CC BY
138
УДК 81'373.231 И. А. Кюршунова
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2012. Вып. 3
НЕКАЛЕНДАРНЫЕ ЛИЧНЫЕ ИМЕНА И ИХ КОГНИТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ В СРЕДНЕВЕКОВОМ РЕГИОНАЛЬНОМ ОНОМАСТИКОНЕ
Высокий лингвистический и экстралингвистический потенциал имени человека дает возможность обратиться к антропонимам при исследовании картины мира и того, как представлен в ней человек. Имена собственные, зафиксированные в памятниках письменности донационального периода, в данном случае особенно интересны, поскольку именно антропонимы зачастую являются теми единственными компонентами, которые несут недостающую информацию о жизни человека в прошлом, о взаимоотношениях в обществе, о приоритетах в духовной жизни наших предков.
Не являются исключением и письменные источники Карелии ХУ-ХУ11 вв., в которых зафиксировано большое количество именований лиц, позволяющих исследовать различные ономастические, лингвистические, этнолингвистические процессы, происходившие в языке и культуре русского средневековья. Это официально-деловые источники, такие как писцовые, дозорные, переписные и поземельные книги на русском и шведском языках, близкие по целям составления — выявление и фиксация налого-платежного населения, проживавшего в различных административно-территориальных объединениях Карелии1.
Отметим, что когнитивный ресурс представлен во всех антропонимических единицах: некалендарных личных именах, прозвищах и образованиях от них, а также календарных именах и восходящих к ним патронимах и ойконимах. Однако степень антропоцентрической информативности у разных единиц, именующих человека, различна. Наиболее содержательны, безусловно, некалендарные имена (личные имена и прозвища), а также патронимные и посессивные дериваты от них, затем календарные имена и патронимы и посессивы, образованные на их базе. При этом когнитивный потенциал некалендарного именника всегда будет выше, чем календарного, так как, помимо интерпретации состава антропонимов, сопоставления статистических данных именников одного или разных (сопредельных или удаленных от исследуемого) регионов, у некалендарного ономастикона еще и достаточно четко обозначена связь с апел-лятивной лексикой.
Известно, что некалендарные имена (в документах Карелии более 2700 фиксаций — 11,5% от общего числа всех антропонимических употреблений) не были генетически однородны и подразделялись на некалендарные личные имена, дававшиеся при рождении, и прозвища, использовавшиеся для индивидуализации членов коллектива по различным отличительным признакам, проявлявшимся чаще у взрослого человека (первичные и вторичные имена в терминологии А. Н. Мирославской [2]).
1 Территория Карелии — место тесных контактов русских и прибалто-финнов, саамов, но в административно-территориальном делении Карелии ХУ-ХУ11 вв. вряд ли можно назвать поселения только русские, только карельские, вепсские, саамские. «Стерильно чистое (бессубстратное) этническое пространство — исключительное и сомнительное явление» [1, с. 14]. Однако известно, что Лопские погосты и Водская пятина были населены по преимуществу карелами, Обонежье имело смешанный этнический состав, к ХУ-ХУ11 вв. здесь выделялись поселения, где преобладали или русские, или вепсы, или карелы.
© И. А. Кюршунова, 2012
В данной статье предлагаем анализ когнитивной информативности только некалендарных личных имен через их ономастический статус, их место в ономастической системе.
В ономастическом плане некалендарные личные имена близки к календарным личным именам, присваивавшимся новорожденным, но в христианской культурной традиции, и к прозвищам — из-за близости к апеллятивной основе как внутренней форме имени. Среди критериев разграничения некалендарного имени от прозвища назовем мотивационный — отбор таких номинаций, за мотивом именования которых видится связь с новорожденным, формальный — развитая ономастическая деривация (Третий ^ Третьяк ^ Третьячко), функциональный — в структуре именования такие единицы занимают место личного имени, т. е. находятся в препозиции по отношению к другим антропонимическим единицам (Беляйко Приходец, 1582/83 [3]).
