CC BY
1
Вестник Томского государственного университета. Филология. 2024. № 88. С. 217-229 Tomsk State University Journal of Philology. 2024. 88. рр. 217-229
Научная статья
УДК 82:82-31:82-6
doi: 10.17223/19986645/88/11
Неоконченный роман А.В. Никитенко «Леон» и его аллюзии в «Обыкновенной истории» И.А. Гончарова
Кристина Константиновна Павлович1
1 Национальный исследовательский Томский государственный университет,
Томск, Россия 1 pavlovitch. [email protected]
Аннотация. Впервые рассматривается вопрос о типологической близости первого романа И.А. Гончарова «Обыкновенная история» и неоконченного романа А.В. Никитенко «Леон». Основой для сопоставления стала эстетическая теория «идеализированного реализма» критика и цензора А.В. Никитенко. Будучи профессором Санкт-Петербургского университета, он, как и его московский коллега Н.И. Надеждин, видел будущее отечественной словесности за синтезом романтических и реалистических начал. Лабораторией этих идей стало собственное художественное творчество Никитенко.
Ключевые слова: И.А. Гончаров, А.В. Никитенко, синтез, романтизм, реализм, «Обыкновенная история», «Леон»
Благодарности: исследование выполнено в рамках гранта Президента РФ для поддержки молодых ученых: МК-1380.2022.2 «Неизвестные страницы русского романтизма: художественные опыты А.В. Никитенко (проблематика, поэтика, текстология)».
Для цитирования: Павлович К.К. Неоконченный роман А.В. Никитенко «Леон» и его аллюзии в «Обыкновенной истории» И.А. Гончарова // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2024. № 88. С. 217-229. doi: 10.17223/19986645/88/11
Original article
doi: 10.17223/19986645/88/11
Nikitenko's unfinished novel Leon and its allusions in An Ordinary Story by Goncharov
Kristina R. Рavlovich1
1 National Research Tomsk State University, Tomsk, Russian Federation 1 pavlovitch. [email protected]
Abstract. The article studies the aesthetic system of the Russian critic and censor Aleksandr Nikitenko and its reception by the writer Ivan Goncharov, who used these aesthetic principles in An Ordinary Story (1847), the first novel of his trilogy. For the first time, the context of Nikitenko's literary work, which has not yet become an object
© Павлович К.К., 2024
of research, is scientifically investigated. The identification of typological connections with literary texts of that time also actualizes the meaning of the notion of "idealized realism".The special and versatile personality of Nikitenko, who was a lecturer at Moscow University and influenced the minds of the "young generation" of the 1840s, turned out to be important both for the formation of contemporary literature and for Goncharov's aesthetics. In his critical works, such as "Vasily Andreevich Zhukovsky, From the Point of View of His Poetic Character and Work" (1853) and "Thoughts on Realism in Literature" (1872), Nikitenko reflects on romantic principles, which, in his opinion, are one-sided and incomplete. The critic saw the future of Russian literature in an organic synthesis of romantic and realistic principles. Of particular importance are the personal and creative relationships between Goncharov and Nikitenko, which is evidenced by the content of the important personal ego-document Diary, which the author kept for almost half a century. It contained all the details of his meetings with Goncharov. The unfinished work Leon, or Idealism was devoted to the problem of sublime romanticism and the failure of youthful dreams. In the title, the author stated the philosophical basis associated with the aesthetics of romanticism. The three excerpts of Nikitenko's literary work that have come down to us are subject to the general author's idea, namely, the destructiveness and inconsistency of the romantic worldview. In addition, Nikitenko, as a contemporary of Pushkin, paid special attention to the hero Lensky, whose path, as a superfluous man, his own hero Leon followed. Judging by the remaining notes on Nikitenko's personal edition, stored in the Research Library of Tomsk State University, the owner's close attention to dreaming heroes, such as Lensky, is obvious. The life path of Leon was largely correlated with the content of Goncharov's novel An Ordinary Story, in which the main character, the romantic Aduev, lives in romantic dreams. Both heroes are disappointed in their own ideals, meeting with prosaic reality. The finale of Goncharov's text is largely correlated with Nikitenko's aesthetics of artistic synthesis in literature, the poeticization of the ordinary.
Keywords: Goncharov, Nikitenko, synthesis, romanticism, realism, An Ordinary Story, Leon
Acknowledgements: The research was carried out within the framework of a grant from the President of the Russian Federation to support young scientists, No. MK-1380.2022.2.
For citation: Pavlovich, K.K. (2024) Nikitenko's unfinished novel Leon and its allusions in An Ordinary Story by Goncharov. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya - Tomsk State University Journal of Philology. 88. рр. 217229. (In Russian). doi: 10.17223/19986645/88/11
Искусство не знает исключительного ни идеализма, ни реализма: в нём они соединяются оба.
