процесс СВУ («Союза Освобождения Украины») — нарисованная им картина широкой организации правых украин. элементов против советского строя, и репрессии, постигшие в связи с этим украинскую интеллигенцию, самым неприятным способом усилили позиции Пилсудчиков в Зап. Украине и повлияли на тягу в сторону Польши, обозначавшуюся в разных слоях населения Галиции в конце прошлого года — образование новой правительственной партии с митрополитом Шептицким во главе, и под. Если нынешнему делу «Украинского центра» будут приданы широкие размеры, сообщена будет широкая огласка как большой и опасной организации левых, социалистических украинских элементов против советского строя, и оно повлечет за собой репрессии против украинцев и эмигрантов галичан, я боюсь, что всякое преувеличение в этом направлении даст новые, еще большие и совершенно нежелательные поводы для агитации против национальной политики Союза — поводы говорить о переменах в этой политике, неблагоприятном для украинцев курсе ея и под. Освобождение Западной Украины из-под господства польских и румынских феодалов неизбежно должно проходить в формах национального украинского движения, и требует от союза благоприятной и бережной политики национальной. Между тем я замечаю уклоны опорочить местные галицкие организации и отдельных деятелей, определенно работающих в интересах влияния Союза и подвергающихся поэтому ожесточенной травле со стороны угодовцев-пилсудчиков. Эти опасения за успехи Советского Союза в прифронтовой Западно-украинской полосе, — боязнь, чтобы Польша не заработала на этом, заставляет меня обратиться к Вам с настоящим письмом, в самых общих чертах, чтобы, не отнимая у Вас времени, привлечь Ваше внимание к этому важному политическому моменту.
Михаил Грушевский»14.
На пленуме ЦК ВКП(б), проходившем 28—31 октября 1931 г., Г.И. Ломов встретился с бывшим председателем ГПУ УССР В.А. Балицким, которого к тому времени повысили до заместителя председателя ОГПУ. В состоявшейся беседе Ломов рассказал ему о том, что к нему заходил его родственник академик Грушевский и сообщил, что хочет послать еще одно письмо Сталину, черновик письма без своей подписи он оставил Ломову на предварительный просмотр. Ломов внимательно письмо не читал, только бегло с ним ознакомился. По просьбе Балицкого 31 октября Ломов передал ему этот черновик письма.
4 ноября 1931 г. Балицкий сообщил Сталину о письме Грушевского, в котором академик сообщал, что при его допросах следователем были допущены «резкие выражения, угрозы и другие способы психического воздействия».
По мнению Балицкого все письмо наполнено лживыми инсинуациями против ОГПУ. Лживость, по его мнению, была очевидна потому, что ГПУ
Украины, арестовывая академика, знало, что он является видным ученым, известной «национальной» фигурой на Украине, и поэтому для него были созданы исключительные условия содержания.
«Грушевскому после ареста был направлен врач, Грушевский потребовал диетическое питание, которое и было ему предоставлено, Грушевский потребовал теплую ванну, которая и была дана, допрашивался он не более 3-4 часов в день и вообще находился под арестом только 6 дней».
Самому Балицкому он наговорил много комплиментов о корректном и внимательном отношении к нему со стороны ГПУ. Позже подтвердил все свои показания Агранову и Мессингу.
Затем, через 2 недели, частично отказался от ранее данных показаний, признав при этом свою антисоветскую деятельность, не жалуясь на какое-либо воздействие при допросах. То же самое он подтвердил в письме от 17 апреля, не заявляя, что показания его были вынужденными.
Спустя 5 месяцев на приеме у Акулова в присутствии Агранова отказался от своих показаний.
По прошествии 6% месяцев, вероятно, посоветовавшись с рядом близких ему лиц и найдя для себя ситуацию подходящей и выгодной, решил составить новое письмо.
Получив письмо от Ломова, Балицкий попросил его оставить у себя для расследования. Ломов вначале настаивал на возвращении документа, но затем согласился, попросив только не говорить Грушевскому, что черновик письма он передал Балицкому.
Одновременно со своим письмом Балицкий направил Сталину черновик письма Грушевского без предварительного расследования, потому что вызов академика в ОГПУ и его допрос, по мнению зампреда, мог дать основание для новой инсинуации об угрозах и запугиваниях, тем более что прилагаемый черновик письма был дан Ломову на предварительный просмотр15.
