CC BY
19
КЛАССИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ
Бринкман А.А. фон НЕДОВЕРИЕ*
(Предисловие к публикации)
В 1907 г. в журнале «Русская мысль» были опубликованы две статьи правоведа, в начале столетия служившего по ведомству Министерства внутренних дел, изредка выступавшего в печати по вопросам аграрного права и земского самоуправления, Александра Александровича фон Бринкмана «Неполномощные законы (К психологии русской исполнительной власти)» (Кн. VI) и «Недоверие» (Кн. XII). К моменту их публикации, известность имени автора практически не выходила за пределы профессиональной среды. По-видимому, публикация его работ на страницах ведущего русского либерального журнала принципиально не изменила сложившуюся ситуацию.
В «Неполномощных законах»1 А. Бринкман сформулировал неординарное для русской исторической науки и историко-политической мысли XIX - начала XX в. видение хода отечественной истории второй половины XVI - начала XX вв. В той или иной степени разделяемый многими историографическими школами и направлениями, тезис о противостоянии государственной власти и «земли» («народа») усложнялся и переосмысливался благодаря введению в систему координат различения собственно верховной власти и власти исполнительной («попечительной»), и что особенно важно, представлений о неуклонно возрастающих в пореформенный период политических противоречиях между отдельными властными стратами и между слоями общества. Все это в статье Бринкмана концептуально, но вместе с тем метафорически описано как противопоставление «опричнины» и «земщины», во всей диалектике их многосложных отношений с верховной властью, рождающих такой выразительный феномен российской истории Нового времени как «неполномощные законы».
* Рус. мысль. - М„ 1907. - Кн. XII. - С. 60-69.
1. Статья опубликована в журнале «Полис» (М., 2006. - № 1).
Основные положения этой статьи А. Бринкмана, опубликованной через полгода второй его работы «Недоверие», обрели форму концептуального историко-политического комментария к характеру взаимоотношений власти и общества в действительности 1905~1906 гг., прежде всего социально-психологических механизмов этих взаимоотношений.
«Острота противоположения опричнины земщине, взаимная вражда этих двух начал...», глубочайшее взаимное недоверие их друг другу и недоверие, пронизывающее отношения между отдельными «партиями», как в «опричнине, так и в «земщине» - сущностная черта общественного сознания и общественной психологии эпохи.
Взгляд А.Бринкмана на характер отечественного историко-политического бытия в целостности своего выражения (возможно, на намеренно несколько архаизированном языке) по существу не совпадал полностью ни с одной из существовавших в начале XX в. концептуализаций проблемы. Может быть, именно этим объясняется своего рода «выпадение» A.A. фон Бринкмана из «строя» отечественной исторической и политической мысли конца XIX - начала XX в. Его имя отсутствует в исследованиях и справочных изданиях по истории русского правоведения. О его статьях 1907 г. не писали его современники (таковой, во всяком случае, представляется эта историографическая ситуация автору данного предисловия). Некоторое удивление вызывает то обстоятельство, что мимо них, по крайней мере в своих опубликованных работах, прошел П.Б. Струве, вступивший именно в 1907 г. в руководство «Русской мыслью».
К глубокому сожалению, биография A.A. фон Бринкмана и, что особенно печально, даже просто годы его жизни до сегодняшнего дня остаются нам неизвестными. Единственный справочник, сообщающий о нем хоть что-то - это издание «Весь Петроград на 1917 год», из которого явствует, что в 1916 г. отставной коллежский советник, присяжный поверенный и присяжный стряпчий, член ряда комиссий по усилению вооруженных сил, A.A. Бринкман жил в Петрограде (ул. Преображенская, д. 15)2. Установление биографии A.A. фон Бринкмана - важнейшая непременная задача будущего исследования.
Текст републикуемой в нашем журнале статьи «Недоверие» не нуждается в особых пояснениях. Но есть одно исключение. А. Бринкман упоминает о появившейся на страницах «Русского знамени» статье присяжного поверенного Булацеля против «опричнины». Речь, очевидно, идет об одной из статей видного деятеля «Союза Русского народа» П.Ф. Булацеля (1867-1919) в редактируемой им крайне правой газете «Русское знамя». Для всех его статей в этой газете
2. Пг„ 1917. - 82 с. 204
(1906-1907) характерна критика высшей исполнительной власти, т.е. правительства ПЛ. Столыпина за нерешительность в борьбе с революцией3.
