CC BY
4I. МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ
М. А. ДЕМЕНТЬЕВ и И. М. ОБОДОВСКАЯ
НЕИЗВЕСТНОЕ ПИСЬМО А. С. ПУШКИНА К Д. Н. ГОНЧАРОВУ
За последние годы находки новых неизвестных автографов Пушкина стали чрезвычайно редкими; тем не менее при систематическом и тщательном просмотре старых семейных бумаг и архивов они еще оказываются возможными; это вполне подтверждает обнаруженное нами в ноябре 1970 г. при разборе архива Гончаровых, хранящегося в Москве в Центральном Государственном архиве древних актов (ЦГАДА), неизвестное ранее, а следовательно, нигде не опубликованное письмо поэта.1
Архив семьи Гончаровых, изучением которого мы заняты уже несколько лет, чрезвычайно велик: его составляют бухгалтерские книги, различные хозяйственные документы, письма на русском, французском, английском и немецком языках, зачастую написанные мелким, неразборчивым почерком.2 В 1970 г. мы приступили к разбору папки под названием: «Фамильные письма Гончаровых на французском языке за 1838 г.», насчитывающей 400 листов. В ней оказались письма родных к Д. Н. Гончарову.
1 Об этой находке тотчас же сообщили заметки, опубликованные во многих советских газетах и журналах (см., например: Разбирая архивы. «Правда», 1970, № 341, от 7 декабря; М. Дементьев и И. Ободов-с к а я. Неизвестное письмо Пушкина. «Литературная газета», 1970, № 50, от 9 декабря, стр. 6 (здесь факсимиле начала этого письма); Л. Бон-дина. Найдено неизвестное письмо Пушкина. «Литературная Россия»,
1970, № 49, от 4 декабря, стр. 10; С. Б э л з а. 74 неизвестные строки Пушкина. «Неделя», 1970, № 49, стр. 7). Возникла даже полемика, вызванная первыми комментариями к указанному письму (см.: И. Р е ш е т о в. Странный комментарий к письму Пушкина. «Литературная газета», 1971, № 30, от 21 июля; Е. Муза. Приходится спорить. «Литературная газета»,
1971, № 33, от И августа). Тем не менее французский подлинник этого письма полностью еще не был опубликован и здесь воспроизводится впервые.
2 Ср.: В. Нечаева. Из гончаровского архива. В сб.: Московский пушкинист, кн. И. М., 1930, стр. 106—115 (здесь приведены овыдержки из книг этого архива — «Приход и расход денег 1832 г.» и «Дорожная книга» 1834—1835 гг.). Ряд документов из гончаровского архива, в том числе письма Н. Н. Пушкиной к родным, напечатаны в статье М. И. Яшина «Пушкин и Гончаровы» («Звезда», 1964, № 8, стр. 169—189).
В этой папке мы и обнаружили неизвестное письмо Пушкина,3 адресованное брату его жены Натальи Николаевны, Дмитрию Николаевичу Гончарову.4
Трудно сказать, почему это письмо не привлекло к себе внимания исследователей, неоднократно обращавшихся к архиву Гончаровых. Возможно, что это произошло потому, что оно лежало в папке 1838 г.; в ней, однако, оказались также письма, написанные в более ранние годы, при жизни поэта. (Письмо Пушкина лежало между письмами к Дмитрию Николаевичу от его брата Ивана, 1835 г., и матери, Натальи Ивановны, 1833 г.). Письмо написано на двух листах белой почтовой бумаги имп. Петергофской фабрики (разм. 220X260 мм).
Приводим это письмо в подлиннике и в русском переводе.
Mon cher Дмитрий Николаевич!
