CC BY
20
5. Платонов А.П. Чевенгур. М.: Высш. шк., 1991. 654 с.
6. Подорога В.А. Евнух души (Позиция чтения и мир Платонова) / Андрей Платонов -писатель и философ: мат-лы дискуссии // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 21-26.
7. Семенова С.Г. Николай Федоров: творчество жизни. М.: Советский писатель, 1990. 383 с.
8. Семенова С.Г. «Тайное тайных» Андрея Платонова: Эрос и пол // Свободная мысль. 1994. 6. С. 82-94.
9. Яблоков Е.А. На берегу неба. Роман Андрея Платонова «Чевенгур». СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. 376 с.
Reference
1. Gulyga, A Urokiklassikiisovremennost' [Lessons of Classics and Contemporaneity], Moscow: Hudozhestvennaja literatura, 1990, 382 p.
2. Efimova, N.M. Ontologiya russkogo kosmizma (N. Fedorov, K. Tsiolkovskii, A. Platonov) [Ontology of Russian Cosmism (N.Fedorov, K.Tsiolkovsky, APlatonov)], Kirov: Izdatel'stvo VjatGGU, 2006, 96 p.
3. Miheev, M.Yu. V mir Platonova - cherez ego yazyk. Predpolozheniya, fakty, istolkovanija, dogadki [In Platonov's World - through his language. Assumptions, Facts, Interpretations, Guesses], Moscow: Izdatel'stvo Moskovskogo universiteta, 2002, 407 p.
4. Platonov, AP Zhivya glavnoy zhizn'yu: Povesti, rasskazy, p'esa, skazki. Avtobiograficheskoe [Live with the Main Life: Tales, Stories, the Play, Ffairy tales. Autobiographical], Moscow: Pravda, 1989, 448 p.
5. Platonov, AP Chevengur [Chevengur], Moscow: Vysshaja shkola, 1991, 654 p.
6. Podoroga, VA Voprosy filosofii, 1989, 3, pp. 21-26.
7. Semenova, S.G. Nikolay Fedorov: tvorchestvo zhizni [Nikolay Fedorov: Creative Activity of Life], Moscow: Sovetskij pisatel', 1990, 383 p.
8. Semenova, S.G. Svobodnaya mysl', 1994, 6, pp. 82-94.
9. Yablokov, E.A Na beregu neba. Roman Andreya Platonova «Chevengur» [On the Bank of the Sky. Andrey Platonov's Novel «Tchevengur»], Sankt-Petersburg: Izdatel'stvo «Dmitrij Bulanin», 2001, 376 p.
УДК 82:111.85(47) ББК 83.3:87.8(2Рос=Рус)
(НЕ) ОДИНОКИЙ ДУХ. В. СОЛОВЬЁВ И М. ЦВЕТАЕВА: СОВПАДЕНИЕ В ЭСТЕТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
А.В. СУХОВА Ивановская государственная текстильная академия, проспект Фридриха Энгельса, д. 21, г. Иваново, 153000, Российская Федерация E-mail: [email protected]
Рассматриваются и обосновываются «точки конвергенции» эстетических взглядов В. Соловьёва и М. Цветаевой. Основное внимание обращено на трактаты «Общий смысл искусства» В. Соловьёва и «Искусство при свете совести» М. Цветаевой. Сравнительный анализ позволил констатировать целый ряд «совпадений» двух авторов в эстетическом дискурсе. Выявлена типологическая близость Соловьёвского и цветаевского осмысления
связи искусства и природы, этического и эстетического подходов к творчеству, духовного и физического в искусстве. В ходе исследования сделан вывод о том, что притягательность мысли В. Соловьёва о поэзии как способе выявления внутренних состояний, связывающих «нас с подлинною сущностью вещей и с нездешним миром», проявилась в цветаевских размышлениях, с одной стороны, о вдохновении как единстве «держимости» vs. одержимости поэта и воли творца, его «душевно-художественного рефлекса», а с другой - о гении как медиаторе между двумя мирами.
Ключевые слова: эстетический дискурс, искусство и природа, творчество, поэт, вдохновение, воля и наитие.
