CC BY
229
УДК 94:329.18(8=6)«19» ББК 63.3(70)6-3
(НЕО)ФАШИЗМ И ДИКТАТУРЫ В СТРАНАХ ЛАТИНОАМЕРИКАНСКОГО ЮЖНОГО КОНУСА*: ОТ СТАРЫХ ВЗГЛЯДОВ К НОВЫМ
ПРЕДСТАВЛЕНИЯМ
Одилон Калдейра Нету,
профессор истории,
Федеральный университет Риу-Гранди
(Бразилия)
Перевод с португальского Л. С. Окуневой
Аннотация. Латиноамериканские диктатуры 1960-х гг. в период от момента собственно военных переворотов вплоть до консолидации режимов сделали возможным развитие неофашизма как явления и как способа действия. Цель данной статьи - показать связь бюрократии ряда военных режимов стран Южного конуса с неофашистскими организациями и выявить сложность данного процесса.
Ключевые слова: неофашизм, диктатуры, Латинская Америка.
(NEO) FASCISM AND DICTATORSHIPS IN THE SOUTHERN CONE: BETWEEN OLD AND NEW PROSPECTS
Odilon Caldeira Neto, Professor of History, Federal University of Rio Grande, Brazil
Abstract. The Latin American dictatorships (from the military coups up to the regimes' consolidation) made possible the development of neofascism as a phenomenon and as a modus operandi. This article aims both to indicate a relationship between the South Cone military regimes' bureaucracy and neofascist organizations and to show the sophisticated and complex character of this process.
Key words: neofascism, dictatorships, Latin America.
Введение: какой (нео)фашизм?
«Долой фашизм!» - этот главный лозунг, широко распространенный в межвоенной Европе, мог бы остаться актуальным и в Латинской Америке, хотя и в иных условиях, и в иных «одеяниях». С окончанием Второй мировой войны в западном мире укоренился так называемый дуализм «свобода - авторитаризм», однако его отражение в разных странах и его конкретная политическая практика были весьма различны, если подчас не противоположны друг другу. В отличие от длительного господства либеральной демократии период, последовавший за эпохой доминирования «классического фашизма», принес с собой авторитарные
режимы, государственный терроризм и глубокое недоверие в отношении различных слоев населения латиноамериканских стран.
31 марта - 1 апреля 1964 г. [1] в Бразилии произошел военный переворот, сместивший со своего поста президента Жоау Гуларта. После краткого периода развития в условиях демократии крупнейшая латиноамериканская страна попала в тиски военно-авторитарного правления, которое осуществля-
* Страны Южного конуса латиноамериканского континента - Бразилия (географически сюда относятся лишь ее южные штаты), Аргентина, Уругвай, Парагвай, Чили; иногда (в большей степени в геополитическом плане) сюда же относят и Боливию. - Прим. перев.
246
лось в сговоре с консервативными слоями общества (военными, гражданскими, в сфере СМИ) и с политическим классом, не говоря уже о том, что оно отвечало интересам международных сил и должно было оправдать их усилия. Началась интенсивная фаза очередной авторитарной волны, обладавшей относительно новыми чертами: прежде всего речь идет о центральной роли военных и об отсутствии харизматического лидера - характеристиках, столь присущих популистским режимам Ж. Варгаса и Х.Д. Перона, а также и собственно фашизму.
На деле диктатуры «периода после 1964 г.» возникли как побочный продукт «холодной войны» на волне антикоммунизма, неразрывно связанного с образом внутреннего или внешнего врага, а также с политическими последствиями Кубинской революции 1959 г. Военный переворот в Бразилии был «подхвачен» соседними странами, хотя и с некоторыми поправками на исторические и структурные особенности. В 1973 г. в Уругвае началась диктатура, продлившаяся 12 лет. В том же самом году в Чили был свергнут президент Сальвадор Альенде и к власти пришел генерал Аугусто Пиночет, правивший страной вплоть до 1990 г. В 1976 г. настал черед Аргентины: был свергнут президент Исабель Перон, и в стране установилось правление военной хунты, продолжавшееся до 1983 г.
Вскоре после установления данных диктатур (которые в политической теории получили название «военные режимы», «гражданско-военные диктатуры», «военные диктатуры» и тому подобное) в политической науке начинаются дебаты о природе феномена авторитаризма. Так же, как это случилось при осмыслении режимов 1930-х-1940-х гг. (прежде всего в Бразилии и Аргентине), вначале многие исследователи склонялись к их характеристике как фашизоидных режимов, т.е. не чисто фашистских, а лишь имевших фашистские черты в идеологии и практической политике.
Данный анализ как бы перешагнул через старые споры о том, является ли фашизм «движением» или «режимом», - споров, которые получили отражение в работах по фашистской Италии таких авторов, как Ренцо де Феличе и Эмилио Джентиле. В случае же Латинской Америки речь шла о таком контексте, который, если и не был реально антифашистским, то не был и «фашистским». Помимо того, что с 1945 г. международное сообщество стало все более нетерпимым к любым проявлениям фашизма, в странах Южного конуса в 1964-1976 гг. не осталось ни одной «классической» фашистской организации, которая могла бы оказать определяющее влияние на возникавшие диктатуры. Таким образом, это мог бы быть фашизм без опоры на ранее
возникшее фашистское движение или даже фашизм без фашистского правления. В чем же, в таком случае, корень споров?