В приложенном рукописном черновике письма на имя Сталина16 академик писал:
«Ввиду того, что показания мои, данные в ОГПУ перед НА. Акуловым и Я.С. Аграновым, не были зафиксированы и за краткостью времени не могли быть исчерпывающими, считаю своим долгом сформулировать наиболее существенное следующим образом.
Когда следователь Харьковского ГПУ вызвал меня на допрос и объявил мне, что я обвиняюсь в том, что руководил контрреволюционной организацией, в которой принимали участие Н. Чечень, Ив. Лызанивский, В. Голубович и др. лица, был руководителем украинской военной организации (УВО) и пр., — я заявил, как это и было
15 РГАНИ. Ф. 3. Оп. 61. Д. 836. Л. 131-133.
16 На письме рукописная помета: «Получено от т. Ломова 31 окт. Балицкий 2/XI».
в самом деле: что я состоял в дружеских отношениях с некоторыми из названных следователем лиц и при встречах обменивался с ними мыслями о современном положении политическом и экономическом, но организации между нами не было, и я никакими контрреволюционными действиями не занимался, наоборот, был того убеждения, что моя работа на национально-культурном участке полезна для социалистического строительства СССР, и относительно названных лиц совершенно убежден, что они были в отношении СССР совершенно лояльны. Относительно же УВО не имею никаких представлений, хотя с гр. Коссаком — названным мне в качестве одного из его участников — я знаком, а с покойным братом его Иваном поддерживал дружеские отношения, но ничего от них об УВО никогда не слышал.
Следователь отверг эти мои показания, он не позволил мне их записать, вырывал бумагу из рук, рвал листы, если я писал не то, что он хотел, употребляя резкие выражения, угрозы и другие способы психического воздействия, он настаивал, чтобы я повинился во всем, в чем меня, дескать, изобличают показания других привлеченных, — их целая куча, и они единогласно указывают на меня как на руководителя. Если я подтвержу их и принесу чистосердечное покаяние, это облегчит участь всех привлеченных и мою, в противном случае будут арестованы все близкие мне лица, будут произведены десятки повальных обысков, разорены десятки квартир, взорваны полы и стены, близкие мне лица будут сосланы в концентрационные лагери, где их расстреляют при первом замешательстве в стране, и я стану предметом проклятий у всех моих близких и т. д. А в том чтобы повиниться и капитулировать перед рабоче-крестьянской властью нет ничего унизительного и т. д. Я долго не поддавался, — я доказывал, что ложные показания с моей стороны ни принесут никому пользы. Я выяснил, что перед возвращением в Советский Союз я тщательно взвесил положение, ликвидировал всяческую политическую работу, всякие сношения со II Интернационалом — из которого вышел с моими тогдашними товарищами по организации; прервал отношения с эмигрантскими группами враждебными СССР, и с тех пор вел исключительно культурно-национальную научную работу, ориентируясь на установки социалистического строительства СССР и старался втянуть и заграничные, западно-украинские научные силы в эту организацию, привлечь к научной работе, развивавшейся в советских учреждениях в этом направлении. Но следователь встречал эти мои заявления насмешками и издевательствами, как увертки и ложь — если бы действительно такова была моя деятельность, то я заслуживал бы награды, а не ареста — посмеивался он; он читал мне отрывки показаний моих знакомых, которые, дескать, во всем повинились и выдают меня с головою; когда я пробовал заметить, что эти показания, которые он мне цитирует, не соответствуют действительности, он разражался криками и угрозами; я домогался очной ставки — следователь отвечал: «мы очных ставок не даем». В конце концов я понял положение так, что следователю поручено получить от меня сознания, которые дискредитировали бы меня политически и морально, и он не остановится ни перед чем, чтобы добыть их от меня, а я очевидно не вынесу этих воздействий, о которых приходилось столько слышать ранее, а теперь это начинает и подтверж-
даться на моем собственном опыте. Я чувствовал себя совершенно разбитым физически и нравственно. Еще перед арестом мне пришлось пережить тяжелые потрясения, когда я увидел, как в процессе т. н. самокритики даются совершенно невероятные толкования моей научной деятельности шаги — как упоминание о смерти Галицкого археографа Томашивского, сделанное мною в заседании Киевской археографической комиссии, используются как политические выступления в совершенно несвойственном мне направлении — польско-угодовом, уже тогда я почувствовал себя человеком обреченным, видя как совершенно превратно освещается моя деятельность. А физически я был совершенно болен: меня арестовали во время гриппа, в Харькове в результате горячей ванны и прогулки под снежной слякотью, ночевке в следовательской камере и т. д. я еще более разболелся, получил воспаление голосовых связок