CC BY
48
Алексей ЛЕВИНСОН
Неформальные структуры в местах принудительного содержания
Предварительные замечания о норме как проблеме
Мы работаем в коммерческом сегменте социологии, занимаемся прикладными исследованиями. Прикладные исследования отличаются от фундаментальных, в частности, тем, что познавательную задачу им ставят извне. То, с какими темами и проблемами обращаются к нам заказчики, очевидным образом связано с социальной ситуацией в стране. Поэтому нельзя считать, что случайно выстроился сквозной ряд тем, которыми прошлось заниматься на протяжении работы во ВЦИОМ и Левада-Центре. Взаимоотношения в армии и отношение к ней1, положение детей в детских садах и отношение к ним, аналогичные проблемы школы2, далее тема детских домов закрытого типа и их места в обществе3, наконец, ставшая основой данного очерка тема взаимоотношений людей в местах лишения свободы4.
Из этого перечня ясно, что процесс социализации как освоения нормативного порядка у нас был и остается высоко проблематичным. Это неизбежно для общества, находящегося в процессе трансформации, для общества, в котором меняются нормы при неизменности ценностного ряда. Наша нормативная система стала резко деформироваться, входить в кризис с началом массовых урбанизационных процессов в конце XIX века и находится в этом состоянии до сих пор. Передвижения масс людей из одного социального контекста и одного социального состояния в другие, вызванные самыми разными причинами, от переселений и миграций
1 См. об этом ЛевинсонА. Об эстетике насилия. Армия и общество в СССР/России за последние 10 лет. В кн.: Левинсон А. Опыт социогра-фии. М.: НЛО, 2004. С. 583 и далее.
2 Левинсон А.Г, Стучевская О.И. Новые процессы в образовании как сигнал о новых процессах в обществе // ВОМ. 2004. № 2(70). С. 61-69.
3 Королева С., Левинсон А., Цатурян А. Государственные дети. О местах содержания детей без родителей // ВОМ. 2013. № 3-4 (116). С. 70.
4 Проект выполнен для организации «Общественное движение «Русь
сидящая», подбор респондентов проводился силами и по выбору этой
организации. Настоящий очерк подготовлен при активном участии С.С. Королевой и М.С. Степиной, которым автор приносит глубокую благодарность.
до войн, не могут не вести к такому результату. Широко известная многочисленность тюремного населения нашей страны вызвана, очевидно, как этими процессами, так и попытками государства ими управлять.
Предлагаемый ниже очерк отражает самую раннюю стадию знакомства с этим особым фрагментом нашей социальной реальности5. Текст содержит лишь первые, заведомо неполные, наблюдения, первые, заведомо незрелые, обобщения и т.п.
Проект предполагал интервью с людьми, которые в течение последнего десятилетия провели какое-то время в местах принудительного содержания, то есть в тюрьмах и колониях6. Кроме бывших заключенных, в качестве респондентов также выступали члены их семей и бывшие сотрудники системы ФСИН. Исследование на этом этапе носило зондаж-ный характер. Сформированная выборка, безусловно, нерепрезентативна для всей системы ФСИН. Она явно смещена, и мы попытаемся обсудить характер и степень данного смещения. По этим причинам данный очерк не претендует на сколько-нибудь полное и корректное освещение всей ситуации в местах принудительного содержания. Задача — вынести на обсуждение ряд черт этой реальности, ставших известными из проведенных интервью. Однако и этот достаточно фрагментарный материал взывает к социологическому ис-
5 По состоянию на 1 марта 2016 г. в учреждениях уголовно-исполнительной системы содержалось 650 613 чел., в том числе: в 720 исправительных колониях отбывало наказание 526 343 чел., в том числе в 125 колониях-поселениях отбывало наказание 32 079 чел., в 6 исправительных колониях для осужденных к пожизненному лишению свободы и лиц, которым смертная казнь в порядке помилования заменена лишением свободы, отбывало наказание 1957 чел. В 218 следственных изоляторах и 98 помещениях, функционирующих в режиме следственного изолятора при колониях, содержалось 120 841 чел. В 8 тюрьмах отбывало наказание 1775 чел. В 31 воспитательной колонии для несовершеннолетних - 1654 чел. В учреждениях содержится 52 880 женщин. (Википедия: статья «Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН России)»).
6 Метод, использованный в этом исследовании, - личные интервью и интервью по телефону.
следованию, указывает на проблемы, которые существенны не только для части общества, находящейся по ту сторону проволоки, но и для находящейся по эту.
Иными словами, жанр предлагаемого ниже — заявка темы. Темой можно считать соотношение формальных и неформальных ре-гуляторных систем в социальном пространстве мест принудительного содержания. Соотношение формальных и неформальных структур, быть может, наиболее важная проблема для таких обществ, как наше. На другом языке она же может быть названа проблемой нормативного регулирования. Как известно, норма поддерживается санкциями, и ключевым является вопрос, кто осуществляет эти санкции, то есть как устроены механизмы социального контроля. В традиционном обществе инстанции социального контроля находятся внутри самого социума, и можно сказать, что социум сам выполняет эти функции контроля. Для осуществления санкций важен такой ресурс, как насилие; в традиционном обществе осуществлять насилие могут многие. В обществе, которое мы зовем современным, городским, социальный контроль выделен в особую функцию, является прерогативой особых социальных институтов. Насилие как инструмент отнято у рядовых членов общества и передано специализированным институтам.
Наше общество находится в процессе перехода от первого состояния ко второму, при этом переход является по преимуществу принудительным. По этой причине возможны постоянные отступления. Многочисленны случаи, когда институты правоприменения и насилия, с одной стороны, и архаические формы социального контроля, с другой, контаминируют. Тогда происходят явления, опознаваемые как коррупция, разложение, злоупотребление и пр. В предложенных терминах это можно описать как сложный процесс подчинения неформальных институтов и их практик формальным, а также более сложные конструкции, при которых формальные структуры ставят себе на службу структуры неформальные, при этом сами формальные структуры перерождаются, образуют формы, которые удобно называть гибридными или смешанными. Нормативное регулирование, которое осуществляют такие институты, как тюрьма и колония, в одних случаях содержат все признаки работы архаических систем, в других многие признаки работы систем современных. Переключение из режима в режим происходит в связи с реализацией
интересов тех или иных социальных субъектов, так или иначе связанных с подобными инсти-тутами1.