Проблематика обеих статей А. Бринкмана требует еще одного замечания. Тема «опричнины» (как реально-исторического явления, этапа истории Руси эпохи Ивана Грозного) - одна из наиболее спорных проблем отечественной исторической науки4. Представляются чрезвычайно значимыми некоторые историографические контексты обеих статей А.Бринкмана. Речь идет о взаимосвязи изучения истории политических форм и институтов России XVI-XVII вв. в конце XIX -начале XX в. с социально-политической реальностью эпохи5.
И.Л. Беленький
I
По роковой необходимости исторического возмездия, неполномощность законов ), создаваемая системой опричного управления, отражается прежде всего на положении самой опричнины в ее представителях. С одной стороны, недоверие к земщине, как враждебному к «правительству» лагерю, вооружает этот лагерь взаимным недоверием ко всему, что так или иначе носит отпечаток «правительства»; с другой стороны, политика попечительного усмотрения, дозволяющая игнорировать закон, ради достижения «благожелательных» целей, порождает предъявления к опричнине непомерных требований об уврачевании немедленно всех будничных зол повседневного существования обывателей. Презираемая в своем отчуждении от интересов страны и вместе с тем призываемая ежеминутно обывателями на помощь - опричнина, ради сохранения своего внеш-
3. Статьи эти он переиздал в кн.: Булацель П.Ф. Борьба за правду. - СПб., 1908.
4. См.: Эскин Ю.М. Иван IV Грозный // Отечественная историография России с древнейших времен до 1917 г.: Энциклопедия. - М., 1996. - Т. 2. - С. 305-307; Богатырев С.Н. Грозный царь или грозное время? Психологин, образ Ивана Грозного в историографии // История и историки: Историогр. вестн. 2004. - М., 2005. ~ С. 62-81. Из современных расширительных и метафорических истолкований понятия «опричнина» надо назвать в каких-то отношениях перекликающийся с суждениями А. Бринкмана, раздел «Тайная власть» в книге Ю.С.Степанова «Константы. Словарь русской культуры» (М., 1997. - С. 465-471).
5. См., в частности, опыты историографической реконструкции: Семенов А.И. Знание ■ как политика и призвание (По материалам истории российской Конституционно -демократической партии) // Власть и наука. Ученые и власть: 1880-е - начало 1920-х годов. - СПб., 2003. - С. 358-372.
6. См. нашу статью: «Неполномощные законы». - (Рус. мысль. - М., 1907. - Кн. VI).
него престижа, ради того, чтобы из носительницы власти не выродиться во всеми помыкаемого слугу, должна драпироваться в тогу неприступного величия и ограждаться штыками, специальными постановлениями и внешними знаками отличия не только от дерзости, но и от простой фамильярности обывателя. И чем ближе к населению поставлен данный представитель опричнинного управления, тем щепетильнее охраняет он свое внешнее служебное достоинство.
Внутреннее презрение и внешний почет, абсолютное недоверие и постоянное требование на помощь - вот чем платит опричнине земщина за неполно-мощность в отношении последней государственных законов. И убаюкиваемая этим внешним почетом в связи с постоянными обращениями за помощью, опричнина, в конце концов, проникается сознанием своей внутренней крепости и безусловной необходимости для страны. Указание на это беспрестанное обращение за помощью является самым неотразимым аргументом со стороны представителей опричного управления в доказательство безусловного соответствия их существования истинным потребностям страны. Между тем одно самое простое наблюдение совершенно опрокидывает весь этот аргумент. Крамольность наших окраин твердо установлена всей охранительной печатью и даже, за последнее время, правительственной властью. Действительно, недоброжелательное отношение инородческого населения окраин к представителям чуждого им русского управления не подлежит сомнению. И однако нигде в коренной России население не обращается так часто к содействию администрации в обход суда, как именно на этих окраинах.
