CC BY
63В.А. Ядов
НЕКОТОРЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ДЛЯ ПРЕДВИДЕНИЯ БУДУЩЕГО РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА
В отличие от краткосрочных прогнозов (на год-три) предлагать сценарии будущего российского общества вряд ли кто осмелится. В «жестких» науках принята аксиома: правильно сформулированная задача - половина ее решения. Социология, конечно, не математика. Но все-таки данная формула может быть принята в ней. Какие особо важные факторы, условия, тенденции нельзя не принимать во внимание, если мы хотим хотя бы в самых общих чертах представить будущее Отечества?
К нынешнему времени нет недостатка в эмпирических данных многолетних исследований социальных процессов в постсоветской России. Выдвинуты различные концепции, даже теории социальных изменений, в частности, предмет которых -трансформации в странах бывшего «социалистического лагеря». Дискуссии на тему «Куда идет Россия?», сотни статей и книг1 -все это позволяет сделать некоторые обобщения и выводы.
1 В ряду таких публикаций можно назвать: 9 томов материалов международных симпозиумов «Куда идет Россия?» (с 1994 по 2002 г.), изданных под редакцией Т.И. Заславской в Московской школе социальных и экономических наук, и 56 книжек «Мониторинга общественного мнения: Экономические и социальные перемены» под редакцией Ю.А. Левады. Многолетние исследования Института социологии РАН представлены в книге «Россия: трансформирующееся общество», вышедшей в 2001 г. (под общ. ред. В. Ядова). Систематически публикуются результаты исследований Института социально-политических проблем РАН (под общ. ред. Г.В. Осипова) и Института комплексных социальных исследований РАН (под общ. ред. М.К. Горшкова), многие другие издания.
ПРОБЛЕМА АДЕКВАТНОСТИ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ПАРАДИГМЫ
Какой общетеоретический подход более адекватен для объяснения радикальных социальных изменений, начатых перестройкой и получивших мощный импульс после 1991 г.?
Как показала Н. Наумова [8], Россия претерпевает запаздывающую и рецидивирующую модернизацию. Для успешной модернизации необходим ряд непременных условий, включая экономические ресурсы, удержание социального контроля в обществе, развитие среднего класса, наличие солидаризирующей и мобилизующей идеологии и др. Во многих отношениях эти условия не выполняются или реализуются с немалыми трудностями. Среди них: разрыв экономических связей на постсоветском пространстве, межнациональная напряженность в военный конфликт в Чечне, незначительная и нестабильная численность средних слоев, идеологическая поляризация. Следуя мо-дернизационному подходу, мы вынуждены также констатировать слабость демократических институтов, а тем более гражданских структур, отсутствие авторитета закона, недоверие граждан правоохранительным органам и т.д.
Логика модернизационного подхода неизбежно ведет к пессимистическому выводу о постоянном отставании от стран, вступивших в эпоху постиндустриального развития. По этой логике Россия веками обречена догонять страны Запада, которые отнюдь не стоят на месте, продолжая наращивать свой экономический потенциал - основной ресурс динамизма общественных процессов, включая постоянно растущие затраты на упреждение и преодоление многочисленных техногенных и природных рисков и катастроф.
Иная, более адекватная современности общетеоретическая парадигма утверждает, что человеческая история есть социально-исторический, а не естественно-исторический процесс [14]. Его направленность жестко не задана, зависит от множества изменяющихся условий, прежде всего действий многообразных
социальных субъектов, коллективных и индивидуальных, организованных и спонтанных. Теоретики, развивающие деятельностно-активистский подход, опираются на известную формулу Маркса: «Люди находят уже готовыми материальные условия их жизни, но собственной практической деятельностью их изменяют» [7, с. 8]. Теоретики, принимающие это направление, утверждают принцип нормальности социальных изменений в теориях морфогенеза, а не морфостазиса (М. Арчер), структурации (Э. Гидденс), постоянного социального становления (П. Штомпка). Ключевыми становятся такие метафоры, как «поля социальных взаимодействий» (П. Бурдье), «информационные сети» (М.Кастельс), а на первый план выдвигаются свойства рефлексивности социальных субъектов, их способность отвечать на непредвиденные «вызовы» (эмерджентные события) со стороны внутренних и внешних для данного общества (и миросистемы в целом) воздействий. Отличную формулу государственной стратегии предложил в этом смысле И. Пантин: стратегии «опережающего развития» в смысле упреждения кризисных ситуаций [1, с. 143].