(NOT) LONELY SPIRIT (V SOLOVYOV AND M. TSVETAEVA: COINCIDENCE IN AESTHETIC DISCOURCE)
AVSUKHOVA Ivanovo State Textile Academy, 21, Fridrih-E. str., Ivanovo, Russian Federation, 153000 E-mail: [email protected]
The author considers the convergence point of Solovyov and Tsvetaeva's aesthetic views in this article. The author of this research suggests the comparative analysis of V. Solovyov's work called «The overall meaning of art» and M. Tsvetaeva's work «The art in the light of conscience». It allows to find a whole number of «coincidences» in the two authors' works in the aesthetic discourse. Their comprehension of the relation of art and nature, ethical and aesthetic approaches to creativity, spiritual and physical in art are typologically similar. Attractiveness of Solovyov's thought on poetry as a way of revealing of inwardness, connecting «us with original essence of things and with the strange world», was showed in Tsvetaeva's reflection about inspiration as «derzhimost» vs. poet's obsession and the will of the creator, his «mentally artistic reflex» and about the genius as a mediator between two worlds.
Key words: aesthetic discourse, art and the nature, creativity, the poet, inspiration, will and intuition.
«Елизавете Григорьевне Волконской принадлежит один из самых трепетных женских возгласов, спор женщины и одинокого духа (курсив наш. - АС.), где последнее слово остается - за последним. Она была в дружбе с Владимиром Соловьёвым, и вот однажды с ее уст срывается: «Я люблю Соловьёва больше, чем кого бы то ни было», и тут же, спохватившись: «То есть, конечно, я больше всех люблю вас, детей моих, но для приволья души моей...» Для того приволья, где уже ни мужа, ни сына, - только один друг: Дух»
М. Цветаева [1, с. 262].
Признания Марины Ивановны Цветаевой об ее отказе от принадлежности к «цехам», «кружкам» и «направлениям» и о «незнании влияний»1 стали общим местом большого количества исследований о поэте2. Однако, как
1 Хотя наличествует, например, признание Цветаевой: «Бальмонту подражала 14-ти лет». [2, с. 61].
2 Шевеленко И. Литературный путь Цветаевой: Идеология - поэтика - идентичность автора в контексте эпохи. М., 2002. 464 с.
справедливо заметил О.А. Клинг, «этот подход к творчеству Цветаевой, необходимый на определенном этапе, когда надо было доказывать неповторимость и первозданность художественного мира поэта, сегодня представляется не до конца верным» [4, с. 262]. Прослеживая «связь стиля» Марины Ивановны и «приемов символизма», исследователь приходит не только к констатации «подсознательного существования» «следов чтения стихов Брюсова» в ее творческом наследии, но и к выделению двух этапов «формирования идиостиля Цветаевой» - «притяжение» к Брюсову (а в его лице и к символизму) и «оттолкновение» от него3. Мы полагаем, что не менее важным предметом «притяжения» Марины Ивановны являлось и наследие Владимира Сергеевича Соловьёва, которого в своей апологии «Кедр» она именует «одиноким духом». Безусловно, утверждение преемственности цветаевских представлений о природе творчества было бы некорректным (в силу невозможности однозначной верификации знания поэтом позиции «идеолога символизма»). Однако количество поводов для констатации типологической близости эстетической интуиции обоих достаточно велико.
И первый из них - параллелизм и созвучие трактатов «Общий смысл искусства» В. Соловьёва4 и «Искусство при свете совести» М. Цветаевой5. Оставляя в стороне полемический пафос обоих произведений (противостояние «моралистам», «атеистам»), мы не можем не отметить общую для авторов идею необходимости «превращения физической жизни в духовную» посредством искусства. Размышляя в первой части своей работы об эстетической связи природы и творчества, Соловьёв не только констатирует ее глубину и значительность, но и утверждает, что связь эта «состоит не в повторении, а в продолжении того художественного дела, которое начато природой, - в дальнейшем и более полном разрешении той же эстетической задачи» [6, с. 126]. Словно вторя предшественнику, Цветаева также начинает свое повествование с установления их подобия: «Искусство есть та же природа» [7, с. 24]. И далее: «Последний атом сопротивления стихии во славу ей - и есть искусство. Природа, перебарывающая сама себя во славу свою» [7, с. 29].
Собственно цветаевское определение произведения искусства - «то же произведение природы, но долженствующее быть просвещенным светом разума и совести. Тогда оно добру служит, как служит добру ручей, крутящий мельничное колесо» [7, с. 26] - коррелирует с Соловьёвским представ-
3 См.: М. Цветаева: «Брюсова я под искренним видом ненависти просто любила, только в этом виде любви (оттолкновении) сильнее, чем любила бы его в ее простейшем виде - притяжении» [5, с. 51].
