CC BY
23
JURISPRUDENCE
Научная статья
УДК 34
https://doi.org/10.24412/2073-0454-2022-4-21-25
NIION: 2003-0059-4/22-344
MOSURED: 77/27-003-2022-04-543
Некоторые особенности духовных завещаний (рукописных грамот) о передаче уделов феодальной Руси
Руслан Маратович Ахмедов
Московский финансово-промышленный университет «Синергия», Москва, Россия, ahmedov@list.ru
Аннотация. Рассматриваются проблемные вопросы о передаче политической власти и имущественного комплекса уделов Руси по наследственной преемственности.
Ключевые слова: Русь, рукописание, духовное завещание, князь, духовенство
Для цитирования: Ахмедов Р. М. Некоторые особенности духовных завещаний (рукописных грамот) о передаче уделов феодальной Руси // Вестник Московского университета МВД России. 2022. № 4. С. 21-25. https:// doi.org/10.24412/2073-0454-2022-4-21-25.
Original article
Some features of spiritual wills (handwritten letters) on the transfer of the fief of feudal Russia
Ruslan M. Akhmedov
Moscow Financial and Industrial University «Synergy», Moscow, Russia, ahmedov@list.ru
Abstract. The problematic issues of the transfer of political power and the property complex of the estates of Russia by hereditary succession are considered.
Keywords: Rus, handwriting, spiritual testament, prince, clergy
For citation: Akhmedov R. M. Some features of spiritual wills (handwritten letters) on the transfer of the fief of feudal Russia. Bulletin of the Moscow University of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2022;(4):21-25. (In Russ.). https://doi.org/10.24412/2073-0454-2022-4-21-25.
В средневековом периоде особое правовое значение в сохранении и передаче политической власти в удельных землях Руси приобрело завещание, которое именовалось как духовная или рукописная грамота (заветы творить). Изначально, форма внешнего выражения завещания в древнерусской среде являлась устной, но в своей юридической сути представляла собой схожее калькирование отдельных форм частно-юридического акта из римского права, по которой объявлялась воля наследодателя. В последующем, по мере усложнения социально-правовых отношений, роста расслоения населения по материальному достатку, аристократическая часть русичей стала оформлять завещание в письменном виде.
Применение письменной формы составления духовной позволила выработать особую процедуру оформления завещательного акта, определить состав
© Ахмедов Р. М., 2022
лиц, свидетельствовавших о решении наследодателя. Характерно, что в качестве лица, свидетельствовавшего излагаемую волю завещателя, после крещения Руси, обязательно стал присутствовать представитель церкви. Вероятно, особый статус представителя церкви придавал совершаемому завещательному акту не только правовой характер, но и сакральные гарантий исполнения воли завещателя в полном объеме. Отсюда и подобная доверительность к церковнослужителям в этом юридически значимом акте.
Порядок оформления письменного завещания наследуемого имущества в средневековой Руси довольно подробно рассмотрел в своем научном труде профессор В. В. Момотов [6, с. 235-257]. Им описаны характерные юридические свойства, признаки процедурного порядка оформления завещания, юридическое значение совершаемого акта и его последствия для
ЮРИДИЧЕСКИЕ НАУКИ
участников. Поэтому, дабы не повторяться в существенных деталях, которые обозначены В. В. Момото-вым, рассмотрим то, что оказалось им не затронутым в исследовании. А именно, особенности оформления рукописании (духовных грамот) относительно передачи княжества-удела между потомками княжеского рода в период установившейся феодальной раздробленности на Руси.
Необходимо изначально отметить, что в феодальной Руси в наследственных правоотношениях княжеская семья рассматривалась как универсальная «корпорация». Кончина одного из ее членов, как правило, не производила существенного пересмотра правового положения княжеского рода среди других аналогичных родов. Поэтому если умирал князь, то вся сумма его прав тотчас же переходила к очередному наследнику, согласно лиственничному порядку, что не нарушало преемственности власти.
Первоначально духовные завещания по своей правовой природе, как отмечал В. И. Сергеевич, относились к категории льготных, которые обеспечивали лицу, ими обладавшему, определенные фискальные и судебные послабления, исходившие от великокняжеской власти [8, с. 117]. Подобное обстоятельство способствовало развитию компетенции удельного князя и его ближайшего окружения по выполнению административных полномочий и поручений, исходивших от великого князя на вверенной территории, обеспечивало им кормление. Указывало на то, что дарованные права могли попираться полномочиями старшего «волостителя», в силу отсутствия права на политическую самостоятельность у местных князей. В этих памятниках прописывался порядок передачи власти, ее преемственности между кровниками, определялась вертикаль взаимоотношения великого князя с удельным. Несмотря на усиление феодальной раздробленности, в целом передача власти в уделах Руси согласно рукописной грамоты осуществлялась по старине на протяжении всего домонгольского периода.