А.В. Никитенко [1. С. 28]
Личность А.В. Никитенко до сих пор не стала предметом целостного научного осмысления [2-6], хотя он был одной из знаковых фигур отечественной словесности первой половины XIX в. Разноплановая деятельность, погруженность в процессы историко-литературной жизни нашли отражение в его личной летописи - «Дневнике», охватившем почти полвека.
Этот исторический документ открывает для современных исследователей множество тайн, подробностей жизни Никитенко, представляет особенности формирования и становления эстетических процессов, связанных с
определением пути развития русской литературы, перехода от романтического видения мира к реалистическому.
Никитенко, профессор Московского университета, критик и цензор, был активным деятелем современного ему историко-литературного процесса. Он влиял на формирование эстетических позиций своих студентов, в числе которых были М.Ю. Лермонтов, И.А. Гончаров, выступал оппонентом на защите диссертации Н.Г. Чернышевского [7. С. 279-280], активно занимался публицистикой, был последователем профессора Н.И. Надеждина в реализации категории синтеза в художественном творчестве.
Работы Никитенко отражают его позицию в отношении слома художественной парадигмы XIX в. Эстетическая база Никитенко была связана с идеалистической философией Ф. Шеллинга. В русской литературе он хотел видеть идеалистическую основу, сопряженную с реалистическими принципами. Именно принцип «идеализированного реализма» [8. С. 132] должен был, по его мнению, стать ключевым как в изображении действительности, так и в оценке любого художественного текста. Не случайно П.Н. Сакулин отмечал, что «на задачи художника и на процесс творчества Никитенко смотрит глазами идеалистически настроенного реалиста» [9. С. 523].
Важной работой, посвященной данной проблеме, стала статья 1853 г. «В.А. Жуковский со стороны его поэтического характера и деятельности», в которой Никитенко размышляет о становлении романтизма в России, особенностях творчества и языка первого русского романтика. В ней наблюдается явная диалектика отношения автора к тому, что должно быть предметом изображения в художественной литературе. Никитенко определяет талант Жуковского как «счастливое равновесие», достигаемое за счет того, что «высокое назначение поэзии выполняется не одним прямым изображением изящного, идеального порядка вещей» [10. С. 8], но в сочетании с самой действительностью. Обращение к категории действительности при создании поэтического целого Никитенко считал важной задачей художника, видел в синтетизме полноту изображения мира: «Крайности поэтического реализма имеют своё важное и глубокое значение, но только тогда, когда литература и жизнь хорошо знакомы с идеалами высшей лучшей действительности» [10. С. 8].
В итоговой работе «Мысли о реализме» 1872 г. Никитенко пишет о категории синтеза в искусстве: «...в идеализме есть и другая сторона, которую реализм не может не уважать, и в которой оба эти направления духа совпадают, и действуют за одно для высших идей человечества. Мы говорим о синтетическом принципе духа <...> Принципе высших обобщений» [1. С. 12]. По Никитенко, русская литература должна развиваться именно под знаком «разумного реализма», в котором идеализация служит возвышению, одухотворению, поэтизации жизни.
Важным для понимания эстетики Никитенко становится его художественное творчество, до сих пор существующее в тени его знаменитого «Дневника». В начале 20-х гг. XIX в. молодой Никитенко создаёт свои первые опыты в философской прозе. В личном архиве Никитенко, хранящемся
в рукописном отделе ИРЛИ РАН, находятся два неопубликованных отрывка: «Музариона, или Картина человеческих страстей» (1822) и «Картина страстей» (1825), посвященные мечтательности как пагубной жизненной программе. В ряду этих первых сочинений тогда еще студента Санкт-Петербургского университета стоит и неоконченный, но все же напечатанный фрагментами роман «Леон, или Идеализм»1, в котором автор хотел дать для экзальтированной личности программу принятия действительности через философское преодоление иллюзий и возвышенного самообмана.
В одной из последних работ [8. C. 305], где дано осмысление эстетики Никитенко на примере его личной библиотеки, указано, что существует только один отрывок «Леона», опубликованный в альманахе А.А. Дельвига «Северные цветы на 1832 год». Однако ещё 1828 г. в «Полевых цветах» появился отрывок с названием «Леон и Маргарита, или Предрассудки XIX века», а в том же году «Невский альманах» представил другой фрагмент романа с обширными философскими рассуждениями о любви.
Если обратиться к публикации этих трёх отрывков романа «Леон, или Идеализм», становится очевидно, что все они при разности содержания имеют общую фабульную основу, приоткрывающую замысел всего произведения. В центре внимания автора - духовная жизнь молодого провинциального дворянина по имени Леон, получившего достойное домашнее образование. По достижении должного возраста он поступает в университет, где и начинает складываться его философия романтического идеала. В это же время герой встречает возлюбленную, названную Маргаритой, к которой пишет пространные письма и с которой по неясным причинам у него происходит разлад («...в кораблекрушении, которое претерпел в опасном море жизни, не многое для меня уцелело; лучшее погибло.» [12. 147].). Леон увлекается романтической поэзией, проводит время в «беседах» со своим кумиром Дж. Байроном.