В 1970-х гг. в общественных науках стран Латинской Америки началась дискуссия о том, возможно ли прийти к консенсусу (в теоретическом и аналитическом плане) по вопросу о сущности «латиноамериканского фашизма» [2], причем фашизма не как особой политической идеологии, а родовой модели, в рамки которой можно было бы «поместить» тогдашние недавно возникшие военные режимы. Подобного рода дискуссия должна была привести к пониманию того, имеются ли общие характеристики и сходство между теми видами фашизма, которые существовали в межвоенный период в Европе, и авторитарными режимами 60-х-80-х годов прошлого века в Бразилии, Аргентине, Уругвае и т.д. Речь шла не столько о том, чтобы с позиций господствовавшего тогда в академических исследованиях марксистского подхода выявить различия между этими диктатурами, сколько понять структурное взаимовлияние при чередовании моделей «зависимо-капиталистического развития» и национального развития, основанного на идеях национал-реформизма, или десаррольизма.
Кроме того, участники этих дебатов стремились дистанцироваться от концептов «франкфуртской школы» с ее понятиями «авторитарной личности» [3] или «шкалы Ф» (теста на определение степени авторитарности личности, где «Ф» обозначает «фашизм». - Прим. перев.), а также от многочисленных интерпретаций теории тоталитаризма. В конечном счете данный анализ основывался прежде всего на характере государств (их структуры, принципов решения проблем, имевшихся у них международных связей и экономического сотрудничества), а не на роли индивидуумов и их положения в обществе и не на политической мобилизации масс.
К консенсусу в отношении терминов или определенных концептов исследователи шли разными путями. Большая их часть, которая оценивала режимы как фашистские, исходила из того, что фашизм был выражением развитого капитализма. Подобный подход предполагал новое видение, принимая во внимание влияние Кубинской революции и последовавшую за этим необходимость ей противостоять. Карлос Муньос [4] считал, что «зависимый фашизм» будет выполнять роль «охранителя» процесса перехода «зависимого капитализма» к стадии «монополистического капитализма» - перехода, обусловленного экспортоориентированной индустриализацией, отсутствием мобилизации трудящихся и среднего класса, распространением идей
«общества потребления». Что же касается отношений с США, то им отводилась не обычная, а доминирующая роль.
С подобным подходом, хотя и с некоторыми оговорками, был солидарен Альваро Брионес [5]. Он считал, что кризис «пост-бреттон-вудской» модели капитализма способствовал тому, что главным содержанием внутренней и внешней политики по отношению к «государству-нации» стал экономический аспект. В силу этого страны, зависимые от империалистических держав в экономическом и политическом отношении, будут более восприимчивы к последствиям обострения «кризиса зависимости» и будут, скорее всего, выбирать «империалистические» средства для его преодоления.
У стран «зависимого капитализма», по мысли Брионеса, оставались два основных, но весьма различавшихся между собой варианта развития: путь национального развития на основе десаррольиз-ма и популистской модели либо «противоречивый вариант проимпериалистического национализма» - «неофашизма», как называет его автор. Столкновение этих вариантов развития было свойственно именно латиноамериканским странам как раз в силу того, что в данном регионе существовала наиболее глубокая, тесная и ярко выраженная зависимость от империалистических стран, прежде всего от США. По мысли приверженцев данного подхода, национализм в условиях такого «неофашизма», стремившегося к прибылям мирового империализма, был весьма приглушен.
Брионес подчеркивает, что для поддержания «неофашистского» режима (и для характеристики такового как неофашистского) были необходимы авторитарные и репрессивные методы социального контроля, сопровождаемые «антикоммунистической истерией», что сближало бы его с «историческим фашизмом». Он высказывается в пользу того, чтобы называть этот режим неофашистским, поскольку в его лице мы стакиваемся с «фашизмом в условиях зависимого капитализма», в силу чего здесь отсутствуют массовая мобилизация и выраженный национализм (это связано с полной и неограниченной открытостью по отношению к иностранному капиталу, как это формулирует сам автор). Брионес считает, что на тот момент самые яркие модели неофашизма проявились в Бразилии, Чили и Аргентине, но с некоторой натяжкой такое определение можно применить и к другим странам. В рамках подобной модели, по его мнению, могли иметь место лишь два пути развития латиноамериканских стран: «субимпериализм» (или неофашизм) либо противоположный путь -социализм.
Что касается других авторов, то они выносили на первый план репрессивные методы как главную характеристику, которая могла бы сообщить военным диктатурам качество «неофашистских». Как считает Карлос Рама [6], такие черты, как пытки, ссылки, даже просто принудительный труд, говорили о совпадении с фашизмом. Исследователь проводит детальный анализ, который позволяет не только вывести феномен неофашизма из «идеального типа военной диктатуры», но и дает типологию отношений между различными вариантами диктатур.
В определенный исторический момент диктатуры Бразилии, Аргентины, Чили, Уругвая сосуществовали с такими режимами, как парагвайский, гаитянский, никарагуанский. Последние три режима характеризовались как «классические диктатуры» под американским, конечно же, протекторатом. Неофашистские же диктатуры рассматривались как «ультранационалистический субимпериализм» (Бразилия) либо режимы, действующие в ареале «субимпериализма» (Боливия, Уругвай), либо даже как подчиненные «колониальному неофашизму США и Бразилии» (Чили). Подобная классификация носит весьма упрощенный и даже неверный характер, но вместе с тем она показывает как влияние этих диктатур - политическое, временное или просто территориальное, что видно на примере Бразилии, - так и отношения зависимости, существовавшие между самими этими странами.