4 Соловьёв В.С. Общий смысл искусства // Соловьёв В.С. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М., 1990. С. 126-139.
5 Цветаева М. Искусство при свете совести // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 5. Кн. 2: Статьи. Эссе. Переводы. М., 1997. С. 24-52.
лением о художественном тексте как «ощутительном изображении какого бы то ни было предмета и явления с точки зрения его окончательного состояния, или в свете будущего мира» [6, с. 134]. Размышляя о гармонии природы, основанной на всеобщей солидарности и всеединстве особенных, но не исключительных начал, Соловьёв утверждает: «Всякое зло может быть сведено к нарушению взаимной солидарности и равновесия частей и целого» [6, с. 130]. В свете этих замечаний мысль Цветаевой о том, что «порочно только пресловутое «индивидуальное»: единоличное порочного эпоса, как порочной природы, нет» [7, с. 25] превращается в условие «произращения» человеком доброго, «которое он знает».
Поражает и то, как близки частные в своей конкретности размышления Цветаевой о причинах отсутствия в пушкинском «Пире во время чумы» противу-гимна («Гений Пушкина в том, что он противовеса Валь-сингамову гимну, противоядия Чуме - молитвы - не дал. Тогда бы вещь оказалась в состоянии равновесия, как мы - удовлетворенности, от чего добра бы не прибыло, ибо, утолив нашу тоску по противу-гимну, Пушкин бы ее угасил. Так, с только-гимном Чуме, Бог, Добро, молитва остаются -вне, как место не только нашей устремленности, но и отбрасываемости: то место, куда отбрасывает нас Чума» [7, с. 27]) заключению Соловьёва о реализации смысла духовной жизни «в самых великих произведениях поэзии» «только через отражение от неидеальной человеческой действительности» [6, с. 138].
Идея отражения глубоко укоренена в цветаевском творчестве: «Рояль был моим первым зеркалом, и первое мое, своего лица, осознание было сквозь черноту, переведением его на черноту, как на язык темный, но внятный. Так мне всю жизнь, чтобы понять самую простую вещь, нужно окунуть ее в стихи, оттуда увидеть» [8, с. 28]. Однако эта рефлексия актуализирует аспект творчества, названный Соловьёвым «предварение (антиципация) совершенной красоты», а точнее, его второй род: предварение «через усиление (потенцирование) данной красоты, когда внутренний и вечный смысл жизни, скрытый в частных и случайных явлениях природного и человеческого мира и лишь смутно и недостаточно выраженный в их естественной красоте, открывается и уясняется художником через воспроизведение этих явлений в сосредоточенном, очищенном, идеализированном виде» [6, с. 135]. Утверждая, что «пейзажная живопись (и отчасти лирическая поэзия) воспроизводит в сосредоточенном виде идеальную сторону сложных явлений внешней природы, очищая их ото всех материальных случайностей (даже от трехмерной протяженности)» [6, с. 135], Соловьёв остается в рамках понимания искусства как вы-явления и пред-явления человеку красоты. Цветаева же видит в поэзии не только антиципацию («вся работа поэта сводится к ... воплощению духа, желающего тела (идей), и к одухотворению тел, желающих души (стихий)» [7, с. 38]), но и экстерриори-
зацию (вынесение за пределы): «С Вальсингамом внутри не проживешь: либо преступление, либо поэма» [7, с. 29].