Votre lettre est venue me trouver au moment même où j'allais vous écrire pour vous parler de mes embarras à propos des couches prochaines de Natalie et de l'argent dont je vais avoir grand besoin. — De cette manière nos demandes se seraient croisées. Cependant j'ai réussi à quelque chose. Le Prince Владимир Сергеевич Голицын se trouve à présent ici, et je lui ai parlé de vous et de votre affaire. — Il m'a paru disposé à vous obliger, et m'a dit qu'à la fin de ce mois il serait à Moscou, où vous pourrez vous aboucher. Si vous arrangez cet emprunt, je vous prierais de me prêter pour six mois* 6,000 roubles dont j'ai grand besoin et que je ne sais où prendre; comme il est parfaitement égal au Prince Gallitzine de prêter 35 ou bien 40,000 et même plus ** — c'est la source où vous aurez la bonté de puiser s'il est possible. — Je ne puis le faire moi-même car je ne puis lui donner de garantie que ma parole, et je ne veux pas m'exposer à un refus. — Comme vous êtes le chef de la famille à laquelle je me félicite de m'être allié et que vous êtes pour nous un véritable et bon frère, je risque de vous ennuyer pour vous parler de mes affaires. Ma famille augmente, mes occupations me retiennent forcément à Pétersbourg, les dépenses vont leur train, et n'ayant pas cru devoir les restreindre la première année de mon mariage,
3 ЦГАДА, ф. 1265, on. 1, № 3252, лл. 269—270 об.
4 Д. H. Гончаров (1808—1859) был старшим сыном Николая Афанасьевича Гончарова и наследником гончаровского майората. Семнадцати лет Д. Н. Гончаров окончил Московский университет и был зачислен в Коллегию иностранных дел; в 1829 г. он получил звание камер-юнкера и прикомандирован был к Н. А. Долгорукову, отправленному в Тегеран после убийства А. С. Грибоедова. В Персии Д. Н. Гончаров оставался до июня 1830 г., а затем числился в Министерстве иностранных дел, в Департаменте внешних сношений и жил в Петербурге. После смерти «своего деда (в сентябре 1832 г.), Афанасия Николаевича Гончарова, Дмитрий Николаевич выехал в имение Гончаровых Полотняный Завод (Калужской губ., Медынского у.), а после похорон приехал в Москву, где Московская дворянская опека утвердила его опекуном гончаровского майората (см.: А. В. Средин. Полотняный Завод. «Старые годы», 1910, июль— сентябрь, стр. 107). С этих пор Д. Н. Гончаров энергично занят был запущенными делами этого имения.
* Подчеркнуто Пушкиным.
** et même plus (и даже больше) вписано карандашом.
mes dettes ont augmenté aussi. — Je sais que pour le moment vous ne pouvez rien faire pour nous, ayant sur les bras une fortune fortement dérangée, des dettes, et une famille à soutenir; mais si Наталья Ивановна avait la bonté de faire quelque chose pour Natalie, как бы мало то ни было, cela serait pour nous un grand secours. Vous savez, que connaissant la gêne habituelle où elle se trouve, jamais je ne l'ai importuné, mais la nécessité et même le devoir m'y obligent — car certes ce n'est pas pour moi, mais bien pour Natalie et nos enfants que je songe à l'avenir. Je ne suis pas riche et mes occupations actuelles m'empêchent de me livrer à mes travaux littéraires qui me faisaient vivre. Si je meurs, ma femme reste sur le pavé et nos enfants dans la misère. Tout cela est triste et me décourage. — Vous savez que Natalie devait avoir 300 p<aysans> de son grand père; Наталья Ивановна m'avait dit d'abord qu'elle lui en donnait 200. Votre grand père n'a pu le faire, et même je n'y ai pas compté; Наталья Ивановна a craint que je ne vende la terre, et que je ne lui donne un voisin désagréable; à cela il serait facile de remédier; il n'y aurait qu'à insérer une clause dans la donation comme quoi Natalie n'aurait pas le droit de vendre la terre.— C'est avec bien de la répugnance que j'ai entamé ce sujet, car au fond je ne suis ni juif, ni usurier, quoiqu'on me l'aye reproché, mais que voulez-vous? Si vous croyez qu'il n'y a rien dans cette lettre qui puisse chagriner Наталья Ивановна, montrez la lui, si non, parlez lui en, et laissez là l'affaire, dès que vous verrez qu'elle lui est désagréable.
Adieu.