В любом случае совершенно очевидно, что споры были сведены к обсуждению весьма специфических моментов - не к теоретико-аналитическим рассуждениям, а к политическим противоречиям. Данное течение, в рамках которого существовали многочисленные подходы, можно рассматривать как непосредственное отражение взглядов поколения исследователей, жившего в условиях авторитарных режимов: эти режимы были сложными, отличались друг от друга, но в определенных моментах совпадали - а именно в применении принуждения и преследования. Однако с течением времени популярность такого подхода уменьшилась, и ныне совсем немногие авторы настаивают на том, что латиноамериканские диктатуры второй половины XX в. были фашистскими или «неофашистскими».
С другой стороны, тот факт, что в странах Южного конуса не было диктатур неофашистского типа, не означает отсутствия движений неофашистского толка, которые проявляли себя и в попытках переворотов, и в радикализации авторитарных режимов, и даже в попытках фашизации этих режимов; нельзя не учитывать и участие в диктатурах отдельных личностей и целых организаций неофа-
248
шистского типа. Чтобы не погружаться в обширную дискуссию о самом концепте неофашизма, мы рассмотрим в данной статье два дополнительных параметра: организации и политические идеологии, примыкающие к «историческому фашизму» (т.е. к той идеологии, которая возникла в межвоенный период в Европе), и персонажи и лидеры, которые, пройдя через фашистские организации 1930-х гг., пытались перенести ключевые пункты их идеологии в эти диктатуры.
В силу этого необходимо воспринимать неофашизм как практики, связанные с «историческим фашизмом» в «пост-фашистский» период [7]. В конце концов, хотя эти режимы и не были фашистскими, правоавторитарные режимы, навязанные различным латиноамериканским странам, несомненно, создали благоприятную политическую почву для радикальных организаций. Также следует отметить, что в данной статье нет цели рассмотреть все подобные организации или все диктатуры подобного рода, а только уяснить, как случилось так, что в ряде стран произошли сходные процессы как в плане проникновения неофашизма во властный аппарат диктаторских режимов, так и в плане радикализации в направлении неофашизма.
Различные виды фашизма, фашисты
и авторитарные режимы после 1964 г.
Начиная с 1960-х гг. праворадикально настроенные военные отходят от свойственных им чисто военных функций и начинают заниматься политикой, а также получают назначения на посты вне военной сферы (впрочем, это не значит, что до этого периода военные в странах Южного конуса не имели никакого отношения к политике, особенно когда на высокие посты назначались сторонники праворадикальных взглядов). Кроме того, авторитарная политическая культура с фашистскими чертами оставалась в достаточной степени распространенной, особенно в таких странах, как Бразилия, Аргентина и Чили.
Как показывает Сандра Дойч [8], в Аргентине и Чили данные тенденции получили свое развитие, начиная с «Националистических лиг», хронологически совпадавших с периодом Первой мировой войны и продолживших свою деятельность в 1920-е гг.; они предварили собой «новую волну» фашизма. В Бразилии наиболее крупным политическим образованием праворадикального толка было «Бразильское интегралистское действие» (1932-1937 гг.), которое представляло собой не только первую массовую политическую организацию, располагавшуюся на правом фланге, но и наиболее эффективно действовавшее внеевропейское фашистское политическое
движение межвоенного периода, хотя ему и не удалось прийти к власти [9].
Влияние фашизма проявлялось не только в политических организациях, но также и в деятельности авторитарных режимов (особенно, как указывалось выше, в Бразилии и Аргентине). Некоторые авторы считают, что данный феномен был свойственен не только двум крупнейшим южноамериканским странам, но и Парагваю. Хотя долго длившаяся там диктатура генерала Альфредо Стресснера (1954-1989) возникла после окончания Второй мировой войны, ее установлению предшествовала политическая нестабильность, на которую влияли режимы соседних стран.
Одним из проявлений такого влияния и заимствования идей можно назвать культ личности Стресснера. Превознесение личности парагвайского диктатора, проявившееся в строительстве жилого квартала, получившего его имя, а также в различных празднествах, проистекало не только из выстраивания его лидерства в системе гражданско-военной власти, но и было связано с представлением о нем как о патриархе нации (наподобие образа Варгаса как «отца бедных»). Кроме того, в случае с выстраиванием образа Стресснера идея политического лидерства передавалась с помощью иконографических атрибутов христианской Троицы.
Стресснеризм не представлял собой отдельного политического направления; нельзя было сравнить его и с «историческим фашизмом»; он являлся вариантом культа личности. Поэтому, хотя этот режим и испытал на себе некоторое влияние политики, характерной для фашистских лидеров, он не дошел до такой точки, когда бы сам использовал политические инструменты подобного рода. Вместе с тем Парагвай эпохи Стресснера стал пристанищем как нацистских преступников [10], так и праворадикальных элементов различного толка - итальянских фашистов, немецких нацистов, хорватских террористов, латиноамериканских военных и т.д. [11].
Некоторые авторы утверждают, что парагвайский лидер, не будучи явным фашистом, восторгался нацизмом и фашизмом [12]. Если это и было так, то никак не повлекло за собой никаких сходств в политических режимах. А после свержения Стресснера 3 февраля 1989 г. культ его личности и восхищение им в одночасье прекратились, его ближнее окружение и сторонники мгновенно прекратили публично заявлять о своей прежней приверженности к нему как к политику и человеку [13]. Таким образом, стресснеризм даже в краткосрочной исторической перспективе не сумел создать долгосрочного политического эффекта от своего правления.
