CC BY
30С.Т. Золян
НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ И МНОЖЕСТВЕННОСТЬ ПЕРЕВОДА КАК ПРОЕКЦИЯ ДИНАМИЧЕСКОЙ СЕМАНТИКИ ТЕКСТА
1
Теория перевода - когда осознанно, когда нет - неизбежно основывается на некоторой лингвистической теории. Характер этой теории предопределяет подходы, согласно которым будет описываться и оцениваться практика перевода. При этом многоаспектность процесса перевода - с одной стороны, и многообразие и разнородность различных типов и стратегий перевода - с другой, делают необходимым их описание посредством взаимодополняющих, но не сводимых одна к другой теорий, основанных на альтернативных, принципиально различных подходах. Одни и те же феномены будут по-разному описываться в теориях, основанных на различных принципах (нестрогих или интуитивных аксиоматиках): описываемое как отклонение в одной теории предстанет как базисное в другой, не говоря уже о возможности описания феноменов, не объяснимых посредством других теорий.
В свое время так формулировал проблему Фридрих Шлейермахер. Выделяя два основных типа перевода1, он говорил о принципиальной невозможности сведения их к единой теории:
«О каких бы методах перевода ни шла речь - о формальном или содержательном, о точном или изящном, все неизбежно сводится к двум вышеупомянутым; что касается их достоинств и недостатков, то точность и передача смысла, буквализм и полная свобода в рамках одного
1 «Либо переводчик оставляет в покое писателя и заставляет читателя двигаться к нему навстречу, либо оставляет в покое читателя, и тогда идти навстречу приходится писателю. Оба пути совершенно различны, следовать можно только одним из них, всячески избегая их смешения, в противном случае результат может оказаться плачевным: писатель и читатель могут вообще не встретиться» [Шлейермахер, 2000, с. 32].
159
метода будут пониматься совершенно иначе, чем в рамках другого» [Шлейермахер, 2000, с. 32-33].
При подобной разнородности критериев место некоторой общей теории может занять нечто вроде практического руководства:
«Для ясности каждый из методов перевода можно было бы снабдить сводом правил и корпусом наиболее удачных образцов, которые можно было бы сравнить и оценить» [там же].
В ХХ в. эта идея возродилась, но уже в совсем иной философской традиции и без какого-либо упоминания Шлейермахера: она получила широкую известность как принцип неопределенности (indeterminacy) перевода Уилларда Куайна: различные теории («руководства») могут адекватно описывать речевую деятельность, но будут не совместимы друг с другом - приемлемый, согласно одной теории, перевод может быть не эквивалентен другому, приемлемому уже в рамках другой теории:
«Руководства для перевода с одного языка на другой могут быть составлены различными способами; все они могут быть совместимы со всей совокупностью речевых диспозиций, но в то же время не совместимы друг с другом. В бесчисленном множестве случаев они будут различаться в том, что они предлагают в качестве соответствующих переводов предложений одного языка предложения другого языка, которые не находятся одно к другому в отношении какой-либо удовлетворительной эквивалентности» [Куайн, 2000, с. 44].
Подобная ситуация может привести к идее заменить теорию перевода ее эмпирическим аналогом: «руководством» или «пособием», что и было предложено одним из наиболее авторитетных исследователей в данной области:
«Вместо разговоров о различных теориях перевода, следует говорить скорее о различных подходах к задачам перевода, различных ориен-тациях, приводящих к полезным результатам, и различных способах рассмотрения того, как сообщение может быть передано с одного языка на другой» [Nida, 1991, с. 21].
Тем не менее возможен и иной подход, при котором именно это теоретическое и практическое разнообразие и несопоставимость становятся той подлежащей описанию и объяснению основной проблемой теории перевода. В таком случае не надо пытаться создать некоторую типология переводов в рамках единой теории, которая при этом неизбежно будет распадаться на крайне слабо связанные друг с другом разнородные автономные теории (теория художественного перевода, технического, синхронного и т.п.). Можно исходить из того, что существуют различные взаимодополняющие лингвистические теории, основанные на различных лингвистических постулатах и ориентированные на описание определенных типов перевода. Тогда исходной задачей будет соотнесение и оценка соответствия аксиоматики той или иной теории характеру того или иного типа перевода.