Дорогой Дмитрий Николаевич!
Ваше письмо пришло как раз в то время, когда я собирался Вам писать, чтобы поговорить с Вами о моих затруднениях в связи с предстоящими родами Наташи и о деньгах, которые мне будут крайне нужны. Таким образом, наши с Вами просьбы окрестились. Между тем мне удалось кое-что сделать. Князь Владимир Сергеевич Голицын сейчас находится здесь, и я с ним говорил о Вас и Вашем деле. Он мне показался расположенным оказать Вам услугу и сказал, что в конце месяца будет в Москве, где Вы сможете с ним переговорить. Если Вы устроите этот заем, я Вас попросил бы одолжить мне на шесть месяцев 6000 рублей, в которых я очень нуждаюсь и которые не знаю где взять; так как князю Голицыну совершенно все равно одолжить 35 или 40 000, и даже больше, это тот источник, из которого Вы будете так добры почерпнуть, если возмюжно. — Я не могу сделать этого сам, потому что не могу дать ему иной гарантии кроме моего слова и не хочу подвергать себя возможности получить отказ. Так как Вы глава семейства, в которое я имел счастье войти, и являетесь для нас настоящим добрым братом, я решаюсь надоедать Вам, чтобы поговорить о моих делах. Семья моя увеличивается, мои занятия вынуждают меня жить в Петербурге, расходы идут своим чередом, и так как я не считал возможным ограничить их в первый год своей женитьбы, долги также увеличились. Я знаю, что в настоящее время Вы не можете ничего сделать для нас, имея на руках сильно расстроенное состояние, долги и поддерживая семейство, но если бы Наталья Ивановна была так добра сделать что-либо для Наташи, как бы мало то ни было, это было бы для нас большой помощью. Вам известно, что, зная о ее постоянно стесненных обстоятельствах, я никогда не докучал ей просьбами, но необходимость и даже долг меня к тому вынуждают, так как, конечно, это не для себя, а только для Наташи и наших детей я думаю о будущем. Я не богат, а мои теперешние занятия мешают мне посвятить себя литературным трудам, которые давали мне средства к жизни. Если я умру, моя жена окажется на улице, а дети в нищете. Все это печально и приводит меня в уныние. Вы знаете, что Наташа должна была получить 300 душ от своего деда; Наталья Ивановна мне
сказала сначала, что она дает ей 200. Ваш дед не смог этого сделать, да я даже и не рассчитывал на это; Наталья Ивановна опасалась, как бы я не продал землю и не дал ей неприятного соседа; этого легко можно было бы избежать, достаточно было бы включить оговорку в дарственную, по которой Наташа не имела бы права продать землю. Мне чрезвычайно неприятно поднимать этот разговор, так как я же ведь не скряга и не ростовщик, хотя меня в этом и упрекали, но что поделаешь? Если Вы полагаете, что в этом письме нет ничего такого, что могло бы огорчить Наталью Ивановну, покажите его ей, в противном случае поговорите с ней об этом, но оставьте разговор, как только Вы увидите, что он ей неприятен.
Прощайте.
Т. Г. Цявловская КОММЕНТАРИЙ К ПИСЬМУ
Публикуемое письмо поддается относительно точной датировке.
Пушкин называет своего шурина «главой семейства». Значит, уже нет в живых деда Натальи Николаевны Пушкиной, Афанасия Николаевича Гончарова (умер он 8 сентября 1832 г.), уже учреждена опека над «повредившемся в уме» отцом ее, Николаем Афанасьевичем (совершено это было 1 ноября 1832 г.), опекунство возложено на старшего сына его, двадцатичетырехлетнего Дмитрия, который и вступил в управление имениями и деньгами семейства.
Говорится в письме о предстоящих родах жены Пушкина. Первый ребенок поэта — дочь Мария — родился 19 мая 1832 г. Значит, здесь идет речь о втором ребенке, поскольку в письме говорится о первом годе брака как о только что минувшем (женился Пушкин 18 февраля 1831 г.). Второй ребенок Пушкина — сын Александр — родился 6 июля 1833 г.