Существенно изменилась правовая природа ранее выданных духовных грамот великокняжеской властью в монгольский период, ввиду того, что ордынские ханы, став полноправными распорядителями на завоеванных территориях, начали самостоятельно определять преемство политических прав среди удельных глав Руси. Духовные завещания (грамоты) приобрели расширенное гражданско-правовое значение, представляя собой документ, содержавший распоряжение завещателя о распределении недвижимого и движимого имущества между наследниками. При этом первенство политической власти оставалось за ордынским правителем, но на местах передавалось по наследству, если только князь не проявлял сепаратизма в отношении хана. В этом случае князь лишался всего, и имущества, и власти в уделе, становясь изгоем
в случае сохранения ему и его потомству жизни.
Пересмотр существенных условий духовной грамоты стал возможен в силу того, что произошла перемена в осознании духовно-нравственного начала, уровня правосознания у правообладателя удела. Удел стал рассматриваться в качестве княжества-отчины, которое обладало единым хозяйственный комплексом с набором правораспорядительных полномочий относительно материальных ресурсов, населения в пределах территориальной юрисдикции княжества.
По юридической конструкции духовная грамота представляла собой «ряд» (порядок), по которому прописывалось, что каждый потомок — сын получал в наследство от завещателя-отца. Определенная доля наследства предоставлялась также вдове с дочерями.
Старшинство в наследовании устанавливалось по упрощенной схеме: старшего сына, после кончины отца, именовали великим (старшим) князем прописывая в духовной грамоте фразу «в отца место». Статус старшего князя, придавал лицу-обладателю титула дополнительные преимущества в виде земельных наделов и взимаемых с них доходов «на старейший путь». Характерно, что стольные (главные) города княжества, как и тяглый люд, в раздел между наследниками не шли, оставаясь в общем фамильном владении.
Младшие князья («братья молодшие») в своих земельных владениях приобретали статус самостоятельного правителя, но в грамотах обязывались между собой «быти за одно». Это означало, что, несмотря на приобретение самостоятельных прав на часть земельного, имущественного комплекса удела, став во главе этой территории, младшие князья должны прибывать по зову старшего князя. Также обязывались «не иметь закладников в чужих землях, не посылать в них даньщиков, не покупать сел, земли» [4, с. 486]. Тем самым фактически им вменялось сохранять свои территориальные владения без изменения их правового режима и не нарушать установившийся паритет имущественного баланса между братьями-князьями согласно старшинству.
Подобная подмена содержательной части духовного завещания указывала на то, что политико-правовая ситуация в монгольской Руси складывалась вне первенства в обладании политической властью между удельными русскими князьями. Основное предназначение удельного князя в качестве правителя стало представлять собой категорию хозяйственника, который стремился сохранить княжество с имущественным комплексом и людьми для своих потомков.
Текстологическая часть рукописания составлялась дьяком в присутствии послуха (свидетель «доброй славы»; заслуживающий доверия) и духовного отца завещателя, скреплялась печатью. В конце грамоты дьяк, готовивший документ, указывал свое имя, что необходимо было, вероятно, для устранения последующей
JURISPRUDENCE
фальсификации документа и придания юридической правдивости грамоты. Это не случайно, дьяк считался лицом, обладавшим навыками юридико-технической деятельности и знавшим основные правовые формуляры для конкретного социально-правового случая.
Характерным признаком документа являлось то, что в нем всегда делалась оговорка, что наследодатель составлял завещание «при своем животе, своим целым умом» либо «о умом пишю грамот дшвную где ми што взят, кому што дати [1, с. 543, 547]. По мнению О. В. Мартышина, оговорка, вероятно, вызвана имевшимися случаями оспаривания заинтересованными лицами завещаний, как якобы написанных в беспамятстве, не в здравом уме либо под воздействием принуждения. Поэтому при любом оспаривании завещания, на его юридическую защиту должны были встать послухи [5, с. 327]. Схожее мнение относительно оговорки высказал В. О. Ключевский [3, с. 105].