Сохранившийся материал позволяет говорить о том, что Никитенко хотел показать несостоятельность романтизма во всех его проявлениях, а также (как следствие) опасность вертеризма, принятого за модель существования человека. Вероятно, роман должен был закончиться принятием героя действительности, прозы жизни, как впоследствии показал И.А. Гончаров в «Обыкновенной истории» (1847).
Публикация «Леона» была важна для молодого Никитенко, поскольку имела автопсихологическую основу в раскрытии выработанной им философии идеализма. Никитенко создает образ молодого энтузиаста, чтобы на его примере показать пагубность страстей и пылкого воображения, и в этом плане он очень тесно сходится с А.С. Пушкиным, который в романе в стихах «Евгений Онегин» на примере фигуры Ленского показывает слабости романтической натуры, экзальтированной души. Внимание Никитенко как
1 П.Н. Берков в статье «Из истории русского вертеризма (Беллетристические опыты А.В. Никитенки)» (1932) указывает на то, что роман «Леон» представляет собой «.. .обработку «Музарионы» [11. С. 6].
пушкинского современника, конечно, было приковано к роману в процессе его поглавной публикации, а в развитии судьбы пылкого товарища Онегина он нашел траекторию того же пути, которым должен был идти его собственный герой.
Свидетельством особого интереса Никитенко к образу Владимира Ленского являются карандашные пометы, оставленные критиком на страницах первого отдельного издания «Евгения Онегина» (1833) из его личной библиотеки (ОРКП НБ ТГУ)1. Читательская рефлексия Никитенко достоверно показывает, что образ романтика-поэта его привлекает именно в выстроенном Пушкиным противопоставлении главному герою.
Первая помета, касающаяся образа Ленского, встречается уже во второй главе:
И мира новый блеск и шум Еще пленяли юный ум [14. С. 43].
Никитенко во всей строфе выделяет именно эти две строки, в которых автор упоминает о юном возрасте молодого романтика, таком же, как у Леона в начале его жизненного пути. Далее в IX строфе Никитенко подчеркивает простым карандашом:
Негодованье, сожаленье, Ко благу чистая любовь [14. С. 44].
Здесь - акцент на любовь как главную жизненную силу, источник душевного томления и итог всех мечтаний. А именно сердечное чувство является той темой, которая пронизывает все известные отрывки романа Никитенко. Особенно важным для Никитенко оказалось противопоставление жизненных устремлений Онегина и Ленского. Сначала он отмечает пору сближения двух молодых людей: «Судьба и жизнь в свою чреду, / Все подвергалось их суду», а затем выделяет ироничный оттенок в отношении Онегина к Ленскому, где отдельное место занимает поэзия:
Поэт в жару своих суждений Читал, забывшись, между тем Отрывки северных поэм, И снисходительный Евгений, Хоть их не много понимал, Прилежно юноше внимал [14. С.49].
1 См. полную расшифровку и интерпретацию помет Никитенко на романе «Евгений Онегин» в статье И.О. Волкова и Э.М. Жиляковой: Волков И.О., Жилякова Э.М. «Представляет живую картину современных нравов»: А.В. Никитенко - читатель и критик романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин» // Болдинские чтения : сб. ст. / отв. ред. И.С. Юх-нова. Н. Новгород, 2022 [13. С. 188-213].
Наконец, Никитенко отчеркивает строки, в которых дано практически прямое впечатление пушкинского героя от натуры Ленского, связанное с отталкивающей однообразностью романтических упований:
Всегда, везде одно мечтанье, Одно привычное желанье, Одна привычная печаль [14. С. 52].
Читательское обращение Никитенко к роману Пушкина происходило в русле развития его концепции «идеализированного реализма», ставшего эстетической основой и для «Леона». При этом искания Никитенко не прошли бесследно, его эстетические опыты значимо коррелируют с идейным содержанием уже упомянутого романа Гончарова «Обыкновенная история», который в самом названии словно обыгрывает разочарование Леона, возводимое в типичность.
Н.И. Пруцков заметил, что «Гончаров в трактовке образа Адуева-младшего» шел по пути прозаического «варианта судьбы романтика Ленского», который наметил Пушкин и иронически развил Белинский, - это путь драматического «изживая романтизма» [15. С. 23]. В «родословной» Адуева-племянника рядом с Ленским вполне можно поставить и никитенковского Леона, который встраивается в процесс преодоления романтического настроя собственной личности. В критических заметках «Лучше поздно, чем никогда» (1879) Гончаров прямо указывал на главный замысел «Обыкновенной истории»: «...я, конечно, имел в виду и себя и многих подобных мне учившихся дома или в университете, живших по затишьям, под крылом добрых матерей, и потом - отрывавшихся от неги, от домашнего очага, со слезами, с проводами (как в первых главах "Обыкновенной истории") и являвшихся на главную арену деятельности, в Петербург» [16. C. 83]. Писатель, друживший с Никитенко, не мог не знать и не читать отрывки из «Леона». Имеющий сложное, диалектическое отношение к романтизму, Гончаров посвящает первый роман своей трилогии именно теме, которая так волновала хорошо ему знакомого критика в 1820-е гг.