Хотя Стресснер почти полностью поставил под свой контроль партию Колорадо и синдикалистское движение в лице Парагвайской конфедерации трудящихся, использовал массовый спорт (особенно футбол), фольклорное пение и искусство (включая некоторые эстетические практики, восходившие к различным типам фашизма [14]) для достижения социально-психологического воздействия, эффект от этого продлился недолго.
Одна из самых экспрессивных, но и быстро завершивших свое существование парагвайских организаций чисто неофашистской направленности возникла только в 1989 г., вскоре после свержения Стресснера, поэтому можно утверждать, что режим Стресснера не только не перерос в фашистский, но и не позволил в достаточной мере развиться тем неофашистским объединениям, которые уже существовали в стране. Когда после окончания авторитарного правления появились условия для создания партий, этой возможностью воспользовались не только троцкистские группы, но и некоторые фашистские организации; они образовали парагвайскую Национал-социалистическую партию, которая просуществовала довольно краткий период и была распущена в 1993 г. [15].
В других военных диктатурах после 1964 г. подобный феномен был более распространен и на первый взгляд таил в себе меньше конфликтов; в нем не было ни малейшего намека на ведущую роль неофашизма. Хотя парагвайская диктатура и существовала одновременно с другими латиноамериканскими диктатурами и поддерживала их, сам парагвайский случай обладает особой спецификой. Любопытно то, что по некоторым аспектам диктатуру Стресснера можно сравнить с диктатурой Пиночета в Чили - но только не в экономическом плане (в Чили команда «чикагских мальчиков» провела неолиберальные реформы в духе шоковой терапии), а именно в плане того, насколько вся политическая система замыкалась на фигуре диктатора.
Если одни авторы усматривают в чилийском и других латиноамериканских режимах черты фашизма (или «зависимого фашизма») [16], то другие считают, что, хотя в чилийском режиме и имела место неолиберальная экономическая политика, но классифицировать пиночетовский режим как фашистский позволяют именно консерватизм и авторитаризм, соединенные с культом лидерства самого Пиночета. Авторитаризм, приобретавший черты мессианской борьбы добра со злом (в понимании диктаторов - с коммунизмом), можно обозначить как определяющий признак «ибероамериканского фашизма» [17].
В этом, несомненно, и кроется одно из различий между военными режимами: какой из них был более авторитарным? Какой из них прибегал к поистине религиозному дискурсу при решении вопроса о «добре» и «зле»? И наконец принципиальный вопрос: какой из них может считаться более или менее фашистским? Это, конечно, зависит от того угла зрения, который изберет исследователь.
В Чили авторитаризм опирался на армию, церковь и на постоянное преследование оппозиции, кроме того, в перевороте активно участвовали неофашистские организации. Можно, например, указать на роль лидера «Националистического фронта "Родина и свобода"» Роберто Тиеме [18]. Вначале эта организация представляла собой общественное движение («Гражданское движение "Родина и свобода"») и предлагала различные политические решения. Она продолжала действовать в том же духе или даже активнее в период формирования политической коалиции «Народное единство», от которой и был избран президент Сальвадор Альенде.
Но после 1972 г. организация приобрела идеологические и политические черты неофашизма: она стала мобилизовывать массы под флагом национализма и корпоративизма, а именно создания корпоративных профсоюзов (гремиос) взамен политических партий, обычно действующих в буржуазно-либеральной политической системе. Несмотря на свою антилиберальную и в особенности антимарксистскую риторику, деятельность организации «Родина и свобода», как отмечает С. Буазар [19], была весьма двусмысленной: иногда организация выступала в защиту некоторых партий и демократических настроений, с одобрением относилась к либерализации чилийской экономики.
Изменения в идеологии неофашистских организаций можно рассматривать и как отражение их потребностей в установлении связей с властными структурами. Хотя диктатура в Чили и не была в глазах неофашистов наилучшим образцом, не приходится сомневаться, что она в наибольшей степени приближалась к желаемому варианту. Более того, после своего участия в перевороте многие члены «Родины и свободы» вошли в органы разведки, контрразведки, в репрессивные органы; подчеркивалось, что эта работа, в той или иной степени, весьма полезна для них [20].
Праворадикальные движения, относятся ли они к неофашистским или нет, представляют собой феномен, преодолевающий национальные (и даже временные) границы. Сотрудничество неофашистских организаций с военными режимами (а многие из этих режимов обладали глубоким внутренним
250
сходством, особенно в плане проведения ими ярой антикоммунистической политики) перешагнуло национальные границы.
Радикализация авторитарных режимов, которая привела к усилению политических преследований в рамках военных диктатур, способствовала не только связям между репрессивными аппаратами соседних или относительно близко расположенных стран, но и выработке общей политики праворадикальных режимов на транснациональном уровне.
Возможно, высшим воплощением государственного терроризма в диктаторских режимах Аргентины, Боливии, Бразилии, Парагвая и Уругвая (по крайней мере, в плане взаимного сотрудничества) была программа под названием «Операция «Кондор». Секретные действия, скоординированные правительствами, были направлены в основном на подавление прав человека, политические преследования, убийства оппозиционных деятелей и противников диктаторских режимов. Помимо контрразведывательных операций в данных странах «Операция «Кондор» использовала приемы пыток, применявшиеся секретными службами Франции (в связке Франция-Аргентина-Чили), а также опиралась на участие разведывательных органов США (они не оставались в стороне с самого начала «военно-гражданских» переворотов).