Итак, письмо относится к 1833 г., точнее к первой половине года (мы исключаем конец 1832 г. — едва ли стал бы Пушкин так заранее заботиться о деньгах, которые понадобятся ему летом).
Одно обстоятельство документального характера позволяет как будто уточнить датировку письма. Оно написано на бумаге с тисненым штемпелем в левом верхнем углу — одном из клейм императорской Петербургской бумажной фабрики.5 Всего два документа написаны Пушкиным на подобной бумаге — письма к графу А. И. Чернышеву от 9 и 27 февраля6 1833 г. А рукописей
5 В овале двуглавый орел под императорской короной на спице, выходящей из щитка на груди орла; в правой лапе молнии, в левой венок; по овалу рамка из пунктира; под орлом буквы: «Имп: П: Б: Ф:» (см.: Рукописи Пушкина, хранящиеся в Пушкинском доме. Научное описание. Составили JI. Б. Модзалевский и Б. В. Томашевский. Изд. АН СССР, М.—JT., 1937. Приложение. «Описание бумаги», № 175, стр. 329).
6 Описание бумаги письма Чернышеву от 27 февраля, находящегося в неизвестном месте за рубежом, экспонировавшегося на выставке «Пушкин и его время» в Праге в 1932 г., см. в кн.: Пушкин. Письма, т. III (1831—1833). Под ред. и с примеч. JI. Б. Модзалевского; «Academia», М.—Л., 1935, стр. 563.
/
Г*
-л.^; ./г"
Ч / ) ✓ у
Оу ^^
у i
, . . I
/Г— ^ . / л
Первая страница письма Пушкина к Д. Н. Гончарову.
Ха ? -
^ ^^ / А—
Вторая страница письма Пушкина к Д. Н. Гончарову.
поэта7 известно более 1700, и написаны они на разной бумаге свыше 250 сортов.8
Таким образом, письмо Гончарову следует датировать первой половиной 1833 г., предположительно февралем.
Итак, уже за четыре года до смерти, которая застала Пушкина в колоссальных долгах, письмо его посвящено безденежью. Воображение рисует ему страшную участь, ожидающую его жену и детей. Этот ужас — «жена на улице, а дети в нищете» — слышится сквозь спокойное изложение забот отца семейства.
Выход на сегодня найден — занять деньги у В. С. Голицына. Хоть и был он богат, чрезвычайно доброжелателен, сам, как стихотворец, искал общения с Пушкиным9 и, конечно, не отказал бы ему в деньгах, но, подготовив почву для займа Гончарова у Голицына, Пушкин уклонился от непосредственного обращения к последнему для себя: иной гарантии, кроме слова, он дать не может. Щепетильность исключительная!
Занял ли Гончаров у Голицына деньги для Пушкина — мы не знаем. 26 июня Пушкин просит в долг у некоего Ананьина, которого он едва знает,10 а 12 июля ему пришлось прибегнуть к книгопродавцу Лисенкову и занять у него 3000 рублей.11
Почему оказался Пушкин в таком стесненном положении? Это проясняется при внимательном чтении его писем.
О том, что его обеспечивает литературный труд, а не служба, Пушкин знал давно. Он писал об этом, собираясь в отставку еще в 1824 г. в Одессе: «...не думайте, чтоб я смотрел на стихотворство с детским тщеславием рифмача или как на отдохновение чувствительного человека: оно просто мое ремесло, отрасль честной промышленности, доставляющая мне пропитание и домашнюю независимость. <.. .> я поминутно должен отказываться от самых выгодных предложений единственно по той причине, что нахожусь за 2000 в. от столиц. Правительству угодно вознаграждать некоторым образом мои утраты, я принимаю эти 700 рублей не так, как жалование чиновника, но как паек ссылочного невольника» (письмо правителю канцелярии графа Воронцова А. И. Каз-начееву от 22 мая 1824 г. — Акад., XIII, № 93).
Тем более ясно стало это Пушкину, когда он был в зените славы.