Сюжетная и идейная линия «Леона» тесно соотносится с «Обыкновенной историей» Гончарова, которая вышла спустя пятнадцать лет после публикации первого отрывка романа Никитенко. Очевидно, что критик печатал свои фрагменты как миниатюрные этюды-размышления, имеющие большую или меньшую целостность, хотя и в отсутствии динамично развивающегося сюжета и явной хронологии. По записи из «Дневника» становится ясно, что практически весь известный материал романа был создан уже к 1828 г., когда Никитенко переживал любовную драму с Керн1.
1 Судьбоносной для Никитенко оказалась встреча с А.П. Керн. Первая красавица столицы оказывала внимание Никитенко для своих особых целей. Она высылала ему записки из жизни для того, чтобы влюбленный в неё принял их за «сюжет своего романа,
Гончаров и Никитенко используют разные способы подачи одного и того же сюжета. «Обыкновенная история» открывается отъездом Адуева в Петербург навстречу новой жизни, а первый отрывок из «Леона» сразу начат с ретроспекции - описания разочарованного героя. Оба романа сближают как общий идейный замысел, так и пересечения сюжетных линий. Александр Адуев, покидающий родные Грачи и отправляющийся в неизвестный Петербург, очень напоминает экзальтированного Леона в начале его жизненного пути.
«Леон»
Уже в душе моей боролись стихии высшего нравственного существования. Но в борьбе сей единому случаю предоставлено было решить их жребий. Сердце мое, так сказать, уединенно дышало в груди моей чувствованиями века, чуждое тех мелких страстей, которые в юноше преобразуют уже будущего раба общественного формалитета, ржавую пружину в механизме жизни [18. С. 254].
«Обыкновенная история» Ему скоро тесен стал домашний мир. Природу, ласки матери, благоговение няньки и всей дворни, мягкую постель, вкусные яства и мурлыканье Васьки - все эти блага, которые так дорого ценятся на склоне жизни, он весело менял на неизвестное, полное увлекательной и таинственной прелести [19. Т. 1. С. 9].
Героев влечет неутолимая жажда жизни и деятельности. При этом сам тип «мечтателя» был определен еще в годы воспитания и сложился под влиянием домашнего образования в степном имении, проникнутом патриархальностью жизненного уклада:
«Леон»
В самом деле, в то время как моя пламенная фантазия заменяла мне ум, а сей последний коснел в дремоте бездействия или, не направляемый искусною рукою, не руководимый по пути строгих начал, привыкал действовать только в пользу чувства и мечты, - в то самое время сердце мое дышало нежнейшими ощущениями [18. С. 256].
Я был воспитываем до семнадцатилетнего возраста в доме родителей моих так, как обыкновенно воспитывают русского дворянина, т. е. меня учили всему почти для одного вида, немного заботясь о том, в какой связи состоит то, что я буду знать, с тем, что предназначено мне делать [18. С. 255].
«Обыкновенная история» Он мечтал о благородном труде, о высоких стремлениях и преважно выступал по Невскому проспекту, считая себя гражданином нового мира... [19. Т. 1. С. 25].
Он прилежно и многому учился. В аттестате его сказано было, что он знает с дюжину наук да с полдюжины древних и новых языков. Всего же более он мечтал о славе писателя [19. Т. 1. С. 9].
который она подстрекала продолжать» [17. С. 54]. Эта запись в «Дневнике» имеет важное значение для установления времени написания произведения. Никитенко начал писать автобиографический роман примерно около 1827 г.
Экзальтированность Леона и Александра Адуева напрямую связана с эпохой увлечения романтизмом как главным миромоделирующим принципом. Герой Никитенко прямо излагает особенности своего внутреннего мира, предельно соответствующие духу времени и обстоятельствам, в которых он живет: «Я родился в эпоху так называемых новых идей» [18. C. 254]. Но он не проходит ту нравственную эволюцию, в которой осуществил путь своего героя Гончаров. В финале романа писатель показал Адуева-младшего убежденным реалистом.
Большую роль в жизни героев Никитенко и Гончарова играет «прекрасная дама». У обоих есть возвышенный предмет обожания, хотя принадлежащий к обыкновенному - провинциальному миру, но своим возлюбленным они выражают безмерную преданность, в которой и сами как будто убеждены. При этом сердечные волнения Александра и Леона поданы авторами не без иронии в отношении обманчивости или наивности их устремлений:
«Обыкновенная история» «Софью! нет, маменька, я ее никогда не забуду!» - сказал Александр [19. Т. 1. С. 7].