Психология подобного явления отлично обрисовывается случаем, бывшим в 1905 г. в м-ском губернском присутствии: некий помещик-поляк требовал вмешательства губернской администрации в его чисто судебные споры с крестьянами. На это один из непременных членов весьма неосторожно заметил, что польские помещики, относясь крайне недружелюбно к русской администрации, любят, однако, слишком часто обращаться к ее содействию. Помещик отвечал: «Это понятно. Ведь и с ассенизаторами неприятно иметь дело, а приходится к ним обращаться, и чем чаще, тем лучше»!... Подобная откровенность и ее безнаказанность, конечно, легко объясняются общим настроением 1905 г., но сущность этого взгляда мне приходилось слышать и от «истинно-русских» людей даже в последнее время.
Таким образом, не доверие к власти, не уважение к справедливости представителей опричного управления, а наоборот, отношение к ним, как к людям, которых не зазорно марать в своих грязных делах, заставляет обращаться к ним огромное большинство обывателей. И как только опричнина под влиянием тех или иных соображений надевает на себя маску охранительницы законности, так тотчас негодование и явное пренебрежение к ней обитателей стихийно пробивается наружу.
Как ни парадоксально, на первый взгляд, подобное явление, оно, однако, легко находит себе объяснение. Весь смысл опричнины, как системы управления, заключается в предоставлении возможности обходить положительный закон. Но в обходе законов, как общих норм, более всего нуждаются те, кому они препятствуют в осуществлении личных эгоистических целей. Каковы же могут быть эти цели? Очевидно, что никакая власть никогда не решится издать закон, открыто нарушающий господствующие в данную эпоху основные понятия справедливости, и пробивающиеся иногда тенденции к подобному нарушению всегда прикрываются соображениями якобы общественного или государственного блага. Таким образом, закон как таковой, всегда на стороне нравственно правого. Следовательно, в обходе закона всегда заинтересованы или те, которые стремятся к обделыванию темных делишек, или те, которые домогаются особых преимуществ себе в ущерб другим лицам одной с ними группы. Как в том, так и в другом случае побуждения обходящих закон несомненно безнравственны, и пользующиеся в этих целях услугами опричнины отлично это сознают, как сознают и настоящее, значение для них опричнины. И вот, если опричнина почему-либо становится в ограждение закона, она не исполняет того назначения, к которому все привыкли и, не будучи в состоянии привлечь доверия земщины в ее целом, возбуждает негодование массы отдельных обывателей, именно тех, которые принципиально стоят за опричнину, как систему управления.
Я умышленно подчеркиваю разницу между земщиной, как целым, как противоположением опричнине, и отдельными обывателями, входящими в состав земщины. Земщина, как таковая, всегда оппозиционна по отношению к опричнине. Обыватели же, входящие в состав земщины, в силу своих будничных, житейских дрязг, в огромном большинстве заинтересованы в опричнине, и все стремление последней направлено к тому, чтобы целую духом земщину превратить в различные, противоположные друг другу по целям группы обывателей. Но оттесняя последних ото всего, это выходит за пределы будничных дрязг, громко именуемых ею «областью хозяйственного благоустройства», опричнина тем самым напоминает обывателям о их принадлежности к земщине и связует их всех единой цепью общего недоверия. Так устанавливается заколдованный круг, к выходу из которого земщина приближается очень медленными шагами, по мере усиления произвола опричнины и параллельной эволюции обывателя, как носителя своих собственных интересов, в гражданина, как сознательного члена единой земщины. Но и здесь, у самого выхода, земщина встречает одно препятствие, прикрывающее таковой и неоднократно заставлявшее ее возвращаться к исходному пункту. Препятствие это заключается в одном особом свойстве опричнины, как системы управления, на котором следует здесь остановиться подробнее, хотя я и отметил уже его в статье «Неполномощные законы».
Необходимо твердо помнить, что «опричнина» не есть учреждение, а система. То, что обыкновенно в просторечии именуется «опричниной», есть лишь ее выражение в отдельных представителях. А так как среди таковых встречаются люди, действительно руководящиеся идеями общественного или частного блага и приносящие пользу, в представлении большинства земщины зло, причиняемое самой опричниной, ставится в счет отдельным опричникам. Таким образом, приносящие вред личности заслоняют собою породившую их вредоносную идею. Кроме того, система опричного управления, в основание которой положено начало недоверия вообще, допускает в принципе выражение этого недоверия в отдельных случаях со стороны верховной власти и к отдельным представителям опричнины. Вследствие этого, в представлении земщины не угасает надежда добиться «опричным» путем верховного правосудия над данным опричником, и доверие к верховной власти парализует силу проявления недоверия к опричнине.