Реципированное византийское законодательство внесло ряд существенных новаций в содержание рукописания. Так, в качестве ограничительных оснований для подачи завещательного акта, согласно норм Эклоги, являлись: несовершеннолетие завещателя; наличие у завещателя физиологических отклонений (глухота, немота) либо психического заболевания (душевнобольные, бесноватые), а также случаи нахождения в плену. В то же время, в указанном перечне имелись исключения. В частности, глухие и немые могли завещать, если недуг приобретен ими после того, как они научились грамоте и могут подписаться под завещанием.
Подобного рода ограничительные нормы по завещательной записи существовали в Прохироне: «Иже в немощи телеснеи ум погубив, не может завещати в бзумии, но егда исчистится ум. Власть имать слепыи, аще от рождения; аще ли от недуга написан завет тво-рити, седмь или пять свидетель призвав, глаголя пред ними наследника имя со знамением... Аще завищает под властию сыи, или не совершен сыи возрастом, или раб - не тверд завет; аще убо самовластен умрет, совершен же возрастом и свободен, тверд завет» [9, с. 86-87].
В качестве дополнительных реципированных новаций установлены требования к количественному составу послухов, фиксировавших волю завещателя (устно либо письменно). Так, Прохирон указывал на необходимость наличия не менее пяти-семи свидетелей, лишь тогда объявленное завещание приобретало юридическую силу. Эклог, в свою очередь, предусматривал количество послухов не более трех. Но практика применения норм Эклоги по определению количественного состава свидетелей не приобрела свое правоприменение на Руси. Как отмечал Я. Н. Щапов, на Руси считалось достаточным участие трех, пяти либо семи послухов [9, с. 92-93]. На это указывал и первый кодифицированный древнерусский памят-
ник — Русская Правда, где количественный состав послухов определен в составе не менее семи человек (ст. 15 Краткой редакции, в ст. 18 Пространной редакции).
В этой связи можно предположить, что требования к завещателям, которые ограничивали бы их дееспособность, отсутствуют в русских оригинальных юридических памятниках. Их не знало древнерусское обычное право, «княжье право». В случае наличия вышеперечисленных заболеваний, физиологических отклонений у завещателя, скорее всего, отечественный правоприменитель применял аналогию реципированного права, как и в вопросах количественного приглашения послухов на оформление завещательного акта, разрешая тем самым возможную коллизию и придавая правовой характер воле лица, изъявившего желание оформить рукописание.
В заключительной части памятник заверялся, удостоверялся завещателем и дьяком путем скрепления печатью. В случае безграмотности лица, изъявившего оформить духовное завещание, просто ставилась удостоверительная печать, но при обязательном присутствии послухов, о чем особо оговаривала запись в завещании [6, с. 251].
Хранились рукописания, как и все другие письменные акты, в архиве стольного града княжества, как правило, в главных удельных церквях. На допустимость этого предположения указывает В. В. Момотов, который в своем исследовании отмечает, что духовное завещание, оформленное в Псковском княжестве, следовало сдавать на сохранность в архив, который располагался в Лавре Святой Троицы [6, с. 243].
В этой связи возникает вопрос: почему сохранность важного документа обеспечивала церковь, а не княжеский дом? Скорее всего, для принятия подобного решения имелись существенные причины. Предположим наиболее вероятные.
Во-первых, церковные и монастырские строения — это каменные сооружения, которые считались оборонительными, что обеспечивало сохранность имущества и безопасность лиц проживавших в случае неожиданной внешней вооруженной агрессии, природной стихии либо пожаров, которые были регулярными явлениями в средневековой Руси.
Во-вторых, имущество и документы, находившиеся в религиозном заведении, подлежали строгому учету, считались неприкосновенными, кража и умышленная порча их влекли суровые меры наказания в отношении виновного лица.
В-третьих, духовные лица обладали духовно-нравственным авторитетом среди местного населения, «учительное слово» которых являлось весомым аргументом в качестве разрешения социально-правового конфликта. Следовательно, эти лица выступали гарантами сохранности переданных документов. Бо-
ЮРИДИЧЕСКИЕ НАУКИ
лее того, являлись, как ранее отмечалось, послухами при совершении актовых записей, оформлении духовных завещаний.