В такой логике отпадает необходимость оценивать социальные изменения по шкале продвинутости в направлении к следующему, более высокому этапу общественного развития. Сама постановка вопроса о непрерывности социального прогресса - идея эпохи просвещения - представляется сегодня неадекватной. Утверждается изменчивость самих исторических закономерностей. Так, к примеру, классическая теория социальных институтов исходила из того, что их нестабильность - решающий фактор аномии, распада общества. В современных теориях неоинституционализма (Р. Коуз, Д. Норт,
Э. Гидденс) нормой представляется как раз противоположное -постоянная трансформация социальных институтов как реакция на динамизм эпохи.
Итак, движется ли мировая цивилизация к постмодерну, глобализации, обществу повышенных рисков или вовсе к самоуничтожению - направление будет зависеть от действий самих лю-
дей, возможностей человечества осознать угрозы и его солидарной готовности находить оптимальные решения в быстроменя-ющихся обстоятельствах. Поэтому мы будем исходить из того, что трансформационные процессы не имеют жестко заданного вектора и уж тем более не протекают по какому бы то ни было единому шаблону.
В самом деле, например, в работах Ш. Айзенштадта [16] было показано, что решительно все страны входят в общемировую систему своим особым путем, причем это зависит и от «стартового капитала» страны, и от согласия или противоборства между элитами, и от намерения «адаптироваться» к миросистеме либо вступить с ней в конфронтацию, и т.д. Не только Россия, но любой народ, любое государство осуществляет социальные изменения, исходя из своей специфики. Потому нет смысла спорить - свой путь у России или какой-то универсально западный. Нет такой универсальности.
ЧТО БЫЛО БЫ РАЗУМНО УЧИТЫВАТЬ В ПОСТРОЕНИИ ПРОГНОЗНЫХ СЦЕНАРИЕВ
Дискуссии на эту тему позволяют выделить несколько решающих предпосылок сценариев прогноза. Прежде всего, как представляется, - это особенности наших социальных институтов — каркаса всего общественного устройства. Как справедливо пишет В. Федотова, Россия — это «другая Европа» [12]. Полемику вызвала публикация теории институциональных матриц С. Кирдиной [5], где образ матрицы призван выразить достаточно высокую инертность, устойчивость, сопротивляемость каким бы то ни было изменениям. Институциональные матрицы России формируют по преимуществу вертикальные, а не горизонтальные социальные взаимодействия. Иными словами, России исторически свойственна доминирующая роль государства и его институтов. Напротив, обществам западно-
европейского типа исторически со времен становления капитализма присуще доминирование гражданских структур: горизонтальные социальные взаимосвязи, публичность государственной политики и ее зависимость от «общественного договора» с гражданами. В России гражданские институты неразвиты и только лишь формируются. По крайней мере, все радикальные реформации, начиная с реформ Петра Первого и включая разные вехи - отмену крепостничества, столыпинские реформы и «построение социализма в отдельно взятой стране», вплоть до горбачевской перестройки и рыночных реформ при Ельцине, а сегодня - реформ по укреплению федеральной вертикали власти, начинались и осуществлялись сверху. Причем они традиционно «со скрипом» проникали и проникают в глубинку.
В отношении экономического устройства наша матрица - государственно-распределительная экономика (депутаты, например, спорят, стоит ли иностранному капиталу дать те же права, что и отечественному). В области культуры (Кирдина называет этот параметр «идеологией») мы следуем коммунитарности, коллективизму, «они» — индивидуализму.
Способна ли российская институциональная матрица трансформироваться в подобие западноевропейской, где государство скорее на втором плане, а гражданские структуры - на первом, -это вопрос. Сегодня убедительных признаков такого рода тенденции не наблюдается.
Особенности российского социального характера - менталитета. Аналогично предыдущим рассуждениям можно предполагать существование матриц социального характера россиян, или особенностей русского менталитета. Например, известны такие черты, как недоверие государству и его институтам (Т. Заславская пустила в оборот выражение о «лукавом» отношении граждан к государственным институтам), упование на судьбу и везение (трудно представить, чтобы телеведущий в Германии или Англии, завершая обзор новостей, прощался со своей аудиторией пожеланием «Везенья вам»), традиции преодолевать трудности путем адаптации к нелегким условиям
жизни по принципу православной доктрины «Христос терпел и нам велел». Эти особенности русского менталитета не менее устойчивы, чем институциональные. Хотя было бы неверным полагать, что социальный характер веками остается стабильным.