Типологические параллели
Типологически близким к рассматриваемому случаем, очевидно, является феномен дедовщины в годы ее «расцвета» в Советской и далее Российской армии в 1970-1990-е годы. Эта неформальная структура возникла внутри максимально жесткой армейской системы командования и подчинения. Неформальная структура, управлявшая отношениями среди военнослужащих, была построена на насилии и жестком разделении солдат, служивших срочную службу, на угнетателей и угнетенных. В этом главное подобие лагерной ситуации с ее «опущенными» и воровской верхушкой. (Уникальность же этой внутриармейской системы состояла в том, что угнетенные на следующий год сами становились угнетателями.) Еще одно сходство в том, что дедовщину формальное начальство обращало в инструмент поддержания некоего порядка (истолковываемого как «воинская дисциплина», «воспитание настоящего мужчины»). Далее сходство было и в развитой ритуализации системы, придании символического статусного значения множеству деталей униформы, заправки коек и пр.
Другой аналог обсуждаемой системы — это, конечно, мафия или, по-нашему, оргпреступ-ная группировка (ОПГ). Наличие жесткой вертикали власти, опирающейся на ресурсы насилия и преданности и существующей вне и вопреки государству, которое в замысле монопольно контролирует эти ресурсы, — черта и ОПГ, и воровских структур. Впрочем, иногда эти формы социальной организации суть одно и то же. Группировки в основном действуют на воле, но имеют влияние и на зоне, воры в законе в основном (особенно раньше) пребывали в тюрьме или на зоне, но их власть и власть воровского закона распространялась и на воров вовне.
Не входя в глубокий социологический анализ, которого, несомненно, заслуживает эта группа социальных феноменов, отметим, что
1 В. Волков, предложивший продуктивный концепт силового предпринимательства, снял с его помощью методологически-подобное различие между теневыми криминальными структурами и открытыми официальными институциями, коль скоро они включены в одни и те же практики, одни и те же цепи взаимодействия. См.: ВолковВ.В. Силовое предпринимательство, XXI век: экономико-социологический анализ. 3-е изд., испр. и доп. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012.
все они в своем роде формы социальной самоорганизации, то есть формы автономной от государства (и в данном случае противопоставленной ему) социальной активности. От негосударственных же классических организаций гражданского общества — благотворительных, любительских, по интересам и пр. — их отличает один кардинальный момент. В них организованность и внутренняя власть поддерживаются насилием. Нарушение нормы карается причинением физической боли, физического увечья и смерти. Другое отличие кажется еще более явным — функциональная направленность. Организации гражданского общества по замыслу творят добро, а рассматриваемые здесь социальные феномены — зло. На этом основании базировалось сделанное некогда И. Авер-киевым предложение называть подобные формы «черным» гражданским обществом1. (Речь тогда шла о фанатских и националистических группировках, проявивших себя в действиях погромного характера в Москве в декабре 2010 года2.)
Различение этих форм социальной автономии по признаку социально полезных и неполезных, однако, никак не может претендовать на абсолютность и твердость. Оно явно зависит от точки в социальном пространстве, с которой дается оценка. Начнем с того, что немалую часть «классических» организаций гражданского общества законодатель определил «исполняющими функцию иностранного агента»3. Эта юридическая новелла, на наш взгляд, не вполне укладывается в логику российского законодательства, и потому невозможно сказать, квалифицируется ли деятельность «агентов» как преступная. Но явно, что здесь налицо попытка в форме юридического акта выразить позицию части общества, признающей деятельность ряда НКО злом (тогда как с позиций другой части общества они делают добро).
Есть далее точка зрения — и она для нашей политической культуры весьма характерна, — согласно которой любая форма социальной организации, сложившаяся и пытающаяся существовать вне контроля государства, оценивается заведомо негативно — как опасная для него. В рамках этой логики последовательно
1 В другом контексте этот автор справедливо заметил: у нас «гражданское общество... лезет из всех щелей в не очень презентабельном пока виде». URL: http://www.hrights.ru/text/b24/Chapter7%201.htm.
2 Королева С., Левинсон А. Организации негражданского общества. Pro et Contra. 2010. Т. 14. № 1-2.
3 Перечень этих организаций см.: http://unro.minjust.ru/ NKOForeignAgent.aspx.
и методично уничтожались с самых первых лет Советской власти все самостоятельно возникшие объединения, начиная с политических, но также и кооперативные, деловые, любительские, по интересам и пр. Показательно, что именно в этот первый период существования так называемой диктатуры пролетариата сложилась в основных чертах социальная организация в неволе. Именно там, где власть государства как диктатуры достигала апогея, в тюрьме, образовалась сравнимая по силе с государственной форма власти — воровской закон. И если в уничтожении всех форм автономной активности на воле диктатура вполне преуспела, то с воровской организацией она справиться не могла и с тех пор лишь налаживает с ней различные формы взаимодействия, сосуществования и взаимопроникновения.