В сложившейся системе «антидемократического антикоммунизма», парадоксальным образом выступавшего от имени либеральной демократии, возникли связи с другими неофашистскими организациями, которые находились за пределами Южного конуса. Ярким примером может служить организация «Кубинское националистическое движение», основанное в 1959 г. кубинцами Фелипе Риверо Диасом и Гильермо Ново Самполом. Эмигрировав после победы Кубинской революции в Нью-Йорк и Нью-Джерси [21], они учредили ряд изданий («Националист», «Националистическая молодежь», «Молодой националист», «Послание национализма»), в которых пропагандировали близкие к неофашизму взгляды (особенно это касалось символики и униформы), а в отношении кубинского социализма (который они называли «наихудшей из известных раковой опухолью»), а также некоторых форм социально-политической организации общества в режимах либеральной демократии предлагали занять «третью позицию» (т.е. не соглашаться ни с социализмом, ни с капитализмом. - Прим. перев.). Неприятие ими левого режима на Кубе и социальных движений в США (особенно «Черных пантер») привело их в конечном счете к сближению не только с такими американскими экстремистскими организациями, как «Ку-клукс-клан» Дэвида Дьюка, но
и с диктатурами Южного конуса, особенно аргентинской и чилийской.
В Чили они участвовали в актах насилия и политической дестабилизации, помогали в деле убийства генерала Карлоса Пратса (который занимал пост главнокомандующего вооруженными силами непосредственно перед тем, как этот пост перешел к Пиночету) и замышляли убийство Бернардо Лейтона - христианско-демократического деятеля, оппозиционного диктатуре. Несмотря на связи данной кубинской группы с такими неофашистскими организациями, как бельгийская «Молодая Европа» во главе с Жаном Тириаром [22], кубинцы не считали себя чисто неофашистским образованием. Впрочем, этот факт больше свидетельствует о сложностях самоидентификации в качестве фашистов в «пост-фашистском» мире, нежели подтверждает действительное отсутствие фашистских ценностей у кубинской группы.
Эпоха «пост-фашизма», с одной стороны, затруднила деятельность организаций, называвших себя неофашистскими, а с другой - ослабила наиболее радикальные и экстремистские проявления правого радикализма. Еще до того, как произошли военные перевороты, группы и течения, использовавшие соответствующую лексику и апеллировавшие к характерным ценностям, размежевались на радикальных и умеренных (т.е. менее нетерпимых в своем национализме и способных к диалогу с правыми консерваторами или даже с международными объединениями). Так случилось, например, в Уругвае, где правые радикалы еще до переворота пытались модифицировать антилиберальный и антисемитский дискурс [23].
Хотя накануне переворота ситуация складывалась не в пользу уругвайских правых, довольно быстро она изменилась. В начале 1970-х гг. наметилась их радикализация, чему способствовали и мелкие группировки - например, «Вставай, молодежь Уругвая», хотя ее и нельзя было окрестить как неофашистскую (как это заочно делали ее противники), все же она активно противопоставляла себя уругвайским левым, брала на вооружение тактику политического насилия, особенно в студенческой среде [24]. И наоборот - такие группы, как «Национал-социалистическое рабочее и студенческое движение Уругвая», явно использовавшие фашистские и нацистские лозунги, не сумели сыграть значительную роль даже после прихода диктатуры к власти.
Как отмечает ряд авторов, в уругвайской диктатуре, особенно в контексте усиления политических репрессий, проявилась связь между различными аспектами идеологии «исторического фашизма»
и взятыми на вооружение режимом «доктринами национальной безопасности». Кроме того, сюда включались и наработки французских колониальных властей в деле организации репрессий, и элементы политики франкистской Испании, и опыт тех военных, которые были связаны с нацистскими и фашистскими кругами [25].
Более сложен случай Аргентины - и по составу диктатуры, и даже по пределам (или отсутствию таковых) действия государственного терроризма. Как показал Хуан Луис Бесоки [26], действия репрессивного аппарата аргентинской диктатуры вышли за пределы деятельности самого государства. Подобное параллельное государству насилие существует не только потому, что оно действует независимо от государства; оно еще более интенсифицирует репрессии. Но следует отметить, что и государство внесло свой вклад в дело углубления репрессий, проводившихся полугосударственными организациями, что проявилось в деятельности организации «ААА» (Аргентинский Антикоммунистический Альянс) - полувоенной группировки, которая до переворота занималась убийствами левых политиков и активистов.
В этом плане необходимо указать на то, что в идеологической подготовке подобных организаций использовался сложный набор относящихся к фашизму элементов, что не означало полной и абсолютной фашизации таких параллельных государственным структурам образований. Этот вопрос более сложный, чем просто утверждение о влиянии фашизма на аргентинский военный режим. При его оценке необходимо принимать во внимание наличие правого (или праворадикального) уклона внутри перонизма в условиях более сложной политической культуры. Такие авторы, как Федерико Финкельштейн, считают, что все это вытекает из того периода, когда аргентинский национализм можно было приравнять к фашистским объединениям [27] в плане проведения политики «креста и шпаги», т.е. упрочения связи между церковью и армией. Тем самым «Грязную войну» (политику государственного террора по отношению к противникам военной хунты в Аргентине - прим. перев.) можно было бы трактовать не только как производную и результат «холодной войны», но и как феномен, имеющий более глубокие исторические корни, что и могло бы объяснить появление таких групп, как «Националистическое движение Такуара» [28] или та же самая «ААА».