II
Сплоченная общим духом недоверия к опричнине земщина только и сильна этим недоверием. Все противоопричное считается земским, и земщина становится во всем своем целом в явную оппозицию к «правительству». Такую картину мы видели в нашем отечестве до 17 октября 1905 г. В то время политическая окраска той или иной личности определялась весьма просто: за или против? Тот, кто был «за», пользовался в лучшем случае скрытым презрением; кто был «против» - открытым одобрением земщины. Почему - «за», почему -«против» - это никого не интересовало, принималась во внимание только степень силы «за» и «против». Принадлежность к тем, которые были «против», выдавала патент на доверие земщины и, наоборот, принадлежность к тем, которые были «за», заставляла относиться к данным субъектам подозрительно. Характерно, что и подозрительность эта проистекала в глазах земщины не из оценки данных политических убеждений, а из априорного предположения об отсутствии самих убеждений и наличности корыстных видов. Быть «за» -значило носить клеймо бессознательности, было равносильно неимению никаких убеждений; наоборот, быть «против» - значило сознательно относиться к действительности, иметь твердые убеждения. До такой степени сочувствие опричнине представлялось в то время явным абсурдом, несвойственным здравомыслящему честному человеку.
Острота противоположения опричнины земщине, взаимная вражда этих двух начал получила еще особый специфический отпечаток, благодаря тому нарочитому свойству русской психологии, по которому все для данного субъекта противоположное представляется ему нестерпимо гнусным. Как кажется, ни
на одном языке обозначение «противного», в смысле отвратительного по физиологическому ощущению, не производится от слова «против» и не является, вместе с тем, синонимом противоположного!
Неожиданность развязки 17 октября и последовавших затем событий совершенно перевернула все мировоззрение земщины. Единая прежде в своем недоверии к опричнине земщина раскололась на партии и каждая из последних перенесла на остальные громадную долю своего «противного» отношения к опричнине. В силу той же психологии каждая партия стала критиковать все другие исключительно под углом подозрения в корыстных видах или в бессознательности, что, при отсутствии политического воспитания и такта в общей массе, произвело картину отталкивающего по внешним способам выражения междоусобия.
Однако и в этом хаосе межпартийной «брани» основная, общая всей земщине тенденция отрицательного отношения к опричнине, как таковой, остается ненарушимой. Ход выборов в первую и вторую Думу определенно показывал, что преимущественными кандидатами в депутаты являлись те, которые были более «против» или имели более оснований быть «против». Поэтому всякая кара в административном порядке немедленно вызывала кандидатуру данного лица в Думу. Со своей стороны и печать, которая, по первому взгляду, не может насчитать в своих рядах двух не враждующих между собою органов, по вопросу об опричнине отличается редким единодушием и, кроме официозов, у нас нет органов печати, относящихся не отрицательно к правительству. Даже если бы показать нашим предкам, без всяких предупреждений, Русское Знамя и Речь, то, вероятно, они сразу бы ошиблись, отнеся первое к крайним левым, а вторую - к правым.
Наконец, и общественное мнение массы в своей оппозиции опричнине остается неизменным, оценивая как данную личность, так и данный орган печати исключительно по способу прежней оценки: за или против. Наш «несознательный» среднеинтеллигентный слой хотя и не может до сих пор разобраться в причинах и стимулах окружающей действительности, однако инстинктивно ценит независимость. Рептилии и официозы пользуются всеобщим нескрываемым презрением, а успех в этом слое такой газеты, как Новое Время, объясняется исключительно тем, что обдуманные выпады ее против известных представителей правительства принимаются большинством за непререкаемое доказательство честности и независимости ее направления. Именно этот аргумент мне приходилось весьма недавно слышать от горячих поклонников Нового Времени с перечислением его смелых нападок, например, на министра народного просвещения Кауфмана, вообще, или на премьер-министра Столыпина после известной декларации по аграрному вопросу. Не лишено в этом смысле интереса и то обстоятельство, что на страницах именно Русского Знамени появилась
статья прис. пов. Булацеля против опричнины, как учреждения, причем значение опричнины для земщины оценивалось почти так же, как и мною несколько ранее на страницах Русской Мысли.