160
Так, в данной заметке мы попытаемся показать, что большая часть из существующих теорий перевода основана на некоторых фундаментальных предпосылках, которые условно можно назвать словоцентричными (сам термин был предложен в: [Алпатов, 1982]). Такой подход ориентирован на тот тип перевода, при котором основной задачей является точное воспроизведение лексических значений и их упорядочение посредством аналогичной синтаксической структуры. Уже применительно к теории значения и референции такой подход наталкивается на давно указанные фундаментальные проблемы, не имеющие в рамках данной теории удовлетворительного решения (вспомним придуманное Уиллардом Куайном знаменитое «гавагаи», когда невозможно определить, обозначает ли это слово кролика или нечто иное, связанное с кроликом)1.
Попытаемся сформулировать основные догмы словоцентричного подхода и рассмотреть перспективы новой теории, открывающиеся при выдвижении их альтернатив. Как нам представляется, большинство семантических теорий, как в лингвистике, так и в философии языка и логической семантике, основываются на трех постулатах:
1) слово имеет значение;
2) говорящий знает значение слов;
3) знание языка есть знание значений слов и (грамматических) правил их употребления.
Все эти теории исходят из того, что слово обладает смыслом и значением независимо от контекста. В качестве сферы, где возможны отклонения, признается поэтическая семантика, в которой под влиянием текстуальных, интертекстуальных и контекстуальных отношений происходит трансформация естественноязыковых значений слова.
Этим постулатам следует и теория перевода. Дело представляется так, как если бы слово имело набор закрепленных за ним значений и говорящий (автор) производил бы адекватный выбор из данной ему парадигмы. Переводчик должен, исходя из текста, найти это значение и привести ему в соответствие лексическую единицу из словаря языка перевода.
Но возможен и противоположный подход - при котором нормальной характеристикой системы будет именно то, что признается как характеристика поэтического языка, а частным (вырожденным) случаем - то, что имеет место при так называемом «обычном» употреблении языка. В таком случае ситуация, когда «говорящий не знает языка, на котором говорит»2,
1 Заметим, что намного раньше эта умозрительная ситуация была описана Брониславом Малиновским: на практических примерах он продемонстривал невозможность основанного исключительно на лексических соответствиях адекватного перевода в иной социокультурной среде и необходимость учета контекстуальных факторов [Ма1тоУ8ку, 1923].
2 «В глоссолалии самое поразительное, что говорящий не знает языка, на котором говорит. Он говорит на совершенно неизвестном языке. И всем, и ему кажется, что он говорит по-гречески или по-халдейски» [Мандельштам, 1987, с. 43].
161
будет характеристикой не только такого экзотического явления, как глоссолалия, но и речевой деятельности в целом1.
Если основанные на вышеприведенных постулатах теории являются «словоцентричными», то альтернативные им семантические теории можно назвать «текстоцентричными» или контекстно зависимыми. Они будут исходить из того, что:
1) слово не имеет фиксированных и не зависимых от контекста значений;
2) соответственно, говорящий не может знать значения слова (раз его нет в языке);
3) соответственно, знание языка не есть знание значений слов и (грамматических) правил их употребления.
Безусловно, это негативные характеристики, которые должны быть дополнены позитивными - как слово «приобретает» значение, или, точнее, каким образом слово начинает соотноситься с внутриязыковыми смыслами и - посредством этих смыслов - с экстралингвистическими значениями. Хотя подобных законченных теорий на сегодняшний день не существует, но их принципы были провозглашены еще в первой трети ХХ в.: в философии языка - это Людвиг Витгенштейн, в лингвистике - Луи Ельмслев, в поэтике - Осип Мандельштам (подробнее см в: [Золян, 2013; 2015]).
При таком понимании слово не может обладать фиксированным и не зависящим от контекста смыслом. Соответственно, говорящий не в состоянии знать смыслы употребляемых им слов. Однако есть разница между отсутствием «представления о том, как и что означает каждое слово» в родном языке и «не-знанием» лексики неизвестного говорящему языка. Естественно, что на незнакомом языке он не будет в состоянии выразить какой-либо смысл, даже если механически запомнит словник данного языка.