Подобные взгляды не являются преобладающими в аргентинской историографии - их не придерживаются ни авторы, рассматривающие изменения в аргентинском национализме во второй
половине 20 в. [29], ни исследователи, изучающие деятельность отдельных группировок (например, близких к журналу «Кабильдо» [30]), которые от католического национализма уже переходили к фашизму (в частности, в своей конспирологии и антисемитизме), но которые при этом заимствовали и несвойственные правым радикалам межвоенного периода положения (или же использовали идеи конца XIX в.).
Гораздо более сложным является вопрос о правом перонизме, т.к. он подразумевает обсуждение влияния, которое политическая культура оказывает на становление различных идеологических течений внутри одного и того же политического направления [31]. Можно ли вписать их в перонизм, или они есть результат разнообразия, изначально заложенного в этом феномене? Есть авторы, которые усматривают наличие специфического фашизма, есть те, кто это отрицают, но все они говорят как о деятельности неофашистов внутри репрессивного аппарата аргентинских диктатур, так и о поддержке правого радикализма со стороны государства [32].
Речь идет о дискуссии, которая затрагивает не только военно-диктаторские режимы в Аргентине после 1970-х гг., но и анализ самого аргентинского национализма. Что же касается непосредственно неофашизма, то его влияние на политические организации, а также на госаппарат и параллельные государственным структуры - одно из возможных объяснений столь активных репрессий и политических преследований в Аргентине, даже по сравнению с Чили, Бразилией и т.д. Несмотря на это, влияние неофашизма не определило собой фашизацию диктатуры [33].
Интенсивность организованных политических преследований или та логика, согласно которой проводились репрессии, - специфика именно аргентинского случая, но, как было показано выше, связь между неофашистами и военными диктатурами не есть особенность Латинской Америки; этот регион лишь демонстрирует различную степень интенсивности такой связи. Любопытно, что в Бразилии, где существовало наиболее крупное на континенте фашистское движение, подобная связь, напротив, была незначительной. Хотя один из основных вдохновителей/исполнителей переворота 1964 г. (как и заговора, открывшего дорогу государственному перевороту Нового государства Варгаса в 1937 г.) генерал Олимпиу Мо-урау Филью был интегралистом еще с 30-х годов прошлого века, было бы неверно утверждать, что и в 1964 г. он продолжал оставаться безоговорочным сторонником этого идеологического направления и его лидеров.
252
Объяснение этого феномена кроется в идеях интегрализма, сформулированных Плиниу Салга-ду: соединив в себе в 1930-е гг. различные движения и организации праворадикального толка [34], интегрализм в конечном счете превратился в синоним институционализированного бразильского фашизма. Поэтому его провал стал и провалом такого фашизма в целом. После своего изгнания в Португалии [35] бывший лидер Бразильского инте-гралистского действия П. Салгаду попытался в послевоенный период возродить интегрализм в виде политической партии, создав Партию народного представительства (ПНП) [36].
Хотя у этой партии и были интегралистские черты, сама она вышла за рамки собственно ин-тегрализма. В этом - корень дискуссий о том, насколько прочна связь партии, действовавшей до 1964 г., с интегрализмом 1930-х гг. [37]. Хотя путчисты 1964 г. и «восприняли» правила демократии, реализация ими своего заговора сопровождалась активной поддержкой со стороны интегралистов, но в отличие от 1937 г. (года, когда в результате переворота было установлено Новое государство Ж. Варгаса) интегрализм уже не был на первых ролях на бразильской политической арене.
Таким образом, деятельность неофашистов (или попросту интегралистов), которые действовали заодно с военными и консервативными кругами (в том числе участие в прошедших за несколько дней до переворота 1964 г. «Маршах семей вместе с Богом за свободу»), стала еще одним звеном в подготовке переворота. Лидер интегралистов даже выступил с речью на одном из мероприятий в Сан-Паулу, но его участие было не главным. Поэтому было бы неверно утверждать, что процесс подготовки военного переворота определялся интегрализмом. На деле же, хотя в интегралистской идеологии элементы путчизма были довольно сильны, интегралисты стремились внедриться в госбюрократию или хотя бы в созданную военным режимом двухпартийную систему, конкретно - в проправительственную партию «Национальный союз обновления» (ARENA).
Влияние интегралистов неумолимо уменьшалось: им не удалось создать собственную парламентскую фракцию, и в силу этого и без того неопределенные возможности «фашизации» диктатуры оказались в большей степени связанными с радикализмом военных, чем с бразильским фашизмом (он же - интегрализм) [38]. Конечно, интегра-листы не теряли надежды на возможность политического роста. Поэтому они заявляли о том, что обладают большой политической властью и располагают значительным числом членов партии, что совершенно не соответствовало действительности.
Не будем также забывать, что деятельность лидера интегрализма основывалась - в контексте холодной войны - не только на старой апелляции к фашизму, но и на влиянии идей салазаризма, проистекавших от «Нового государства» Португалии [39].
Фашисты сыграли свою роль в процессе ослабления бразильской демократии; они также участвовали и в становлении последовавшей диктатуры, но это не означало, что в обоих случаях они играли центральную роль. Случай Бразилии есть вариация того общего процесса, который происходил в целом в Латинской Америке.