Безусловно, выделенные критерии не являются универсальными, особенно для ономастикона ХУ-ХУ11 вв. Более того, бесспорно, что после принятия христианства некалендарные личные имена и прозвища функционально сближаются, поскольку имеют «родственную» исконно славянскую или исконно русскую апеллятивную основу. Как следствие, помимо именований, традиционно становящихся прозвищами2, в этом качестве использовались «бывшие» традиционные некалендарные личные имена3. Однако такие записи единичны, что свидетельствует о раздельном существовании в сознании средневекового жителя Карелии двух ономастиконов: некалендарного личного и прозвищного.
Добавим, что дополнительным критерием разграничения личного имени и прозвища может служить по преимуществу общерусская или общеславянская основа некалендарного личного имени. Например, имена с корнями Баж-, Друг-, Люб-, Мири под. известны украинскому, белорусскому, сербохорватскому, польскому, болгарскому ономастиконам [6-11].
Еще одним критерием отнесения антропонима к некалендарным личным именам может служить их частотность как в местных документах, так и в письменных источниках других территорий Руси. Среди некалендарных личных имен практически нет единичных именований, особенно если рассматривать имя в ономастическом пространстве более широком, нежели отдельный регион: в ономастиконах разных территорий средневековой Руси отмечены с разной частотностью Бажены, Истомы, Нежда-ны, Четвертаки, Черныши и т. д.
В карельских средневековых источниках антропонимов, которые соответствуют критериям некалендарного личного имени, чуть более 80, прозвищ около 500 и приблизительно для 150 именований (типа Волк) статус однозначно не определен.
Рассмотрим пример, касающийся той группы именований, для которой по записям, представленным в документах, имя можно включать и в состав личных имен, и в состав прозвищ. Так, с мотивационной точки зрения антропоним Волк можно рассматривать как отголосок тотемистического сознания: оно могло быть дано при рождении с целью охраны. Известно, что волка многие племена в прошлом считали своим
2 Ср.: Обрамко Спиров, прозвище Брага, 1597 [4]; Микифорко Оксентьев, прозвище Виглоха [4]; Ивашко, прозвище Короткой, да Макарко Павловы дети, 1597 [4]; Власко Оксентиев, прозвище Улкуй, 1598 [5]; Сенка, а прозвище Чемак, 1582 [3] и т. д.
3 Ср.: место Александра, прозвище Богданка, Васильева сына, 1598 [5]; Васюк Васильев, прозвище Жданко, 1597 [4]; Овдокимко Мокеев, прозвище Жданко, 1597 [4] и т. д.
предком, поклонялись ему. Назвать ребенка таким именем при рождении — значит иметь волка в покровителях, защитниках не только семьи, но и рода, племени. Ребенку желали быть таким же быстрым и сильным, как волк. Вспомним сказки об Иване-царевиче и сером волке, где волк говорит человеческим голосом и одарен необычайной мудростью и т. д. Не исключено, что имя Волк давали, чтобы уберечь ребенка от нечистой силы4. Здесь обратимся к различным поверьям и позднейшим отголоскам в фольклоре (колдуны могли превратить в волков целые свадебные поезда, волчья шерсть в их руках считалась в старину одной из самых злых сил) или представлениям о превращении человека в волка (в славянской мифологии это волкодлак; самый таинственный герой русского эпоса, Волхв Всеславлич, умел превращаться в волка и рыскать по дремучим лесам, одолевая в одно мгновение невероятные расстояния, так что могло показаться, будто он находится в нескольких местах одновременно [13, т. 1, с. 242; 14, с. 255]). Возможно, появление именования куда прозаичнее и связано с охотничьим календарем: время охоты на зверя и рождение ребенка совпадали. В связи с этим отметим «волчьи праздники» перед охотой на волка, ритуал переодевания в шкуру волка. Можно предположить также, что имя давалось в семье охотника, чтобы принести удачу.