горла, воспаление легких. И так я действительно в результате этого допроса, продолжавшегося с 7 час. вечера и до 4 час. ночи, не выдержал примененных ко мне психологических воздействий. Следователь показывал мне собственноручные показания моих знакомых — я, будучи полуслепым, не мог ни убедиться в подлинности, ни отрицать подлинности этих писаний, показываемых мне издалека, мельком. Он писал на моих глазах представление об аресте близких мне лиц и в поте долгих и напрасных усилий и просьб, чтобы мне дала была возможность написать показания, соответствующие их действительности, согласился — как мне предлагал сначала следователь — "присоединиться" к показанию таких лиц как Лизанивский, Чечель и Чернаский, с которыми я поддерживал приятельские отношения. Но тут следователь уже переменил свои требования: он отказывался принять такое заявление, а написал мне образец и требовал, чтобы я написал сознание по этому образцу, что я участвовал в контрреволюционной организации с такими-то лицами и обещаю в подробности изложить эту деятельность. Я долго настаивал на том, что не могу признать того, чего не было, но следователь довивался своего; я чувствовал себя совершенно беспомощным перед перспективами, которые он рисовал на случай моей непокорности. Я совершенно изнемогал, до такой степени, что рука мне отказывалась служить, и я в конце концов написал это заявление и был отпущен в камеру.
Но это не был конец моих страданий. Следователь не удовлетворился полученным от меня признанием, что я был участником контрреволюционной организации, он требовал, чтобы я подробнейшим образом изложил планы, действия, организацию — которой не было, по моему убеждению; он настаивал, что я как руководитель должен больше знать и должен вспомнить показания остальных участников; но когда я просил по крайней мере ознакомить меня с этими показаниями — он отказывал мне в этом. Отправляя в камеру, он дал мне бумаги и велел описать подробнейшим образом все, что ему было нужно. Но то, что я написал не удовлетворяло его, он рвал и выбрасывал в корзину (Порвал и выбросил также письмо, которое я просил послать председателю Совнаркома т. Чубарю — просьбу дать мне свидание, чтобы я мог объяснить ему положение). Грозил отправить из комендатуры в тюрьму и оставить там без допросов и без движения дела. Я, на-
конец, просил сделать это и оставить меня в покое, не заставляя выдумывать того, чего не было, тогда он перешел к другим угрозам в вышеуказанном духе. Он попробовал меня оставить на ночь в следственной камере, посадя в ней часового, чтобы я писал в ней показания, но так как в результате я только окончательно простудился и потерял совсем голос, он отослал меня в камеру и посадил вместе со мною арестованного по другому делу, который опытом других процессов доказывал мне необходимость исполнять беспрекословно требования следователя, давать показания, каких он требует, но доказывал с своей стороны, что я должен писать, и постоянно напоминал, чтобы я не терял времени и писал показания. Его рассказы подтвердили те впечатления, которые у меня составились еще до ареста: если требуются известные показания, нечего отказываться — это только ухудшит дело. В конце концов вместо того, что я писал, и что следователь браковал, он продиктовал мне показание относительно организации, ее программы — которой никогда не было, но которую, по его утверждению, я написал, и т. д. Его особенно интересовали вопросы об уставе и плане «Соборной Украины до Тихого Океана», об организации военных сил, об организации восстаний, о финансовых разветвлениях организации и их деятельности в сфере экономической, политической и культурной, сношениях с заграничными державами, и требовал, чтобы я как можно более приносил ему показаний, повторяя свои угрозы он указывал например СВУ (Ефремова и др.) и настаивал, чтобы я выдал протоколы, статуты, переписку, грозя в противном случае обысками, взломами, ссылками и пр. Так прошла неделя, пока т. Балицкий, учинив мне передопрос, отправил меня в Москву. На этом передопросе, перед т. Балицким, и в Москве перед т. Аграновым и Мессингом не решался отступить от того, что показывал следователю, и в духе его указаний давал ответы, потому что предполагал, что следователь действовал соответственно данным ему инструкциям, и если я отступаю от того что я подписывал, меня отправят на доследование, и история начнется снова. Сопоставляя все происшедшее со мною за последнее время с тем, что мне довилось слышать раньше, во время процесса СВУ, — что мне предстоит участь Ефремова, если я не покорюсь совершенно («поставить Грушевского на колена» — так это тогда формулировалось), я думаю, что это то что было нужно — чтобы я принял на себя вину в контрреволюционной деятельности; для этого собирались показания против меня, и после моего сознания это было уже не нужно, и привлеченные будут освобождены.