Последовательность уб. стройность параллелей может быть разрушена указанием на единственное явно противоречащее общему смыслу искусства (в понимании Соловьёва) цветаевское утверждение: «Художественное творчество в иных случаях некая атрофия совести, больше скажу: необходимая атрофия совести, тот нравственный изъян, без которого ему, искусству, не быть. Чтобы быть хорошим (не вводить в соблазн малых сих), искусству пришлось бы отказаться от доброй половины всего себя» [7, с. 31]. Вырванное из контекста, оно, безусловно, противоречит самой идее искусства как «человеческого творчества», превращающего физическую жизнь в духовную. Однако в рамках восстановленного контекста6, каковым является утверждение Цветаевой: «Чему учит искусство? Добру? Нет. Уму-разуму? Нет. Оно даже себе самому научить не может, ибо оно - дано. Нет вещи, которой бы оно не учило, как нет вещи, ей прямо обратной, которой бы оно не учило, как нет вещи, которой бы одной только и учило» [7, с. 30], - все встает на свои места. Полемика ведется с теми, кто проповедует нарочитый дидактизм любого творческого продукта. Отношение к дидактике в художественном произведении является еще одной точкой сближения М. Цветаевой и В. Соловьёва. Размышляя о причинах «предпочтения» «девяностых годов Надсона -Пушкину» и «Некрасова-гражданина - просто Некрасову», Цветаева приходит к проницательному заключению, которое одновременно является приговором утилитарному, «этическому подходу» к творчеству: «Россия, к ее чести, вернее к чести ее совести и не к чести ее художественности (вещи друг в друге не нуждающиеся), всегда подходила к писателям, вернее: всегда ходила к писателям - как мужик к царю - за правдой...» [7, с. 38]. Видя задачу искусства в совершенном воплощении «духовной полноты в нашей действительности», в осуществлении в ней «абсолютной красоты» и в создании «вселенского духовного организма», В. Соловьёв пишет: «Понимаемое таким образом искусство перестает быть пустою забавою и становится делом важным и назидательным, но отнюдь не в смысле дидактической проповеди, а лишь в смысле вдохновенного пророчества» [6, с. 134]. Цветаева словно проясняет природу этого пророчества7 своим утверждением «душевно-художе-
6 В том числе и ранее упомянутого определения искусства, которое может быть рассмотрено как аргумент в пользу непоследовательности Марины Ивановны.
7 Сам Соловьёв в размышлениях о «ницшеанстве» Лермонтова определял пророчество как «способность переступать в чувстве и созерцании через границы обычного порядка явлений и схватывать запредельную сторону жизни и жизненных отношений» [6, с. 448], а корни его видел в «необычной сосредоточенности Лермонтова в себе», которая «давала его взгляду остроту и силу, чтобы иногда разрывать сеть внешней причинности и проникать в другую, более глубокую связь существующего» [6, с. 448].
ственного рефлекса»8, своей уверенностью в обреченности поэта на службу стихиям, его подчиненности слуху, его «держимости»: «Он сам - средство в чьих-то руках, как, впрочем, и только-большой - в руках иных. Вся разница, кроме основной разницы рук, в степени осознанности поэтом этой своей держимос-ти. Чем поэт духовно больше, то есть, чем руки, его держащие, выше, тем сильнее он эту свою держимость (служебность) сознает» [7, с. 37-38]9. «Основное собственно-эстетическое требование» Соловьёвым «чувственного осуществления» «всеобщей солидарности или положительного всеединства» основано на его убеждении в том, что «абстрактный, неспособный к творческому воплощению дух и бездушное, неспособное к воплощению вещество - оба несообразны с идеальным или достойным бытием.» [6, с. 132]. Удивительно в унисон звучит цветаевская уверенность в том, что «воля поэта» сводится к «физическому воплощению духовно уже сущего (вечного) и к духовному воплощению (одухотворению) духовно еще не сущего и существовать желающего, без различия качеств этого желающего. К воплощению духа, желающего тела (идей), и к одухотворению тел, желающих души (стихий)» [7, с. 38]. Еще более тождественно - «По отношению к миру духовному - искусство есть некий физический мир духовного. По отношению к миру физическому - искусство есть некий духовный мир физического» [7, с. 39]. И как итог, «мысль», находящаяся, по мнению В.И. Фатющенко и Н.И. Цимбаева, «в явном противоречии со всей практикой мирового искусства, но зато в полном соответствии с логикой Соловьёва, с его концепцией «общего смысла искусства»»10. В. Соловьёв: «Художество вообще есть область воплощения идей, а не их первоначального зарождения и роста» [6, с. 138] - М. Цветаева: «По существу, вся работа поэта сводится к исполнению, физическому исполнению духовного (не собственного) задания» [7, с. 38], а «<...> Все искусство - одна данность ответа. <...> Все наше искусство в том, чтобы суметь (поспеть) противупо-ставить каждому ответу, пока не испарился, свой вопрос. Это обскакивание тебя ответами и есть вдохновенье» [7, с. 30]. Эта мысль рождалась «в недрах» записных тетрадей 1924 года, в размышлениях Цветаевой о даре Бо-
8 См. у М. Цветаевой: «.до всякой мысли, даже до всякого чувства, глубочайшая и быстрейшая, как электрическим током, пронзенность всего существа данным явлением и одновременный, почти что преждевременный на него ответ. Ответ не на удар, а на колебание воздуха - вещи еще не двинувшейся. Ответ на до-удар. И не ответ, а до-ответ. Всегда на явление, никогда на вопрос. Само явление и есть вопрос. Вещь поэта самоударяет - собой, самовопрошает - собой» [7, с. 42].