Наша благодушная Коробочка - общественное мнение - никак не может усвоить себе, что опричнина не учреждение, а система, что система эта тесно и неразрывно связана с абсолютизмом, и, консервативное в своем исконном недоверии к опричнине, оно дает себя морочить мнимыми победами над отдельными опричниками, принимая за разрушение то, что ведет к сохранению и наоборот! Эта Коробочка никак не может понять, что до тех пор, пока центр тяжести в разрешении вопроса - «желательно или нежелательно?» будет лежать над земщиной, до тех пор будет существовать опричнина, как система, как принцип «благожелательного попечения». Они никак не может усвоить себе, что до перемещения этого центра тяжести в самое земщину последняя роковым образом обречена постоянно валиться то на одну, то на другую сторону. Между тем еще Гейне рисовал абсолютную монархию в виде трона, балансирующего на остром шпиле, а конституционную - в виде спокойного кресла, прочно установленного на широком фундаменте. И Коробочка не доверяет шпилю, но не доверяет ему не потому, что он острый, не потому, что шпиль по самой природе своей не может удовлетворять назначению надежной поддержки, а потому, что данный шпиль представляется ей сделанным из ненадежного материала. Она заботится только о том, чтобы один шпиль заменить другим, более, по ее мнению, прочным.
Ill
Нечего и говорить, насколько подобное положение на руку опричнине. С одной стороны, громадная доза недоверия к ней парализуется взаимным недоверием партий друг к другу; с другой - общественное мнение отвлекает свое внимание от нее, как целого, как системы, на борьбу с отдельными ее представителями. Отсюда простой логикой подсказываемый выход: увеличить как можно больше количество этих представителей и поставить их, по-видимому, вне зависимости от центра. В результате земщина получает ту децентрализацию управления, на которой она постоянно настаивала, но только в виде эксцентрических генерал-губернаторств с неограниченными полномочиями для предупреждения и пресечения. Наступает эпоха «неограниченных возможностей», и в ее хаосе бедная Коробочка окончательно сбивается с толку.
Замена известных понятий соответствующими им словами - составляет вообще один из испытанных приемов опричнины в те периоды, когда она считает необходимым прикрыть свое существование, и опричнина охотно рассыпает те слова, которые, не будучи органически связаны с заключающимися в них
понятиями, не влекут за собой неотразимой необходимости ее упразднения; к другим же любезным земщине словам она пристегивает то или иное прилагательное, которое дает возможность объявить заключающееся в самом слове понятие спорным. Таким образом, опричнина охотно признает «децентрализацию», «равенство всех перед законом» и т.п. К таким же словам, как «свобода совести», «неприкосновенность личности» и т.п. прибавляется прилагательное «истинная» и, таким образом, сохраняется возможность проводить «истинную» и преследовать «ложную». В крайнем случае в обращение пускается просто слово без всякого соответствия с заключающимся в нем понятием, согласно Мефистофельскому правилу: «а если недочет в понятиях случится, - их можно словом заменить...». И результаты получаются поразительные!...
Слыша знакомые, милые слова и встречаясь с сопутствующими им совершенно неожиданными понятиями, общественное мнение легко склоняется к осуждению самих понятий, и не тех, которые ему преподносит опричнина, а именно тех, которые оно раньше берегло, как зеницу ока!... Тогда опричнина открыто выступает в роли спасительницы от заблуждений, и реакция утверждается в массе.
На этой именно психологии русской Коробочки, на этом расчете побороть недоверие к себе развитием еще большего недоверия ко всему окружающему -и был построен весь план борьбы с революцией в эпоху графа Витте. Я далек, конечно, от мысли приписывать последнему сознательное построение этого плана. Он вылился сам собой, как Афина из головы Зевса, потому что граф Витте не мог не впитать в себя все соки опричнины за время долголетнего пребывания в ее рядах. Действуя инстинктивно, не продумывая до конца ни одного хода, он, однако, поступил так, как именно должен был поступать умный и опытный опричник.