Предлагаемый подход позволяет решить эту дилемму. Если понимать смысл как функцию от текста и контекста, то знать смысл слова - это знать, какой смысл может выражать слово в том или ином контексте. Поскольку знание всех контекстов доступно лишь вечному и всеведущему существу, то полное знание контекстов и, соответственно, всех возможных смыслов оказывается для говорящего недостижимым. Поэтому для говорящего знать смысл слова - это уметь вычислить его смысл как функции в некотором множестве контекстов: начиная от нормативного и заканчивая новаторским. Тем самым на весь лексикон переносятся принципы описания индексальной (дейктической) семантики.
1 Ср.: «Человек обладает способностью строить язык, в котором можно выразить любой смысл, не имея представления о том, как и что означает каждое слово» [Витгенштейн, 1958, 4.002].
162
2
Альтернативная словоцентричной теория требует не только пересмотра вышеприведенных постулатов, но, прежде всего, понимания текста как динамического объекта. Как то предлагал Ю.М. Лотман еще в 1980-е годы [Лотман, 1981], текст необходимо рассматривать динамически, в процессе его порождения и функционирования, это не контейнер для «готовых» смыслов, а их «генератор». Следует учесть, что как при порождении текста, так и при его интерпретации оказываются задействованными несколько семиотических систем, и их смысловое взаимодействие приводит к динамическим смысловым трансформациям уже на уровне сублексических структур (так, в поэтическом тексте уже даже звуки могут непосредственно соотноситься со смыслами - так называемый звукосимволизм).
Тем самым исходный объект текстоцентричной семиотики и лингвистики - это текст, но изучаемый «не в себе и для себя», а как целокуп-ность его многомерной гетерогенной смысловой структуры, множественности языков порождения и интерпретации, а также и контекстно обусловленных коммуникативных характеристик. Единицы языка будут в таком случае определяться не столько посредством их внутрисистемных синтагматических и парадигматических отношений, а относительно их функции в организации текста и его возможных приложений (интерпретаций). Текст выступает и как структура, и как операция (действие), а языковая деятельность - как многомерная актуализация и тем самым текстуа-лизация языковых структур в процессе коммуникации.
При таком подходе исходными оказываются не слова, из которых потом составляются тексты, а напротив - как коммуникативная единица выступает текст, в котором слово наделяется смыслом исходя из его не только внутрисистемных, но и интертекстуальных, и контекстуальных характеристик. Учитывая, что последние не могут быть стабильными1, семантика текста тоже обречена на постоянные изменения. Знаковая форма текста не меняется, что создает иллюзию его тождествености самому себе, однако смысл под воздействием новых интертекстов и контекстов подвержен постоянному изменению. Остановка этого процесса знаменует смерть текста или его мумификацию в виде памятника истории языка или литературы. В этом отношении перевод оказывается наиболее адекватной
1 Фиксация подобных характеристик достигается особыми средствами - как, например, особые правила толкования и перевода юридических актов, международных договоров, сакральных текстов и т.д., - когда необходимо сохранить неизменной «первозданную» (т.е. зафиксировать контекст и интертекст в момент создания) семантику текста. С другой стороны, полноценное (т.е. не ограниченное только той или иной социолингвистической сферой) функционирование текста нейтрализует подобные ограничения - так, например, в американской культуре «Декларация независимости» напоминает скорее художественный текст, и она, порождая новые значения, в этом смысле становится непереводимой.
163
формой существования текста - он откликается на процесс семантических изменений и влечет за собой и изменение знаковой формы текста.
Если исходить из того, что семантика текста - динамическая, изменяющаяся в зависимости от контекста многомерная структура, то переводом-эквивалентом может стать зафиксированное на другом языке множество отображений этой структуры. Как нам представляется, этот основной принцип контекстно-зависимой семантики применительно к переводу можно выразить как «протеизм» - для семантического «протеизма» оригинала адекватной передачей станет «протеизм» множественного (многовариантного) текста-перевода. Как выразил этот принцип в стихотворении «Переводчику» (1904) Вячеслав Иванов - «С Протеем будь Протей!»