9 Вера Цветаевой в предзаданность произведения может корениться и в ее посвященности в размышления Тредьяковского о творчестве, которые стали эпиграфом к ее «первой чешской черновой» тетради 1922 года: «От сего, что поэт есть творитель, не наследует, что он лживец: ложь есть слово против разума и совести, но поэтическое вымышление бывает по разуму так, как вещь МОГЛА и ДОЛЖЕНСТВОВАЛА быть» [9, с. 106].
10 Фатющенко, В.И., Цимбаев, Н.И. Владимир Соловьёв - критик и публицист [Интернет ресурс]. Режим доступа: http://lib.ru/HRISTIAN/SOLOWIEW/a3.txt
риса Пастернака: «В природе (а искусство не иное), к счастью, вопросы не существуют, только ответы» [9, с. 308].
Собственно оно - вдохновение - а точнее, восприятие его Цветаевой11, может быть рассмотрено в качестве еще одного довода в пользу «притягательной» силы эстетической мысли Соловьёва, который уделил пристальное внимание не только общему значению «этого имени», но также истории осмысления представлений «о причине этого явления» в статье для Словаря Брокгауза и Эфрона12. Наблюдения автора словарной статьи весьма последовательно указывают на дихотомию восприятия вдохновения: «положительного вдохновения (наитие свыше)» и «одержания, или бесноватости», гениальности и сумасшествия. Текст работы Цветаевой также содержит целый ряд «имен» вдохновения: пушкинские строки есть «наитие стихий», а собственно гений, по мнению поэта, - «высшая степень подверженности наитию - раз, управа с этим наитием - два. Высшая степень душевной разъятости и высшая - собранности. Высшая - страдательности и высшая - действенности» [7, с. 26]. Но самое точное определение «состояния творчества» («Состояние творчества есть состояние наваждения. Пока не начал - obsession [одержимость (фр.).], пока не кончил - possession [обладание (фр.)]. Что-то, кто-то в тебя вселяется, твоя рука исполнитель, не тебя, а того. Кто - он? То, что через тебя хочет быть» [7, с. 44]) включает в себя и представления о демонической природе вдохновения: «Демон (стихия) жертве платит. Ты мне - кровь, жизнь, совесть, честь, я тебе -такое сознание силы (ибо сила - моя!), такую власть над всеми (кроме себя, ибо ты - мой!), такую в моих тисках - свободу, что всякая иная сила будет тебе смешна, всякая иная власть - мала, всякая иная свобода - тесна, и всякая иная тюрьма - просторна. Искусство своим жертвам не платит» [7, с. 47]. Таким образом, вдохновение есть, по мнению Цветаевой, одержимость стихией, словом, гулом, в котором необходимо раствориться бескорыстно.
Те же «мотивы» бесконечной одержимости и краткой радости обладания звучат в поэтическом тексте «Три подвига» В. Соловьёва. Лирический герой стихотворения утверждает, что вдохновение дает «жизнь и плоть своей мечте», но «мнить», «что подвиг совершен», нелепо, ибо красоте нужна «новая победа». Представленная Вяч. Ивановым символическая интерпретация этого произведения13 намечает пути победы человеческого духа над
11 Еще в 1921 году Цветаева пишет: «Не надо работать над стихами, надо чтоб стих над тобой (в тебе!) работал» [9, с. 57].
12 Соловьёв В. Вдохновение // Брокгауз и Эфрон, Энциклопедический словарь [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.yehi.net/brokgauz/
13 См.: Иванов Вяч. «О границах искусства»: «Таковы в символике этого стихотворения три ипостаси человеческого подвига: подвиг резца, подвиг меча и подвиг креста, каковым соответствуют: дело вдохновенного творчества, дело общественного строительства и дело бого-человечества; или духовная культура, государство и церковь» [12, с. 214-215].
Природой, Душой Мира и ограничивается обследованием «заповедного предела», «которое отмечает теургическую межу художества». Это прочтение может стать очередным доказательством незамкнутой многозначности символа, его многослойности, так как осмысление стихотворения в аспекте дискурса творчества позволяет увидеть три ипостаси собственно творца - Пигмалион (дар воплощения мечты), Персей (Соловьёв актуализирует победу над чудовищем, которое видит себя в отражении зеркального щита и гибнет), Орфей (потрясший «песней всепобедной» «Аида свод»). Цветаевой был близок и дорог мотив Орфея, не сумевшего спасти Эвридику своей любовью и побеждающего смерть лирой. Верифицированное происхождение цветаевского мифа о поэте14, «следующем по следам тоски»15, не исключает возможной его сопричастности и к наследию Соловьёва, уже потому, что для Цветаевой голос Орфея больше его самого16, а его «тень» «зажигает взор мудрецам» [15, с. 97].