В-четвертых, с учетом ранее предоставленных прав-привилегий православным церквям специальным великокняжеским законодательством, а также подтвержденных ярлыками ордынских правителей, полномочия и компетенции местных владык были существеннее и весомее в народной среде нежели у местной администрации.
Следовательно, в случае возникновения локального социально-политического конфликта в борьбе за власть, вполне допустимо утверждать, что слово пастыря и представленный им соответствующий юридический документ из хранилища, определявший порядок перехода светской власти в княжеском домене, были убедительными доказательствами в разрешении спора. Как следствие, духовные завещания (грамоты) не случайно передавались на хранение в местную церковь под гарантии сохранности владыки и его священнического штата. Но обязательства по его исполнению, доведению до наследников возлагались на душеприказчиков.
В качестве древнейшего завещательного свидетельства, дошедшего до наших дней, можно привести пример духовных грамот 1287 г., в которых князь Владимир Васильевич Волынский составил при жизни свои завещания в случае смерти. В одном он завещал брату своему Мстиславу стольный город Владимир-Волынский со всеми пригородами и земельными владениями, составлявшими его удел. В другом — выделял из удела город Кобрынь и некоторые сельские поселения, завещая их своей жене. Чтобы придать рукописаниям силу законного решения, эти акты санкционированы утвердительной подписью ордынского хана.
Однако, после смерти Владимира Васильевича жители города Берестье не пожелали подчиниться воле завещателя, пригласив к себе на княжение его племянника Юрия Львовича. Тем самым жители нарушили завещательный акт, отраженный в рукописании. В целях восстановления законных прав Мстислав Васильевич инициировал публичное судебное разбирательство, которое произошло в ставке хана. По результатам разбирательства, решение хана было однозначным: «Юрий вынужден был оставить Берестье, в Мстислава «сретоша горожане со кресты от мала до велика» [7, с. 64-65].
Представленный пример указывал на то, что, несмотря на произошедшую перемену в политико-правовом устройстве Руси, ордынские ханы соблюдали местные юридические традиции. Это позволило соблюсти баланс межкняжеских сил, сохранить многие уделы в прежних территориальных владениях, их имущественное состояние, а также сформировать практику подобного рода судебных разбирательств.
Существенное назначение духовных грамот меняется во второй половине XV в. в момент усиления политической положения «Господаря всея Руси». Примером тому предсмертные распоряжения двух бездетных князей Московского княжеского дома — Юрия Дмитровского в 1472 г. и Андрея Вологодского в 1481 г., которые в них санкционировали полную ликвидацию своих выморочных уделов как самостоятельных княжеств в пользу Московского государя [2, с. 150-151]. Это указывало на начавшиеся перемены в государственном устройстве Руси.
В конце XV в. политическая система суверенных удельных княжеств постепенно сошла практически на нет. Соответственно, вопрос о целесообразности дальнейшего оформления духовных завещаний (рукописных грамот) о наследовании княжества-волости, которые стали передаваться в держание на условиях государевой службы великому князю, сам по себе отпал. Однако назначение духовных завещаний в качестве способа передачи имущественных активов наследникам от завещателя осталось прежним, что, собственно, и способствовало сохранению законной формы реализации наследственных прав, но уже без указания политических прав, полномочий.
Таким образом, можно отметить, что в феодальной Руси имелась сложившаяся практика оформления духовных грамот о передаче уделов, волостей потомкам. Завещательное рукописание имело юридическую силу и подлежало обязательному правоприменению после смерти наследодателя. Нарушение условий рукописания считалось правонарушением, которое разрешалось в судебном порядке. В монгольском периоде, скорее всего, завещание усиливалось ярлыком хана Орды, который выдавали его потомкам-наследникам в случае возникновения спорных ситуации по завещанию
Центробежные устремления «Господаря всея Руси» в формировании Русского государства в единое «тело» способствовали тому, что духовные завещания стали правораспорядительными актами для наследников относительно только имущества, без передачи политических (суверенных) полномочий в отношении земельных владений.
Значительную роль в обеспечении правореализа-ции и правдивости рукописной грамоты оказывали духовные лица, которые фактически свидетельствовали содержательные положения, зафиксированные в духовном завещании; выступали разрешителями возникавших локальных межкняжеских конфликтов за обладание политической властью в уделе; обеспечивали сохранность документа.
Список источников
1. Акты, относящиеся до юридического быта Древней России. Изданы Археографическою комиссией под редакции члена комиссии
Н. Калачова. Том первый. СПб : Типография императорской академии наук, 1857.