Не преминем отметить, продолжая обсуждать зыбкость критерия положительные/ отрицательные в применении к самоорганизованным социальным системам, что деятельность отечественных вариантов мафии (ОПГ) в обществе не обязательно оценивалась негативно. Из исследований общественного мнения, проводившихся ВЦИОМ в 1990-е, известно, что обывателями власть группировок в том или ином регионе часто признавалась меньшей бедой, чем безвластие/бездействие госструктур на этой же территории. Власть крупных преступных авторитетов, не представляющая прямой опасности для рядового обывателя, устраняла мелкую преступность, эту опасность представляющую. (Феномен известный из практики мафии в местах ее классического развития в Италии или США). Вплоть до недавнего времени от бизнесменов часто приходилось слышать, что бандитский рэкет куда более приемлем для них, нежели поборы чиновников. Договоренности, к которым принуждают бандиты, последними соблюдаются, чиновники же по произволу меняют свои условия взымания мзды. Бандиты — если они не отбирают бизнес, а лишь облагают его данью, — заинтересованы в успешности и стабильности этого бизнеса, их умысел в этом смысле рационален и совпадает с умыслом владельца. Отношение же чиновников, как жаловались бизнесмены, зачастую губительно для бизнеса, их действия (с его позиций) иррациональны.
Преступник — зло для общества, тюрьма его должна исправить. Но еще И. Гоффман подметил развитие злокачественной социальности в закрытых коллективах, которые он назвал общим именем asylums (на русский язык принято
переводить это название словом «узилища»)1. Гоффман полагает, что все тотальные заведения подавляют личность, попавшую туда. Но он связывает этот результат преимущественно с устройством и функционированием такого института. Знаменитая работа Гоффмана концентрировала внимание на том, что делают в таких заведениях с личностью формальные структуры. Интересующим нас неформальным структурам он уделяет совсем немного места (но тем больше его слова заслуживают нашего внимания). Он указывает, что после того, как человек, попавший в подобное заведение, пройдет первичное приспособление (primary adjustment), то есть будет подчинен всем формальным правилам, станет рядовым пациентом, заключенным и т.п., ему предстоит вторичное приспособление (secondary adjustment). Под ним понимаются «всяческие меры, посредством которых индивиду удается воспользоваться неразрешенными (unauthorized) способами для достижения неразрешенных целей, таким образом, обходя установки соответствующей организации на счет того, как ему следует себя вести и, значит, кем ему следует быть»2. Весь набор этих вариантов вторичного приспособления, реализуемых индивидуально или коллективно, образует то, что Гоффман называет нелегальной подпольной жизнью (underlife) заведения, которая в нем играет ту же роль, что криминальная среда (underworld) для города.
М. Фуко, опираясь на свидетельства, касающиеся французской тюрьмы XIX века, описывает структуры общения делинквентов, которые «лишь усугубляют их приверженность к совершению преступлений», то есть имеют сугубо социально-негативный характер3.
1 Гоффман называет их «тотальными институциями». Он говорит, что «в нашем обществе (то есть в канадском) к ним относятся заведения для содержания лиц, которые считаются увечными, но неопасными. Это приюты для слепых, престарелых, для сирот и неимущих. Места для содержания лиц, которые не способны к самостоятельному существованию и в то же время считаются представляющими опасность для общества, пусть и непреднамеренно. Это туберкулезные санатории, психиатрические лечебницы, лепрозории. Третий тип тотальных заведений создан для того, чтобы защитить публику от угроз, которые могут быть преднамеренными... это тюрьмы, исправительные учреждения, лагеря для военнопленных, концентрационные лагеря. Заведения, предназначенные для того, чтобы обеспечивать выполнение определенных заданий. это казармы, пансионы, трудовые лагеря, колониальные поселения. Наконец, существуют заведения, созданные для того, чтобы укрываться от мира, иногда они же места религиозного обучения - это аббатства, монастыри, обители и т.п.». Goffman E. Asylums. Essays on the Social Situation of Mental Patients and Other Inmates. Berkley, Calif., 1961. Р. 18.
2 Goffman E. Указ. соч. С. 172.
3 ФукоМ. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ад Марги-
нем Пресс, 2016. С. 324.
В советское время те, кто теперь работают в Левада-Центре, проводили исследование, которое называлось «Внедомашнее жилье». В ходе этой работы анализировались общие условия существования людей, которые живут, то есть спят и совершают бытовые процедуры, не у себя дома, а в предназначенных для этого общих помещениях. Студенческие общежития, с одной стороны, и тюрьмы, колонии, с другой — примеры такой формы жилья. Тогда подсчеты показывали, что речь идет о десятках миллионов человек, среди которых лагерное население составляет небольшую часть, однако формы быта в целом были сходны. То же самое можно сказать и о способах его организации4.
Описывая жизнь в колонии, некоторые участники проекта вспоминали пионерлагерь. Пионерский лагерь похож на лагерь ощущением физической несвободы, ограничениями в перемещении в пространстве, коллективной трапезой, режимом отбоя и подъема. Разумеется, много общего в быте солдатской казармы и лагерного барака. Об этом вспоминали респонденты, это естественно. Более неожиданно было встретить сравнение зоны с детским садом. Именно с детским садом проводили параллель бывшие заключенные, поскольку здесь статусная разница между теми, кто командует (воспитатели или няньки), и воспитуемыми очень велика. И в местах лишения свободы у надзирателей и администрации объем власти над зеками так велик, что на ум бывшим заключенным приходит именно сравнение с детским садом.
Респонденты рассказывали, что в одном помещении бывает по сорок человек, а иногда и больше, и все эти люди должны совершать отправления, что называется, по команде. Более
4 Мы включали в список:
- ясли, детсады, группы продленного дня, интернаты, лагеря;
- больницы, медизоляторы, санатории, роддома, диспансеры, профилактории;
- инвалидные дома, пансионаты/дома престарелых, ветеранов;
- больницы, отделения для хроников, интернаты;
- дома отдыха, пансионаты, турбазы, дома творчества;
- гостиницы, мотели, дома приезжих;
- каюты, купе, кабины, вагоны, теплушки, балки, вагончики;
- общежития;
- кубрики, казармы, военные городки;
- пенитенциарные и подобные учреждения.