7 См.: Рукописи Пушкина, поступившие в Пушкинский дом после 1937 года. Краткое описание. Составила О. С. Соловьева. «Наука», М.—JT., 1964, стр. 85.
8 Gm. указанное «Описание бумаги» (Рукописи Пушкина..., М.— JL, 1937, стр. 296—344).
9 См. письма В. С. Голицына к Пушкину 1830, 1831 и 1835 гг. (Акад., XIV, №№ 513, 581, 591; XVI, № 1040).
10 См. письма А. А. Ананьину от 26 июня и первой половины июля 1833 г. (XV, №№ 822, 826).
11 См.: Пушкин. Письма, т. III, стр. 588.
Между тем, женившись, он вновь связал себя службой, поступив в ту же Коллегию иностранных дел, из которой был уволен летом 1824 г. На первых порах он даже доволен: «У меня, слава богу, все тихо... — пишет он ближайшему другу Нащокину 3 сентября 1831 г., — царь (между нами) взял меня в службу, т. е. дал мне жалованья и позволил рыться в архивах для составления Истории Петра I. Дай бог здравия царю!» (XIV, № 671).
Однако письмо, написанное вскоре тому же Нащокину, рисует непрерывные денежные заботы Пушкина в первый год брака: «... я совершенно расстроился: женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро. В Москве говорят, что я получаю 10 ООО жалованья, но я покамест не вижу ни полушки, если буду получать и 4000, так и то слава богу» (XIV, № 687).
Хотя Пушкин и был зачислен в службу 14 ноября 1831 г., но точное назначение состоялось лишь 6 июля 1832 г., а первое жалованье получил он только 27 июля. Положили ему платить 5 ООО рублей ассигнациями в год.
Настойчивая и неразрешимая тема помыслов и забот женатого Пушкина — жить приходится в Петербурге, а средств для этого нет — проходит в письмах Пушкина сквозь все годы — с женитьбы до смерти... «Жизнь моя в П<етер>Б<урге> ни то, ни сё. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде — всё это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения. Вот как располагаю я моим будущим. Летом, после родов жены, отправлю ее в калужскую деревню к сестрам, а сам съезжу в Нижний, да, может быть, в Астрахань. Мимоездом увидимся и наговоримся досыта. Путешествие нужно мне нравственно и физически» (XV, № 796). Это писал Пушкин П. В. Нащокину около 25 февраля 1833 г., может быть, в те же дни, когда и публикуемое письмо Гончарову.
В середине мая он вновь жалуется П. А. Осиновой: «Не знаю, когда буду иметь счастье явиться в Тригорское, но мне до смерти этого хочется. Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться. Но придется потерпеть года два или три...» (XV, № 817 и стр. 317 — перевод с французского).
Отправить жену в деревню, точнее — в имение Гончаровых Полотняный Завод, Пушкину не удалось. Пришлось снять дорогую дачу в модном месте под Петербургом, на Черной речке. «Дом очень большой: в нем 15 комнат вместе с верхом. Наташа здорова, она очень довольна своим новым помещением», — писала мать Пушкина его сестре 24 июня 1833 г.12
12 «Литературное наследство», т. 16—18, М., 1934, стр. 783.
В задуманную поездку Пушкин выехал не без административных препятствий. Ему пришлось спрашивать разрешения царя посетить архивы Казанской и Оренбургской губерний. В ответ получил он письмо А. Н. Мордвинова, замещавшего Бенкендорфа. Царь спрашивал: «... что побуждает Вас к поездке в Оренбург и Казань, и по какой причине хотите Вы оставить занятия, здесь на Вас возложенные?» (XV, 69).
Пушкин отвечал Мордвинову 30 июля. Начав совершенно прямо, доверительно, он, склоняясь к уровню управляющего III отделением, а — вероятнее — царя, говорит о своих служебных архивных занятиях как о «важнейших», а свои литературные труды называет «суетными»: «В продолжении двух последних лет занимался я одними историческими изысканиями, не написав ни одной строчки чисто литературной. Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мною начатую, и которая доставит мне деньги, в коих имею нужду. Мне самому совестно тратить время на суетные занятия» (в черновике тон, рассчитанный на корреспондента, звучал еще саркастичнее: «Мне [право совестно до] и самому бы не хотелось тратить время на суетны<е> занятия, но что делать?» (XV, № 832а)), «но что делать? они одни доставляют мне независимость и способ проживать с моим семейством в Петербурге <.. .> нет у меня постоянного дохода; между тем жизнь в столице дорога и с умножением моего семейства умножаются и расходы» (XV, № 832).