4
Текстоцентричная (или контекстно зависимая семантика) может описать те явления, которые в практике перевода хорошо известны, но в теории пока не получили адекватного методологического освещения. Возникающие при переводе практические задачи и их решения подводят к необходимости учета контекстной зависимости лексических единиц. Помимо конкретных задач применение текстоцентричной теории языка поможет дополнить существующие словоцентричные переводоведческие теории, что требует дальнейшей проработки. Здесь же в общих чертах обрисуем то, как текстоцентричный подход помогает решить (или снять) две «неразрешимые» проблемы теории перевода: это критерии «лучшего» перевода и «непереводимости».
4.1
Так, при текстоцентричном подходе теряет свою драматическую значимость извечный вопрос о непереводимости поэзии. Поскольку любой текст есть порождение как минимум нескольких кодов (знаковых систем), то непереводимость есть свойство самого текста, связанное с его способностью приобретать новые значения и «лишь» наглядно проявляемое при переводе. Не вдаваясь в детальное обсуждение, приведем сделанное Ю.М. Лотманом заключение:
«Комбинация переводимости - непереводимости (с разной степенью того и другого) определяет креативную функцию. Поскольку смыслом в данном случае оказывается не только тот инвариантный остаток, который сохраняется при разнообразных трансформационных операциях, но и то, что при этом изменяется, мы можем констатировать приращение смысла текста в процессе этих трансформаций» [Лотман, 2000, с. 159].
164
Простым доказательством этого служит неэквивалентность обратного перевода, в том числе и внутриязыкового перифразирования. В случае текста перестают строго выполняться правила симметричности, транзитивности и даже рефлексивности1: текст в различных контекстах перестает быть тождественен самому себе, обратный перевод приводит к другому тексту, и уж тем более перевод перевода не есть перевод исходного. С другой стороны, эти отношения тем не менее в определенной мере наличествуют: так, можно говорить об одном и том же тексте в различных контекстах, обратный перевод может выражать то же содержание, что и исходный, а достаточно часто перевод осуществляется не с оригинала, а с его перевода (вспомним существовавшую практику перевода литературы народов СССР с русского) или же подстрочника. Тем самым вместо проблемы переводимости / непереводимости имеет смысл рассматривать, говоря словами Ю.М. Лотмана, «комбинацию переводимости / непереводимости», или, точнее, различные комбинации или пропорции этих факторов, что, кстати, куда привычнее для переводоведческой и переводческой практики. Любой текст переводим и непереводим в зависимости от комбинации этих факторов, от степени поликодовости данного текста. Как семантическая величина, он существует как множество связанных отношением фамильного сходства вариантов: поскольку изменчив и сам исходный текст, то множество вариантов-преобразований может и не иметь инварианта. Проекцией «непереводимости / переводимости» станет множество выводимых друг из друга вариантов, в которых различными способами и в различной степени сохранено это соотношение. При этом, в соответствии с принципом фамильного сходства (по Л. Витгенштейну), любой вариант выводим из какого-либо другого, в том числе исходного, но может не быть такого, из которого выводим любой вариант (поэтому два произвольно взятых варианта могут оказаться невыводимыми друг из друга). Преобразование текста, сохраняя некоторые релевантные признаки текста, неизбежно видоизменяет другие, поэтому Роман Якобсон даже предлагал отказаться от термина «перевод» и использовать термин «транспозиция». Понятие выводимости представляется нам более удачным воспроизведением комплексного явления переводимости / переводимости, тем более что оно позволяет сравнивать различные варианты (количество операций, необходимых для преобразования одного варианта в другой).
Будучи характеристикой, вытекающей из поликодового характера текста, «непереводимость» может быть эксплицирована посредством множества переводов, каждый из которых ориентирован на преимущественную передачу того или иного кода. Это объясняет наличие множества переводов одного и того же произведения - их совокупность есть попытка
1 Напомним: математически эквивалентность определяется как отношение рефлексивности, симметричности и транзитивности.