(Левинсон А. Урбанизация и жилые среды. В кн.: Левинсон А. Опыт социографии. М.: НЛО, 2004. С. 67.) Мы отмечали сходство и различия нашего списка и того, который дает И. Гоффман, перечисляя «тотальные заведения». (См. ссылку в этом очерке.) Обстоятельства времени заставили тот вид «внедомашнего жилья», который некогда вмещал миллионы узников, скупо упомянуть в последней строке. См. также: Левинсон А. Г. О закрытых обществах // Новое литературное обозрение. 2009. № 100.
того, все это происходит на виду у остальных, а это означает полное лишение приватности. И. Гоффман, напомним, считал, что это один из главных приемов превращения человека в заключенного.
Формы самоорганизации, возникающие в неволе, можно сопоставить (как ни кощунственно это звучит) с формами таковой в «обычном» обществе. Стоит заметить, что и тем и другим приходится иметь дело в том числе с силовыми органами государства, с органами правопорядка, готовыми применять насилие. Вот соображения Т. Ворожейкиной о том, как возникают «на воле» такие формы самоорганизации:
«...Люди начинают объединяться и предпринимать какие-то действия тогда, и часто только тогда, когда затронуты их непосредственные интересы, для самозащиты. Но исторически именно таким образом происходило становление механизмов горизонтальной интеграции общества, отделения его от государства в развитых странах, так это происходит и сейчас во многих развивающихся странах. Утверждение более общих форм солидарности, чем те, которые ограничиваются только «своими», всегда начиналось с защиты своих интересов, своих прав, своего достоинства»1.
О возникновении и деятельности самостоятельных волонтерских и иных гражданских объединений говорится в работе Д. Волкова, где детально рассматривается один из ярких «кейсов» процесса самоорганизации2. Нам также приходилось высказывать свою точку зрения на генезис самоорганизующихся сообществ в современной России3.
Институционализация неформального на зоне
То, что стало известным из интервью о действительности зоны, демонстрирует эти процессы в особо контрастном виде. Известно действовавшее ранее разделение зон на «черные» и «красные». В исходных значениях этих понятий разделение таково: в первых всем распоряжаются «воры», то есть организованные внутритюремные криминальные структуры, а зоны, которыми управляет уполномоченная на то администрация, называются «красными».
1 Ворожейкина Т. Самозащита как первый шаг к солидарности // Полит.Ру. 18.09.2008. URL: http://www.polit.ru/research/2008/08/18/ vorogejkina.html.
2 Волков Д. «ОккупайАбай» - уличный протестный лагерь в Москве в мае 2012 года глазами его участников // ВОМ. 2014. № 1-2 (117). С. 155.
3 ЛевинсонА. Протест и самоорганизация // ВОМ. 2014. № 1-2 (117). С.141.
Теперь, как говорили нам респонденты, чисто «черных» зон больше нет, есть «черно-красные» и «красно-черные». Это зоны, где администрация управляет с помощью уголовников, а уголовники управляют с помощью администрации. (Респонденты жаловались, что по мелким личным делам приходится искать разрешения и у формальных, и у неформальных начальствующих субъектов.)
Надо оговориться: развиваемое в этом очерке противопоставление формальных и неформальных структур в основном связывает формальные с государственными. Между тем в государственных структурах закономерно развиваются свои неформальные параллельные образования. Неформальны могут быть и целые институты. Знаменитый лозунг СЛОНа «Здесь власть не Советская, здесь власть Соловецкая» говорит именно об этом. А рассказы наших респондентов о нравах в разных колониях связывают всегда эти нравы с тем, кто является начальником. Ясно, что лишь по неформальным каналам реализуются указания, которые для заключенных предстают как действия формальной системы — режим более жесткий или более мягкий, запреты такие или иные и пр.
Из того, что мы узнали о неформальных конструкциях нормативного регулирования в колонии/лагере, ясно, что они получили очень высокую степень развития и своего рода фор-мализаций неформального. Они недаром зачастую называются словом «закон». И главное их отличие в том, что это закон нигде не записанный. В этом смысле он близок адату, обычному праву. При этом по степени детализации, заботы о многочисленных частных случаях он похож на законы закрытых сообществ, в том числе и в первую очередь религиозных. (Реальность же воровского мира сугубо секулярна.)
Среди наших респондентов не было «блатных». Поэтому воровской закон для них был скорее чужим. Большинство из респондентов отзывались об этом законе уважительно, примерно так, как отзываются о законах чужой страны, где страннику случилось пожить. (Респонденты-мужчины знали о законе не понаслышке, они все прошли фазу научения этому закону, то есть правилам поведения, на что отводится значительный срок — до полугода. В течение этого срока новичку прощают нарушения закона, в течение этого срока можно и нужно расспрашивать опытных зеков о порядке, о «понятиях». На женской зоне собственно закона нет, но есть аналогичная сумма правил и порядков, установленных самими заключенны-
ми. Соблюдение этих порядков поддерживается жесткими мерами.)
У воровского закона есть апологеты и критики.
«Русская тюрьма жила и все еще живет по их закону. Возможно, самому справедливому из бытовавших в человеческом обществе. В тюрьме не принято все то же самое, что и на свободе среди нормальных людей. Разница лишь в том, что на свободе недостойный поступок кому-то может сойти с рук, а в тюрьме он никогда не останется безнаказанным. Тюремная жизнь сурова, но справедливости в ней больше: каждый получит то, что заслужил.
В мире воров людей не делят по ложным признакам: национальному, сословному или религиозному. В тюрьме, как в Индии, свои касты, и единственным критерием оценки является чистота. Чем ты чище, тем выше твой статус. Ибо над людьми не должен возвыситься тот, чьи помыслы или дела нечисты».
Этим романтическим хвалам отвечают достаточно резко:
«Нету в ворах никакой супердуховности и идейности, это всего лишь красивая сказка для малолетних. По факту они занимаются все теми же преступлениями против общества, паразитируют на нем. И вместо того, чтобы что-то произвести, пытаются отщипнуть от общего пирога, при этом ничего не вкладывая. Что в этом хорошего? Нет никаких «честных воров» и никогда не было. Есть миф, раздуваемый самими «ворами» и прочими «честными фраерами». Кто сильнее, тот и прав, принцип волчьей стаи. А если ты еще и смог обосновать свой поступок за счет подвешенной метлы, то тогда ты и есть «вор» или авторитет».