Кроме того, для периода ХУ-ХУ11 вв. можно предположить изменение мифологического сознания и допустить, что задача такого именования — охарактеризовать различные внешние признаки взрослого человека или черты его характера, которые уже по традиции ассоциировались с волком, например злость, враждебность, ненадежность в дружбе5. В таком употреблении это будет уже прозвище.
Функциональный критерий. В документах Карелии именование Волк занимает в структуре именования или первую позицию (ср.: Волк Романов, 1563 [16] и 1582/83 [3]; Шо1к Ш1а81е1Т, 1618 [17]), т. е. позицию личного имени, или последнюю, т. е. выступает как прозвище6.
Формальные различия можно представить на более широком ареале распространения этого имени, нежели Карелия. Так, свидетельством использования имени для наречения детей являются диминутивы (ср.: Волчко Кляпиничь, панъ, отчинникъ Слуцкий, ок. 1450 [18, с. 147]).
Как видим из представленных примеров, имя достаточно активно в ономастической системе средневековой Карелии. Помимо этого оно отмечено в различных славянских ономастиконах: словен. УоШпа, 1Х в., укр. Волчко, ХУ в., сербохорв. Воук (ХП-ХШ в.), Влкь (Х1У в.), польск. ШИк (Х11 в.) [9, с. 23, 46, 92, 93].
Такие сопоставления ставят имена, восходящие к названиям животных, птиц, насекомых, растений и под., в особое положение, требующее отдельного описания.
4 Ср.: в смоленских говорах о появившемся на свет теленке (жеребенке, поросенке) говорят: «Это не теленок, а волчонок». Повитуха крестит новорожденному лоб, живот и ноги со словами: «На глава кръст, в сърце ангел, на нозе вълк» (макед.). Если в семье умирают дети и родится мальчик, то, чтобы уберечь его от смерти, повитуха кричит: «Роди вучица вука сви^ету на знаае а Ьетету на здравее!» [Родила волчица волка всему свету к сведению, а ребенку на здоровье!] (серб.). Или же дают мальчику имя Вук, так как верят, что ведьма, поедающая детей, на «волка» не покусится; имя Вуко дают также, чтобы сын был здоровым и сильным, как волк (серб.) [12, т. 1, с. 417].
5 Ср. с поговорками: Он волком глядит; Как волка в хлев пустить; Дать денег в долг, а порукой будет волк; Пойми волка слезы и т. д. [15, т. 1, с. 232], также в современном русском литературном языке смотреть волком — «иметь угрюмый, недружелюбный, враждебный вид».
6 Ср. позицию антропонимической единицы Волк в Писцовой книге Обонежской пятины 1563 г.: Иванко Матфеев Волк; Еремка Федоров Волк; Федко Максимов Волк; Оксенко Яковлев Волк; Иванко Васильев Волк и т. д.
Некалендарный личный именник был достаточно устойчивым на севере Руси до конца XVII в. Интересно, что носителями таких имен являлись не только крестьяне, земцы, но и служители церкви. Ср.: 1563 — дьяк Беляйко; дьяк Злобка Трофимов; дьяк Цыгорко; 1582 — двор дьячка церковнаго Докучайка; дьячок церковной Звяга Максимов; понамарь Клепа; поп Немир Ондреев и т. д. (11% от общего числа имен церковных служащих). Подобные материалы фиксируются и в местных частных документах XVII в.: Баженко Семенов, дьячок, поручная, 1649 г.; Баженко Федоров, дьячок, отписка, 1657 г.; Второй Поздеев, дьяк, грамота, 1602 г.; Докучайко Григорьев сын Игумнов, дьячок, дело, 1650 г.; Дружина Протопопов, дьяк, 1660 г., 1661 г., 1663 г.; Дру-жинка Герасимов, юштозерский дьячок, челобитная, 1659 г.; Ждан Прокопьев, поп, отписка, 1690 г. и т. д. [19].