165
не только «исчерпать» непереводимость оригинала, но и вывести из него новые смыслы.
Как пример взаимосуществования различных, не отменяющих друг друга преобразований приведем судьбу четверостишия Ованеса Туманяна в русской литературе («Во сне овца ко мне пришла»), где оно существует в восьми переводах, как предельно точных, так и весьма вольных. Однако его наиболее известная репрезентация - считающееся оригинальным стихотворение «Подражание армянскому» («Я приснюсь тебе черной овцою») Анны Ахматовой1.
4.2
Одним из следствий текстоцентричной семантики применительно к переводу будет хорошо согласующееся с практикой положение о том, что нет и не может быть «наилучшего» перевода. Но то, насколько правомерна подобная постановка вопроса, будет зависеть от того, что мы понимаем под переводом и каковы критерии его оценки. Если перевод - это соотнесение синтаксически упорядоченных лексических единиц одного языка с лексическими единицами другого языка и их аналогичное синтаксическое оформление - то при таком подходе «лучшим» переводом будет наиболее точный. Такая оценка допускает количественное выражение, что было предложено в свое время М.Л. Гаспаровым [Гаспаров, 1983; 2001]. Вместе с тем, как отмечалось самим М.Л. Гаспаровым, такая оценка не может претендовать на то, чтобы быть критерием художественности перевода, - она характеризует лишь один из аспектов отношения между оригиналом и переводом. Заметим, что точного совпадения, в силу многозначности, не может быть даже между оригиналом и подстрочником (не случайно, что подобная методика лучше работает при сравнении перевода и подстрочника). Другой подход, в духе романтической герменевтики, исходит из того, что лучшим переводом будет тот, который наилучшим образом передает авторскую интенцию, «дух» оригинала. Но тут возникает вопрос, который подрывает саму основу такого подхода: а знал ли сам автор, что он имел в виду? В свое время Лев Толстой так ответил подобным «фельетонистам» от герменевтики:
«И если критики теперь уже понимают и в фельетоне могут выразить то, что я хочу сказать, то я их поздравляю и смело могу уверить qu'ils en savent plus long que moi (Что они знают об этом больше меня. -С. З.)» [Толстой, 1984, с. 785].
Для самого Толстого интерпретация, авторский замысел и сам текст романа и его структура оказывались чем-то единым. Что касается моди-
1 Подробнее о соотношении всех этих текстов см. в: ^оНал, 1985], дополненный вариант в: [Золян, 2014].
166
фикации тезиса (понять автора лучше, чем он сам), то его вразумительная экспликация обязательно приводит к некоторой новой стратегии (процедуре) прочтения текста (а может быть, даже и к его деконструкции).
Вопрос: почему нет и не может быть лучшего перевода? - можно поставить и по-другому. Предположим, лучший перевод возможен - то ли как максимальное приближение к оригиналу, то ли как выдающееся произведение на данном языке, в то же время являющееся переводом иноязычного текста, то ли в каком-либо ином смысле. Тогда оказывается непонятным - почему у наиболее известных произведений мировой литературы существует такое множество вариантов перевода, почему наличие всеми признаваемого как эталон переводческого мастерства перевода не препятствует появлению новых. Вопрос аналогичен такому: почему у признанных классическими произведений постоянно возникают новые интерпретации?
В обоих случаях ответ можно найти только в том случае, если будем рассматривать текст как динамический объект. Если исходить из слово-центричной теории, то возможен лучший (или самый точный) перевод: если переводчик «точно» воссоздал смыслы лексических единиц оригинала и - даже более строгое требование - именно тот смысл, который имел в виду автор. Согласно текстоцентричной теории, автор не может знать точного значения слова - поскольку оно может приобрести значение только после того, как будет создан текст, и уже внутри этого текста слово приобретет значение. Соответственно, даже самый проницательный переводчик не может знать, что мог иметь в виду говорящий, поскольку сам автор не обладал этим знанием. Если же слово не имеет фиксированного значения, то оно, находясь внутри оказывающего в различных контекстах целого, обречено на вечные изменения, и даже сам Господь не может знать значение слова, если оно не имеет значения. Он может созерцать или создать множество возможных контекстов для употребления данного слова (подобно тому как Бог в философских построениях Лейбница в состоянии созерцать все возможные миры, перед тем как создать лучший из возможных). Соответственно, будучи всеведущим и совершенным, Бог в состоянии проследить изменение семантики слова в различных контекстах и из множества возможных найти наилучший и воссоздать его на разных языках. Но переводчик этого лишен - и всеведения, и совершенства. Тем самым переводчик и автор оказываются равноправны перед лицом текста. (Правда, некоторые теории приписывают эти божественные атрибуты автору.)