Вот реакция того, кто, по его словам, знает эту действительность изнутри (текст дается без исправлений):
«Эти сказки про воровскую романтику для лохов первоходов сам три раза в россии сидел насмотрелся на эту мразь ох и животные у них святое только метадон и героин а дурачки еще в лагерях на вора скидываются и мрази типа шакро дворцы себе покупают и шестерок за миллионы выкупают делят животные рынки и базы миллионы с этого имеют а в лагерях голяки полные !!!!коронуют всю мразь по земляческому принципу лишь бы побольше верных шестерок в свой клан набрать а потом валят друг друга как собак и прогоны по лагерям отправляют объявляют друг друга б... и давить эту падаль!!!!!!!!!!»1.
1 ПраймКрайм: http://www.primecrime.ru/news/2014-08-22_5811/.
Если не сам воровской закон, то рожденный рядом с ним воровской жаргон и воровской фольклор представляли и представляют весьма большой интерес для российского общества. Об этом можно судить хотя бы из гневной филиппики Солженицына2.
Читавшим Солженицына и Шаламова3 мир уголовников и их нравы представляются чем-то сплошь отвратительным и ужасным. О творящемся там им скорее говорит вышедшее из зоны словечко «беспредел» (как обозначение беспредельного произвола и насилия), чем слово «закон». Слово «понятия» ими воспринимается скорее иронически. Однако и изнутри, глазами заключенных не-блатных, воровской закон, повторим, видится скорее как благо. Воровской закон они считают более гуманным, чем правила внутреннего распорядка, и уж тем более — чем поведение администрации, надзирателей, если они ведут себя не по закону и творят произвол.
Воровской закон или «понятия» (иногда даже «понятийная система») нам стал известен в ходе исследования только в тех его элементах, которые регулировали жизнь зоны в целом и к которым должны были привыкать наши респонденты. Нормы закона детальны и подробны, они регулируют порой мельчайшие детали поведения, акты как физического, так и символического характера. Общее впечатление от рассказов бывших зеков таково, что эти
2 Об этом с гневом писал Солженицын: «Не вся ли мировая литература воспевала блатных? Франсуа Вийона корить не станем, но ни Гюго, ни Бальзак не миновали этой стези, и Пушкин-то в цыганах похваливал блатное начало. (А как там у Байрона?) Но никогда не воспевали их так широко, так дружно, так последовательно, как в советской литературе! (На то были высокие Теоретические Основания, не одни только Горький с Макаренкой.) Гнусаво завыл Леонид Утесов с эстрады -и завыла ему навстречу восторженная публика. И не каким другим, а именно приблатненным языком заговорили балтийские и черноморские братишки у Вишневского и Погодина. Именно в приблатненном языке отливалось выразительнее всего их остроумие. Кто только не захлебнулся от святого волнения, описывая нам блатных - их живую разнузданную отрицательность в начале, их диалектичную перековку в конце - тут и Маяковский (за ним и Шостакович - балет «Барышня и хулиган»), и Леонов, и Сельвинский, и Инбер, и не перечтешь. Культ блатных оказался заразительным в эпоху, когда литература иссыхала без положительного героя. Даже такой далекий от официальной линии писатель, как Виктор Некрасов, не нашел для воплощения русского геройства лучшего образца, чем блатного старшину Чумака («В окопах Сталинграда»). Даже Татьяна Есенина («Женя - чудо XX века») поддалась тому же гипнозу и изобразила нам «невинную» фигуру Веньки Бубнового Валета.»
3 «Убежден, что лагерь - весь - отрицательная школа, даже час провести в нем нельзя - это час растления. Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать.» Шаламов В. Из глубины. М.-СПб.: Летний сад, Университетская книга, 2016.
правила устанавливают жесткие рамки поведения для людей, которые пространственно и физически не изолированы друг от друга. Обстоятельства обитания в камере или бараке, где все экспонированы всем, где нет приватности, должны были бы создать из соответствующих скоплений людей массу, толпу. Поведение толпы было бы неустойчивым. Конфликты между индивидами были бы неизбежны, война всех против всех была бы правилом. Закон своими нормами отделяет людей друг от друга, структурирует это множество. Он, как говорили зеки, дает возможность выжить.
Те, кто в самом низу
Тюремный порядок стремится униформи-ровать всех заключенных. Но возникающее в контрах к нему тюремное сообщество структурно. Оно отнюдь не «масса». Этим словом там зовется лишь его часть. Есть еще и другие части. Судя по рассказам, внутритюремная, внутри-лагерная самоорганизация — всегда иерархия. Или довольно простая, «двухэтажная» (на женских зонах), или весьма сложная, имеющая пять-шесть уровней, на зонах мужских.
Ну, есть обычные мужики, есть авторитетные люди, есть блатные, есть воры в законе, есть «обиженные». Опять же, всё от колонии зависит. Есть «красные» колонии, есть «черные» колонии. (Респондент 12)
Что мы знаем про эту иерархию? «Опущенные» или «обиженные» — это табуирован-ная часть иерархии, о которых, как правило, не говорят, когда описывают иерархию, они просто outcast, underclass. Дальше те, кого называют или «людской массой», или «мужиками» — это основная часть в численном отношении. И «мужики» соглашаются работать — воры этого не делают, но их работа — та, занимаясь которой они сохраняют достоинство. Если они соглашаются на другую работу, то попадают в категорию «козлов». «Козлы», с одной стороны, ближе к администрации, и это дает им какие-то преимущества, например они работают на кухне, где менее голодно. С другой стороны, они — презираемая часть. Выше их с точки зрения лагерных привилегий те, кто прямо сотрудничает с администрацией, ест за столом с охраной. Получается, что на условно «черной» зоне «назначенный» может быть ниже «людской массы», потому что они его считают «козлом», но на «красной» зоне он может быть выше людской массы. В «черных» зонах выше людской массы «смотрящие», которые уже относятся к категории «воров».