Основу регионального некалендарного ономастикона составляют такие имена, как Нечай (Нечайко, Нечаец), Третий (Третьяк, Третьячко, Тренка), Поздей (Поздей-ко, Поздняк, Позднячко), Истома (Истомка), Первой (Первуша, Первушка, Первы-ша, Первышка), Меньшой (Меньшак, Меньшик, Меньшичко), Ушак (Ушачко), Ждан (Жданко, Жданец), Вешняк (Вешнячко), Малой (Малко, Мал(ь)га, Малейко, Малюк, Малютко), Невзор (Невзорко), а также имена Горяинко, Завьял, Молчан, Негодяй, Неклюд, Некрас, Одинец, Падора, Поспел, Постник, Путило, Пятой, Рагоза, Русан, Смирной, Суббота, Суровой, Томило, Худой, Черной, Шестой, Ширяйко и имена с корнями Бел-, Буд-, Руд-. Они совпадают с ядром древнерусского ономастикона, общеславянским именным фондом. Обратим внимание, что имена Нечай и Третий не имеют в этом списке «конкурентов». При этом имя Третий и модификаты от него частотны и в других регионах средневековой Руси [20, с. 15-18, 20-21; 21, с. 14-15; 22, с. 194-195]. Так, в уральском ономастиконе имя Третьяк занимает первую позицию среди употребительных имен, высока частотность и имени Нечай в разных регионах Руси.
Частота употребления этих имен «запрограммирована» также их внутренней формой. В имени Нечай могли контаминироваться семы «перестать верить» и охранная (имплицитная, полярная) «ожидание». Подобным образом антропоним Третьяк, помимо отражения порядка появления детей в семье, мог пересекаться с пожелательной функцией, за которой скрыто стремление иметь большую семью.
На распространение данных имен влияла «удобная» в фонетическом и структурном плане основа, к которой присоединялись форманты, образующие диминутивно-квалитативные формы без негативного (как у прозвищ) содержания.
На периферии ономастикона остаются менее употребительные некалендарные именования, которые мог получить новорожденный: Воинка, Ворошило, Гневаш, Девятый, Мороз, Неждан, Плохой, Подосенко, Прибыток, Собина, Сухой, Толстой, Четвертой, имена с корнями Рык-, Ряб-, Шиш- и т. д. В местных официально-деловых документах представлены от пяти до двух употреблений этих имен, но с иной частотой (более высокой и наоборот), нежели в других документах Русского государства, что говорит о сокращении достаточно разнообразного дохристианского ономастикона.
Как видим, в средневековых документах Карелии встречаются традиционные для Руси некалендарные личные имена. Это ономастические универсалии, которые отражали порядок рождения, время рождения, отношение родителей к факту появления ребенка, внешние особенности и качества характера ребенка, которые ярко проявлялись с рождения. Наиболее разнообразен при этом репертуар имен в группе, отража-
ющей внешность новорожденного (их около 50), однако самыми частотными являлись имена, указывающие на отношение родителей к факту появления ребенка в семье (344 носителя) и на порядок рождения (311 носителей).
Таким образом, «языческий консерватизм», связанный с функционированием исконно русских антропонимов, на периферии Руси длился значительно дольше, чем в центральных районах, отказ от религиозной формы освоения мира человеком через имя в средневековой Карелии проходил менее интенсивно.
Некалендарное личное имя как когнитивный знак передавало прежде всего парадигму семейных ценностей, для которой особую значимость имели имена, отражающие порядок рождения и отношение родителей к ребенку. При этом за мотивами именований могли быть скрыты и более глубокие культурно-исторические ассоциации, получившие преобразование в ономастиконах позднего времени.
Литература
1. Трубачев О. Н. Языкознание и этногенез славян. Древние славяне по данным этимологии и ономастики // Вопросы языкознания. 1982. № 4. С. 10-26.
2. Мирославская А. Н. О древнерусских именах, прозвищах и прозваниях // Перспективы развития славянской ономастики / отв. ред. А. В. Суперанская. М.: Наука, 1980. С. 202-213.