Однако сам текст не есть статичная величина. До этого мы говорили о контексте, имея в виду лексическое окружение языковой единицы. Но текст может существовать, только будучи помещен в куда более широкий контекст - коммуникативный, социокультурный и т. п. Этот внешний контекст воздействует и на внутренний. Семантическое воздействие этих факторов автор предугадать не в состоянии. («Нам не дано предугадать, Как наше слово отзовется» (Е. Баратынский).) И если в родной для автора
167
языковой среде текст при смысловых изменениях сохраняет формальную идентичность, то в иноязычной среде, подобно мифу в концепции К. Леви-Стросса, он существует и развивается только как множество вариантов. Изменяющаяся семантика текста в родной для автора языковой среде воплощается в различного рода метатекстах, тогда как в иноязычной - во множестве текстов-вариантов1. Поскольку это множество открыто и всегда допускает возможность новых вариантов, то вопрос о наиболее совершенном переводе оказывается неуместным: переводом оказывается не один текст, а их множество. При этом эти варианты могут достаточно далеко отстоять друг от друга, создавая тем самым многомерное семантическое представление об оригинале. Томас Венцлова в изящной заметке о двух переводах Петрарки - Вячеслава Иванова и Осипа Мандельштама - показал, насколько могут отличаться переводы друг от друга, оставаясь при этом прекрасными стихами и переводами [Венцлова, 1997]. Это есть отражение того факта, что в культурно-литературном пространстве не сводимые друг другу переводы, если они удовлетворяют некоторым эстетическим критериям, не отменяют друг друга.
5
Заключая, заметим следующее. Использование принципиально различающихся лингвистических теорий приводит к различающимся и не сводимым друг другу теориям перевода. Так, словоцентричная теория не оставляет места для такого понятия, как «непереводимость», и в то же утверждает возможность (хотя бы как идеал) «наилучшего» перевода. Обратная ситуация возникает при использовании текстоцентричной теории: комплекс «переводимость / непереводимость» есть характеристика любого текста, которая эксплицируется как множество выводимых один из другого вариантов. Текст отображается как множество взаимодополняющих переводов, каждый из которых удовлетворяет некоторым, различающимся друг от друга критериям приемлемости (переходя к эстетическим категориям, назовем это «степенью совершенства»).
Такие характеристики в той или иной степени присущи не только поэтическому, но и любому типу перевода, но при поэтическом переводе они оказываются особо наглядными в силу специфики поэтических текстов и его восприятия, что и подлежит экспликации посредством тексто-
1 Я.М. Колкер выдвигает и более сильное условие - не только возможности, но и необходимости новых переводов: «Учитывая тот факт что любой перевод является еще одной трактовкой оригинала, при создании новой трактовки следует принимать во внимание не только и даже не столько исторические условия, сколько роль оригинала в современной культуре страны данного языка и отношение современного образованного читателя к произведению и его автору» [Колкер, 2008, с. 50].
168
центричных теорий перевода. Но что примечательно - к аналогичным выводам можно прийти и путем логико-семантического анализа обычной коммуникации. В этом смысле поэзия и логика совпадают по конечным результатам.