Но из того, что мне довелось услышать после освобождения (очень немногого, впрочем, потому что я больше лежал больной), мне пришлось заключить, что многое из сказанного мне следователем не соответствовало действительности, мои харьковские показания, по-видимому, не облегчили положения привлеченных, следствие продолжалось и т. Агранов — относящийся ко мне совершенно корректно и не применявший мер психического воздействия — принимал мои харьковские показания всерьез, — я очень затревожился и пришел к убеждению, что напрасно пошел по дороге, которую мне указал харьковский следователь. Через 2 недели
после своего освобождения я решился сказать т. Агранову, что мои харьковские показания были вынуждены и не соответствуют действительности. Я старался увидеть также т. Менжинского и изложить ему это, но мне не удалось. Только 1-го сентября я имел возможность рассказать обстоятельства дела т. Акулову в присутствии т. Агранова — поскольку это позволило время. В дополнение и подтверждение сказанного мною тогда устно и изложенного мною, я заявляю со всей искренностью:
Я не принимал участия ни в каких контрреволюционных организациях, в особенности со времени возвращения моего на Украину (в 1924 г.) и не думаю, чтобы среди лиц мне близких какие-либо контрреволюционные организации существовали. Между мною и этими лицами не было никаких совещаний, направленных против советской власти, на ее ослабление или дискредитирование.
Я был все время решительным противником интервенций или заграничных давлений на СССР в какой бы то ни было форме, и те люди, с которыми я поддерживал личные, близкие отношения — также. Со времени своего возвращения я не имел никаких политических сношений с заграницей, никому не давал политических поручений (в частности о поездках В. Мазурсина — кого он там видел, с кем говорил и т. д., я узнал только из показаний М-на, которые мне читал следователь, потому, что сношения у меня с М-ном были чисто личные, а не политические).
Никогда у меня не было с кем-либо разговоров об организации восстаний или об организации военных сил, вообще ни о каких действиях или выступлениях против советской власти. Если порой что-либо смущало или огорчало меня в практике ея, я не допускал и мысли о сопротивлении или противодействии, ввиду огромного значения ее задач, и уверен в том же относительно близких мне людей, с которыми я поддерживал близкие личные отношения.
Мои сношения с родными лицами в СССР и заграничными не имели никаких враждебных СССР целей, а исключительно научные и культурно-национальные интересы (научных исследований и изданий, развития украинской культуры), которые, по моему убеждению, соответствовали национальной программе и социалистическому строительству СССР.
Я не имел и по нынешний день не имею никакого представления об Украинской военной организации в пределах СССР, находясь за границей еще, я интересовался переходом на службу СССР гр. Коссака, как ученого специалиста, преданного задачам СССР, и позже поддерживал с ним личные отношения, но никогда не слышал от него враждебного СССР.
Все что я показывал о каких-либо попытках самостоятельной политической или культурной работы — моей лично и совместно с моими знакомыми, я показывал вынуждено и неверно, в вышеописанном убеждении, что от меня нужно покаяние в контрреволюционной деятельности независимо от того, вел я ее или нет, и это было причиною ареста моего и моих знакомых. Я прошу считать их недействительными — чтобы Советская власть не находилась в заблуждении от— 86 -
носительно действительного настроения украинских культурных работников, не предполагала измены или недоброжелательства там, где его не было, а было наоборот желание посильно служить социалистическому строительству СССР — специально на культурно-национальном участке»17.
