CC BY
35
УДК 821.161.1.0 "1920/1930"
«НЕ СОБОЙ БЛИСТАЛ Я...»: ЧЕСТОЛЮБИЕ ДЕРЖАВИНА В ИНТЕРПРЕТАЦИИ ХОДАСЕВИЧА
© 2009 г. В.А. Черкасов
Белгородский государственный университет, Belgorod State University,
ул. Студенческая, 14, г. Белгород, 308007, Studencheskaya St., 14, Belgorod, 308007,
info@bsu.edu.ru info@bsu.edu.ru
Рассматриваются диаметрально противоположные концепции личности Г.Р. Державина, представленные в трудах Н.Г. Чернышевского и В. Ф. Ходасевича. Чернышевский является одним из авторов мифа о Державине как о честолюбце. Ходасевич развенчивает этот миф в биографии «Державин» (1931), а также в концептуальной заметке «Лопух» (1932).
Ключевые слова: единый текст, полемичность, концепция личности писателя, биографическая личность писателя, литературная личность писателя, миф о Державине-честолюбце, теоретический подход к любви.
This article presents the diametrically opposite conceptions of Derzhavin's personality, which are represented in the works of N.G. Chernyshevsky and V.F. Chodasevich. Chernyshevsky considers Derzhavin an ambitious man. Chodasevich repudiates this myth in his biography «Derzhavin» (1931) and in his review «Burdock» («Lopukh») (1932).
Keywords: a single text, polemics, the conception of writer's personality, the biographical personality of writer, the literary personality of writer, the myth on Derzhavin as an ambitious man, the theoretical approach to the feeling of love.
Проблема личностного начала в жизнетворческой стратегии любого писателя является глобальной по характеру и возможным научным результатам. Исследовательское поле заявленной проблемы представляется необозримым, и в ее решении считаем допустимым ограничиться наиболее характерным аспектом концепции личности Г.Р. Державина в творчестве В.Ф. Ходасевича, а именно анализом полемической направленности этой концепции против существующих в широком общественном сознании 1920 -1930-х гг. представлений о поэте как о честолюбце. В этом плане, на наш взгляд, необходимо рассмотреть генезис этих представлений, т.е., во-первых, тему самовозвеличивания Державина в «Записках» в рецепции Н.Г. Чернышевского как главного идеолога шестидесятничества на примере интерпретации последним участия поэта в реформах государственного управления при Александре I, во-вторых, проанализировать полемику Ходасевича с Чернышевским в биографии «Державин» по поводу роли и значения Державина в реформах государственного управления при Александре I.
Юсиф-заде, современный исследователь прозаического творчества Ходасевича, справедливо заметил, что его литературно-критические и историко-биографиче-ские произведения составляют единый текст: их объединяет «система устойчивых внутренних тем/мотивов», «универсальные теоретические установки и сходные методологические принципы», в конечном итоге «общий авторский замысел» [1, с. 5, 7].
По нашему мнению, одним из универсальных методологических принципов, организующих единый исто-рико-биографический текст, является полемичность Ходасевича по отношению к распространенным взглядам на концепируемую им личность того или иного писателя. Это положение прежде всего относится к концепции личности Державина, реализованной Ходасеви-
чем в его единственной завершенной биографии «Державин» (1931), а также в многочисленных статьях-спутниках» этого произведения, таких как «Мелочи: Лопух» (1932), «Мелочи: Пушкин о Державине» (1933), «Дмитриев» (1937), «Война и поэзия» (1938) и др.
Проблема полемичности Ходасевича как автора «Державина» по отношению к распространенным взглядам на личность заглавного героя его биографии была поставлена критиками в 1920 - 1930-е гг. При этом полемичность рассматривалась ими в плане конструктивного значения этого методологического принципа для создания ходасевичевской концепции личности Державина.
Так, В.В. Вейдле проницательно писал на эту тему еще в ту пору, когда «Державин» не был напечатан отдельной книгой, а появлялся в виде выпусков в журнале «Современные записки»: «Спокойный, ровный рассказ прикрывает усердную борьбу против установившихся мнений, застарелых предрассудков и освященной временем небрежности. Без малейшей полемики, без ссылок, без "научного аппарата" Ходасевич нарисовал нового Державина и перерисовать его будет очень и очень не легко» [2, с. 3]. Судя по критике 1930-х гг., под «застарелыми предрассудками» в отношении личности Державина Вейдле мог иметь в виду представление о поэте как о честолюбце.