«Леон»
Рано начала снедать сердце мое томительная жажда любви. На четырнадцатом году моего возраста в каждой уездной барышне, готовившейся быть достойною супругою какого-нибудь заседателя земского суда, я видел уже существо идеальное [18. С. 257].
У Гончарова сентиментальные проявления, как и в отрывках «Леона», имеют общую цель - показать несостоятельность однобокой чувствительности. При этом эмоциональная выразительность понимается как положительное качество, вообще присущее жизни. Так, в самом начале «Обыкновенной истории» возникает образ сентиментальной матушки, провожающей сына в столицу. Тот же идиллический образ проявляется в «Леоне»:
«Леон»
Но мать моя была женщина, исполненная чистой любви ко всему прекрасному и доброму, и я сам любил ее с нежностию [18. С. 257].
«Обыкновенная история» Слезы давно кипят у ней в сердце; они подступили к горлу, давят грудь и готовы брызнуть в три ручья; но она как будто берегла их на прощанье и изредка тратила по капельке [19. Т. 1. С. 6].
Образы матушек в обоих произведениях не случайно соседствуют и соотносятся с образами дядюшек, принимающих заботу о племянниках. Мужская трезвость и рациональность взгляда на мир у Гончарова и Никитенко явно противопоставляются заблуждениям матерей.
«Леон»
К несчастию, мать моя совершенно зависела от моего дяди, который с поприща политической своей жизни принес в свою деревню несколько почтенных ран, глубокое невежество и страсть решать все
«Обыкновенная история» По гроб жизни буду помнить, как мы вместе, гуляючи около нашего озера, вы, с опасностию жизни и здоровья, влезли по колено в воду и достали для меня в трост-
дела военные и не военные по правилам нике большой желтый цветок, как из сте-солдатской дисциплины [18. С. 258]. белька оного тек какой-то сок и перема-
рал нам руки, а вы почерпнули картузом воды, дабы мы могли их вымыть; мы очень много тогда этому смеялись. Как я была тогда счастлива! Сей цветок и ныне хранится в книжке... [19. Т. 1. С. 19].
Еще один важный элемент в русле сопоставления «Леона» и «Обыкновенной истории» - это пейзаж. У Никитенко он фрагментарен, что вполне закономерно, и в целостном виде присутствует лишь единожды. Его отличительная особенность в том, что изображение природы несет на себе след предшествующей традиции его идиллического осмысления, полнота которого не может быть достигнута из-за бури внутреннего мира романтического героя. У Гончарова идиллическое выходит на первый план и соединяется с «обыкновенностью» - принципиально важной категорией для эстетики Гончарова. Пейзажные описания составляют тихую поэзию жизни. В «Леоне» сентиментальное представлено как уходящее, а у Гончарова как настоящее, вечное:
«Леон» «Обыкновенная история»
Дом мой, находясь в некотором отдале- С балкона в комнату пахнуло свежестью. нии от других, примыкает к подошве кру- От дома на далекое пространство раски-той горы, увенчанной печально зеленею- дывался сад из старых лип, густого ши-щими соснами и елями. <...> Перед ок- повника, черемухи и кустов сирени. нами сего дома лежит обширная равнина, Между деревьями пестрели цветы, бе-замыкаемая вдали цепью холмов: она жали в разные стороны дорожки, далее скучна и безотрадна, как жизнь человека, тихо плескалось в берега озеро, облитое к оставленного любовью и дружбою одной стороне золотыми лучами утрен-[18. С. 256]. него солнца и гладкое, как зеркало; с дру-
гой - темно-синее, как небо, которое отражалось в нем, и едва подернутое зыбью. А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к темному лесу. какой красотой бог одел поля наши! [19. Т. 1. С. 11].
Находясь в уединении, Леон зачитывается лирикой «певца Британии»: «Со мной поэт XIX века - Байрон. Беседа с ним составляет лучшее моё удовольствие» [18. С. 18]. Находим подобное и у Гончарова: «.в подтверждение чистоты исповедуемого им учения об изящном, призывал тень Байрона» [19. Т. 1. С. 62]. Образ английского поэта появляется в «Обыкновенной истории» ещё раз, когда в разговоре с Лизой Александр Адуев замечает у неё книгу: «То был "Чайльд-Гарольд" [19. Т. 1. С. 139]. Уже отрезвленный герой объясняет возлюбленной опасности такого чтения и подобного мироощущения: «Зачем вам читать Байрона? - продолжал он, - может быть, жизнь ваша протечет тихо, как этот ручей: видите, как он мал, мелок; он не отразит ни целого неба в себе, ни туч; на берегах его нет ни скал, ни пропастей; он
бежит игриво; чуть-чуть лишь легкая зыбь рябит его поверхность; отражает он только зелень берегов, клочок неба да маленькие облака... так, вероятно, протекла бы и жизнь ваша, а вы напрашиваетесь на напрасные волнения, на бури; хотите взглянуть на жизнь и людей сквозь мрачное стекло... Оставьте, не читайте! глядите на все с улыбкой, не смотрите вдаль, живите день за днем, не разбирайте темных сторон в жизни и людях, а то...» [19. Т. 1. C. 140].