Особого внимания, как нам кажется, заслуживают те, кто в самом низу. Их называют по-разному. Наши респонденты чаще всего использовали слово «обиженные» (ранее расхожим словом было «опущенные»). «Обиженными» автоматически становятся, в частности, осужденные за насильственные преступления в отношении женщин и детей:
Наихудшее из плохого — оказаться там за преступления насильственные (имеется в виду изнасилование). Человек попадает в категорию со сниженным социальным статусом, его не считают человеком вообще. Он занимается стиркой, он занимается уборкой. И там периодически бывают, скажем так, однополые отношения. Это преступления насильственные, которые совершены против детей и женщин. Сразу, автоматически, здесь их даже и не спрашивают... Их называют «обиженные». (Респондент 3)
Это не всегда ЛГБТ какие-то люди. В эту категорию могут попадать за разные случаи. Со мной сидел человек, он справил малую нужду ночью на детской площадке. Его взяла полиция, и привесили ему 133-ю или 134-ю статью — нехорошие статьи по местным понятиям. И он сразу был переведен в эту категорию. (Респондент 4)
Это те, кто в какой-то момент когда-то был осужден по всяким разным статьям, за изнасилование и так далее, в силу разных обстоятельств. (Респондент 13)
В эту же категорию попадают и гомосексу-алы:
Во-первых, все гомосексуалисты — «обиженные». (Респондент 6)
Есть те, кто не скрывает своей сексуальной ориентации, это его личное дело опять же. Он относится к категории «петухов». Его никто не трогает ни в коем случае, у него все права осужденного, кроме того, что у него ничего брать нельзя или ему отдавать. (Респондент 7)
Гомосексуалисты туда попадают однозначно. (Респондент 9)
При этом в эту категорию попадают именно «пассивные» гомосексуалы:
Активный не попадает. А пассивный, конечно, попадает. (Респондент 9)
Отмечается, что в эту категорию иногда попадают люди, вынужденные фактически заниматься проституцией в местах лишения свободы: Например, такое решение приняли, потому что были люди, которые даже совсем молодые, и чуть постарше, которые там не первый срок. Ну, да, у них нет родственников, нужно как-то жить, и они этим зарабатывают. (Респондент 13)
От администрации нередко зависит, насколько жесткая иерархия возникает среди заключенных (и, соответственно, положение «опущенных»):
Это зависит от администрации, кто как там поставил. Самое главное разделение — это две категории: обиженные и обычные. (Респондент 6)
«Обиженные» необязательно подвергаются сексуальному насилию, попадая в эту категорию:
Интервьюер: А если попал в «обиженные», значит, ты будешь изнасилован? — Нет. Необязательно. Просто за стол тебя не посадят, все отдельно. Там где-то у туалета, туалеты мыть, это все делают обиженные. (Респондент 6)
То есть они не всегда в прямом смысле занимаются сексом. Они опущенные в плане иерархии, что в самом низу. Бесправные — это те, кто там делает всю грязную работу. (Респондент 13)
Попасть в категорию «обиженные» достаточно легко, выйти — невозможно:
Если ты знал, что это предмет «обиженного», и им воспользовался, ты попадаешь в «обиженные». Или ты уронил кружку в унитаз, поднял ее и ей воспользовался. Но в основном это либо сами зеки решают, но все равно это с одобрения администрации, администрация в курсе абсолютно всех дел. С другой стороны, без одобрения администрации тоже обычно не делается. Это такой тонкий момент. (Респондент 6)
При этом само существование этой категории объясняется практической необходимостью и в какой-то мере расценивается как справедливое:
Это из-за тяжелой жизни, потому что кому-то нужно делать работу, которая ну совсем грязная. Но им помогают тоже, поесть дают. Они обычно совсем такие... либо психически слабоватые... то есть это выбраковываются слабые люди. Это деление как естественный отбор происходит в природе. (Респондент 6)
У нас они назывались либо обиженные, либо просто бригада № 21, потому что это была отдельная бригада, в которую человека переводили, они занимались уборкой территории, выносом мусора. Если на промзоне, то уборка душевых, туалетов. (Респондент 10)
Потому что опять же по этим понятиям, допустим, убирать туалеты, убирать помойку... «мужик» не должен прикасаться к этому, иначе он «заполоскается». Поэтому нужны... лица с низким социальным статусом... чтобы вот эти виды работ... Других нельзя ставить, а делать это надо. Вплоть до того, что переводят с одного отряда в другой... больше таких людей... Хотя бы
два-три человека должно быть. Максимум пять. Два-три человека в отряде быть должно, чтобы были уборщики. (Сотрудник 3)
Правила для «нормальных» заключенных («мужиков», «массы») не распространяются на «опущенных»:
У них отдельный стол в столовой, у них отдельная посуда. На них не распространяется то, что в массе, например, запрет насилия. То есть, если он что-то там сделал, его могут шваброй ударить, например. (Респондент 9)
«Обиженные», понимаете, они совсем там отдельно. (Сотрудник 4)
Таким образом, «опущенные» — это необязательно те, которые имели какой-то сексуальный контакт на зоне. Но их главное отличие от других людей в том, что они должны выполнять грязную работу. Помимо этого, они отдельно едят, отдельно спят. У них нельзя брать сигареты и вещи.
Кто-то из респондентов сказал, что они как неприкасаемые — есть такая каста в Индии. И это очень похоже на правду — их ведь тоже нельзя касаться. Примечательно и то, что о них неохотно говорят.
«Козлы» также выполняют определенный ряд работ. С ними не принято общаться, но положение их несравненно лучше, чем у «обиженных».