Исследуя природу вдохновения, В. Соловьёв упоминает о концепции Э. Гартмана, который «довольствуется причислением вдохновения . к проявлению в нас бессознательного или сверхсознательного начала»17. Влияние упомянутого философа на эстетику символизма признано. Цветаевское же понимание гения как совокупности воли и наития («Гения без воли нет, но еще больше нет, еще меньше есть - без наития. Воля - та единица к бессчетным миллиардам наития, благодаря которой только они и есть миллиарды (осуществляют свою миллиардность) и без которой они нули - то есть пузыри над тонущим. Воля же без наития - в творчестве - просто кол» [7, с. 26]18) звучит в унисон гартмановскому19. И еще одно важное в аспекте совпадений замечание Цветаевой о воле поэта: «Моя воля и есть слух, не устать слушать, пока не услышишь, и не заносить ничего, чего не услы-
14 Дайс Е. Марина и Орфей // Нева. 2006. 8 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http:// magazines.russ.ru/neva/2006/8/da11.html
15 См.: М. Цветаева: «Орфея в Аид, на свидание с любимой, привела его тоска: та, что всегда ходит - своими путями!» [2, с. 7].
16 См.: М. Цветаева: «Если б Орфей не сошел в Аид / Сам, а послал бы голос / Свой, только голос послал во тьму, / Сам у порога лишним / Встав, - Эвридика бы по нему / Как по канату вышла...» [14, с. 323-324].
17 Соловьёв В. Вдохновение // Брокгауз и Эфрон/ Энциклопедический словарь [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.vehi.net/brokgauz/
18 Еще более точно далее: «По существу, вся работа поэта сводится к исполнению, физическому исполнению духовного (не собственного) задания. Равно как вся воля поэта - к рабочей воле к осуществлению. (Единоличной творческой воли - нет)» [7, с. 38].
19 Соловьёв в статье для Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона излагает одно из основных положений Гартмана следующим образом: «Воля сама по себе имеет лишь силу реальности, но безусловно слепа и неразумна, идея же, хотя светла и разумна, но абсолютно бессильна, лишена всякой активности» [11].
шал» [7, с. 47-48]20. Оно близко не только размышлениям Э. Гартмана о бессознательном как единстве воли и представлений (идеи), но и Соловьёв-скому заключению о том, что поэзии дано «прямо» или «косвенно», преодолевая «житейский шум трескучий» (который есть «Только отклик искаженный // Торжествующих созвучий»), «схватить» «глубочайшие внутренние состояния, связывающие нас с подлинною сущностью вещей и с нездешним миром» [6, с. 134], которые «находят себе прямое и полное выражение в прекрасных звуках и словах» [6, с. 134-135]. Размышления Цветаевой о гении как медиаторе между двумя мирами, признание наличия особого места - мира поэта («Третье царство, первое от земли небо, вторая земля. Между небом духа и адом рода искусство чистилище, из которого никто не хочет в рай» [7, с. 40]), а также о поэте как об «определенном и неизменном душевно-художественном рефлексе» [7, с. 42], необходимость которого отмечена и В. Соловьёвым («прежде, чем творить в красоте, или претворять неидеальную действительность в идеальную, нужно знать различие между ними - знать не только в отвлеченной рефлексии, но прежде всего в непосредственном чувстве, присущем художнику» [6, с. 130]), позволяют предположить, что с идеями членов Московского Психологического Общества (к которому принадлежал и В. Соловьёв), Марина Ивановна была знакома. Конечно, важно еще раз оговориться: вероятнее всего, опосредованно21.