Акт 17 октября разбил всю земщину на куски, разрознил и расслоил ее взаимным недоверием. Далее опричнине приходилось только оставаться самой собою, чтобы все пошло так, как это необходимо опричнине. И напрасно из рядов последней несутся проклятия на голову автора всеподданнейшего доклада 17 октября. Он спас опричнину в самый критический для нее момент, он заменил революцию смутой, он и только он наметил весь ход дальнейших событий!... Его преемникам пришлось только плыть по испытанному течению, смело направляя государственный корабль в самую мутную струю, ибо - где муть, там и глубь.
Но та ненависть, которая окружает имя графа Витте со стороны всей земщины, и особенно справа, показывает, что земщина инстинктивно чувствовала в нем спасителя опричнины. В рефлексиях «малого разума» она, правда, бранила его совсем за другое; но «большой разум» земщины не переставал шептать ей, что это змий, отогретый ею на своей груди.
Как ни странно, но «правая» часть нашей земщины, пожалуй, еще более проникнута традициями последней, чем «левая». Ведь она заключает в себе остаток земщины Грозного, ее ненависть к опричнине питается историческими корнями, и ее отнюдь не надо путать с союзом русского народа, даже в том случае, если она сама себя с ним путает. Последнее может быть лишь плодом недомыслия, результатом ослепления от «иллюминаций» и результатом только временным. Ведь не даром же такие лица, как князь Н.Ф. Касаткин-Ростовский, считались «красными» в царствование Александра III, хотя они и тогда были теми же, что и теперь!...Вот почему мне кажется, что представление об «опасности справа», действительно, несколько преувеличено. Эта опасность питается только другою опасностью - «слева».
Если бы представители «правой» земщины были более образованы, более сознательны; если бы они могли понять в данный момент, что они делают, проходя мимо единственного выхода из заколдованного круга, устроенного опричниной, - они сами прониклись бы ужасом и завопили: «нет, этого мы не хотим!». Но, воспитанные в духе казенного православия, русской самобытности и официальной народности; обученные по учебникам, «одобренным для средних учебных заведений», эти представители правой земщины не в состоянии отрешиться от младенческих верований, равных по силе только их недоверию к опричнине, и не могут понять, что эти верования нисколько не препятствуют выходу из заколдованного круга и что последний только мешает чистоте их богослужения; что их стремление к Богу зиждется только на страхе перед дьяволом!...
IV
Но совершенно особенное основание проклинать автора Всеподданнейшего доклада 17 октября имеют представители «левой» земщины.
Проникнутые недоверием к тем устоям, которые пропагандировались опричниной в качестве «исторических» и «исконных», но которые созданы Иоанном Грозным только около трехсот лет тому назад, эти представители уже давно призывают к выходу из заколдованного круга путем отрешения от всяких традиций, всякой связи с историей. И здесь крупное недомыслие, крупное невежество!...
Приняв слова за содержавшееся в них понятие, возненавидя эти слова за искажение их понятия опричниной, представители «левой» земщины объявили поход самым понятным и предали анафеме всех их последователей. Воспитанные, в противоположность «правым», в духе полного отрицания религии, всякой самобытности и национальности; обученные исключительно по книгам совершенно запрещенным опричниной и, главным образом, по брошюрам «по Марксу», - эти представители «левой» земщины могли импонировать после-
дней в ее целом только до тех пор, пока все «против» считалось непогрешимым, все запрещенное глубоко истинным. Акт 17 октября, сделав кое-что запрещенное дозволенным, уничтожил сладость запретного плода и сорвал священный ореол истины со многих учений, непогрешимости - с их последователей, ума -со многих вождей!...