Идейная составляющая неосуществленного полностью романного замысла Никитенко как будто предвосхищает коллизию первого романа Гончарова: вскрытие иллюзий и разочарование романтика в своих идеалах. В «Обыкновенной истории» герой эксплицирует идеи Гончарова о синтезе, о невозможности одностороннего - идеалистического - принятия жизни: «.сочувствуйте тому, что свойственно вашему сердцу; ищите того, что под лад ему, иначе может случиться страшный разлад... и в голове, и в сердце. Тут он покачал головой, намекая на то, что он сам - жертва этого разлада» [19. Т. 1. C. 140]. Путь Леона и Адуева-младшего определен ломкой старых нравов, персонажи, ставящие себя на возвышенно-героические позиции, не выдерживают проверку прозой жизни, в которой, как оказывается, не все отдано исклбчительно идеальному.
«Леон»
Ничего не может быть мучительнее иного противоречия понятий с сим порядком, которое некогда возмущало все мои чувства. Какой-то смертоносный холод сжимал все мои идеи и останавливал их развитие; я чувствовал, как душа моя, отделяясь мало по малу от связей с другими, делаясь уединенною, нисподала в мрачную бездну, где все вокруг меня было глухо, дико и мертво [18. С. 258].
Казалось, всё умирало, гибло вокруг меня; однако ж я не умирал; я был полон жизни и силы; но сия жизнь, неразделяемая с другими, была тяжка для моего сердца. [18. С. 259].
«Один, один среди вселенной» [18. С. 257].
«Обыкновенная история» Теперь он желал только одного: забвения прошедшего, спокойствия, сна души. Он охлаждался более и более к жизни, на все смотрел сонными глазами. В толпе людской, в шуме собраний он находил скуку, бежал от них, а скука за ним. Он удивлялся, как могут люди веселиться, беспрестанно заниматься чем-нибудь, увлекаться каждый день новыми интересами [19. Т. 1. С. 134].
Прежняя восторженность на лице Александра умерялась легким оттенком задумчивости, первым признаком закравшейся в душу недоверчивости и, может быть, единственным следствием уроков дяди и беспощадного анализа [19. Т. 1. С. 40].
«Наедине с собою только, - писал он в какой-то повести, - человек видит себя как в зеркале; тогда только научается он верить в человеческое величие и достоинство» [19. Т. 1. С. 60].
Примеры из художественных текстов свидетельствуют о совершающемся постепенном разочаровании в представлениях и идеалах - как Леона, так и Адуева-племянника. У Гончарова значимым символом этого изменения служат слова Евсея по возвращении барина в родные пенаты: «Ра... кажись, разочаро... ванный...» [19. Т. 1. С. 160]. Это еще одно указание именно на «обыкновенность» происходящего, понимание которого, хотя и не совсем
уверенное, открывается даже Евсею. Ближе к финалу романа читатель встречает Александра Адуева в воплощении той несчастной судьбы, которую у Никитенко предрекал восторженному Леону его учитель-француз: «Леон! - сказал он мне однажды в порыве искренности и природного своего добродушия,- у тебя сердце столь нежное, воображение и воля столь неукротимые, что ты будешь несчастнейшее существо на сем свете» [18. С. 195].
Пушкинский афоризм из стихотворения «К Каверину» («Смешон и ветреный старик, / Смешон и юноша степенный») как нельзя лучше раскрывает идейный замысел Гончарова. В финале романа оба героя оказываются участниками «обыкновенной истории» - Адуев-младший отказывается от экзальтированности, а над дядей, который с «трезвым сознанием необходимости дела, труда, знания» учил племянника жизни, Гончаров вершит собственный суд, показывая его полный жизненный крах, связанный с ситуацией «романтического бегства» (Италия) и семейного уединения. Гончаров вновь обращается к пушкинским отсылкам, когда его герой начинает замечать поэзию «серенького неба, сломанного забора, калитки, грязного пруда и трепака» [19. Т. 1. C. 22]. Автор прозаически перефразирует строки из «Отрывков из путешествия Онегина»: «Иные нужны мне картины: / Люблю песчаный косогор, / Перед избушкой две рябины, / Калитку, сломанный забор, / На небе серенькие тучи, / Перед гумном соломы кучи / Да пруд под сенью и в густых, / Раздолье уток молодых» [20. C. 1]. Таким образом, Гончаров утверждает значимость художественного синтеза в литературе, поэтизацию обыкновенности. Именно эта художественная формула оказалась созвучной Никитенко в его собственном художественном творчестве.