Например, по данным мониторинга динамики социальных идентификаций, на протяжении более 10 лет надежно фиксируется тенденция в сторону интернальности личности - готовности отвечать за себя, не надеясь ни на власти, ни на других вообще. Это показатель привыкания к рыночному, конкурентному обществу. В 1998 г. половина опрошенных россиян определяли себя как тех, кто «принимает судьбу, какова бы она ни была», сейчас таких меньше половины (46%), а вот доля тех, кто не ждет манны небесной и сам делает свою судьбу, с 60% в 1993 г. поднялась до 75 % в 2002 г. Сенсационны данные, полученные с использованием теста Г. Хофштедта об особенностях национальной культуры в сфере трудовых отношений, менеджмента. В обследовании 518 рабочих и представителей администрации машиностроительных заводов (от Москвы до Волгограда) мы к немалому удивлению обнаружили, что индекс «индивидуализм — коллективизм» в российской выборке имеет средние значения, причем на «полюсах» - соответственно китайцы и американцы. Мы оказались в одной группе с немцами и скандинавами. Может быть, это проявления дифференциации публичного и частного? В драматургической социологии различают игру на сцене и поведение за кулисами. Публично мы - коллективисты, но «вне сцены» каждый - индивидуальность, мечтатель, непримиримый спорщик? Русская литература дает тому немало свидетельств: от Левши до персонажей шукшинских рассказов. В чертах социального характера происходят немаловажные изменения, особенно со сменой поколений.
Несомненная и наиважнейшая особенность России - анкла-визация страны, в которой сосуществуют экономически и социально-культурно продвинутые мегаполисы и глубинка, многообразные этнонациональные общности, в том числе имеющие государственный статус субъектов Федерации, регионы-доно-
ры и неспособные себя обеспечить без дотаций из федерального центра. Эта особенность побуждает ряд авторов к мысли, что российские трансформации могут принять «гибридную» форму (Ульф Ганнерс называет это «креолизацией») наподобие Мексики, где совмещаются модернизированная столичная общность и традиционная провинция пеонов с мало изменившимся образом мыслей и образом жизни. Российский аналог - наше крестьянство, «великий немой», как образно характеризовал его Т. Шанин. [13]. В современной России проблема «центр - регионы» остается одной из особо болезненных. В дополнение к ней — многонациональность страны.
Внимательный анализ свидетельствует, что такой параметр, как моно- или полиэтничность отличают процессы посткомму-нистических трансформаций [11]. Существенные различия в экономическом потенциале субъектов Федерации, а также социально-политические и этнокультурные неизбежно усиливают роль общегосударственных властных институтов, «работают» против изменений в упомянутой институциональной матрице и придают нашим «трансформационным технологиям» неповторимо российский облик.
Субъекты социальных изменений («человеческий фактор»), Следуя деятельностно-активистской логике, мы обязаны фиксировать специфику взаимоотношений таких ведущих субъектов социальных изменений, как господствующие элиты, прежде всего политико-экономические, которые в России тесно взаимосвязаны. Это и те, кого мы называем властителями умов. Но в роли последних на передний план выходят лишь востребованные коммерционализированными массмедиа, так что социальное «уравнение» упрощается и сводится к первой его посылке.
Специфика российских элит, на наш взгляд, лучше всего проанализирована в работах А. Ахиезера [2] и выражена в его формуле «Россия - расколотое общество». Раскол на приверженцев русских традиций и прозападников, возникший со времен петровских реформ, нынче не только не преодолен, но скорее
обостряется при активном участии Русской православной церкви в делах государства. Российские элиты не обнаруживают готовности искать какой-либо исторически важный компромисс. Попеременно то прозападники, то продержавники берут верх во властных структурах, по-разному определяя вектор наших трансформационных процессов.