П. Рысс и П.П. Муратов, рецензировавшие биографию Ходасевича в парижской газете «Возрождение», отмечали в связи с этим стремление писателя представить честолюбие Державина в позитивном свете. П. Рысс писал об этом качестве характера героя биографии Ходасевича как о «положительном». По мнению рецензента, оно не только помогло Державину сохранить свою личность вопреки тягостным житейским обстоятельствам, но и подвигло его на создание самобытной теории в области социально-политической мысли [3]. П.П. Муратов в соответствии с реконструируемой
им концепцией Ходасевича трактовал честолюбие Державина как проявление духа времени, когда выполнение служебного долга становилось смыслом жизни, далеким от пошлых карьерных соображений. Именно так, по словам критика, понимали смысл слова «выслужиться» Петр I и Екатерина II, Бибиков и Михельсон, Суворов и сам Державин [4].
Одним из источников мифа о Державине-честолюбце, актуального для литературной ситуации 1920 -1930-х гг., являются отзывы критиков 1860-х гг. во главе с Н.Г. Чернышевским по поводу опубликованных в 1858 г. автобиографических «Записок» поэта. Их обнародование произвело эффект разорвавшейся бомбы и, как казалось, навсегда подорвало репутацию Державина как поэта и человека. Выход в свет в 1864 г. первого тома академического собрания сочинений Державина только закрепил сложившееся мнение. Критики, печатавшиеся в самых различных изданиях, в один голос заговорили о ничтожности Державина как человека, о его честолюбии, самомнении, необразованности и т.д. [5]. Как до сих пор биографическая личность поэта отождествлялась с его лирическим героем [6], так теперь герой «Записок» был понят как «истинный» Державин. В результате произошло растождествление биографической и литературной личности Державина, однако не в плане поэтики, а в нравственном плане: идеальная поэзия Державина объявлялась лицемерной; ее возникновение объяснялось карьеристскими видами автора на продвижение по служебной лестнице. Самое поразительное мнение по этому поводу высказал известный педагог В.И. Водовозов, который провел причинно-следственную связь между созданием серафической оды «Бог» и назначением Державина на должность олонецкого губернатора [7].
Державиноведческая концепция Н.Г. Чернышевского, основные положения которой были сформулированы критиком в статье «Прадедовские нравы» (1860), представляющей собой отзыв на выход в свет отдельного издания «Записок» (1860), является типичным образцом распространенных в ту эпоху негативных взглядов как на личность и творчество Державина, так и на эпоху Екатерины Великой в целом.
Особое значение для нашего исследования имеет рассмотрение Чернышевским темы самовозвеличивания Державина в «Записках», которая достигает своей кульминации при освещении критиком служебной карьеры поэта в Александровскую эпоху. По Чернышевскому, Державин в «Записках» представил себя, без достаточных на то оснований, ключевой фигурой в деле совершившегося преобразования государственного управления: «Читателю известно, что первые годы нового правления были ознаменованы преобразованием высшего государственного управления, но до сих пор никто не предполагал, что Россия должна благодарить за эти преобразования не кого-нибудь другого, а именно Державина: он с обыкновенною своею наивностью объясняет, что дело было произведено только благодаря ему» [8, с. 364].
Ниже критик приводит конкретный эпизод деятельности Державина в это время, послуживший мотивировкой поэту для столь величественных притязаний. По Чернышевскому, сама ничтожность этого эпизода должна обнаруживать их комическую несостоятельность: «Дело было очень просто. В сенате рассматривалась тяжба г-жи Колтовской с ее мужем о каком-то наследстве. Большинство сенаторов с генерал-прокурором постановили решение в пользу одной из тяжущихся сторон, а Державин говорил в пользу другой. Решение большинства было утверждено государем; но Державин увидел, что в докладе, представленном государю, не было упомянуто, что он не согласен с мнением большинства» [8, с. 364-365]. Далее критик пространно цитирует по тексту «Записок» сцену аудиенции Державина у Александра, которая состоялась по просьбе поэта в связи с нарушением генерал-прокурором его права сенатора на доведение до сведения государя выраженного им мнения. Александр согласился с доводами Державина. «Вслед за сим через несколько дней, - пишет Державин, - последовал именной указ, которым повелевалось рассмотреть права сената и каким образом оные сочинены, подать его величеству мнение сената. Вот первоначальный источник, откуда произошли министерства» [цит. по: 8, с. 365]. Чернышевский подчеркивает в последнем утверждении Державина комическую «невязку» между причиной и результатом: «Вот оно как повернулось дело: из аудиенции Державина произошли министерства. Бедняжка не понимает, как смешны его легкомысленные претензии на имя государственного преобразователя. Он не воображал, что каждому известно, что над реформами работали тогда люди в тысячу раз умнее и в миллион раз образованнее его» [8, с. 365].
Таким образом, Чернышевский дезавуирует притязания Державина на ключевую роль в реформировании государственного управления и противопоставляет им, как он полагает, истинно «просвещенную» деятельность Александра I и его ближайшего окружения.