2. Алексеев Ю. Г. Освобождение Руси от ордынского ига. Ленинград : Наука, 1989.
3. Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. М. : Академический проект, 2018.
4. Мавродин В. В. Древняя и средневековая Русь. СПб : Наука, 2009.
5. Мартышин О. В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. М. : Российское право, 1992.
6. Момотов В. В. Формирование русского средневекового права в IX-XIV вв. : дис. доктора юрид. наук. М., 2003.
7. Самоквасов Д. Я. История русского права. М. : Товарищество типографии А. И. Мамонтова, 1899.
8. Сергеевич В. И. Древности русского права : в 3 т. / В. И. Сергеевич ; вступ. ст. Ю. И. Семенова ; Гос. публ. ист. б-ка России. М., 2007.
9. Щапов Я. Н. Византийская «Эклога законов» в русской письменной традиции. СПб : Издательство Олега Абышко, 2011.
References
1. Acts relating to the legal life of Ancient Russia. Published by the Archeographic Commission under the editorship of commission member N. Kalachov. Volume one. St. Petersburg : Printing House of the Imperial Academy of Sciences, 1857.
2. Alekseev Yu. G. Liberation of Russia from the Horde yoke. Leningrad : Nauka, 1989.
3. Klyuchevsky V. O. Boyar Duma of Ancient Russia. Moscow : Academic Project, 2018.
4. Mavrodin V. V. Ancient and Medieval Russia. St. Petersburg : Nauka, 2009.
5. Martyshin O. V. Volny Novgorod. Socio-political system and the law of the feudal Republic. Moscow : Russian Law, 1992.
6. Momotov V. V. Formation of Russian medieval law in the IX-XIV centuries : dissertation of the Doctor of Jurisprudence. Russian Russian Law. M., 2003.
7. Samokvasov D. Ya. History of Russian Law. M. : A. I. Mamontov Printing Company, 1899.
8. Sergeevich V. I. Antiquities of Russian law : in 3 vols. / V. I. Sergeevich ; intro. art. Yu. I. Semenova ; State publ. ist. b-ka of Russia. M., 2007.
9. Shchapov Ya. N. The Byzantine «Eclogue of Laws» in the Russian written tradition. St. Petersburg : Oleg Abyshko Publishing House, 2011.
Библиографический список
1. Ахмедов Р. М. Особенности реализации веро-исповедальной политики на Руси в период господства Золотой Орды // Научные труды. Российская академия юридических наук. Выпуск 17. Том 2. М. : ООО «Издательство «Юрист», 2017.
2. Ахмедов Р. М. Правовое значение «Устава князя Владимира Святославовича о десятинах, судах и людях церковных» в утверждении христианских императивов в древнерусском обществе // Вестник экономической безопасности. 2020. № 1.
3. Ахмедов Р. М. Источники Русской Правды : нормы Закона Русского или влияние римско-византийских церковно-правовых законов? // Образование. Наука. Научные кадры. 2020. № 3.
Bibliographic list
1. Akhmedov R. M. Features of the implementation of religious policy in Russia during the reign of the Golden Horde // Scientific works. Russian Academy of Legal Sciences. Issue 17. Volume 2. Moscow : LLC «Publishing House «Lawyer», 2017.
2. Akhmedov R. M. The legal significance of the «Charter of Prince Vladimir Svyatoslavovich on tithes, courts and people of the church» in the approval of Christian imperatives in the Old Russian society // Bulletin of Economic Security. 2020. № 1.
3. Akhmedov R. M. Sources of Russian Truth: the norms of the Russian Law or the influence of Roman-Byzantine church-legal laws? // Education. Science. Scientific personnel. 2020. № 3.
JURISPRUDENCE
Информация об авторе
Р. М. Ахмедов — заведующий кафедрой правового регулирования бизнеса и прикладной юриспруденции Московского финансово-промышленного университета «Синергия», кандидат юридических наук, доцент.
Information about the author R. M. Akhmedov — Head of the Department of Legal Regulation of Business and Applied Jurisprudence of the Moscow Financial and Industrial University «Synergy», Candidate of Legal Sciences, Associate Professor.
Статья поступила в редакцию 29.03.2022; одобрена после рецензирования 06.06.2022; принята к публикации 11.07.2022. The article was submitted 29.03.2022; approved after reviewing 06.06.2022; accepted for publication 11.07.2022.