Черновик этого письма так и остался черновиком; сведений о том, что Грушевский позже послал отредактированный текст Станину, нет. Не ведал академик и того, что Сталин прочел это письмо.
Так как следствие по «Трудовой крестьянской партии» закончилось, необходимо было решить вопрос и в отношении филиала этой организации — т. н. «Украинского Народного Центра». В связи с этим зампред ОГПУ И.А. Акулов попросил включить этот вопрос в повестку заседания Политбюро на 28 января, так как на предыдущем заседании он не был доложен, а в данном случае требовалось закрытое заседание18.
28 января 1932 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) рассматривались вопросы ОГПУ. Было принято решение по делу «Трудовой крестьянской партии» больше 8 лет не давать, а участников филиала «ТКП» на Украине «Украинский Народный Центр» предлагалось «судить как контрреволюционную организацию, выше 6 лет не давать, несколько человек в том числе Грушевского, а также и коммунистов освободить от приговора»19.
После принятого по нему решения Грушевский жил в Москве. В 1934 г. скоропостижно скончался в Кисловодске, где находился на лечении.
В период проведения сельскохозяйственных реформ обстановка в стране была очень сложной. Провалы в социально-экономической политике на селе вынудили партийное руководство искать виновных за срывы темпов коллективизации. Такие виновные в рамках дела «Трудовой крестьянской партии» были найдены по всей стране.
Дело «Селянской партии» рассматривалось первоначально как дело филиала ЦК «Трудовой крестьянской партией». Затем органы ГПУ Украины трансформировали его в «Украинский Народный Центр» под руководством академика М.С. Грушевского.
Совершенно очевидно, что планировавшимися процессами «Трудовой крестьянской партии» и «Украинского Народного Центра» преследовалась цель нейтрализовать критически настроенную к планам коллективизации интеллигенцию как внутри СССР, так и за рубежом.
Документы свидетельствуют, что И.В. Сталин придавал большое значение «расследованию» дела «Украинского Народного Центра». Совершенно
17 РГАНИ. Ф. 3. Оп. 61. Д. 836. Л. 143-148.
18 Там же. Л. 180.
19
* * *
очевидно, что академик Грушевский был освобожден из-под стражи с целью дальнейшего его использования для противоборства с националистическим движением на Украине и для влияния на ряд украинских деятелей за рубежом. Сам он был лишь небольшим элементом в крупной политической комбинации, задуманной и реализовывавшейся И.В. Сталиным в течение нескольких лет.
С помощью проводимых процессов над контрреволюционными организациями «Промпартии», «Союзного бюро ЦК РСДРП(м)» и «Трудовой крестьянской партии» вождь стремился донести до мировой общественности агрессивные планы Запада в отношении Советского Союза и тем самым оттянуть начало надвигавшейся войны. Сфальсифицированные дела предназначались для срыва покровов с этих планов, реальных и мнимых.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Архив Президента Российской Федерации (АП РФ). Ф. 3. Оп. 58. Д. 380.
2. АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 395.
3. АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 397.
4. АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 398.
5. ЗинченкоА.Л. «Миф Михаила Грушевского, или Мессия для Украины». Историческая правда. [Электронный ресурс]. URL: http://www.istpravda. com.ua/articles/2016/09/28/149214.
6. Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ). Ф. 3. Оп. 61. Д. 836.
LIST OF SOURCES AND LITERATURE
1. Archive of the President of the Russian Federation (AP of the Russian Federation), T. 3, In. 58, 380.
2. AP of the Russian Federation, T. 3, In. 58, 395.
3. AP of the Russian Federation, T. 3, In. 58, 397.
4. AP of the Russian Federation, T. 3, In. 58, 398.
5. Zinchenko A.L. (2016) "Myth of Mikhail Grushevsky or Messiah for Ukraine", Historical truth ["Mif Mihaila Grushevskogo ili Messiya dlya Ukrainy", Istoricheskaya pravda] available at: http://www.istpravda.com.ua/ articles/2016/09/28/149214.
МОЗОХИН ОЛЕГ БОРИСОВИЧ — доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН (mozohin@bk.ru). Россия.