Когда заходила речь о каких-то сексуальных отношениях между заключенными мужчинами — при этом подразумеваются отношения, как правило, «опущенного» и «вора», — это происходит по некой взаимной договоренности. То есть такие отношения принимают форму проституции, если считать, что проституция — форма сексуальной эксплуатации за деньги. В ситуации проституции есть нанимающий и представляющий услугу.
Интересно, что в женских колониях, похоже, категории социально стигматизированных нет:
Парадокс женских тюрем в том понимании, как есть в мужском — «опущенные» и так далее — там нет.... Потому что в мужской зоне «опущенный» — это человек ниже всяких статусов. У нас нет этого. (Респондент 2)
Никакой иерархии со стороны сидящих в женских зонах нет. (Респондент 1)
У женщин «понятий» нет вообще. Нет такого. Там все без «понятий» женщины. (Сотрудник 2)
Однако есть дискриминируемые группы. К дискриминируемым группам в женских колониях относятся, например, цыганки. С одной
стороны, цыганки освобождаются от той работы, которая как раз и есть самая грязная и самая неприятная, потому что им по их обычаям или верованиям не полагается этим заниматься. Но при этом цыганки делают для своей группы или своего отряда что-то другое. То есть по сути они обменивают свое дежурство на другие услуги. Это не отношения эксплуатации, они не воспринимаются как равный обмен с другими людьми. Тем не менее встречались рассказы про ситуации, когда заключенные давлением или физическим насилием заставляют цыганок подчиняться общим требованиям. По-видимому, на то, сложится ли первая форма самоорганизации или вторая, влияет множество факторов — процент цыганок в зоне, отряде, отношение администрации, вид зоны и пр.
Как сказано, не бывает «черных» женских зон. Все женские зоны — «красные». Женский коллектив не вырабатывает тех форм самоорганизации, которые есть в мужской колонии. Тем не менее повышенная регуляция в женских коллективах тоже есть. Например, женщина, которая посидела меньше шести месяцев, не имеет права взять хлеб своими руками. Такой запрет объясняют гигиеническими требованиями. В женских тюрьмах сложность устройства внутри коллектива заключенных гораздо ниже, чем в мужских, но формы самоорганизации там тоже есть. В женских тюрьмах больше распространена именно «семейная» структура. Женщины, как говорят, «семейничают». Они организуют небольшие группы из нескольких человек. Внутри этой группы ведется хозяйство, как правило, даже нет никаких сексуальных контактов внутри группы. Это скорее способ ведения хозяйства, распределения обязанностей внутри коллектива, обобщения ресурсов. Они группируются исходя из преимуществ участниц, например, в одной семье какая-то из женщин физически сильная, другая интеллектуально сильная. Таким образом они приспосабливаются к жизни в тюрьме, не столько выстраивая иерархии, сколько обобществляя ресурсы и возможности внутри небольшой группы.
В мужских колониях тоже есть «семьи». Они тоже объединяют в нее все ресурсы. Во всяком случае, речь идет о том, что было сказано в одном из интервью: когда люди организуют себе какую-то дополнительную трапезу из присланного или купленного, то эту семью объединяет трапеза — это обязательно. Что касается сексуальных отношений, то они могут быть, но необязательно внутри этой семьи.
Другая форма, которую тоже, наверное, можно назвать самоорганизацией, — это втягивание в эти отношения тех, кто находится на свободе, но связан с кем-то из заключенных Для всех, с кем мы разговаривали, очень важен тыл — помощь семьи, поддержка, и психологическая, и материальная. Наличие или отсутствие такой поддержки очень сильно влияет на отношение к человеку на зоне. Если начальство и другие заключенные знают, что у человека есть поддержка, к нему относятся совершенно иначе.
Это своего рода доброкачественная сторона дела. Однако есть и злокачественная, оборотная сторона, когда эти отношения сочувствия, помощи сами становятся предметом эксплуатации. Администрация начинает заставлять человека что-то добывать. Часто семьи заключенных помогают ремонту и украшению помещений на зоне. Все это официально оформляется как пожертвования. С точки зрения закона в этом ничего криминального нет. Но это очень мощный инструмент давления через заключенного на тех, кто его поддерживают вовне, скажем, на семью или фирму. Этим регулярно занимаются криминальные структуры внутри сообщества заключенных. Они добиваются, чтобы заключенный просил/требовал с воли подарки или деньги. Это называется «греть камеру». Судя по рассказам, дело может дойти до разорения. Это касается людей, которые, по предположению тех уголовников, кто будут его разрабатывать, являются состоятельными или, скажем так, интеллигентными. Предприниматель, бизнесмен — наиболее частая жертва. Когда он попадает на зону, блатные ему говорят: «Не иди на работу, за тебя там кто-нибудь что-нибудь сделает, а ты лежи книжки читай». Ему кажется, что это делается из уважения к его интеллекту. Дальше, что очень важно, его окружают любовью. И это то, чего он не ожидал встретить на зоне. Он купается в этой любви какой-то небольшой срок, пока он к этому не привыкнет. И вдруг его начинают лишать такого отношения или угрожать лишением каких-то поблажек, к которым он привык, например возможности лежать на хорошем месте в бараке, что считается очень важным благом. Его шантажируют: «Или ты это теряешь, или ты достаешь с воли через семью то-то и то-то». Он жертва шантажа, но, что очень важно, он начинает шантажировать своих родственников или коллег тем, что он рискует потерять здоровье или даже жизнь, если не выполнит эти требования. Как нам объясняли, такой двухэтажный
шантаж позволяет перемещать значительные средства извне внутрь зоны.