На наш взгляд, особое место в полемике Ходасевича с Чернышевским по поводу честолюбия Державина занимает так называемое «дело Н.А. Колтов-ской», на котором писатель подробно останавливается в биографии «Державин». Согласно Ходасевичу, во времена Державина, которые Чернышевский и его современники считали «дикими», любовь способна была привести к деяниям государственного значения, так как ей были подвластны сами императоры. Судя по добродушному тону Ходасевича, такое положение вещей было по-человечески более понятным.
Следуя «Запискам» Державина, Ходасевич подробно останавливается на обстоятельствах дела Н.А. Колтов-ской, обнажая таким образом тенденциозность Чернышевского в его характеристике как мелкого и ничего не значащего. По Ходасевичу, Державину пришлось заняться опекой по делам Колтовской, только что разошедшейся с мужем, еще в прошлое царствование, по личному приказанию Павла, неравнодушного к «молоденькой» двадцатилетней красавице [9, т. 3, с. 318]. При
вступлении на престол Александра генерал-прокурор Беклешов, желавший угодить императору в его желании «на каждом шагу означить различие между собой и своим предшественником» [9, т. 3, с. 318], попытался и в случае с опекой Колтовской отменить приказание Павла и назначить по этому делу других опекунов, державших сторону мужа. Державин, как было сказано, протестовал по этому поводу в Сенате, справедливо усмотрев в действиях Беклешова произвол, однако его мнение, также вопреки закону, не было учтено в докладе, конфирмованном Александром. Тогда Державин добился аудиенции у государя, где прямо поставил вопрос о границах полномочий генерал-прокурора и о правах Сената. К мнению Державина присоединился авторитетный голос Трощинского, противника Беклешова, и Александр, замечает Ходасевич, «вынужден был уступить» [9, т. 3, с. 319], издав указ о подтверждении прав Сената. Этот указ повлек за собой необходимость «пересмотреть всю систему управления» [9, т. 3, с. 320].
По Ходасевичу, Державин в данном случае «действовал <...> по совести: он отстаивал справедливость, закон и достоинство Сената. Но горячности придавали ему два обстоятельства посторонних: Беклешова считал он одним из виновников своего устранения из Совета, а голубые глаза Колтовской заронили огонь и в его сердце» [9, т. 3, с. 319]. Последний мотив Ходасевич подчеркивает, повторяя его в качестве концовки всего эпизода: «Голубые глаза оказались не без влияния на ход истории» [9, т. 3, с. 320]. То есть в подтексте влияние женской красоты объявляется решающей причиной указа Александра о подтверждении прав Сената.
Ходасевич намекает, что всей горячности Державина и авторитета Трощинского оказалось бы не достаточно, чтобы перевесить чашу решения Але -ксандра в пользу Сената и вопреки действиям Бек-лешова, являвшегося верным орудием императора в деле отмены павловских указов. Ведь незадолго до этого Александр поддержал своего генерал -прокурора в деле расторжения соляных контрактов, заключенных правительством Павла с откупщиками Перетцом и Штиглицем, хотя Державин и не менее горячо, чем в деле Колтовской, выступал против этого противозаконного акта. Другими словами, по Ходасевичу, и Александр оказался неравнодушен к чарам Колтовской и поэтому решил дело в ее пользу.
При этом вряд ли необходимость соблюдения законности руководила императором в данном случае. Как показывает Ходасевич в другом эпизоде своей биографии, ради чар М.А. Нарышкиной (урожденной Четвертинской) Александр готов был совершить и незаконный поступок в подобном деле по опеке имения графини Соллогуб [10], и Державин, отказавшийся ему в этом содействовать, вызвал его неудовольствие [9, т. 3, с. 330].
Такова, по Ходасевичу, «истинная» подоплека деятельности Александра I по реформированию государственного управления.
Итак, Чернышевский в своей интерпретации «дела Н.А. Колтовской» постарался обойти молчанием ак-
центированный в «Записках» Державина мотив женских чар Н.А. Колтовской как одной из главных причин состоявшейся министерской реформы ради гротескного заострения притязаний поэта на ведущую роль в деле преобразования государственного управления.
Мы полагаем, что такой подход дал повод Ходасевичу в соответствующем эпизоде биографии «Державин» в свою очередь полемически подчеркнуть значимость любовного чувства в деятельности не только героя «Записок», но и в государственном управлении Российской империи при Александре I в целом. Тем самым Ходасевич обнажал указанный гротеск в интерпретационной модели Чернышевского, восстанавливал сознательно нарушенный тем status quo между причинами и следствием в изображении «дела Н.А. Кол-товской» в державинских «Записках».