Заключение
В Латинской Америке 1960-е-1980-е гг. были временем бурных политических процессов, отмеченных политическими преследованиями как результатом военно-диктаторских режимов. Современники событий могли усматривать в качестве ближайших аналогов именно фашизм межвоенного периода. Однако следует ли классифицировать данные диктатуры как фашистские или неофашистские? Полагаем, что нет. Ведь несмотря на определенные сходства (политическая нетерпимость, преследование меньшинств и политических противников, использование ультранационалистической риторики правого толка), деятельность этих диктатур не была близка к фашистской (например, не было массовой мобилизации, однопартийной системы, включения в режим профсоюзного движения и т.п.)
Помимо этого, данные диктатуры были весьма далеки от восприятия корпоративизма, находившегося под влиянием социальной доктрины церкви. И главное - они, пусть и в разной степени, олицетворяли собой парадоксальную (а возможно, и не столь парадоксальную) связь между политическим авторитаризмом и экономическим либерализмом. Невозможно себе представить, чтобы еще остающиеся фашисты (или, иными словами, неофашисты) были бы согласны с этим.
Вместе с тем в то же самое время, когда эти различия стали объектом критики со стороны неофашистов, объединявшие их с правыми радикалами общие ценности способствовали их объединению, сотрудничеству в деле радикализации режимов, выработки их идеологии и даже в их ориентации на вдохновляющие их образцы. Если рассматривать военные диктатуры в Латинской Америке в качестве мутации фашизма контрпродуктивно, то так же неверно было бы игнорировать влияние на политическую культуру этих режимов правого экстремизма профашистской ориентации.
Как было показано выше, неофашисты стремились - с разной степенью настойчивости - «при-
своить себе» новые авторитарные тенденции, оседлать их, попытаться продвинуться вперед на гребне этой волны. Это был способ не только заявить о преемственности или о начале новых конкретных институциональных изменений, но и стремление поддержать веру в новую политическую тенденцию, которая, несмотря на свои амбиции и обнадеживающий дискурс, никогда не реализовалась. Хотя диктатуры стран Южного конуса и включали некоторое количество неофашистов в свои ряды, они способствовали тому, чтобы неофашистские организации и активисты оказались еще в большей степени на обочине большой политики, хотя, конечно, даже подобное маргинальное положение не сделало носителей таких взглядов менее вредоносными.
Примечания:
1. Вопрос о дате совсем не случаен. В Бразилии день 1 апреля называют «днем дурака», когда все друг друга обманывают. Поэтому уже начиная с первых дней диктатуры возник спор по вопросу об этом памятном историческом факте. Сторонники переворота считали датой его начала 31 марта 1964 г., а противники, расценивавшие правление военных как фарс, утверждали, что и начался он в соответствующий день (1 апреля); они полагали, что именно в дне 1 апреля совпали переворот и надувательство.
2. По этому вопросу см. для сравнения: Padrós, E.S. Como el Uruguay no hay... Terror de Estado e Segurança Nacional - Uruguai (1968-1985): do Pachecato à Ditadura Civil-Militar. Tese (Doutorado em História). - Universidade Federal do Rio Grande do Sul, Porto Alegre, 2005. - Tomo I. - P. 17-20.
3. Adorno, T.W; Frenkel-Bruniswk, E; Levinson, D.J.; Sanford, R.N. The authoritarian personality. - New York, 1950.
4. Munoz, C.S. Doctrina de Seguridad Nacional y otras ideologías en Latinoamérica // Praxis. - 1984. - N 2930 - P. 11-16.
5. Briones, A. El neofascismo en América Latina // Problemas del Desarrollo. - 1975. - N 23. - P. 25-50.
6. Rama, C.M. Modelos autoritarios latinoamericanos del siglo XX // Papers: Revista de Sociologia. - 1982. -Vol. 18 - P. 121-137.
7. Здесь я заимствую термин у Роджера Гриффина, однако необходимо иметь в виду различия исторического контекста Европы и Латинской Америки. См.: Griffin, R. Studying Fascism in a Postfascist Age. From new consensus to New Wave? // Fascism: Journal of Comparative Fascist Studies. - 2012 -Vol. 1 - P. 1-17.
8. Deutsch, S.M. Las derechas: La extrema derecha en la Argentina, el Brasil y Chile (1890-1939). - Buenos Aires, 2005.
9. Детальный анализ развития интегрализма с 1932 г. до XXI в. дан в кн.: Caldeira Neto, O. Sob o signo de Sigma: integralismo, neointegralismo e o antissemitismo. - Maringá, 2014.
10. Seiferheld, A. Nazismo y Fascismo en el Paraguay. Los años de la guerra (1936-1945). - Asunción, 2012.
11. См.: Cuya, E. La «Operación Cóndor»: el terrorismo de Estado de alcance transnacional // Em Debate. -2007. - P. 44-55.
12. Maestri, M. A Guerra no Papel: História e Historiografia da Guerra no Paraguai (1864-1870). - Passo Fundo, 2013 - P. 176.
13. Vera, M.G. «Data Feliz» no Paraguai. Festejos de 3 de novembro, aniversário de Alfredo Stroessner // A construgao social dos regimes autoritários: legitimidades, consenso e consentimento no século XX / Organizadores Denise Rollemberg, Samantha Quadrat. - Rio de Janeiro, 2010.