Заключение
Итак, что касается отношения бывших заключенных к неформальным правилам зоны, большинство говорили, что надо эти правила понять и соблюдать, что позволит уцелеть и сохранить себя. Среди наших респондентов были те, кому это удалось. И не было тех, кому пришлось испытать тяжелые физические страдания. Поэтому в данном очерке мы описали в основном проблемы морального и психологического характера. Из литературы о лагерях мы знаем, что в прошлом для миллионов проблемой было физическое выживание, для миллионов пребывание там закончилось гибелью. Из свидетельств о том, что происходит в современных застенках, мы узнаем о пытках, медленном или быстром физическом уничтожении людей1. Как мы говорили, наша выборка, безусловно, не репрезентативна для всего населения за решеткой и проволокой. На данном этапе исследования нам приходилось удовлетворяться тем составом респондентов, который удалось собрать за очень короткий срок. Мы понимаем, что их судьбы можно считать счастливыми на фоне названных трагедий. Мы понимаем, что их рассказы описывают рутину колоний ФСИН, которые считаются «легкими». У нас есть чувство неисполненного долга перед теми, кому пришлось пройти гораздо более тяжелые испытания, и мы надеемся, что когда-нибудь мы этот долг отдадим. Но и эта «легкая» тюремная и лагерная жизнь является величайшим испытанием для человеческой личности. Не все его проходят. Наша выборка, отметим еще раз, не включала людей, которых зона сломала. А на зоне многое предназначено именно для этого, так что таких людей немало. Однако в нашей выборке оказались те, кто из выпавших испытаний вышел с более крепким духом2.
1 Пытки в ИК-7 были. Заключенные и их родственники рассказали о ситуации в Сегежской колонии Meduza. 18:49. 28 ноября 2016. URL: https://meduza.io/feature/2016/11/28/pytki-v-ik-7-byli. Относитесь по-человечески! Александра Букварева. Новая газета. 20:50. 10 декабря 2016. URL: https://www.novayagazeta.ru/artides/2016/12/10/70861-otnosites-po-chelovecheski; https://www.novayagazeta.ru/ articles/2016/04/12/68184-ispravit-zaklyuchennogo-do-smerti.
2 Л.Д. Гудков пришел к печальному заключению о невозможности мо-
рали в неморальном обществе (см.: Гудков Л. Человек в неморальном пространстве: к социологии морали в посттоталитарном обществе // ВОМ. 2014. № 3-4). Рассмотренный нами материал, как кажется, представил эту проблему в особо резком виде. Общество за проволокой, где доминируют преступники, может быть сочтено полюсом аморальности. Между тем именно там мы обнаружили - если опираться на свидетельства наших респондентов - свои достаточно твердые устои
В ситуации нормативной неопределенности, возникшей в начале 1990-х, когда общество переживало разрушение одних институтов и становление других, зачастую в мире бизнеса и даже в мире государственного управления нормы, на которые опирались акторы, заимствовались ими из криминальной субкультуры — те нормы признавались не утратившими свою силу. В этом смысле они заступали место так называемых общечеловеческих норм3. И сегодня даже с самого верха нашей общественной пирамиды мы слышим отсылки к «пацанским» нормам, как к нормам предельной, не ставящейся под сомнение значимости («своих не сдаем» и т.п.).
Говоримое здесь — не попытка компрометации этих норм. Социологическая критика, если есть для нее место и оправдание, должна быть направлена в адрес нормативной системы большого общества, каковая оказалась не в состоянии обслуживать это общество в обстоятельствах кризиса. (Собственно, кризис в этом в значительной степени и состоял.) Мы полагаем, что в герметическом мире тюрьмы идут такие же процессы, которые обычно протекают, когда определенная группа находится под сильным давлением внешнего общества и/или государства. Иногда такое давление заменяется сверхвысокой собственной изоляцией от мира. В результате возникает корпус норм и практика его реализации во много раз более строгая, чем в большом обществе. Этот феномен вызывает во внешнем мире, по меньшей мере, внимание, а также восхищение. Там, где нормы слабы, царство сильных норм представляется в чудесных красках.
В нашем тексте много сказано про воровской закон. Сказано со слов тех, кто увидел в нем средство защиты и самосохранения. Ясно, что неформальные структуры в местах лишения свободы — закон, понятия — созданы не такими людьми, как наши респонденты, не ими
морали. Речь идет о тех устоях, которые совпадают с моральными векторами «большого» общества. Мы далеки от мысли, что мораль зоны спасет остальное общество или послужит ему образцом. Но сам факт сбережения моральных норм в архи-аморальных обстоятельствах - не дает ли он некоторую надежду?
3 Стоит отметить, что в ситуации ценностно-нормативного кризиса в Западной Европе в период после Первой мировой войны, как отмечал Э. Соловьев, происходила редукция к так называемым «простым вещам». В качестве таковых выступали камень, дерево, табак, хлеб, атрибутика жизни мужчины - крестьянина и солдата. Эта ценностная и нормативная платформа была взята в разработку философами-экзистенциалистами, с одной стороны, и такими авторами, как Э. Хемингуэй и Э.-М. Ремарк, с другой. Соловьев Э.Ю. Цвет трагедии (о творчестве Э. Хемингуэя) // Новый мир. 1968. № 9.
поддерживаются и не их имеют в виду. Нельзя исключить, что наши респонденты демонстрируют нечто, напоминающее «стокгольмский синдром». Столкнувшись с мощной доминирующей силой в лице блатных и их порядков, часть людей, вынужденно принимая эти порядки, находит им и моральное обоснование. (В частности, признают необходимость существования разряда «обиженных»). Но оно не является заведомо ложным или порочным. Оно является заведомо неполным.
Тема интереса российского «большого общества» к «малому» тюремному не может быть
исчерпана на этих страницах. Завершая свое прикосновение к ней, предложим две метафоры утопии. Если считать, что утопия — это проективный конструкт, в котором находят решение проблемы, не получающие решения в реальной жизни, то можно сказать, что тюрьма, лагерь, колония — это утопия государства. Государства как системы, где все подчинено его распорядку и все им управляемо. И если зона — утопия государства, то «воровской закон» в ней — это утопия общества. Общества в его противостоянии государству.