Определенным является тот факт, что взгляды М. Цветаевой на искусство близки концепции В. Соловьёва, повлиявшего на формирование эстетического дискурса Серебряного века, и в основе этой близости лежит не только типологическое подобие, но и принцип, который сформулирован Мариной Ивановной в 20-е годы: «Внутренняя (жизненная) заражаемость при полнейшем отсутствии подражательности - вот моя жизнь и стихи» [2, с. 47]. Наиболее ярко эта «внутренняя заражаемость» проявилась в осмыслении Цветаевой творчества Б. Пастернака и В. Маяковского, для которых, по мнению ав-
20 По мнению Марины Ивановны, любое творчество невозможно без слуха: «Слово-творчество, как всякое, только хождение по следу слуха народного и природного. Хождение по слуху» [7, с. 41]. Соловьёвское утверждение - «Поскольку и в неорганическом мире в некоторых его явлениях мы находим действительное предварение (антиципацию) жизни, чем и обусловливается эстетическое значение этих явлений, постольку и звуки в неорганической природе, как выражения ее собственной жизни, приобретают свойство красоты» [6, с. 107] проясняет тезис Цветаевой.
21 Как, например, идея о роли «сновидений» в искусстве в работе М. Волошина «Театр и сновидение», своеобразно развивающая, по мнению Н. Осиповой, «Соловьёвскую идею тождества двух миров, их бесконечной взаимообратимости и вариативности» [16, с. 259]. В этом контексте особое значение обретает цветаевское замечание: «Состояние творчества есть состояние сновидения, когда ты вдруг, повинуясь неизвестной необходимости, поджигаешь дом или сталкиваешь с горы приятеля» [7, с. 44].
тора очерка «Эпос и лирика современной России»22, «есть формула» - «Это -двуединая строка Тютчева: Все во мне и я во всем» [17, с. 57]. Как Соловьёв увидел в Тютчеве поэта, с которым «сходилась» душа мира «и в блеске молодой весны, и в «светлости осенних вечеров»» [6, с. 283], так Цветаева «утвердила» Пастернака как «поглощение», а его «лирический поток» как «насыщенный (миром) раствор» («Пастернак - претворение предмета в себя, растворение предмета в себе» [17, с. 58]), продолжив тем самым не только Соловьёвский вектор идеи всеединства, но и мысль о преобразующей силе искусства, его воздействии на природу, «прежде всего на природу нашего глаза» [17, с. 60].
Список литературы
1. Цветаева М. Кедр // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 5. Кн. 1: Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. М., 1997. С. 262.
2. Цветаева М. Бальмонту // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 4. Кн. 1: Воспоминания о современниках. М., 1997. С. 6-11.
3. Шевеленко И. Литературный путь Цветаевой: Идеология - поэтика - идентичность автора в контексте эпохи. М., 2002. 464 с.
4. Клинг О.А. Поэтический стиль М. Цветаевой и приемы символизма: притяжение и отталкивание // Клинг О.А. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов: проблемы поэтики. М., 2010. С. 249-266.
5. Цветаева М. Герой труда // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 4. Кн. 1: Воспоминания о современниках. М., 1997. С. 12-63.
6. Соловьёв В.С. Общий смысл искусства // Соловьёв В.С. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М., 1990. С. 126-139.
7. Цветаева М. Искусство при свете совести // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 5. Кн. 2: Статьи. Эссе. Переводы. М., 1997. С. 24-52.
8. Цветаева М. Мать и музыка // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 5. Кн. 1: Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. М., 1997. С. 10-31.
9. Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. М., 1997. 640 с.
10. Фатющенко В.И., Цимбаев Н.И. Владимир Соловьёв - критик и публицист [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://lib.ru/HRISTIAN/SOLOWIEW/a3.txt
11. Соловьёв В. Вдохновение // Брокгауз и Эфрон. Энциклопедический словарь [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.vehi.net/brokgauz/
12. Иванов Вяч. И. О границах искусства // Иванов Вяч. И. Родное и вселенское. М/, 1994. С. 199-217.
13. Дайс Е. Марина и Орфей // Нева. 2006. 8 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http:/ /magazines.russ.ru/neva/2006/8/da11.html
14. Цветаева М. Есть счастливцы и счастливицы // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 2: Стихотворения. Переводы. М., 1997. С. 323-324.
15. Цветаева М. Невестам мудрецов // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 1. Кн. 1: Стихотворения. М., 1997. С. 97.
16. Осипова Н. Наследие Вл. Соловьёва в системе художественно-эстетических исканий русского театра начала XX века // Соловьёвские исследования. 2004. Вып. 9. С. 253-262.
22 Цветаева М. Эпос и лирика современной России // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 5. Кн. 2: Статьи. Эссе. Переводы. М., 1997. С. 53-74.
17. Цветаева М. Эпос и лирика современной России // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 5. Кн. 2: Статьи. Эссе. Переводы. М., 1997. С. 53-74.