Таким образом, Никитенко осмыслял современный ему историко-литературный процесс и человеческую жизнь вообще как органичное взаимодействие романтических и реалистических начал - «идеализированный реализм». Художественный опыт критика оказался созвучным идее Гончарова об «утраченных иллюзиях» провинциального романтика. «Обыкновенная история» аккумулирует типологические черты и линии, связанные с ники-тенковским Леоном (и, в свою очередь, восходящие или опирающиеся на образ Ленского), но уже в период расцвета «натуральной школы».
Список источников
1. Никитенко А.В. Мысли о реализме в литературе // Журнал Министерства народного просвещения. 1872. Ч. 159, январь. С. 1-56.
2. Колосова Г.И. Автографы И.А. Гончарова в библиотеке А.В. Никитенко // Из истории книжных фондов библиотеки Томского университета. Томск, 1998. Вып. 3. С. 4349.
3. Колосова Г.И. А.В. Никитенко и Н.В. Гоголь: (По материалам библиотеки А.В. Никитенко, хранящейся в Научной библиотеке Томского государственного университета) // Н.В. Гоголь: Материалы и исследования. М., 2009. Вып. 2. С. 90-107.
4. Жилякова Э.М., Павлович К.К. А.В. Никитенко - читатель и критик романа И.А. Гончарова «Обломов» // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2020. № 68. С. 243-257.
5. Гончарова Н.В. Личная библиотека А.В. Никитенко как «летопись русской литературы» // Вестник Томского государственного университета. 2021. № 463. С. 25-31.
6. Волков И.О., Жилякова Э.М. А.В. Никитенко читатель и критик романа А.И. Герцена «Кто виноват?» (по материалам библиотеки профессора) // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2022. № 77. С. 145-168.
7. Отзыв проф. А.В. Никитенко о диссертации Н.Г. Чернышевского, 13 апреля 1855 г. // Красный Архив. Исторический журнал / Главное Архивное управление НКВД СССР. Т. 6 (91). М., 1938. С. 279-280.
8. Гончарова Н.В. Библиотека А.В. Никитенко как репрезентант его творческой и профессиональной деятельности : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Томск : Издательский Дом Томского государственного университета, 2017. 23 с.
9. Сакулин П.Н. Из истории русского идеализма: Князь В.Ф. Одоевский. Мыслитель - писатель. Т. 1, ч. 1. М. : М. и С. Сабашниковы, 1913. 481 с.
10. Никитенко А.В. В.А. Жуковский со стороны его поэтического характера и деятельности // Отечественные записки. 1853. Т. 86, отд. 2. С. 1-36.
11. Берков П.Н. Из истории русского вертеризма. М. : АН СССР, 1933. 8 с.
12. Невский альманах. 1832. С. 137-148.
13. Волков И.О., Жилякова Э.М. «Представляет живую картину современных нравов»: А.В. Никитенко - читатель и критик романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин» // Болдинские чтения : сб. ст. / отв. ред. И.С. Юхнова. Н. Новгород, 2022. С. 188-213.
14. Пушкин А.С. Евгений Онегин: Роман в стихах. СПб. : Типография А.Ф. Смир-дина, 1833. 287 с.
15. Пруцков Н.И. Мастерство Гончарова-романиста. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1962. 230 с.
16. Гончаров И.А. Собрание сочинений : в 8 т. М. : Худож. лит., 1980. Т. 8: Статьи, заметки, рецензии, письма. 559 с.
17. Никитенко А.В. Записки и дневник : в 3 т. Т. 1. М. : Захаров, 2005. 640 с.
18. Северные цветы на 1832 год. М. : Наука, 1980. 399 с.
19. Гончаров И.А. Собрание сочинений : в 8 т. Т. 1. М. : Гослитиздат, 1952. 327 с.
20. Пушкин А.С. Последняя глава Евгения Онегина. СПб., 1832. 60 с.
References
1. Nikitenko, A.V. (1872) Mysli o realizme v literature [Thoughts on realism in literature]. ZhurnalMinisterstva narodnogoprosveshcheniya. 159. January. pp. 1-56.
2. Kolosova, G.I. (1998) Avtografy I.A. Goncharova v biblioteke A.V. Nikitenko [Autographs by I.A. Goncharov in the library of A.V. Nikitenko]. In: Erokhina, G.S. (ed.) Iz istorii knizhnykh fondov biblioteki Tomskogo universiteta [From the History of the Book Collections of the Library of Tomsk University]. Vol. 3. Tomsk: Research Library of Tomsk State University. pp. 43-49.
3. Kolosova, G.I. (2009) A.V. Nikitenko i N.V. Gogol' (Po materialam biblioteki A.V. Nikitenko, khranyashcheysya v Nauchnoy biblioteke Tomskogo gosudarstvennogo universiteta) [A.V. Nikitenko and N.V. Gogol (Based on materials from the library of A.V. Nikitenko, stored in the Scientific Library of Tomsk State University)]. In: Dmitrieva, E.E. (ed.) N.V. Gogol': Materialy i issledovaniya [N.V. Gogol: Materials and research]. Vol. 2. Moscow: Institute of World Literature RAS. pp. 90-107.