Наиболее адекватно формулирует проблему социальных субъектов Т. Заславская при рассмотрении социальных механизмов трансформации [3]. Она выделяет целый ряд агентов социальных изменений, одни из которых обладают мощным ресурсом (верхушка государственной бюрократии, олигархи), другие - умеренным (средние слои той же бюрократии, востребованная властью научно-техническая и иная интеллигенция), а третьи - крайне низким. Это относительно депривированная часть базового слоя: рабочие, крестьяне, неадаптированная консервативно-периферийная группа, состоящая из малообразованных и малодееспособных слоев населения и др. Автор указывает и на антитрансформационные силы: группы стремящихся к восстановлению старых порядков, криминальные структуры, экстремисты разной политической окраски.
Решающая роль принадлежит лидерству в будущем российском обществе той или иной поколенческой когорты нынешней молодежи. Здесь уместно вспомнить две вещи — теорию Карла Мангейма о роли поколений в социальных трансформациях и данные длящихся почти 50 лет исследований систем ценностей разных народов по программе Рональда Инглехарта.
К. Мангейм [6] ввел в научный оборот социально-культурное понимание поколения и связал со сменой поколений общественные реформации. Поколение складывается под влиянием значимых для данной возрастной когорты «судьбоносных» исторических событий. Если в течение многих лет в данном обществе ничего подобного не происходит, то детей, родителей, дедов и даже внуков можно отнести к одному поколению (в России это, скажем, поколение крепостных крестьян). Но если затрагивающие основы жизни событит стремительно еле-
дуют одно за другим, то в возрастной когорте, проходящей подростковую и юношескую стадии социализации, формируются разные подкогорты, каждую из которых можно назвать особым поколением.
В юношеской когорте наряду с подавляющей массой граждански пассивных имеют место группы молодых с разными жизненными ориентациями. Это и явные прозападники (молодежные организации Союза правых сил), «идущие впереди» державные патриоты, формирующиеся молодежные сообщества социал-демократов, новых комсомольцев, активные криминализированные сообщества.
Обратимся далее к результатам панельных исследований ценностных структур населения многих европейских стран, проводимых Р. Инглехартом [4]. Инглехарт показал, что в странах, переживших бурные трансформации (послевоенные Германия, Япония, Южная Корея, Испания), система ценностей поколения 18-летних становится доминирующей спустя примерно 15 лет. В странах, стабильно развивающихся (например, Англия, Франция, США), молодежные бунты 70-х годов не обнаружили таких поколенческих сдвигов: бунтари стали нормальными обывателями.
Вопрос: какие из описанных групп поколений молодежи выйдут на авансцену России в ближайшие 15—18 лет? В своем следующем жизненном цикле это будут полноправные российские граждане, которые станут воспитателями своих и не только своих (педагоги) детей, рабочими и фермерами, журналистами и учеными, предпринимателями и политиками.
Можно предположить, что ни левые, ни правые радикалы, а тем более экстремисты в уставшем от революционных реформ обществе не имеют будущего, по крайней мере, с десяток лет. Тогда остаются те же массы граждански пассивных, а в ряду деятельных - правые прозападники, патриоты-державники и сторонники традиционализма. Следуя концепции «расколотого общества», согласия они вряд ли достигнут, разве что под нажимом авторитарной власти.
При такой конфигурации социальных субъектов задача даже краткосрочного прогноза социальных процессов может быть сведена к разработке разновероятных сценариев при условии совместных усилий экономистов, политологов и социологов.
Глобальные процессы. Радикально важное условие наших трансформаций - направленность глобальных перемен, каковые не могут не сказываться на реформах, проводимых в России.
С одной стороны, известны интеллектуальные проекты оптимистов постмодернистского направления (движение цивилизации к максимуму свободы личности от давления социальных структур), а с другой - мрачные прогнозы пессимистов относительно вектора изменений в сторону повышенных глобальных и региональных рисков (природных, технологических и социальных).
Несомненна «глокализация», т.е. противоборство между процессами, унифицирующими экономическое, политическое и культурное пространство, с одной стороны, и тенденциями противостояния глобализации со стороны национально-государственных и этнокультурных образований («локалов»). Движение антиглобалистов - лишь обостренная форма такого противостояния, протест против «ожиревших», претендующих на право диктовать свои условия всему человечеству.
Я бы уточнил формулу глокализации, а именно: в реальности имеет место «гло-локал-анклавизация» мирового сообщества. Несмотря на демонстрируемую сегодня (после акции террористов в США) солидарность стран, разделивших мир на цивилизованные и нецивилизованные народы и вынужденно признавших лидерство Америки, в недрах «солидарного сообщества» намечаются противоречия интересов. Образовываются геополитические «анклавы», причем есть немало стран, которые стремятся ослабить зависимость от мирового лидера.