Акт этот оказался той костью, которая заставила правое и левое крыло земщины броситься друг на друга. Как первоначально в борьбе с опричниной, так и потом, в борьбе с правым крылом, левое пользовалось широко теми же приемами, которые были ему столь ненавистны в опричнине. Под видом всеобщего равенства, оно пропагандировало диктатуру пролетариата, под видом неприкосновенности личности, - насилие над малейшим независимым ее проявлением, под видом свободы совести и слова, - строжайшую цензуру всякой противной мысли. Вся разница заключалась в том, что лестница наказаний, применяемых «левой» земщиной к ослушникам ее воли, состояла только из двух ступеней: смертной казни и «презрения», т.е. бойкота, и что протест именно против смертной казни был основным ее лозунгом! Но подобно тому, как опричнина душила всякое свободное слово путем воспрещения и закрытия собраний, так и «левая», с ненавистью ко всякой критике, заглушала неугодные ей речи свистом и громовыми возгласами «долой!». Вместе с тем, «левая» земщина заимствовала у опричнины и ее главное оружие в деле поддержания собственного престижа - ложь. Все деяния «левых», как бы дики их проявления ни были, оправдывались всеми мерами с пеной у рта, а открытое признание собственных ошибок считалось совершенно недопустимым. Наконец, и самый принцип классовой борьбы так настойчиво выдвигаемый «левыми», как нельзя более соответствовал исконной тенденции опричнины разбивать земщину на взаимно противоположные группы.
Результаты подобной тактики не замедлили сказаться.
Опять-таки, слыша родные, милые слова и видя воочию их совершенно неожиданные проявления в действительности со стороны уже не опричнины, а своих же собратий, правая, столь же мало сознательная часть земщины, сначала пришла в глубокое недоумение. По инерции она продолжала было действовать против опричнины, но вскоре почувствовала себя в положении короля Лира между Реганой и Гонерильей. «И злая тварь мила пред тварью злейшей!» -воскликнула тогда «правая» земщина и, «видя пред собой бушующее море», «бросилась назад в пасть медведя» - к опричнине. Со слепой яростью убежденного ренегата, она стала сжигать все, чему поклонялась, и поклоняться всему, что сжигала. «Левая опасность» совершенно заслонила в ее глазах опасность опричнины и ненависть к последней. Понимая таковую не как систему, а как совокупность опричников, она с пламенной верой фанатика снова обратилась к тому источнику доверия, который уже не раз прикрывал от ее гнева опричнину как систему.
И опричнина отлично воспользовалась этим. Актом 3 июня н.г. все выгоды акта 17 октября перенесены на правую сторону и, не уничтожая последнего формально, опричнина восстановила по существу все свои права и преимущества. Она поняла, что «левая» земщина прогонит «правую» мимо выхода и что последняя будет принципиально выбирать всех тех, кто только против «левой», т.е. будет поступать точно так, как раньше поступала вся земщина в отношении самой опричнины.
Но возненавидя «левых», «правые» заимствовали у них в свою очередь все способы борьбы - и ложь, и неистовые вопли, и тайные убийства, под именем «смертной казни».
Таков результат недоверия как принципа.
V
Очевидно, что при подобных условиях борьба с опричниной представляется не чем иным, как борьбой со спрутом. Отрубая присосавшиеся к ней щупальца, земщина вместе с тем наносит удары самой себе, а спрут выпускает только ту кровь, которую высосал из самой же земщины. И чем более бьется несчастная жертва в тисках его эластичных объятий, тем крепче впиваются в ее тело смертоносные присоски. Решительный удар спруту может быть нанесен только при отсутствии судорожных движений, при планомерности и выдержке. Решительный удар опричнине должен быть нанесен как системе, а все отдельные выступления против опричников или их совокупности только портят дело. Земщина должна объединиться опять, должна понять свою солидарность в борьбе с опричниной и хладнокровно выжидать, когда охвативший ее спрут выставит свою голову.
И это неминуемо должно быть.
Во-первых, кроме «левой» и «правой», у нас есть еще, к счастью, и коренная, настоящая земщина; во-вторых, эти крайние крылья единой по существу земщины представляют друг для друга отличные зеркала, в которых они отражаются, - и это не может не содействовать внутреннему отрезвлению всей земщины, как целого; в-третьих, наконец, то обстоятельство, что опричнина не учреждение, а система, заключает в себе не только ее силу, но и залог погибели. Учреждение может быть прикрыто другим учреждением, но система может только или оставаться такой, какая есть, или упраздниться.
То, что мы видим в настоящее время, - та вакханалия произвола и анархии, - все это последняя ставка опричнины, и эта ставка может держаться лишь до тех пор, пока «правые» и «левые» взаимно парализуют силы друг друга. Но как только они объединятся или как только победа перейдет хотя бы даже на правую сторону, - опричнина предстанет во всей своей наготе, ибо в пылу борьбы она на этот раз сбросила все свои покровы.