Пушкин посетил Нижний Новгород, Казань, Симбирск, Оренбург, Уральск. Думал он работать в архивах, надеялся найти живых свидетелей пугачевщины — он работал в это время над «Историей Пугачева». Но главная цель была Болдино. Он хотел наконец сесть писать.
Уже две осени — любимейшее, плодотворнейшее время года поэта — прошли впустую: в 1831 и 1832 гг., с самой женитьбы, он не выезжал в деревню.
Вторая болдинская осень, как и первая, оказалась великолепной. Поэт вывез из деревни готовые вещи — «Медного всадника», «Анджело», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Сказку о мертвой царевне», «Историю Пугачева», «Осень»...
Все яснее становится мечта о необходимости вырваться из пут службы. «Дай бог тебя мне увидеть здоровою, детей целых и живых! Да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость...» (письмо жене 18 мая 1834 г. — XV, № 942); «... я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно.
Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога» (8 июня 1834 г. — XV, № 950).
В эти летние дни суть этих дум и переживаний подневольного поэта выкристаллизовалась в щемящих стихах:
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит — Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить... И глядь — как раз — умрем. На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля — Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых пег.
«Я крепко думаю об отставке. Должно подумать о судьбе наших детей. Имение отца, как я в том удостоверился, расстроено до невозможности и только строгой экономией может еще поправиться. Я могу иметь большие суммы, но мы много и проживаем. Умри я сегодня, что с вами будет? (Здесь опять отозвалась мучительная мысль, которая год назад прорвалась в письме брату жены. — Т. Ц.).
Мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане,13 и еще на тесном Петербургском кладбище, а не в церкви на просторе, как прилично порядочному человеку...» (тут предчувствуется уже элегия 1836 г. «Когда за городом, задумчив, я брожу...»). «Всё Тот (царь, — Т. Ц.) виноват; но бог с ним; отпустил бы лишь меня восвояси» (около 28 июня 1834 г.— XV, № 961). Это последнее письмо было написано уже после того, как, не выдержав своего подчиненного положения, Пушкин подал в отставку. Единственное, что оговаривал он для себя, это, чтобы оставили ему возможность посещать архивы (письмо Бенкендорфу 25 июня 1834 г.— XV, № 958). В этом ему отказали. И, под давлением своего старшего друга, благоразумного Жуковского, Пушкин взял свою просьбу об отставке обратно.
Возвращаясь к новому письму Пушкина, мы видим глухие намеки в одной фразе: «Мне чрезвычайно неприятно поднимать этот разговор, так как я же ведь не скряга и н,е ростовщик, хотя мешс в этом и упрекали...» — Кто? где? — Мы узнаем в этих словах выражение тещи Пушкина (которая не раз — и до брака даже — осыпала его оскорблениями). Взявшись за перо, чтобы отбиться от новых нападок Натальи Ивановны, Пушкин говорит с ней начистоту: «... Я был вынужден уехать из Москвы 14 во избежание
13 Камер-юнкерский мундир.
14 Письмо написано из Царского Села, под Петербургом, куда выехал Пушкин с женой через три месяца после свадьбы, бросив свою первую в жизни квартиру (до тех пор жил он по гостиницам).
неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод. <.. .> Я проявил большое терпение и мягкость, но, по-видимому, и то и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить» (письмо к Н. И. Гончаровой от 26 июня 1831 г. — XVI, № 620 и стр. 429 — перевод с французского).
Как в тенетах бился Пушкин, все эти годы, борясь за единственно необходимую ему возможность уединения ради того, чтобы спокойно жить и писать.