К какому геополитическому локалу будет примыкать Россия? При нынешнем ориентире российской геополитики мы скорее идентифицируем себя в качестве государства, близкого к европейскому анклаву. Вместе с тем четко артикулированы как
в политических и финансовых кругах, так и в среде интеллигенции призывы определить свою евразийскую идентичность и именно на этой основе укрепить положение России как Великой державы.
Выбор адекватной геополитической стратегии поистине судьбоносен. Скорее всего, это не будет развитие по принципу «догоняющей модернизации». Иной ракурс анализа глобализационных процессов приводит к выводу о необходимости вхождения страны в глобальную сетевую информационную инфра-стуктуру. В концептуальной модели М. Кастельса [4] «сетевое общество» охватывает решительно все стороны глобального пространства - экономическую, культурную, военно-стратегическую и собственно коммуникационную. Россия, как считает Кастельс, существенно отстает от стран «ядра миросистемы» в создании информационно-коммуникативной системы, что и определяет темпы социально-экономического развития в современном мире.
КОГДА ЖЕ НАСТУПЯТ НОРМАЛЬНЫЕ, НЕ СУДЬБОНОСНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ?
П. Штомпка предложил теорию, описывающую социальные трансформации метафорой культурной травмы [15]. Травмирующие перемены охватывают решительно все сферы общественного устройства и повседневную жизнь граждан. Неожиданные и радикальные социальные изменения травмируют общественный организм подобно тому, как телесная или психическая травма оказывает неожиданное и болезненное внешнее либо внутреннее воздействие на организм человеческий. Социальная травма, пишет Штомпка, это в первую очередь травма культурная, ибо рушатся основания привычных символов, смыслов и значений социальной реальности.
Почему радикальные трансформации травматичны? Потому, что они внезапны, неожиданны; они всеохватны, т.е. происходят
во всех сферах общественного устройства, включая повседневную жизнь человека; они затрагивают решительно всех членов общества, каждого индивида и, наконец, что наиболее болезненно, - они обесценивают привычные правила социальных действий, накопленный прежний жизненный опыт, истощают их социальный капитал, делают своего рода банкротами.
Автор выделяет 6 стадий травматического состояния.
1. Прошлое состояние общества, благоприятствующее возникновению травмы. В России - это состояние стагнации советской экономики, существенное экономическое и технологическое отставание от Запада, непомерный государственный долг и отсюда - опасность утраты положения великой державы при обесценивании ее экономического и военного потенциала. Вполне понятно, почему Р.Рывкина, рассматривая нынешнюю российскую ситуацию, озаглавила свою монографию «Драма перемен» [9].
2. Травматические события как таковые, их содержание, существо травм. Например, денежная реформа и исчезновение накопленного в Сбербанке, неожиданная гласность и разоблачения коммунистических порядков.
3. Противоречивые толкования, интерпретации прошлого, его символическое осмысление как фактор дезинтеграции общества наряду с социально-статусной дезинтеграцией. Так, опросы общественного мнения обнаруживают, что часть сограждан поддерживают предложение восстановить памятник Дзержинскому, другая - убрать труп Ленина из Мавзолея на Красной площади.
4. Травматические симптомы как разделяемые большинством образцы поведения и общепринятые мнения. У нас в ряду таких симптомов — нормальность (принятость) института взятки чиновнику, легитимация массовым сознанием проституции, всеобщая уверенность в том, что политики не думают о благе народа, что в обществе нет справедливости и т.д.
5. Посттравматическая адаптация, которая в< всех странах имеет две формы: использование активных стратегий совлада-
ния с трудностями или пассивной стратегии примирения с ними, привыкания к необходимости «жить как все».
6. Завершающая фаза преодоления травмы, по сути, совпадает с окончанием переходного периода, т.е. наступлением стабильного («нормального») состояния общества и его граждан.
Массовые опросы демонстрируют отчетливые признаки «сшибки» в сознании людей конструкций социальной реальности недавнего прошлого и настоящего. В наших десятилетних исследованиях динамики социальных идентичностей обнаруживается, что более 40% опрошенных пребывают в состоянии своеобразной идентификационной раздвоенности, продолжая называть себя советскими людьми.