14. López, M.H. Stroessner e «Eu»: a cumplicidade social com a ditadura. // A construgao social dos regimes autoritários: legitimidades, consenso e consentimento no século XX / Organizadores Denise Rollemberg. Samantha Quadrat. - Rio de Janeiro, 2010.
15. Arditi, B. Adiós a Stroessner: Nuevos espacios, viejos problemas // Nueva Sociedad. - 1989. - P. 24-32.
16. См., например: Almeyda-M, C. El Nacionalismo Latinoamericano y el Fascismo de Pinochet // Nueva Sociedad. - 1979. - P. 19-34.
17. Rojas Mix, M. El Dios de Pinochet: Fisonomía del fascismo iberoamericano. - Buenos Aires, 2007. Критика данного подхода содержится в статье: Deutsch, S.M. Fascismo y dictaduras latinoamericanas // Sociohistórica. - 2007. - P. 257-260.
18. Paredes, A. La Operación Cóndor y la Guerra Fría // Universum. - 2004. - Vol. 1. - P. 122-137.
19. См.: Boisard, S. La matriz antiliberal en las derechas radicales: el caso del Frente Nacional Patria y Libertad en Chile (1971-1973) // Nuevo Mundo Mundos Nuevos. - 2016.
20. См.: Fagundes, P.E. A Extrema-direita nos golpes militares do cone sul: Patria y Libertad (Chile), Triple A (Argentina) e Juventud Uruguaya de Pie (Uruguai) // Velhas e novas direitas: a atualidade de uma polémica. / Organizador Karl Schuster. - Recife, 2014.
21. См.: Braga, L.M. A internacionalizagao do terror: o caso argentino. - Porto Alegre, 2012; Mendéz, J.L.M. Bajo las alas del Condor - Havana, 2006.
22. Mazzini, J. Europa, un imperio de 400 millones de hombres // El Nacionalista. - Año 1, n. 1. - P. 7.
23. См.: Broquetas, M. La trama autoritaria: Derechas y violencia en Uruguay (1958-1966). - Montevideo, 2015. - P. 145-199.
24. Bucheli, G. La Juventud Uruguaya de Pie y su relación con la violencia política en la coyuntura previa el golpe de Estado (1970-1973) // Nuevo Mundo Mundos Nuevos. - 2016.
25. Padrós, E. A ditadura civil-militar uruguaia: doutrina e seguranga nacional // Varia História. - Vol. 28. - 2012.
254
26. Besoky, J.L. Violencia paraestatal y organizaciones de derecha. Aportes para repensar el entramado represivo en la Argentina, 1970-1976 // Nuevo Mundo Mundos Nuevos. - 2016.
27. Finchelstein, F. The ideological origins of the Dirty War: Fascism, Populism, and Dictatorship in Twentieth Century Argentina. - Oxford, 2014.
28. Lvovich, D. La extrema derecha en la Argentina posperonista entre la sacristía y la revolución: el caso de tacuara // Diálogos. - Vol. 13. - 2009. - P. 45-61.
29. Lvovich,D. Contextos, especificidades y temporalidades en el estudio del nacionalismo argentino en la segunda mitad del siglo XX // Nacionalistas y nacionalismos: debates y escenarios en América Latina y Europa / Organizadores Fortunato Mallimaci. Humberto Cuchetti. - Buenos Aires, 2011.
30. Saborido, J. «Solo la revolución nacional salvará a la Pátria». La Revista Cabildo y el ideario del nacionalismo católico argentino en la décadas de 1970 y 1980 // Nacionalistas y nacionalismos: debates y escenarios en América Latina y Europa / Organizadores Fortunato Mallimaci. Humberto Cuchetti. - Buenos Aires, 2011.
31. См.: Carnagui, J.L. La construcción de un sentido común sobre la «derecha peronista» de los años 70 // Antíteses. - Vol. 3. - 2010. - P. 1135-1154.
32. Общий анализ этих дебатов см. в: Besoky, J.L. La derecha peronista en perspectiva // Nuevo Mundo Mundos Nuevos. - 2016.
33. Bertonha, J.F. Sobre fascismos e ditaduras: a heranga fascista na formatagao dos regimes militares do Brasil, Argentina e Chile // Revista de Historia Comparada. -Vol. 09. - 2015. - P. 203-231.
34. Trindade, H. Integralismo: o fascismo brasileiro nos anos 30. - Rio de Janeiro, 1974.
35. Gongalves, L.P. Entre Brasil e Portugal: trajetória e pensamento de Plínio Salgado e a influencia do conservadorismo portugués. - Sao Paulo, 2012.
36. Calil, G.G. Integralismo e Hegemonia Burguesa: a intervengao do PRP na política brasileira (1945-1964).
- Cascavel, 2010.
37. См.: Quadros, M.P.R. Partido de Representagao Popular (PRP): apenas o Integralismo sob nova roupagem? // Oficina do Historiador. - Vol. 3. - 2011.
- P. 78-92.
38. Trindade, H. O Radicalismo Militar em 64 e a Nova Tentagao Fascista. //21 Anos de Regime Militar: Balangos e Perspectivas / Organizador Maria Celina D'Araújo. - Rio de Janeiro, 1994.
39. Gongalves, L.P. Corporativismo e transnacionalismo na Arena: Portugal como inspiragao na agao parlamentar de Plínio Salgado // Tempos Históricos. - Vol. 19. -2015. - P. 358-377.