3. Писцовая книга Заонежской половины Обонежской пятины 1582/83 гг.: Заонежские погосты // История Карелии ХУ!-ХУП веков в документах. Петрозаводск; Йоэнсуу: [Б. и.], 1993. С. 35-341.
4. Дозорная книга Лопских погостов, 1597 г. // История Карелии ХУ!-ХУП веков в документах. Петрозаводск; Йоэнсуу: [Б. и.], 1987. С. 186-233.
5. Дозорная книга Шуерецкой волости // История Карелии ХУ!-ХУП веков в документах. Петрозаводск; Йоэнсуу: [Б. и.], 1987. С. 234-254.
6. Бiрыла М. В. Беларуская антрапашм1я. Прозвшчы, утвораныя ад апелятыунай лексш. Мшск: Навука 1 тэхшка, 1969. 505 с.
7. Бiрыла М. В. Беларуская антрапашм1я. Уласные 1мены, 1мены-мянушк1, 1мены па бацьку, прозвшчы. Мшск: Навука 1 тэхшка, 1966. 327 с.
8. Демчук М. О. Слов'янсью автохтонш особовi власш iмена в побут украшщв Х1У-ХУ11 ст. Киев: Наукова думка, 1988. 172 с.
9. Железняк И. М. Очерк сербохорватского антропонимического словообразования: суффиксальная система сербохорватской антропонимии ХП-ХУ вв. Киев: Наукова думка, 1969. 132 с.
10. Худаш М.Л. З кторп украшсько! антропошмп. Кшв: Наукова думка, 1977. 236 с.
11. Чучка П. П. Антропошм1я Закарпаття (Вступ та 1мена): конспект лекцш. Ужгород: Вид-во Ужгор. ун-ту, 1970. 103 с.
12. Славянские древности: этнолингвистический словарь: в 5 т. М.: Международные отношения, 1995. Т. 1. 488 с.
13. Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. С. А. Токарев. М.: НИ «Большая Российская энциклопедия», 1997. Т. 1. А-К. 671 с.; Т. 2. К-Я. 719 с.
14. Русский народ, его обычаи, предания, суеверия и поэзия. Собр. М. Забылиным. Репринтное воспроизведение изд. 1880 года. М.: Совместное советско-канадское предприятие «Книга принтшоп», 1990. 616 с.
15. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусск. языка: в 4 т. М.: Терра, 1995. Т. 1. А-З. 800 с.
16. Писцовые книги Обонежской Пятины: 1496 и 1563 гг. / Акад. наук Союза сов. соц. респ, Археогр. комис.; под общ. ред. М. Н. Покровского. Л.: Изд-во АН СССР, 1930. 268 с. (Мат. по истории народов СССР, Вып. 1. Материалы по истории Карел. АССР).
17. Переписная книга Корельского уезда 1618 г. // История Карелии ХУ1-ХУ11 веков в документах. Петрозаводск; Йоенсуу: [Б. и.], 1987. С. 284-387.
18. Тупиков Н. М. Словарь древнерусскихъ личныхъ собственныхъ именъ. СПб.: Тип. Н. Н. Скороходова (Надеждинская, 43), 1903. 903 с.
19. Карелия в ХУ11 в. Сб. документов / сост. Р. Б. Мюллер; под ред. А. И. Андреева. Петрозаводск: Госиздат КФССР, 1948. 443 с.
20. Мосин А. Г. Исторические корни уральских фамилий. Екатеринбург: Изд-во «Гощицкий», 2008. 792 с.
21. Ганжина И. М. Тверская антропонимия ХУ1 в. в социально-историческом и лингвистическом аспектах (на материале тверских писцовых книг): автореф. дис. ... канд. филол. наук / Твер. гос. ун-т. Тверь, 1992. 20 с.
22. Чайкина Ю. И. Личные имена горожан на Русском Севере в начале ХУ11 в. // Чайкина Ю. И. История лексики Вологодской земли (Белозерье и Заволочье). Вологда: Русь, 2005. С. 192198.
Статья поступила в редакцию 18 июня 2012 г.