References
1. Tsvetaeva, M. Kedr [Cedar] in Tsvetaeva, M. Sobr. soch.: v 7 t. [Collected Works: in 7 vol.], vol. 5, 1, Moscow, 1997, p. 262.
2. Tsvetaeva, M. Bal'montu [To Balmont] in Tsvetaeva, M. Sobr. soch.: v 71. [Collected Works: in 7 vol.], vol. 4,1, Moscow, 1997, pp. 6-11.
3. Shevelenko, I. Literaturnyj put' Tsvetaevoy: Ideologiya - poetika - identichnost' avtora v kontekste epohi [Tsvetaeva's Literary Way: Ideology - Poetics - Identity of the Author in the Context of the Era], Moscow, 2002, 464 p.
4. Kling, OA Poeticheskiy stil' M. Tsvetaevoy i priemy simvolizma: prityazhenie i ottalkivanie [M. Tsvetaeva's Poetic Style and Symbolism Techniques: Attraction and Repulsion] in Kling, OA Vliyanie simvolizma na postsimvolistskuy poeziyu v Rossii 1910-h godov: problemy poetiki [The influence of Symbolism on Postsymbolic Poetry in Russia, 1910s: Poetics Problems], Moscow, 2010, pp. 249-266.
5. Tsvetaeva, M. Geroy truda [The Hero of Work] in Tsvetaeva, M. Sobr. soch.: v 71. [Collected Works: in 7 vol.], vol. 4,1, Moscow, 1997, pp. 12-63.
6. Solovyev, VS. Obshiy smysl iskusstva [The Overall Meaning of Art] in Solovyov, VS. Stihotvorenija. Jestetika. Literaturnaja kritika [Poems. Aesthetics. Literary Criticism], Moscow, 1990, pp. 126-139.
7. Tsvetaeva, M. Iskusstvo pri svete sovesti [Art at the Light of Conscience] in Tsvetaeva, M. Sobr. soch.: v 71. [Collected Works: in 7 vol.], vol. 5, 2, Moscow, 1997, pp. 24-52.
8. Tsvetaeva, M. Mat' i muzyka [Mother and Music] in Tsvetaeva, M. Sobr. soch.:v71. [Collected Works: in 7 vol.], vol. 5, 1, Moscow, 1997, pp. 10-31.
9. Tsvetaeva, M. Neizdannoe. Svodnye tetradi [Unpublished. Summary Notebooks], Moscow, 1997, 640 p.
10. Fatyushchenko, VI., Tsimbaev, N.I. Vladimir Solovyev - kritik i publitsist [Vladimir Solovyev as a Critic and Publicist] [Internet resource] http://lib.ru/HRISTIAN/SOLOWIEW/a3.txt
11. Solovyev, V Vdokhnovenie [Inspiration] in Brokgauz i Efron, Enciklopedicheskiy slovar' [Encyclopedic Dictionary], [Internet resource] http://www.vehi.net/brokgauz/
12. Ivanov, Vyach. I. O granitsakh iskusstva [Boundaries of art] in Ivanov, Vyach. I. Rodnoe i vselenskoe [Native and Universal], Moscow, 1994, pp. 199-217.
13. Dajs E. Neva, 2006, 8 [Internet resource] http://magazines.russ.ru/neva/2006/8/da11.html
14. Tsvetaeva, M. Est' schastlivtsy i schastlivitsy [There are lucky persons and lucky women], in Tsvetaeva, M. Sobr. soch.: v 7 t. [Collected Works: in 7 vol.], vol. 2, Moscow, 1997, pp. 323-324.
15. Tsvetaeva, M. Nevestam mudretsov [To brides of Wise Men], in Tsvetaeva, M. Sobr. soch.: v 71. [Collected Works: in 7 vol.], vol. 1, 1, Moscow, 1997, p. 97.
16. Osipova, N.O Nasledie Vl. Solovyeva v sisteme hudozhestvenno-esteticheskih iskaniy russkogo teatra nachala XX veka [The Vl. Solovyov Heritage in the System of Artistic and Aesthetic Quests in Russian Theatre in the beginning of XX century], in Solovyevskie issledovaniya [Solovyov Researches], 2004, vol. 9, pp. 253-262.
17. Tsvetaeva, M. Epos i lirika sovremennoy Rossii [Epos and Lyrics of Modern Russia], in Tsvetaeva, M. Sobr. soch.: v 7 t. [Collected Works: in 7 vol.], vol. 5, 2, Moscow, 1997, pp. 53-74.