П. Тамаш [10], анализируя процессы трансформаций в пост-коммунистических странах, предложил принять во внимание четыре критерия различий стартовых условий переходного периода от плановой к рыночной экономике и демократическому устройству общества: а) предшествующая история по схеме «назад в Европу» или вперед к Европе; б) продвинутость экономики; в) коррупция чиновничества; г) этническая гомогенность, или полиэтничность. При такой комбинации стартовых условий с учетом текущей динамики трансформаций Россия, исходя из классификации Тамаша, оказалась в одном кластере с Югославией.
Наши проблемы: отсутствие «европейского прошлого», явное противоборство прозападников и традиционалистов, межэтническая напряженность, достигшая апогея в чеченском кровавом конфликте.
Итак, с учетом названных особенностей нынешнего состояния страны и общества решение проблемы предвидения будущего в принципе просматриваются. Каждая из составляющих «уравнения» - величина переменная, и предстоит отслеживать направленность изменений по всем параметрам, что, естественно, будет способствовать формированию разных сценариев российского будущего.
Важно определить, в какой фазе социально-экономического и политического «перехода» можно считать, что переход завер-
шен и страна вступает в стадию «нормальных» социальных изменений?
Нормальным можно полагать состояние общества, в котором не случаются судьбоносные повороты. По И. Пригожину, это точки бифуркаций в системе динамического хаоса, когда, казалось бы, малое изменение влечет поворот вектора социальных процессов. Многие факты говорят о том, что российское общество находится на пороге завершения переходного периода. И не только показатели пока что умеренного, но несомненного экономического роста. Немаловажно, что и люди начинают чувствовать себя увереннее2, а это — признак выхода из общесоциального кризиса.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алексеев Т., Капустин Б., Паншин И. «Национальная идеология», иллюзия или непонятная потребность? / / Pro et Contra. Октябрь. 1997. № 1.
2. Ахиезер А. Россия — расколотое общество: некоторые проблемы социокультурной динамики // Мир России. 1995. № 1.
3. Заславская Т.И. Социетальная трансформация российского общества. М.: Дело, 2002. (Раздел «Движущие силы трансформационного процесса»),
4. Кастелъс М., Киселева Э. Россия и сетевое общество. Аналитическое исследование // Мир России. 2000. № 1.
5. Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие России. -(Изд. 2-е перераб. и дополн.). - Новосибирск: ИЭиОПП СО РАН, 2001.
6. Мангейм К. Очерки социологии знания: Проблема поколений -состязательность - экономические амбиции. М.: ИНИОН, 2000.
7. Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения. - В 3-х т. М.: Политиздат, 1980. Т. 1.
2 Так, по данным мониторинга социальных идентичностей (проект В. Ядова и Е. Даниловой), «человеком без будущего» стало с 1998 г. на 8% меньше (сейчас таковых - 14%). Доля россиян с хорошим социальным самочувствием, как показано в статье П. Козыревой и ее коллег, выросла к 2001 г. в сравнении с 1998 г. более чем на 20% (в 2001 г. 42,8% отнесены к этой категории).
8. Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина или ресурс человечества. М.: Эдиториал, 1999.
9. Рывкина Р.В. Драма перемен. М.: Дело, 2001.
10. Тамаш П. О чем свидетельствует сравнительный анализ пост-коммунистических трансформаций в разных странах (раздел подготовленной к печати книги «Социальные трансформации в России: теории, практики, сравнительный анализ» / под ред. В.А.Ядова).
11. Тамбовцев B.J1. Введение в институциональный анализ. М.: ТЕИС, 1996.
12. Федотова В. Модернизация «другой» Европы. М.: Изд-во Инта филос. РАН, 1997.
13. Шанин Т. Голоса крестьян: сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах. М.: Аспект-Пресс, 1996.
14. Штомпка П. Социология социальных изменений. М.: Аспект-Пресс, 1996.
15. Штомпка П. Социальные изменения как травма // Социологические исследования. 2001. № 1; Его же. Культурная травма в пост-коммунистическом обществе (статья вторая) // Социологические исследования. 2001. № 2.
16. Eisenstadt S. The contemporary scene - multiple modernities // The Annals of the International Institute of Sociology. 2000. Vol. 7 / Eds. E. Scheuch & D. Sciulli, Leiden: Brill Publ.
17. Inglehart R. Changing Values, Economic Development and Political Change // International Social Science Journal. 1995. Vol. 145.