Вновь вспомним теорию неопределенности перевода У. Куайна: одним из ее следствий было то, что ввиду несовместимости («не-эквивалентности») получаемых в соответствии с различными «руководствами» переводов мы оказываемся не в состоянии указать, какой именно из переводов следует выбрать (какой из них лучший). Впоследствии (1987) Куайн счел необходимым уточнить: отсутствие перевода, признаваемого всеми теориями в качестве приемлемого, не есть свидетельство того, что такового не существует. Наоборот:
«Критика значения, заданная моим тезисом о неопределенности перевода, направлена против неверных взглядов, но она не приводит к нигилизму. Переводы продолжают существовать и не перестают быть необходимыми. Неопределенность означает не невозможность приемлемого перевода, а возможность множества таковых» [Куайн, 2002, с. 45].
Соответственно, это свидетельствует не только о приемлемости различающихся переводов, но и о неизбежности появления различных теорий, описывающих варьирующиеся характеристики и условия приемлемости и переводимости / непереводимости.
Список литературы
АлпатовВ.М. О двух подходах к выделению единиц языка // Вопросы языкознания. - М.,
1982. - № 6. - C. 66-73. Венцлова Т. Вячеслав Иванов и Осип Мандельштам - переводчики Петрарки // Томас
Венцлова. «Собеседники на пиру». - Vilnius: Baltos lankos, 1997. - C. 168-183. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. - М.: Изд. иностранной литературы, 1958. - 131 с.
ГаспаровМ.Л. Брюсов и подстрочник // Брюсовские чтения 1980. - Ереван: Айастан, 1983. -С. 173-184.
Гаспаров М.Л. Подстрочник и мера точности // Гаспаров М.Л. О русской поэзии. Анализы.
Интерпретации. Характеристики. - СПб.: Азбука, 2001. - С. 361-372. Золян С. Т. Текстоцентричная семантика и теория перевода // Иностранные языки в высшей
школе. - Рязань, 2013. - Вып. 2 (25). - С. 11-18. Золян С.Т. Перевод или цитация? Акмеистическое подражание как тип текста // Золян С.Т. Семантика и структура поэтического текста. - 2-е изд. переработанное и дополненное. -М.: URSS, 2014. - С. 187-194. Золян С. Т. О формальном аппарате контекстно-зависимой композиционной семантики //
Иностранные языки в высшей школе. - Рязань, 2015. - Вып. 2 (33). - С. 3-19. Колкер Я.М. Роль вертикальной и горизонтальной составляющей в межкультурной коммуникации при переводе поэзии // Перевод как гравитационное поле взаимопроникновения культур. - Ереван: Лингва, 2008. - С. 48-50. Куайн Уиллард. Слово и объект. - М.: Логос, Праксис, 2000. - 386 с.
Куайн Уиллард. Еще раз о неопределенности перевода // Логос. - М., 2005. - № 47. - С. 43-45.
169
С.Т. Золян
Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. - Тарту, 1981. - Вып. 515. - С. 8-28.
Лотман ЮМ Семиосфера. - СПб.: Искусство-СПБ, 2000. - 704 с.
Мандельштам О.Э. Слово и культура // Мандельштам О.Э. Слово и культура: Статьи. - М.: Советский писатель, 1987. - С. 39-43.
Толстой Лев. Письмо к Н.Н. Страхову (Ясная Поляна, 1876, апрель, 23 и 26) // Л.Н. Толстой. Собр. соч. в 22 т. - М.: Художественная литература, 1984. - Т. 18. - С. 784-785.
Шлейермахер Ф. О разных методах перевода: Лекция, прочитанная 24 июня 1813 г. // Вестник МГУ. Сер. 9.: Филология. - М., 2000. - № 2. - С. 127-145.
MalinovskiB. The problem of meaning in primitive languages // Ogden C.K., Richards I.A. The Meaning of Meaning: A Study of the Influence of Language upon Thought and of the Science of Symbolism. - Cambridge: Magdalene College, University of Cambridge, 1923. - P. 296-337.
Nida Eugene A. Theories of translation // TTR: traduction, terminologie, redaction. - Québec: Association canadienne de traductologie, 1991. - Vol. 4, N 1. - P. 19-32.
Zolian S. Akmeisticka imitacija kak posoban tip teksta // Knizevna smotra, XYII. - Zagreb, 1984. -Broj 57. - P. 124-130.
170