Ходасевич показал тенденциозность Чернышевского и других критиков 1860-х гг., охарактеризовавших Александра I и его сподвижников-реформаторов как мудрых и просвещенных государственных деятелей, а Державина - как «дикого» и необразованного человека, честолюбца и карьериста. Более того, он ставит под сомнение способность этих критиков адекватно воспринимать мотивацию в поведении современников Державина, представляющих диаметрально противоположную в духовном смысле слова эпоху расцвета русской дворянской культуры.
Литература и примечания
1. Юсиф-заде Айгюн Фуаз Кьези. Литературно-критическая и историко-биографическая проза Владислава Ходасевича : автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2001.
2. Вейдле В.В. «Современные записки» ХЬШ: часть литературная // Возрождение (Париж). № 1878. 1930. 24 июля.
3. Рысс П. Державин-политик // Возрождение (Париж). № 2192. 1931. 3 июня. С. 2.
4. Муратов П.П. Книга о Державине // Возрождение (Париж). № 2137. 1931. 9 апр. С. 3-4.
5. См.: ВодовозовВ.И. Записки Гавриила Романовича Державина. 1743 - 1812. С литературными и историческими примечаниями П.И. Бартенева. Издание Русской Беседы. Москва, 1860 года <Рецензия> // Русское слово. 1860. № 10. С. 17-31; Маслов Д.И. Державин-гражданин: Записки Гавриила Романовича Державина. 1743-1812. Издание Русской беседы. Москва, 1860 года <Рецензия> // Время. 1861. № 10 (раздел «Критическое обозрение»). С. 101-146; Писемский А. Ф. Записки Гавриила Романовича Державина. Издание Русской Беседы. Москва, 1856 года <Рецензия>// Библиотека для чтения. 1860. Т. 161 (сентябрь) (раздел «Литературная летопись»). С. 10-44; Чернышевский Н.Г. Прадедовские нравы // Полн. собр. соч. : в 15 т. М., 1939-1950. Т. 7. С. 325-371. Современный обзор отзывов в критике 1860-х гг. на публикацию державинских «Записок» см.: Елизаве-тина Г.Г. Журнальные отклики 1860-х годов на пуб-
ликацию «Записок» Г.Р. Державина // Г.Р. Державин и русская литература. М., 2007. С. 231-239.
6. См., например, впечатления П.И. Шаликова, посетившего Державина на Званке летом 1810 г. и реципировавшего личность поэта в соответствии с образом героя его «горацианской» лирики: «Никто из посетителей не был обойден приветливостью доброго Вельможи; блеск и грубость здесь совсем неизвестны; он так же говорит, так же поступает, как пишет, как чувствует, думает. Его желанья - скромно жить, / Не с завистью, с сердечным миром; / А злату не бывать души его кумиром!». (Цит. заметка «Министр, Поэт, доброй человек, Патриот» (1810) по: Ку-рилов А.С. Начало державиноведения в России // Г.Р. Державин и русская литература. М., 2007. С. 35). В думе К.Ф. Рылеева «Державин» (1822) биографическая личность поэта отождествляется в соответствии с декабристскими идеалами с лирическим героем обличительных стихотворений «Вельможа» и «Властителям и судиям»: «Таков наш бард Державин был, - / Всю жизнь он вел борьбу с пороком; / Судьям ли правду говорил, / Он так гремел с святым пророком... <далее цитируется «Властителям и судиям»») и т.д. (РылеевК.Ф. Соч. М., 1983. С. 197).
7. «Поэзия была занятием в свободное время от дел, т. е., во время отставки, - рассуждает В.И. Водовозов, - и служила к тому, чтобы получить новое место. Даже самая ода "Бог", оконченная в одно время со стихами "Видение Мурзы", как-то странно совпадает с получением губернаторского места в Петрозаводске» (ВодовозовВ.И. Указ. соч. С. 24).
8. Чернышевский Н.Г. Указ. соч.
9. Ходасевич В.Ф. Собр. соч.: в 4 т. М., 1996-1997.
10. Вот как излагаются обстоятельства этого дела в «Записках» Державина: «Государь в угодность своей фаворитке Нарышкиной, которая покровительствовала графа Соллогуба, против законов приказал от жены его отобрать имение, отданное им ей записью, и наложить опеку на оное без всякого в судебных местах о том производства. Как это было против коренных законов и самого его о министерстве манифеста, которым точно запрещено в Сенате производить дел, не бывших в суждении нижних инстанций, а также имений, кроме малолетних и безумных, в опеку не брать, то Державин выписал те законы и представил государю, сказав, что он долгом своим поставил оберегать не токмо его законы, но и славу» (Державин Г.Р. Записки: 1743 - 1812. М., 2000. С. 256).
Поступила в редакцию 22 декабря 2008 г.