4. Zhilyakova, E.M. & Pavlovich, K.K. (2020) Aleksandr Nikitenko as the Reader and Critic of Ivan Goncharov's Oblomov. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya - Tomsk State University Journal of Philology. 68. pp. 243-257. (In Russian). DOI: 10.17223/19986645/68/11
5. Goncharova, N.V. (2021) Aleksandr Nikitenko's Private Library as a "Chronicle of Russian Literature". Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. - Tomsk State University Journal. 463. pp. 25-31. (In Russian). DOI: 10.17223/15617793/463/3
6. Volkov, I.O. & Zhilyakova, E.M. (2022) Aleksandr Nikitenko as a Reader and Critic of the Novel Who Is to Blame? by Alexander Herzen (on the Material of the Professor's Library).
Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya - Tomsk State University Journal of Philology. 77. pp. 145-168. (In Russian). DOI: 10.17223/19986645/77/7
7. Adoratskiy, V.V. et al. (eds) (1938) Krasnyy Arkhiv. Istoricheskiy zhurnal [Krasnyy Arkhiv. Historical magazine]. Vol. 6 (91). Moscow: Tsentr. arkhiv RSFSR. pp. 279-280.
8. Goncharova, N.V. (2017) Biblioteka A. V. Nikitenko kak reprezentant ego tvorcheskoy i professional'noy deyatel'nosti [Library of A.V. Nikitenko as a representative of his creative and professional activities]. Abstract of Philology Cand. Diss. Tomsk.
9. Sakulin, P.N. (1913) Iz istorii russkogo idealizma. Knyaz' V.F. Odoevskiy. Myslitel' -pisatel' [From the History of Russian Idealism. Prince V.F. Odoevsky. A thinker is a writer]. Vol. 1. Part 1. Moscow: M. i S. Sabashnikovy.
10. Nikitenko, A.V. (1853) V.A. Zhukovskiy so storony ego poeticheskogo kharaktera i deyatel'nosti [Vasily Andreevich Zhukovsky, From the Point of View of His Poetic Character and Work]. Otechestvennye zapiski. 86. Section 2. pp. 1-36.
11. Berkov, P.N. (1933) Iz istorii russkogo verterizma [From the History of Russian Wertherism]. Moscow: USSR AS.
12. Nevskiy al'manakh. (1832). pp. 137-148. (In Russian).
13. Volkov, I.O. & Zhilyakova, E.M. (2022) "Predstavlyaet zhivuyu kartinu sovremennykh nravov": A.V. Nikitenko - chitatel' i kritik romana A.S. Pushkina "Evgeniy Onegin" ["Presents a vivid picture of modern morals": A.V. Nikitenko as a reader and critic of A.S. Pushkin's Eugene Onegin]. In: Yukhnova, I.S. (ed.) Boldinskie chteniya [Boldin Readings]. Nizhny Novgorod: National Research Lobachevsky State University of Nizhni Novgorod. pp. 188-213.
14. Pushkin, A.S. (1833) Evgeniy Onegin. Roman v stikhakh [Eugene Onegin. A novel in verse]. Saint-Petersburg: tip. Aleksandra Smirdina.
15. Prutskov, N.I. (1962) Masterstvo Goncharova-romanista [The Skill of Goncharov the Novelist]. Moscow; Leningrad: USSR AS.
16. Goncharov, I.A. (1980) Sobranie sochineniy [Collected Works]. Vol. 8. Moscow: Khudozhestvennaya literatura.
17. Nikitenko, A.V. (2005) Zapiski i dnevnik [Notes and Diary]. Vol. 1. Moscow: Zakharov.
18. Grishunin, A.L. (1980) Severnye tsvety na 1832 god [The Severnye tsvety for 1832]. Moscow: Nauka.
19. Goncharov, I.A. (1952) Sobranie sochineniy [Collected Works]. Vol. 1. Moscow: Gosudarstvennoe izdatel'stvo khudozhestvennoy literatury.
20. Pushkin, A.S. (1832) Poslednyaya glava Evgeniya Onegina [The Last Chapter of Eugene Onegin]. Saint Petersburg: tip. Departamenta narodnogo prosveshcheniya.
Информация об авторе:
Павлович К.К. - канд. филол. наук, доцент кафедры русского языка как иностранного Национального исследовательского Томского государственного университета (Томск, Россия). E-mail: [email protected]
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
K.K Рavlovich, Cand. Sci. (Philology), associate professor, National Research Tomsk State University (Tomsk, Russian Federation). E-mail: [email protected]
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 17.07.2022; одобрена после рецензирования 25.11.2022; принята к публикации 25.03.2024.
The article was submitted 17.07.2022; approved after reviewing 25.11.2022; accepted for publication 25.03.2024.
